Текст книги "Набат в Диньдоне"

Автор книги: Лев Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Лукьянов Лев
Набат в Диньдоне

Лев Лукьянов

Набат в Диньдоне

Москва 1972

1

В Диньдоне было все необходимое для нормальной жизни: главная улица с асфальтом и девятью фонарями; полицейский пост, следивший за соблюдением правил уличного движения; гуси, не признававшие этих правил; церковь с неизменно трезвым по утрам отцом Кукаре, который славился увлекательнейшими проповедями с детективным уклоном; кинотеатр "Гигант" с залом на пятьдесят мест; красавица Вея, в которую было влюблено все мужское население городка, и многое другое... И все-таки Диньдон попал в трудное положение: жизнь была чересчур спокойной. Развитие промышленности здесь не начиналось, потому что до индустриальных центров было далеко, а развитие сельского хозяйства давно закончилось, потому что до аграрных центров было еще дальше. Торговля находилась в упадке, потому что покупать было некому. А туризм обошел городок стороной, потому что в Диньдоне смотреть было нечего. Пожалуй, единственным местом, достойным внимания туристов, был древний кабачок "Помпея", недавно переименованный в ресторан. Лица, знакомые с историческими науками, знают, что маршруты всех крестовых походов не случайно проходили мимо "Помпеи": в средние века в этом кабачке готовили необыкновенно вкусную тушеную говядину. Однако с тех пор религиозный пафос заметно упал, а цены на говядину еще заметнее поднялись. Владельцем "Помпеи" был здоровенный толстяк Сервантус, издалека смахивавший на бегемота, вставшего на задние ноги. С утра до вечера Сервантус торчал в дверях своего заведения и каждому более или менее солидному прохожему сообщал о пополнении винного погреба. Это позволяло ему обходиться без швейцара, но гостей в ресторане было очень мало, если не еще меньше... Однажды, просмотрев телевизионную передачу для верующих "Спроси-ответим", Сервантус послал письмо, в котором спрашивал: намечаются ли в настоящее время новые крестовые походы и, если намечаются, нельзя ли договориться за сходную цену о направлении священного воинства через Диньдон? Ответа по телевидению не последовало. Но примерно через месяц в "Помпею" неожиданно заглянул отец Кукаре, и толстяку пришлось выслушать длинную нотацию, смысл которой можно было выразить одной фразой: "Сервантус принял на душу великий грех, попытавшись связать святое дело церкви со своим банковским вкладом". Ресторатор не совсем понял, даже, скорее, совсем не понял, чем не угодил церкви, по переспрашивать не стал: поучения отца Кукаре обошлись ему в полбутылки старого коньяка, а продолжение беседы несомненно нанесло бы урон другой половине... Почти напротив "Помпеи" помещалась городская аптека. По общему мнению, она занимала самое красивое здание городка. Фасад белоснежного особняка был украшен двумя колоннами. К широкой стеклянной двери вели истоптанные мраморные ступени. Вход охраняли спящие львы, уткнувшие в лапы свои бетонные морды. В окне висел большой рукописный плакат. Буквы на плакате были такими огромными, что их без труда можно было разобрать с противоположной стороны улицы: Болейте на здоровье! Всегда готов помочь! Подписи под плакатом не было, но все и так хорошо знали, кто предлагал им болеть. Аптекарь Моторолли, худой подвижной человек в золотых очках, чудом державшихся на Кончике носа, поразительно напоминал ученую обезьяну Руфу, которая постоянно помогала компании АВС рекламировать по телевидению книжные новинки. Моторолли гордился столь необыкновенным сходством и слыл добрым человеком: он никому не отказывал в бесплатных советах. Аптекарь Моторолли и ресторатор Сервантус, мягко говоря, недолюбливали друг друга. На людях это объяснялось принадлежностью к разным партиям: ресторатор поддерживал воинствующих христиан, аптекарю были близки правосоциалистические идеалы. Однако общественности были известны более веские причины этой неприязни. Владелец "Помпеи" не раз громогласно заявлял, что покупать лекарства – это выбрасывать деньги на ветер и что лучшее лечебное средство – это горячее молоко с ромом, который всегда имеется в его ресторане. Аптекарь, напротив, считал, что причина большинства заболеваний кроется в неумеренном потреблении пищи и напитков. Особенно стойко он придерживался этой версии, когда узнавал, что пострадавший накануне побывал в "Помпее". Отношения между этими достойными горожанами были настолько натянутыми, что, встречаясь на улице, они даже не здоровались. Зато каждый из них спешил поздороваться, завидев комиссара полиции Фьютъ, без которого нельзя было составить ни одной приличной карточной партии. Никто из горожан не мог похвастаться личным знакомством с министром. А комиссар Фьють мог. С министром внутренних дел ему довелось познакомиться несколько лет назад. Знакомство было коротким, по небесполезным для комиссара. Впрочем, тогда он был еще простым сержантом и ежедневно дежурил на железнодорожной станции, охраняя порядок от местных жителей. С транзитными пассажирами Фьють предпочитал не связываться. Однажды во время случайной остановки скорого поезда сержант увидел, как из вагона на платформу вышла небольшая группа военных в щегольских мундирах. Мундиры окружали тщедушного человечка в модном ярком костюме. Человек в костюме важно зашагал по платформе, военные быстро и ловко оттесняли от него любопытных. Приглядевшись, сержант Фьють узнал министра внутренних дел, физиономия которого нередко мелькала на газетных страницах. От усердия полицейский так вытянулся, что сразу стал на голову выше. Приклеив левую руку ко шву, а правую бросив под козырек, Фьють четко протопал по асфальту, застыл в трех шагах от министра и зычно без запинок отрапортовал: – Господин министр! За время моего нахождения на данном посту никакого ущерба сооружениям, путям, прилегающей местности и нашей конституции не причинено! Никаких серьезных происшествий в Диньдоне за последние два года не произошло, не считая безвременной кончины господина комиссара полиции, имевшей место сегодня утром во время охоты... По-видимому, министра тронула скоропостижная смерть чиновника его ведомства. – А что, милейший, у вас здесь много дичи? – спросил министр, слегка повернув голову в сторону сержанта. – Никак нет! – А как же охота? – Господин покойный комиссар называл охотой стрельбу по пустым бутылкам. – А как же так получилось, что ваш комиссар.., э...– министр никак не мог найти подходящего слова. – Перестал быть комиссаром? – подсказал Фьють. – Вот именно. – К сожалению, ему попалась бутылка из-под французского шампанского,объяснил полицейский.– А такие бутылки, господин министр, сделаны из толстого стекла. Горлышко рикошетом попало в голову господина покойного комиссара. И голова не выдержала... Министр хранил скорбное выражение лица, но полковники и майоры, стоявшие за его спиной, откровенно улыбались. Смекнув, что знатным господам рапорт нравится, Фьють рискнул добавить: – Покорнейше прошу извинить, господин министр, но я всегда предупреждал господина покойного комиссара, чтобы, отправляясь на охоту, он надевал каску... Это сообщение несколько оживило министерскую физиономию. Министр даже коснулся пальцем сержантского плеча: – А что, сержант, вам тоже нравится такая охота? – Никак нет! К пустым бутылкам я равнодушен! Покосившись на репортера, ловившего каждое слово, министр эффектно закончил беседу: – В таком случае, сержант, за вашу голову я спокоен! На следующий день столичная газета "Крик свободы" поместила подробный отчет о пребывании министра в Диньдоне. Корреспонденция кончалась словами: "Сержант Фьють предпочитает полные бутылки пустым. Нашей полиции нужны люди здравого смысла". По всей вероятности, министр поверил газете, и через неделю из столицы пришел приказ о назначении сержанта Фьють комиссаром полиции города Диньдон. С тех пор комиссар считал себя личным другом министра и старался во всем ему подражать. Он покупал костюмы необыкновенных расцветок, носил синюю бабочку в крупную белую горошину и толстый желтый портфель с медными застежками. Насколько запомнил Фьють, министр ходил важно вытянув шею и переваливаясь с боку на бок. Новый стиль ходьбы доставил комиссару немало хлопот. В душе он считал, что научиться ездить на мотоцикле было гораздо проще, чем привыкнуть к такой походке. Жители городка никогда не видели, как ходят министры. Поэтому к комиссару прочно прилипло простое прозвище "Гусь"... Права, предоставленные полиции, и единственный в городе телефон, висевший в полицейском участке, укрепили господина Фьють в мысли, что он является самым почетным гражданином города. Вслух против этого никто не возражал, поскольку комиссар умел толковать законы по-всякому, но всегда в свою пользу. В Диньдоне, разумеется, проживали и другие именитые горожане. Но все они, несмотря на свой общественный вес, деньги и даже большие связи в столице, не могли остановить исторического развития. Развитие истории привело к тому, что в Диньдоне уже нечему было развиваться. Заколоченные окна многих домов и объявления о дешевых распродажах, состарившиеся в витринах магазинов, молчаливо свидетельствовали, что городку пришел конец. Ходили слухи, что даже луна сюда стала заглядывать реже, чем раньше... Для продолжения жизни на земле, вверенной комиссару Фьють, необходимо было принимать срочные меры. И комиссар стал действовать...

2

Утро в Диньдоне начиналось, когда местные донжуаны, крадучись, возвращались к семейным очагам. Подождав, пока за последним из них захлопнется дверь, над морем вставало солнце. Первым делом оно заглядывало на городскую башню, украшенную старинными часами с двумя упитанными медными ангелами, которые дважды в день – на заре и на закате – суетливо хлопали крыльями, безуспешно пытаясь подняться в небо. Эту башню Диньдон получил в наследство чуть ли не от Римской империи. Часы на башне были установлены несколько позже, но, по утверждению старожилов, не позднее чем через пару месяцев после их официального изобретения. Хотя гарантийный срок часов истек много веков назад, жители Диньдона в один голос уверяют, что до сих пор они идут с необыкновенной точностью. Опровергать это утверждение нет никаких оснований, тем более что стрелок на циферблате тоже нет. Диньдон лишился стрелок во время первой мировой войны. Тогда в республике ощущалась острая нехватка цветных металлов, и тонкие ажурные стрелки были сданы в фонд победы. Что касается ангелов, то их многопудовые медные телеса были спасены от переплавки заступничеством церкви... Посмотрев на беспомощный циферблат, солнечные лучи сбегали вниз по витой башенной лесенке. На сонных улочках городка они никого не встречали, если не считать немногочисленных рыбаков, расходившихся по домам после ночной ловли. Скоро солнцу надоедало в одиночестве бродить по пустынным улицам и дворам. Его лучи начинали бесцеремонно залезать в открытые окна, бесстыдно заглядывать за шторы спален. Но для того чтобы утро окончательно вошло в свои права, одного солнца было мало. Необходимо было вмешательство железной дороги, Вот когда над городом проплывал гудок восьмичасового экспресса, следовавшего через Диньдон без остановки, горожане соглашались с тем, что пришел новый день... Экспресс находился еще в доброй сотне километров от городка, смотревшего последние утренние сны, когда аптекарь Моторолли был поднят с постели громким стуком в дверь. Пошарив рукой на тумбочке, аптекарь нашел очки, нацепил их и прислушался. Стук был решительным и бесцеремонным. "Не похоже на почтальона",– подумал Моторолли. Почтальон стучал коротко и деловито. Сборщик налогов, наоборот, стучал безнадежно долго. Клиенты, изредка приходившие спозаранку, просительно скреблись в дверь. Родственники жены стучали робко и почтительно, если надеялись одолжить, и барабанили самым нахальным образом, когда приходили в гости... Ни у кого в Диньдоне не было такой роскошной стеклянной двери, как в аптеке Моторолли. Сейчас эта дверь, отражая бурный натиск, кричала на все свои стеклянные голоса. Путаясь в шлепанцах, аптекарь бросился ей на помощь. Пробежав узенький коридор, отделявший жилую часть дома от торгового зала, Моторолли в два прыжка очутился у входной двери. За стеклом он увидел своего постоянною клиента-полицейского Филипа. У него было пятеро детей. Поэтому в первый понедельник каждого месяца, получив жалованье, Филипа приходил к Моторолли и покупал большую коробку слабительного – на целый месяц вперед. Увидев хозяина аптеки, полицейский перестал стучать и поздоровался. – Здравствуй, Филипа. Похоже, что твои ребята завтракают одним слабительным,– недовольно сказал аптекарь, не открывая двери.– Ты же был у меня на прошлой неделе... – Сегодня я пришел не за слабительным, а за вами! – улыбаясь сообщил полицейский. – За мной? – Господин комиссар Фьють приказал вас доставить в участок к восьми часам. – Меня доставить? – аптекарь пришел в негодование.– Вот что, Филипа! Если твоему комиссару не спится, пусть принимает люминал! Шесть монет за пачку! | Полицейский захихикал, но аптекарь остановил его величественным жестом: – В такую рань я занят! Скажи комиссару, что я зайду в середине дня. Моторолли считал разговор оконченным. Но Филипа, сообразив, что дело пахнет нагоняем от комиссара, толкнул стеклянную дверь и, повысив голос, сказал: – Господин аптекарь! Я нахожусь на службе! Вам придется открыть дверь и последовать за мной в участок! Но аптекарь не любил сдавать позиций без боя. Подперев дверь плечом, он заявил: – Я не открою. Если я нужен полиции, пусть она, является в нормальное время. Не раньше девяти!.. – Если вы не откроете дверь, я буду вынужден ее сломать! – крикнул Филипа и еще сильнее толкнул дверь. Стекло жалобно звякнуло. – Если вы ее мне сломаете,– завопил аптекарь, стараясь удержать дверь,– то будете отвечать по закону о нанесении ущерба частной собственности и по совокупности– за нарушение неприкосновенности жилища!.. – А вы будете отвечать за активное сопротивление органам власти! – пыхтя сообщил полицейский.– Параграф четырнадцатый инструкции министерства внутренних дол о неуважительном обращении населения с чинами полиции... Ваша дверь будет снята с петель и доставлена в суд в качестве вещественного доказательства!.. Согласно параграфу пятнадцатому – за ваш счет!.. Некоторое время борьба шла молча. Тяжело дыша, полицейский и аптекарь с разных сторон давили на дверь. Первым сдался Филипа. Он перестал ломиться, снял фуражку, вытер лоб и доверительно сообщил: – Сердце! – У меня тоже сердце,– задыхаясь, признался аптекарь,– Эта работенка не для нас с вами... – Выбирайте, Моторолли. Или вы добровольно открываете дверь, или я составляю протокол... – Минутку, Филипа,– попросил аптекарь.– Надо подумать. Моторолли вовсе не был упрямцем. Просто, как и всякий уважающий себя правый социал-демократ, он находился в постоянной и непримиримой оппозиции к правительству и пользовался любым поводом, чтобы это продемонстрировать. В разумных рамках, разумеется. Припомнив опыт своей партии и прикинув стоимость двери, аптекарь предложил: – Послушай, Филипа, моя принципиальность не позволяет открыть эту дверь. Ты не обидишься, если я приглашу тебя зайти с черного хода? Лишняя чашечка кофе не помешает, а я тем временем оденусь. Не могу же я в ночной рубашке идти по городу!.. – Неплохая мысль,– одобрил Филипа,– От чашечки кофе я еще никогда не отказывался... Минут через десять аптекарь и полицейский отправились в участок. Диньдон просыпался. Горожане приступали к своим обычным утренним занятиям. На улицы выносились перины и горшки. У водопроводных колонок разгорались первые ссоры. У входа в кинотеатр "Гигант" продавец сигарет Крах устанавливал свой лоток... – Ты не знаешь, Филипа, зачем я понадобился комиссару? – спросил аптекарь. – Вы, господин Моторолли, человек видный,– ответил полицейский.– Если вчера вы никого не убили и не ограбили, вам беспокоиться нечего... – А я и не беспокоюсь...– Аптекарь хотел было добавить, что комиссар давно сидит в его кармане: около года назад Фьють проиграл в карты солидную сумму и до сих пор не может отыграться, но вовремя прикусил язык. Вряд ли чиновнику понравится такая откровенность с его подчиненным. "А вдруг Фьють, чтобы не возвращать долг, решил состряпать дело?" спохватился аптекарь. Эта неожиданная и нелепая мысль, словно назойливая муха, закружила в аптекарской голове. С каждым оборотом она обрастала подробностями, становилась отчетливей, правдоподобней. На память сразу пришли газетные заметки о нравах полиции... В душу Моторолли забрался страх. Поначалу маленький, слабенький, он коснулся сердца своими мягкими лапками. Потом осмелел, навалился сильнее. Аптекарь стал срочно припоминать свои уголовно наказуемые грехи, пытаясь угадать, где ему приготовлена западня. В таком городке, как Диньдон, слуху достаточно сделать пяток шагов, чтобы обойти все улицы и дома. Не успел Моторолли, конвоируемый полицейским, добраться до участка, как весь Диньдон уже знал: аптекарь засыпался...

3

Серое двухэтажное здание, к которому вела аллея розовых кустов, служило в Диньдоне пристанищем образования и законности. Граница пересекала здание по горизонтали: в первом этаже помещалась городская школа, второй занимал полицейский участок. Такое соседство считалось большой удачей. Во-первых, учащиеся находились под неусыпным надзором полиции, что способствовало поддержанию в школе более или менее удовлетворительной дисциплины. Во-вторых деятельность полиции, протекавшая на глазах подрастающего поколения, с точки зрения городских властей воспитывала в нем надлежащее уважение к правопорядку, а с точки зрения родителей необходимое каждому гражданину умение обходить закон. В-третьих, непосредственное общение полицейских со школьниками расширяло кругозор и повышало культурный уровень последних. Например, полицейский Филипа научил старшеклассников курить. После этого он перестал тратиться на сигареты: ему вполне хватало тех, которыми его угощали благодарные воспитанники. Наконец, единая крыша над участком и школой позволяла обходиться одним общим карцером, что благотворно отражалось на городском бюджете. Здание выглядело необычно. Пологая железная лестница по диагонали перечеркивала фасад. Пересекая окна, она существенно затемняла классы, но в то же время оказывала школярам большую услугу, демонстрируя во время уроков всех, кто шел в участок или выходил из него. Места в классах, подобно театральным ложам, ценились в зависимости от того, насколько хорошо с них была видна лестница. Провинившихся ребят учителя сажали таким образом, что лестницы они вообще не видели. Это было очень суровое наказание. Появление аптекаря было отмечено восторженным ребячьим криком; – Пилюлю ведут! Пилюлю ведут!.. Этот радостный клич провожал Моторолли, пока он поднимался по гулким железным ступеням. В другой раз аптекарь сумел бы постоять за себя, но сейчас он был выше пререканий с несовершеннолетними. Ему казалось, что он поднимается на эшафот, а внизу кричит тупая разъяренная толпа... На верхней площадке лестницы остатки мужества окончательно покинули Моторолли. Его нога автоматически поднялась и, не нащупав очередной ступеньки, беспомощно повисла в воздухе – дальше, словно бездонная пропасть, зияла открытая дверь участка. Полицейский легонько подтолкнул замешкавшегося аптекаря, и Моторолли шагнул навстречу судьбе... Полицейские участки всюду на одно лицо. Очевидно, это делается для того, чтобы человек, неоднократно имевший дело с полицией, попадая в участок, чувствовал себя в привычной обстановке. А может быть, у главных полицейских управлений просто не хватает фантазии. Так или иначе, но участок в Диньдоне не представлял исключения. Довольно большую комнату, стены которой были окрашены в какой-то неопределенный цвет, перегораживал солидный деревянный барьер. Он делил ее на две неравные части: большая предназначалась для блюстителей закона, меньшая – для остальных граждан республики Глядя на дубовые доски барьера, можно было подумать, что закон в Диньдоне необычайно хрупок и его нужно постоянно ограждать от неосторожных прикосновений жителей. На самом деле это была совершенно излишняя предосторожность, так как горожане с необыкновенным единодушием избегали личного общения с законом. История города не помнит случая, чтобы кто-нибудь добровольно пришел в участок. Войдя в комнату, оробевший аптекарь прежде всего заметил чью-то надменную физиономию, свысока глядевшую на него. На всякий случай Моторолли вежливо поздоровался и только тогда сообразил, что обращается к портрету президента республики, висевшему в простенке между, окнами, Как ни странно, но в ответ послышалось любезное приветствие. Моторолли чуть опустил глаза и увидел комиссара, стоявшего под портретом. На лице полицейского чиновника было написано неподдельное удовольствие. – Проходите, дорогой Моторолли,-говорил комиссар.– Располагайтесь удобнее. Вы ко мне надолго... "Надолго... Радуется, Гусь проклятый,– подумал аптекарь, отводя глаза,Зацепил и рад..." – Рад, очень рад,– будто читая мысли на расстоянии, продолжил комиссар.Вы себе не представляете, с каким нетерпением я вас ждал... "С нетерпением,– повторил про себя аптекарь.– Ну и прохвост! Играет, как кошка с мышкой..." – Прошу извинить, что поднял в такую рань,– сказал Фьють, усаживая аптекаря на длинную скамью, стоявшую перед барьером.– Во всем виноват отец Кукаре. Вы же знаете его небольшую слабость. Как бы это сказать?.. Часом позже он был бы уже в веселом расположении духа. А наш разговор требует трезвых раздумий... – Какой разговор? При чем тут священник? – Моторолли заерзал на скамье, пытаясь принять независимый вид. Он даже вытащил сигарету, но курить не решился. – Не спешите, мой друг. Я вам сейчас все объясню. Фьють замолчал, подыскивая слова. Этот Моторолли любил болтать о демократических свободах. С ним надо было держаться осторожно. Кроме того, в любой момент он мог потребовать возвращения карточного долга... – У всех людей разные взгляды,– начал комиссар.– У меня есть сведения, что у вас тоже есть взгляды... Комиссар замолчал. Он никак не мог нащупать нужную тропинку беседы. – Вернее, мне известно, что вы находитесь в постоянной оппозиции к правительству... Аптекарь протестующе поднял руку. Кажется, он начал понимать, куда клонит чиновник. Но Фьють поспешил успокоить: – Я понимаю, в вас говорят убеждения! У меня тоже были в молодости убеждения, но с возрастом я сумел с ними совладать... Комиссар хотел было подробно рассказать, как он расставался с убеждениями, но аптекарю удалось перехватить нить разговора. Он поднялся, повернулся к президентскому портрету и сказал: – Господин комиссар, мои убеждения не предусмотрены Сводом уголовных законов. Они носят чисто политический характер. Но их также нет и в Своде законов о политических преступлениях! Прежде чем иметь убеждения, я внимательно прочитал все законодательство. Кроме того, здравая, умеренная, покладистая оппозиция подчеркивает демократический характер республики! Меня голыми руками не возьмешь!.. – Кто с этим спорит! – поспешно согласился комиссар.– Но я говорю совсем о другом... Как бы это лучше сказать? Послушайте, Моторолли, я вас очень уважаю. Я давно признал, что лучше вас никто в городе не произносит речей. Вы – наша славная интеллигенция. Но, поймите, сегодня надо хотя бы временно забыть о своих убеждениях! Сегодня надо всем нам объединиться! Речь идет о дальнейшей судьбе Диньдона. Вот почему я решил с вами посоветоваться... Фьють многозначительно поднял палец и повторил: – Посоветоваться! Понимаете, Моторолли? – Понимаю.-Аптекарь успокоенно откинулся на спинку скамья. В этот момент на железной лестнице раздался тяжелый топот. Его сопровождал восторженный ребячий вопль. Комиссар умолк и повернулся к двери. Лестница грохотала, будто разваливаясь на куски. И скоро в тесной рамке дверного проема возник владелец "Помпеи". Красный, разгневанный Сервантус протиснулся в комнату, волоча за собой перепуганного полицейского. – У вас, я вижу, давно не было неприятностей! – еще с порога загремел толстяк, надвигаясь, как танк, на комиссара.– Так я вам мигом устрою! Завтра же будут статьи в газетах! Я дойду до самого президента! Я вам покажу, как меня арестовывать!.. Казалось, еще мгновение, и тяжелая туша ресторатора сокрушит деревянную преграду. Тогда комиссару ничего не останется, как выпрыгнуть из окна. Но этого но произошло. Выпустив первый залп, Сервантус умолк, собираясь с силами для второго. – Да скажите наконец, что случилось? – пользуясь паузой, выкрикнул комиссар. – Он еще спрашивает! – снова забушевал ресторатор.-Выставил на посмешище всему городу! Прислал это чучело!.. Тут Сервантус так дернул полицейского, что у того фуражка съехала на лоб. – Я буду жаловаться! – пискнул полицейский, стараясь вырваться из рук ресторатора. Толстяк тряхнул его еще сильнее: – Я тебе сейчас такую жалобу покажу! Услышав это обещание, полицейский затрепыхался, как пойманная курица... – Мир вам, дети мои! Что у вас здесь происходит? Неожиданное появление священника несколько разрядило обстановку. Комиссар отошел от окна, а ресторатор отпустил полицейского. Отец Кукаре быстро вошел в участок, снял свой черный котелок и ловко бросил его на деревянный барьер. Несмотря на ранний час, от него явственно попахивало вином. – Уже? – разочарованно протянул Фьють.– Ну как же так, отец? Мы же вчера договаривались... – Сын мой,– внушительно произнес отец Кукаре.– Стоит ли говорить о рюмке домашней наливки? – Это – смотря какая рюмка... Не ответив огорченному комиссару, священник уселся на скамью рядом с аптекарем, подтянул сутану, закинул ногу на ногу и приготовился слушать. – Так что у вас здесь случилось? Остывший Сервантус подтолкнул Полицейского поближе к священнику. – Представляете, святой отец.– объяснил он.-Утром чуть свет – я еще штанов не успел надеть – является этот тип и говорит: "Следуйте за мной!" – Я выполнял приказ господина комиссара,– жалобно сказал чин полиции.– А господин Сервантус не стал слушать, а сразу стукнул меня по шее. По инструкции я имел право применить оружие... – Тогда святому отцу пришлось бы тебя отпевать! -вставил ресторатор. – Вот видишь, сын мой, с тобой могло случиться большое несчастье! разъяснил священник полицейскому.– И мне задал бы лишнюю работу. Благодари господа, что он не оставил тебя в трудную минуту... – Ну кто мог подумать, что приход моего подчиненного обидит нашего дорогого Сервантуса! – искренне огорчился комиссар. Все хорошо знали о большом состоянии ресторатора, доставшемся ему в наследство от тетушки. А в Диньдоне не было случая, чтобы полиция портила отношения с состоятельными людьми. Выпроводив полицейского за дверь, комиссар усадил Сервантуса и сказал: – Друзья, я пригласил вас для очень важного разговора...

4

– Пришла пора всем нам вместе подумать! – торжественно начал комиссар. Он возвышался над деревянным барьером, будто оратор над стойкой трибуны.– Вы, дорогой Сервантус, являетесь славным представителем наших коммерческих кругов, олицетворением здравого смысла и делового расчета. Вы, уважаемый Моторолли, ведете за собой интеллигенцию города, несете в своих руках... как бы это сказать... Вы несете тяжелую ношу разума и знаний. О вас, отец Кукаре, я даже говорить не хочу. Все знают, какие основы добра и святой веры вы вкладываете в души людей. Вы – мои друзья! И по-дружески я вам сейчас раскрою одну служебную тайну... Комиссар внушительно замолчал. – Ну! – подстегнул его нетерпеливый аптекарь. – Вот уже четыре года, как у меня не было ревизии из главного полицейского управления! – понизив голос, сообщил Фьють.– Четыре года! Это о чем говорит? Это говорит о том, что главное полицейское управление о нас забыло! А если забыло полицейское управление,– значит, забыла республика! И если мы с вами ничего не предпримем, всем будет плохо. Нам уже плохо... Город опасно болен. Я не боюсь этого слова – он умирает. Да, друзья, Диньдон при смерти... Комиссар говорил долго, но слушали его внимательно, Плачевное положение Диньдона давно уже никому не давало покоя. Священник думал о том, что все меньше и меньше прихожан посещают воскресные богослужения. Теперь во время проповедей отцу Кукаре приходилось пересказывать детективные истории из американских журналов, которые он специально выписывал в качестве подсобной литературы. Истории были одна страшнее другой. Но даже это не помогало... Ресторатор, шевеля губами, подсчитывал убытки последних месяцев. Они неуклонно росли. Гибель "Помпеи" была предрешена... Аптекарь был в несколько лучшем положении. Лекарства нужны всем – богатым и бедным. Бедным даже чаще, чем богатым. Но приходилось торговать в кредит, Долго так продолжаться не могло... – Я вижу, вы согласны со мной, друзья,– продолжая комиссар.– Мы должны напомнить республике о нашем Днньдоне, о самих себе. В противном случае нас ждет судьба Вавилона. Диньдон исчезнет с лица земли, засыпанный пылью веков... Чиновник подошел к окну и распахнул его. – Прислушайтесь, господа! Вытянув шеи, все прислушались. С улицы доносился истошный крик несушки. – Курица! – пояснил комиссар, ткнув пальцем в окно.– Обычный куриный крик, и ничего больше! А ведь лет десять назад в это окно доносились гудки автомобилей, говор толпы. Помните? Выйдешь на улицу, глаз ра-дуется: "фиаты", "рено", "мерседесы"... У вас, господин аптекарь, помнится, был "ситроен" сорок пятого года, че-тырехцилиндровый, седан... Любимым коньком комиссара был автомобиль. В его гараже вот уже много лет стоял приобретенный по случаю старый "форд". Раз в неделю комиссар выводил его на свежий воздух, но выезжать за ворота машина отказывалась наотрез. Мотор кашлял, чихал, отплевываясь черным дымом, и, в конце концов, захлебнувшись бензином, умолкал на неделю. – Опять карбюратор,– вздыхал комиссар и с помощью подчиненных закатывал машину в гараж. Несколько вечеров подряд он ковырялся в моторе, потом все повторялось... Когда Фьють начинал говорить об автомобилях и дорожных приключениях, его трудно было угомонить. Поэтому, услышав о "ситроене" сорок пятого года, священник поспешил перевести разговор на другое шоссе. – Господь не оставит всех нас,– пообещал отец Кукаре.– Я тоже очень обеспокоен судьбой прихода. Но у господа очень много дел. Он крайне загружен. Я думаю, мы должны ему помочь и сами о себе позаботиться... Дети мои, я вспоминаю такой случай. В одном шумном уголовном процессе за океаном участвовала голливудская кинозвезда Лана Тернер. Ничего особого она из себя не представляла. На мой вкус, наша Вея ничуть не хуже... Так вот, эта кинозвезда стала гаснуть. Ее перестали приглашать сниматься. И вдруг четырнадцатилетняя дочь Ланы ударом ножа убивает любовника своей матери – молодого гангстера Джонни Стоманпотано!.. Увлекшись рассказом, священник вскочил и попытался пырнуть аптекаря воображаемым ножом. Моторолли поспешно отодвинулся. – Представляете, гангстер, кинозвезда и ее дочь! – с воодушевлением говорил отец Кукаре.– Треск в газетах был страшный! Не прошло и двух дней, как Лана Тернер снова стала самой популярной звездой Голливуда. Вот нечто подобное нужно нашему городу, дети мой. Взрыв, шум,бум! Закончив, отец Кукаре задрал сутану, вытащил из заднего кармана брюк плоскую стеклянную фляжку с золотистой жидкостью, по цвету подозрительно напоминав-шей коньяк, отвинтил пробку и отхлебнул из горлышка. – Надо действовать! – И святой отец сделал еще один порядочный глоток. Первым на призыв священника откликнулся прямолинейный Сервантус. – Все это, конечно, так,– задумчиво протянул ресторатор.– Но у нас нет ни одной кинозвезды. А если мы примемся вообще за любовников, то придется перебить полгорода. Кто же тогда будет ходить в мой ресторан? – Сын мой, не надо понимать столь упрощенно,– успокоил его отец Кукаре, убирая фляжку. – Детективные истории нам не помогут,– сказал комиссар.– Этим не удивишь. В столице каждый день поножовщина, грабежи. Даже газеты теперь не обращают внимания на такие пустяки. – Вы меня неправильно поняли! – начал оправдываться отец Кукаре.– Я вовсе не призываю к насилию! Это противоречит установкам всевышнего. Лану Тернер я вспомнил как пример, как поучительную историю, чтобы направить ваши мысли на путь исканий. – Господа, позвольте мне,– вмешался аптекарь. Подождав, пока все повернулись в его сторону, Моторолли начал: – Вам, разумеется, известно, что, благодаря своим убеждениям и своему фармацевтическому образованию, я неверующий. Но в трудный момент я всегда обращаюсь к нашей святой церкви. Аптекарь слегка поклонился священнику. – Господин Кукаре, а что, если в нашем городе произойдет чудо? Обычное святое чудо? Оно привлечет верующих со всех концов света! О нас заговорят газеты. Да что газеты! Мы будем выступать в субботней телевизионной программе "Спеши увидеть". К нам начнут приезжать туристы. – Послушайте, ведь можно будет заняться гостиницей! – восхитился владелец "Помпеи".– У меня пустует весь второй этаж. Ей-богу, неплохая мысль! Что вы скажете, святой отец? Священник покачал головой: – Невозможно. Должен вас огорчить, дети мои. Все чудеса планируются заранее. К сожалению, в списке чудес этого года, который я получил от епископа, Диньдон не значится... Но Сервантус вовсе не хотел так быстро расставаться с мыслью о чуде и о гостинице. – На черта нам нужен епископ! А если самим придумать чудо? – Твоим языком шевелит нечистый! – возмутился отец Кукаре.– Разве можно нарушать указания свыше! Я очень огорчен твоим вольнодумством, сын мой... Расстроенный священник снова достал фляжку. Истомленное жарой солнце уже наполовину окунулось в море, а совещание все еще продолжалось. Какие только не обсуждались предложения! Нашествие из других миров было отвергнуто, так как отец Кукаре не был осведомлен о точке зрения церкви на таковые. Основание крупнейшего в мире игорного дома с пляжем показалось заманчивым, но упиралось в отсутствие денежных средств. Неподдельный интерес вызвало предложение ресторатора объявить Диньдон городом честных людей и лишить все дома входных дверей. Однако, вспомнив о стеклянной двери, украшавшей аптеку, Моторолли усмотрел в этом предложении выпад против себя и наотрез отказался. Комиссар его поддержал, сказав, что отсутствие входных дверей привлечет в Диньдон воров со всей республики... Отец Кукаре, рассказав о славном прошлом монахов-бенедиктинцев, красочно описал счастливое будущее города, посвятившего себя созданию нового ликера мирового значения – "диньдондиктина". И снова аптекарь высказался против: будучи почетным председателем женской лиги борьбы с алкоголем, он лучше других знал, что серьезных надежд на ликер и даже коньяк возлагать нельзя, так как подавляющая часть населения отдает безоговорочное предпочтение дешевой виноградной водке. – Простите, Моторолли,– вдруг перебил аптекаря Фьють.– Мне в голову, кажется, пришла удачная мысль. Мы совсем забыли о коммунистах!.. – Великолепно! – обрадовался аптекарь– Коммунизм очень моден. Буквально весь мир говорит о коммунизме. – Русские шпионы в Диньдоне? – спросил заинтересовавшийся священник.Обрывки парашюта или неизвестный прожектор в море? А может быть даже очевидцы?.. – Нам не поверят,– усомнился чиновник.– Тут надо тоньше... – Я вижу только одно затруднение,– сказал аптекарь.– В Диньдоне нет ни одного коммуниста... Ресторатор беспокойно заворочался на скамье и нерешительно предложил: – А если мы привезем сюда парочку отпетых коммунистов за свой счет? Наверное, с ними можно договориться? – Господь в Вами! – испугался Моторояли– Вы себе не отдаете отчета! Сегодня-два коммуниста! Завтра– четыре! А послезавтра в Диньдоне произойдет революция! Ваша "Помпея" погибнет первой! – А вот этого не хотите! – буркнул толстяк и показал аптекарю увесистый шиш. На этом первое совещание окончилось.