Текст книги "1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского"
Автор книги: Лев Портной
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 4
Яс нетерпением дождался окончания приема. Мы уже покидали дворец, как вдруг появился граф Уваров.
– Ах вот вы где! – обратился он ко мне. – Ее величество приглашает вас для приватной беседы.
– Надеюсь, я скоро, – шепнул я Вилсону.
– Прогуляюсь на свежем воздухе, – ответил англичанин.
Я отправился столь быстрым шагом, что молодому графу Уварову пришлось едва ли не бежать следом. В большой зале перед самыми дверями в кабинет вдовствующей императрицы он все-таки обогнал меня. Мы прошли через небольшую комнату, и Сергей Семенович отворил двери в кабинет.
– Месье Уваров, это вы? – послышался голос Марии Федоровны.
– Ваше величество, граф Воленский, – сообщил он.
– Проходите сюда, мой друг, – позвала императрица– мать. – Месье Уваров, оставьте нас.
Я обошел ширму и приложился к протянутой руке ее величества. Мария Федоровна сидела вполоборота от письменного стола. Она указала мне на соседнее кресло справа от себя.
Едва слышно закрылась дверь за графом Уваровым. Императрица взяла меня за руку и тихонько всхлипнула, ее глаза наполнились слезами, две глубокие складки разбежались от уголков ее рта. Эта сцена повторялась как ритуал при каждой нашей встрече после смерти Павла Петровича. Тогда, в 1801 году, когда я вернулся из Лондона, только что овдовевшая императрица со слезами сказала:
– Ах, Андрей Васильевич, Андрей Васильевич, если бы вы были здесь в Петербурге. Вы или Аракчеев или хотя бы Ростопчин – Павел остался бы жив.
Несколько минут мы провели в скорбном молчании, отдавая дань памяти покойному Павлу Петровичу и сожалея о том, что не оказалось в роковые минуты рядом с императором никого, кто встал бы на его защиту.
Затем ее величество глубоким вздохом прервала паузу, отпустила мою руку, осушила слезы и приступила к делу:
– Андрей Васильевич, у меня есть к тебе небольшая просьба, но совершенно деликатного свойства.
Мария Федоровна говорила скороговоркой, и я скорее угадывал, чем разбирал слова.
– Ваше величество, я сделаю все возможное и невозможное, – пообещал я.
– Речь идет о принце Ольденбургском, – сказала Мария Федоровна.
– Георге? – непроизвольно уточнил я.
– Да, супруге Катеньки, – подтвердила императрица. – До меня дошли неприятные слухи…
Она замялась, словно речь шла о досадных пустяках – и недостойных внимания, и одновременно вынуждающих ее принимать меры.
– В последнее время он проводит много времени с какою-то девицей, – брезгливым тоном продолжала Мария Федоровна.
Я вскинул брови, выражая осуждение, хотя и ничуть не удивился. В бытность свою великой княжной сама Мария Федоровна проявляла столь заметный интерес к графу Румянцеву, что государыня Екатерина Алексеевна от греха подальше спровадила того посланником во Франкфурт-на-Майне. Так, казалось бы, с бесперспективной должности началась карьера государственного канцлера.
– Если бы он проводил с нею тайные, непродолжительные свидания, это было бы… – Императрица замешкалась, подбирая слова. – …не так возмутительно.
Но она разъезжает с ним в карете по губерниям, это видят… Рано или поздно донесут Катеньке. Она так ранима, это убьет ее.
«Убить, конечно, не убьет, – подумал я, – у великой княжны Екатерины Павловны сильный характер, но скандал в августейшем семействе случится большой». Я кивал в такт словам императрицы, пока не понимая, в чем заключается ее просьба.
– Саша рассказал мне, – промолвила Мария Федоровна, – что ты теперь прикомандирован к полиции. Ты бы мог задержать эту фройляйн и выслать куда-нибудь вглубь России. В Нижний Новгород или куда-то подальше. Сейчас многих неблагонадежных персон высылают. Это пойдет на пользу. Потом она благополучно вернется, но к этому времени страсти утихнут, принц образумится. К этому времени я и сама успею с ним переговорить.
– Ваше величество, я сделаю все, что в моих силах, – промолвил я, довольный тем, что мне не поручили пырнуть пассию принца ножом. – Но я направляюсь по неотложному делу в Москву, а их высочества, насколько мне известно, теперь пребывают в Ярославле.
Вероятно, Мария Федоровна заметила перемену в моем лице и поспешила объясниться:
– Андрей Васильевич, милый мой друг, я понимаю, просьба моя выглядит недостойной, и я бы не обратилась за помощью по такому случаю, если бы не одно обстоятельство. Катенька на сносях. Со дня на день должна разродиться. И если в такое время до нее дойдут слухи, бог весть, как она переживет [10]10
14 августа по старому стилю великая княгиня Екатерина Павловна родила сына, принца Петра Георгиевича Ольденбургского.
[Закрыть] .
– Я прекрасно понимаю, ваше величество, и сделаю все, что в моих силах, – в третий раз обещал я.
– Ты поедешь через Тверь. Возможно, ты застанешь их там: Георг часто наведывается в Тверь с инспекциями. И потом, ты можешь отправить надежных людей, – подсказала императрица.
– Не волнуйтесь, ваше величество, мы всё уладим, всё уладим…
– Ты поедешь в Москву, – Мария Федоровна неожиданно перевела разговор на другую тему, – увидишь графа Ростопчина. Он молодец, такой молодец! Но совершенно потерял голову! Ему всюду мерещатся заговоры, шпионы! Он вцепился мертвой хваткой в какого-то купеческого сынишку по имени Верещагин, требует самого сурового наказания! Андрей Васильевич, ты уж там разберись с ним. В Петербурге все уверены, что дело пустяковое! Молодой человек просто попался Ростопчину под горячую руку.
– Непременно, ваше величество, непременно.
* * *
Генерал Вилсон прогуливался в парке, заложив руки за спину.
– Моцион пошел на пользу. Я вполне готов к новому обеду: как раз получил приглашение от ее величества Елизаветы Алексеевны, – с гордостью сообщил он.
– В путь! В путь! – с нетерпением воскликнул я.
Из Павловска мы заехали за моим камердинером. По дороге я вкратце объяснил Жану, что нам предстоит изобразить двоих роялистов, сбежавших от революции в Англию, а теперь приветствующих возрождение монархии во Франции, пусть и в лице Наполеона.
– Смотри, не вздумай назвать меня барином! – напутствовал я мосье Каню. – Обращайся ко мне запросто – Ан– дре и все. Для поляка я буду мосье Андре де Волане.
Гостиница представляла собой две большие избы. Мы вошли в сени, соединявшие эти избы, Вилсон повернул на правую половину, и мы оказались в общей зале. Трактирщик с сальными волосами поднял на нас полусонные глаза с надеждой, что мы сей момент растворимся в воздухе и ему не придется прерывать сон.
– Не тревожьтесь. Мы идем к господину Гржиновскому, – успокоил его Вилсон.
Мы направились к лестнице. Трактирщик ленивым взмахом руки послал за нами подростка, а сам вновь погрузился в дремоту. На втором этаже я забрал у полового фонарь:
– Ступай себе. Мы сами знаем номер.
Роберт сунул ему монетку.
Мальчишка поднял на нас глаза, имея намерение отблагодарить нас, но тут дремотная скука накатила и на него, и с потухшим взглядом он потащился вниз.
На небольшом пятачке оказалось четыре двери. Вилсон постучал в крайнюю по левой стороне. Прошло несколько секунд, но никто не ответил.
– Спит, – произнес Роберт и постучал сильнее.
Мы напрасно прождали целую минуту. Нехорошее предчувствие охватило меня. Вилсон поднял руку, чтобы постучать в третий раз. Но я опередил его, попросту толкнув дверь. Она отворилась.
– Жан, постой здесь.
Я поднял фонарь, и мы с Робертом вошли внутрь.
В скромной комнатенке слева находился платяной шкап и железный рукомойник. Справа – узкая кровать. Прямо напротив входа блестел сумеречной синевой прямоугольник окна, выходившего на Невский. Перед окном стоял стол. За ним, уткнувшись лбом в столешницу, сидел постоялец. Из-под его левой лопатки торчала рукоятка ножа.
– Приятный сюрприз! Ничего не скажешь, – промолвил я.
– Скорее! Уходим отсюда! – Вилсон схватил меня за руку.
– Не спеши, – остановил я его. – Пан Гржиновский уже не опасен.
– Я не хочу, чтобы меня застали здесь, – сказал Роберт.
Я осветил пол и увидел засохшую кровь.
– Бежать за убийцей поздно, – заключил я. – Он уже далеко отсюда. Похоже, тот же злодей, что проник в мой дом.
Я приоткрыл дверь, выдал мосье Каню деньги и приказал:
– Жан, ступай вниз и потребуй самого лучшего вина. Оставь хозяину на чай половину стоимости бутылки. Не вздумай прикарманить эти деньги, я проверю!
– Андре! За кого ты меня принимаешь?! – возмутился французишка.
Я хотел было огорчить его тем, что игра в друзей отменяется, но вовремя остановился. Пусть покочевряжится, изображая роялиста. В свете задуманного мною это пойдет на пользу.
– Жан, только смотри, чтобы половой не поднимался сюда! Трактирщик непременно пошлет мальчишку в услужение! Ты должен отделаться от него. Дашь ему денег на лестнице, чтобы только отстал. Понял?
– Понял, – ответил Жан и обиженным шепотом спросил: – Сударь, а может, все-таки возьмем гарсона? Пусть он прислуживает за столом. А то как-то странно получается.
– Какой гарсон?! – возмутился я. – Делай, как я велел. Ты принесешь вино, а я разолью его по бокалам. С удовольствием поухаживаю и за Робертом, и за тобой.
Французишка отправился вниз, а я вернулся в номер. Вилсон с нетерпением ждал меня.
– Думаю, твои предосторожности излишни, – промолвил он.
– Какие предосторожности?
– Ты послал слугу на разведку, – сказал Роберт.
– Я послал его за вином! – ответил я.
– За вином? Что за идея? – удивился англичанин.
– Потом объясню! – прекратил я расспросы. – Извини, но я вынужден попросить тебя нести караул. Приоткрой дверь и следи за коридором, а я обыщу пана Гржиновского. И кстати, это точно он, пан Гржиновский?
– Конечно, он. Кто же еще?
– Тебе лучше знать! Это же ты проехал с ним через всю Россию, – бросил я.
– Нужно поскорее уйти. Что за странная идея – послать слугу за вином. Теперь трактирщик запомнит нас, – проворчал Вилсон.
– Тебя трудно не запомнить, – сказал я.
Роберт окинул взглядом свой ярко-красный мундир, с неудовольствием пожевал губы и промолвил:
– Я намерен доложить обо всем его величеству Александру, но совершенно не горю желанием объясняться с вашей полицией.
– Вот я и стараюсь сделать так, чтобы запомнили не нас, а мосье Каню, – ободрил я Вилсона.
– Его найдут, а он укажет на нас.
– Не найдут – это моя забота.
Во время нашего разговора генерал через приоткрытую дверь следил за коридором. А я, откинув покойного на спинку стула, исследовал его карманы. Сюртук пана Гржиновского топорщился так, что не оставалось сомнений: его обыскали до нас. Серебряные часы на цепочке свисали между колен. Вероятно, по незнанию убийца упустил из виду потайной карман. В нем я обнаружил сложенный вчетверо лист и незаметно для англичанина переложил бумагу к себе.
– Ничего нет, – буркнул я. – Все карманы вывернуты, его обчистили.
– Не думаю, что это был простой грабитель, – промолвил англичанин.
– Конечно, нет. Грабитель забрал бы часы.
Я потянул за цепочку и переместил луковицу часов на колени убитого.
– Сюда идет твой слуга, – сообщил генерал.
Вилсон посторонился, и я выглянул в щелку. Жан Каню был один. Когда он приблизился, я приоткрыл дверь и протянул руку за бутылкой:
– Давай вино! Молодчина, Жан. Стой тут. Если кто появится, постучи в дверь, – приказал я.
– Сударь, вы обещали налить мне вина! – прошептал мосье Каню.
– Blimey! [11]11
Здесь: «тьфу, черт!» или «черт побери!» (англ.).
[Закрыть] Жан! I did not know you are such a rat! [12]12
Я не знал, что ты такая крыса! (англ.) Выражение, которое английский джентльмен непременно с невозмутимым видом мог сказать слуге, уличенному во лжи. Граф Воленский, как мы видим, за годы, проведенные в Лондоне, набрался английских выражений, но не манер.
[Закрыть] Десять минут побыл роялистом, а уже стал невыносимым! Неудивительно, что французы казнили вас связками!
Я закрыл дверь перед его носом.
Роберт с брезгливым выражением рассматривал мертвеца.
– Что-нибудь обнаружил? – спросил я.
– Я пытаюсь разглядеть, сколько показывают его часы, – сказал Вилсон. – Хочу узнать время смерти.
– А что, изобрели механизм, который прекращает ход со смертью владельца? – хмыкнул я.
– Часы могли разбиться, если Гржиновский сопротивлялся, – промолвил Роберт.
– Он не сопротивлялся. Его убил кто-то, хорошо ему известный. Возможно, это был связник, который получил нужные сведения и оборвал связь. Так что ты помог и французскому шпиону, и нашей контрразведке. Теперь за паном Гржиновским можно следить сколько угодно: он никуда не убежит.
– Не злорадствуй, – вздохнул Вилсон. – Я с ним пол России проехал. А теперь вот над трупом стою. Эх, хотелось как лучше.
Не спрашивая моего мнения, он покинул номер и направился к лестнице. Я вышел следом, вытолкнул попутно любопытного мосье Каню, сунул ему пару целковых:
– Жан! Бегом к трактирщику! Скажи, что это лучшая гостиница, еще чего-нибудь наплети, пока мы не выйдем!
– Э-э, сударь…
– Поторопись, говорю! Иди впереди сэра Роберта! А мы тебя на улице подождем!
Я подтолкнул мосье Каню, и он поспешил вперед, обогнал Вилсона и ринулся вниз по лестнице. Когда мы спустились, трактирщик бил поклоны французишке, а тот высокомерно трепал хозяина по плечу.
Мы вышли из гостиницы и остановились у кареты. Роберт забрался внутрь и, высунув голову, с беспокойством оглядывался по сторонам. Я хотел было сказать, чтоб он ехал, не дожидаясь мосье Каню. Но тут Жан вышел на улицу, кивнул на вторую избу и с глумливой улыбочкой воскликнул:
– Друзья, а тут, оказывается, квартируется прелестная особа, мадемуазель Мими. Хозяин очень рекомендует-с…
– Непременно навестим ее в следующий раз, – сказал я, вталкивая французишку в карету.
Сам Вилсон остановился в Демутовом трактире. Выйдя из экипажа вместе с ним, я сказал:
– Боб, ты упомянул, что просил Хоречко быть поосторожнее.
– Да, – кивнул он. – Нескольких агентов убили у нас под носом, они даже отъехать далеко не успевали, а всех их я отправлял в Москву передать де Санглену эту фразу – про жену Цезаря. Вот я и сделал так, чтобы донесение попало в твои руки.
– Решил, что до Лондона убийцы не доберутся, – кивнул я. – Что ж, при первой возможности обо всем доложим государю императору. See you later, alligator…
– …or a wild crocodile [13]13
Увидимся позднее, аллигатор или дикий крокодил (англ.). Соответствует нашему выражению «чао-какао! какао-чао!»
[Закрыть] , – закончил Роберт.
Глава 5
Едва мы отъехали от трактира, я достал бумагу, обнаруженную у убитого пана Гржиновского. Это оказались «Санкт-Петербургские ведомости» за 15 июня сего года. Обычная газета, ничего примечательного в ней я не обнаружил: ни пометок, ни записей. Разве что привлекло внимание объявление о том, что некий господин Христиан Венстер приглашает почтенную публику посмотреть опыт с его гидростатической машиной, которая держит человека в воде, не давая ему утонуть.
«Но для чего-то же таскал шляхтич эту газету, да еще и в потайном кармане? И как она попала к нему? Газета ведь старая, июньская! Сейчас август, а он вчера только прибыл. А может, она служит опознавательным знаком?»
Я еще раз пробежал текст глазами и вновь не обнаружил ничего подозрительного. Ну, конечно же объявление об опытах с гидростатическими машинами не в каждом выпуске печатают.
– Что еще за Венстер? – буркнул я.
Голос мой прозвучал добродушно, и мосье Каню решил воспользоваться моментом в своих интересах.
– Сударь, вы не могли бы-с отпустить меня нынче-с вечером-с? – попросил он.
– Хочешь вернуться в гостиницу, проведать мадемуазель Мими? – догадался я.
– Трактирщик-с сказал, что другой такой ни в Петербурге-с, ни в Москве-с не сыщешь, – с чувством промолвил французишка.
– Жан, тебе скоро пятьдесят лет, а ты бегаешь за каждой юбкой!
– Так вы отпустите меня-с? – взмолился каналья.
– Думаю, ты сам не захочешь, – буркнул я.
Дома я спрятал газету и велел мосье Каню приготовить мыльную пену и бритву.
– Вы будете-с бриться? – удивился он. – Лучше-с пойти к цирюльнику-с…
– Я буду не бриться, а брить, – ответил я. – Я обещал налить тебе вина, но не сдержал слова. Вот и решил побрить тебя. В качестве компенсации.
Жан, скривив недоверчивую физиономию, приготовил мыльную пену, полотенце и бритву. Я усадил его перед зеркалом и обмотал простыней. Он настороженно вертел головой с бакенбардами и пышными усами:
– Сударь, что вы задумали-с?
– Ты же собрался нанести визит мадемуазель Мими, – сказал я, работая помазком. – Значит должен выглядеть как приличный человек, а не сатир.
Я взял бритву и твердым движением удалил бакенбарды с его правой щеки.
– Что вы делаете, сударь, барин вы мой?! – взвыл каналья.
– Черт подери, Жан! Не дергайся, а то без ушей оставлю!
Мосье Каню сдался и с кислой физиономией наблюдал, как я разделался с его бакенбардами и усами. Я не слишком старался и, оставив бритву, велел ему самому подчистить оставшиеся кустики.
– И что на вас нашло, сударь? Что за прихоть такая-с?!
– Ты должен непременно сменить платье, – сказал я. – Вот куда твое «р» грассирующее деть, ума не приложу. Самое лучшее, чтобы ты в ближайшее время держал язык за зубами.
– Да что-с стряслось, сударь? – едва ли не плакал Жан.
Он привстал со стула и, вытянувшись к зеркалу, подчищал бритвою подбородок.
– Этот пан Гржиновский, – промолвил я, – он сидит там, в гостинице, с ножом под лопаткой.
– Как? – безразличным тоном переспросил французишка.
– С ножом под лопаткой, – повторил я.
Смысл сказанного наконец дошел до Жана. Он плюхнулся на стул и воскликнул:
– Как?! Вы убили-с его?!
– Тише! Тише! – возмутился я. – Кто его убил, еще не придумали. Но тебя там очень хорошо запомнили.
– А-а… э-э… – тянул мосье Каню.
– Сам виноват, нечего было чаевыми разбрасываться! И это твое картавое «р»! – объяснил я.
– Эх, сударь, я столько лет вам служу-с! А вы?! Вечно вы надо мною шутить изволите-с! – завел старую шарманку Жан.
Я развел руками, похлопал его по плечу и сказал:
– Но я тебя не держу: можешь ехать к мадемуазель Мими.
– Благодарствуйте, сударь. Что-то-с не хочется, – пробурчал Жан.
– Нет уж, братец, поедешь, – настоял я.
* * *
На следующее утро я нанял крытую коляску и велел мосье Каню править лошадьми вместо кучера. Он по обыкновению вытянул губы трубочкой к правому усу, а поскольку теперь остался без усов, то вследствие своей ужимки сделался похожим на криворылого селезня. Я рассмеялся, а Жан отправился исполнять приказ.
– Поезжай к вчерашнему трактиру, – велел я. – Остановишься, чуть-чуть не доезжая до парадного.
– Барин, сударь вы мой, – взмолился французишка. – Что, если нас опознает-с кто-нибудь?
– Не нас, а тебя, – ухмыльнулся я. – и отправят в околоток.
Коляска остановилась, и я принялся наблюдать за входом в гостиницу. Французишка ерзал на козлах: наверное, в каждом встречном ему мнился разоблачитель. Время от времени кто-то входил и выходил, но ничего примечательного в этих людях не было, и я не знал, увенчается ли моя затея успехом, да и плана продуманного не имел. Всматриваясь в очередное лицо, я гадал, кто он, обладатель физиономии – постоялец гостиницы или гость мадемуазель Мими?
Мимо проезжали открытые коляски, доносился девичий смех, блестели озорные глаза. Барышни в легких, летних одеждах вдохновенно флиртовали со столичными повесами. Я любовался ими и думал: а если сказать кому-нибудь из них, что именно в эти минуты в двух шагах от них разыгрывается драма и эта драма непременно отзовется на их судьбах? Вот и вчера кто-то проходил мимо, смеялся, барышням любезности говорил в тот самый момент, когда убийца всаживал нож под лопатку Гржиновскому. Генерал Вилсон задумал установить наблюдение за французским агентом, но, видимо, просчитался. Связник шпиона оказался хитрее и жестче, получил нужные сведения и оборвал нить.
К гостинице подъехала карета. Дородный господин спустился на землю и прошел в сени. Через минуту появился заспанный отрок, тот самый, что накануне обслуживал нас. Он распахнул дверь, ногою ткнул под нее кирпич и взялся перетаскивать багаж из кареты. Управившись с чемоданами, мальчишка отправился по улице по какой-то своей надобности.
– Извозчик, ну-ка догони его, – велел я Жану. – Заберем мальчишку и сделаем круг!
Мосье Каню тронул вожжи – коляска покатила. Когда мы поравнялись с отроком, я приоткрыл дверцу и за ухо втащил подростка в коляску.
– А-а! – взвыл он.
– Тихо сиди! – шикнул я, пихнув пленника на сиденье напротив себя.
– Вы?! Вы?! Это вы?! – воскликнул он, потирая ухо, и вдруг заверещал: – Тятенька! Отпустите меня!
– Тихо! – повысил я голос и придавил мальчишку шпагой в ножнах.
Он округлившимися глазами посмотрел на меня, затем на ножны и притих.
– Так-то лучше, – произнес я. – Ну и что ты раскричался: вы, вы?!
– Это же вы! Вы были у поляка-то, – страшным шепотом выдавил мальчишка и перекрестился.
– Что ты несешь?! – с угрозой в голосе спросил я. – Мы были у мадемуазель Мими…
– У мадемуазель? – переспросил подросток, глядя на меня с недоверием. – Так она же на другой половине квартируется! И у нее был господин Захарьин…
– Замолкни! – велел я. – Отвечай на вопросы. Если расскажешь все без утайки, я тебя отпущу! Будешь врать – отправлю на дыбу! В Преображенский приказ! Понял?
Мальчишка закивал с рабской поспешностью, и я опустил шпагу.
– Что за поляк? Что ты знаешь о нем? – спросил я.
– Шляхтич, пан Гржиновский, – сказал отрок. – Убили его!
– Кто приходил к нему? Запомнил? – я повысил голос.
– Никто, – парнишка задрожал. – Вот только…
Он умолк, вытаращив на меня испуганные глаза.
– Мы? – закончил я.
Он кивнул и всхлипнул.
– А до нас?
Мальчишка отрицательно помотал головой.
– Вот только господин, что был с вами, – промямлил отрок.
– Какой господин? – спросил я.
– В красном сюртуке. Англичанин, – пояснил мальчишка. – Он был вместе с паном Гржиновским, когда пан толь– ко-только прибыл…
Вилсон! Тоже мне конспиратор! А как переживал, как переживал: «Нужно уходить! немедленно! иначе нас запомнят и опознают!» А сам присутствовал еще при заселении шляхтича в гостиницу.
И тут меня осенило! Французского агента убили по приказу генерала Вилсона. Англичанин получил все необходимые ему сведения, взамен помог наполеоновскому шпиону выполнить свою миссию, попутно создал впечатление, что искренним образом намеревался передать наблюдение за лазутчиком российским властям, а сам расправился с ненужным агентом и меня использовал для обеспечения собственного алиби. Хитер! Ничего не скажешь!
Коляска сделала круг, и я выпустил мальчишку на том же месте, где и подхватил. Оказавшись на воле, он обиженно зыркнул на меня, шмыгнул носом и поплелся дальше по своим делам.
А я подумал, что с Вилсоном мог и ошибиться. Когда мы застали шляхтича с ножом в спине, уж больно неподдельной была паника англичанина.
Я выглянул в окно. Фигурка гостиничного служки маячила в конце квартала.
– Извозчик, ну-ка догони его еще раз! Сделаем второй круг! – приказал я.
И вновь, едва коляска поравнялась с мальчишкой, я втащил его внутрь.
– А-а! – истошно завопил он.
Пришлось не только придавить его шпагой, а еще и по губам дать – чтоб замолчал.
– На дыбу тебя, на дыбу, – пообещал я.
– Ваше высокопревосходительство… ваше сия-а– ательство, – запричитал он. – Я же все… все… как на духу…
– На духу – не на дыбе!
– Все! Все расскажу, – уверял меня мальчишка.
– Что же поляк твой, так и просидел безвылазно в номере, пока его не зарезали? – спросил я.
– Как же-с?! Выходил, обедать выходил, в общей зале кушать изволил…
– С кем он обедал? Говорил о чем? – напирал я с вопросами.
– Один был, один. Ни с кем не говорил… За обед заплатил…
Последние слова мальчишка произнес с некоторым неудовольствием, словно за покойным должок остался.
– А что, за что-то не заплатил? – удивился я. – Вы же, шельмы, за постой вперед берете!
– За постой, – кивнул он. – А за вино не заплатил!
– Какое вино?
– То вино, что заказывали, когда вы изволили мадемуазель Мими навестить, – парнишка неожиданно осмелел, в голосе появилась заносчивость. – Француз, что с вами был, самую дорогую бутылку взял. Платим, сказал, в двойном размере, только, говорит, на номер запишите…
– Вот как, – удивился я.
– Только номер-то француз указал не мадемуазель, а шляхтича, – обиженным голосом закончил мальчишка.
– Да с чего ты решил, что он француз? – воскликнул я.
– Француз, француз, – стоял на своем отрок.
– Ладно! – Я повысил голос, и мальчишка вдавил голову в плечи. – Француз, так француз. Он прохвост, но безобидный. Давай-ка к шляхтичу вернемся. Так что же он, молчал весь обед?
– Так только парой фраз обмолвился, да хозяин наш Пантелей Федорович намекнул ему, чтоб помалкивал, – рассказал мальчишка.
– Чем же он хозяину не угодил? – спросил я.
– Так он изъяснялся в том смысле, что с Наполеоном договор нужен…
– Какой договор? – сорвалось с моих уст.
– Договор, чтоб не идти более войной друг на дружку, – продолжил мальчишка.
– Так ты ж только что сказал, что шляхтич один обедал! С кем же он разговаривал? – повысил я голос.
– Истинный крест! – мальчишка перекрестился. – Один он был, один. И ни с кем не разговаривал.
Я вдохнул и неспеша выдохнул, едва сдержавшись, чтобы не двинуть отроку по зубам.
– Даты, явижу, ивпрямьнадыбухочешь, – процедиля. – Что ж ты мне, шельмец, голову морочишь?! Так говорил он или не говорил?! А если говорил, так с кем?
– Ваше высоко… Ваше сиятельство… – перепугался мальчишка. – Ни с кем он не говорил! Он один сидел, и так, знаете, люди вокруг говорят, так и он нет-нет да что-нибудь скажет…
– Ты хочешь сказать, что люди попросту языками чесали, так и он языком молол? – удивился я.
– Вот-вот, – отрок несколько раз кивнул. – Вот хозяин и сказал ему, чтоб помалкивал, а то ж, неровен час, мордобитие случится.
– Ну хорошо, – протянул я, про себя подумав, что Вилсон уж очень странного шпиона в Санкт-Петербург приволок.
– Ваше сиятельство, отпусти-и-ите меня, – запричитал отрок.
– А поручений шляхтич никаких не давал? – спросил я.
– Как же-с! Бумагу я по его поручению в кирху носил, – выдал отрок.
– Какую бумагу?! – едва не взревел я. – Что ж это из тебя клещами все вытягивать нужно?!
– Шляхтич просил бумагу в кирху…
– В какую кирху?! Дорогу помнишь?
Я с трудом усидел на месте. Сердце рвалось из груди, в то же время и досадовал я на себя, что сразу не догадался правильный вопрос мальчишке задать. А отрок оказался сообразительным малым, хотя и имел заспанный вид.
– Так на Невском которая, от Екатерининского канала [14]14
В настоящее время канал Грибоедова.
[Закрыть] близехонько…
– Собор Святой Екатерины! – догадался я и крикнул Жану: – Слыхал? Давай! Дуй туда!
– Бумагу велено было господину Билло передать, – сообщил мальчишка. – К самому-то Билло не пустили меня, так я бумагу секретарю его отдал.
Через несколько минут коляска повернула на площадку перед собором. Мы поднялись по лестнице и оказались в храме. Он был не таким большим, каким казался снаружи, имел лишь один, центральный, неф, а по сторонам – лишь небольшие углубления, придававшие помещению форму креста.
– Вон он, вон! – Мальчишка потянул меня за рукав.
– Кто?
– Секретарь.
Он указал на сухопарого паписта в черной сутане с белым воротничком и Библией в руках. Я огляделся и заметил в углублении слева конфессионал, исповедальню по– русски.
– Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, – приказал я мальчишке.
Сам же подошел к секретарю и взял его под локоть:
– Ну-ка, Игнатий Лойола [15]15
Игнатий Лойола – основатель Иезуитского ордена.
[Закрыть] , пройдемте на исповедь! – И повел его к исповедальне.
– Обождите, так нельзя, – промямлил он.
Но я уже затолкнул его на свободную половинку, двинул ему кулаком в нос и схватил правой рукой за горло, чтоб не кричал. Сам я втиснулся внутрь и левой рукой завесил проем.
Священник ловил воздух, юшка стекала из носа в его разинутый рот.
– Слушай меня! – прошипел я. – Сей момент сверну твою цыплячью шею, если не ответишь. Называй имена. Какие есть корреспонденты у господина Билло в Москве? С кем он состоит в переписке?
Я ослабил хватку и священник просипел:
– Сюрюг, Сюрюг, мосье Адриан Сюрюг… Больше никого…
– Что за Сюрюг? Кто он такой?
– Настоятель храма Святого Людовика, – пояснил папист.
– Все?! – прошипел я с угрозой в голосе и на мгновение усилил хватку.
– Никому больше в Москву мы не пишем, – прошелестел секретарь. – А что происходит? Кто вы?
– Ладно, живой труп [16]16
В своем труде «Духовные упражнения» Игнатий Лойола призывал членов Иезуитского ордена превратиться в «живой труп», готовый на все ради достижения целей ордена.
[Закрыть] , никто не должен знать о нашем разговоре. Тебя немного помучает мигрень. Как напоминание о тайне исповеди.
Я заставил его наклониться и ударил по голове так, чтобы он на несколько минут лишился чувств. Он обмяк, я подхватил его под мышки, опустил на скамейку, а сам выскользнул наружу и поплотнее задернул штору.
Подняв голову, я встретился взглядом с мраморным ангелом. Он сидел на полукруглом выступе, свесив вниз изящную ножку, и левой рукой указывал на конфессионал, а правой куда-то в небо, отчего казалось, что он как бы разводит руками в недоумении.
– Исповедоваться нужно перед аналоем, а не шушукаться по закуткам, – буркнул я и скомандовал мальчишке: – Идем отсюда!
На улице я выдал отроку целковый.
– Ступай себе, – сказал я. – Никому ни слова! Иначе и вправду окажешься на дыбе, глазом моргнуть не успеешь.
Мальчишка зажал в кулаке монету и пустился наутек. Я приказал французишке возвращаться, а дома я отвесил ему подзатыльник.
– Сударь! Что же это вы делаете-с?! – вскрикнул он.
– Полно тебе, Жан. Это сдача тебе. Из гостиницы передали. Уж больно ты чаевые щедрые оставил! Так что в двойном размере! – И еще раз треснул его по затылку.
Он состроил жалостливую физиономию, но я показал ему кулак:
– Молчи, а то еще получишь! Неси письменный прибор. Я должен срочное письмо отправить Ростопчину.
Мосье Каню шмыгнул носом и отправился за бумагой, пером и чернилами.
– И собирайся! – приказал я. – Отправишься в Москву немедленно. Вещи, что мы из Лондона везем для Жаклин и детишек, с собою возьмешь.
Я написал письмо московскому генерал-губернатору графу Федору Васильевичу Ростопчину. В письме указал, что, по моим сведениям, в Первопрестольной некто аббат Сюрюг занимается шпионской деятельностью и является крайне важным для Наполеона агентом. Я запечатал послание и вручил Жану.
– Передашь лично в руки фельдмаршалу Федору Васильевичу Ростопчину, – наказал я.
– Кто же меня пустит-с к нему, сударь? – усомнился мосье Каню.
– Попросишь доложить, что прибыл по моему поручению, и граф Ростопчин непременно примет тебя. Не забывай, когда-то он возглавлял Коллегию иностранных дел, и я служил под его началом.
– Барин, а до утра-с нельзя ли обождать? – заскулил французишка.
– Можно, – ухмыльнулся я. – Как раз квартальный и явится за тобой.
– Вы думаете-с…
– Хочешь проверить? – перебил я. – Давай, Жан, не глупи. Отправляйся немедленно. Жаклин и дети обрадуются тебе. Поклон им передашь. И я со дня на день приеду.
* * *
Он уехал, и я пожалел, что не попросил перед отъездом сварить мне кофия. У самого у меня получился безобразный напиток. Каким бы мосье Каню ни был канальей, а ради кофия приходилось и такого терпеть. Эх, Жан, what a dog! [17]17
Вот собака! (англ.). По смыслу более соответствует восклицанию «Каналья!» Употребляется в разговоре или при размышлении об отсутствующем человеке.
[Закрыть]
Я выплеснул мутное пойло в поганое ведро и отправился в кофейню. На улице встретил дворника и попросил, чтобы он послал ко мне свою жену – прибрать в квартире, раз уж я остался без камердинера.
Когда я вернулся домой, мне открыла дворничиха. Стены квартиры содрогались от богатырского храпа, на полках звенела посуда. Баба выпучила глаза, как бы извиняясь за причиненные неудобства.
