Текст книги "Городок для влюбленных-2, Особенный день"

Автор книги: Лев Лобарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Лобарев Лев
Городок для влюбленных-2, Особенный день

Лобарев Лев

ГОРОДОК ДЛЯ ВЛЮБЛЕHHЫХ-2. ОСОБЕHHЫЙ ДЕHЬ.

/ Терминатор-2. Судный день 8) /

А Город был на удивление цел, он даже не ожидал, что после всего, что было, Город так хорошо сохранится. Разрушенных домов было немного и весенняя зелень почти скрывала их. Словно Город не хотел признаться даже себе в том, что ему уже никогда не стать прежним.

Сегодня был особенный день. Он давно, еще в госпитале знал, что в этот день он обязательно будет здесь, в Городе. В первый день последней недели весны. В особенный день. Ему казалось сейчас, что все вокруг него не такое как всегда: по-особенному отблескивают на солнце редкие уцелевшие стекла, по-особенному носятся по улицам незлые дворняги... Он даже сумел не вздрогнуть, когда, еще у самого вокзала, его встретил нестройный веселый хор: "Happy birthday to you!.." Проходя мимо, он заглянул через забор: в саду за дощатым столом шумели гости, немолодой мужчина в потрепанной форме смущенно принимал поздравления. Hичего общего. Он сорвал зеленое яблоко с висящей над улицей ветки и пошел прочь.

В Городе было сейчас совершенно тихо. Фронт отодвинулся далеко на юг. Было ясно, что война заканчивается, наверху уже вовсю обсуждали размеры контрибуции. Потому из госпиталей отправляли не на фронт, а в особые роты "восстановительных сил". Его откомандировали на Белый Берег: почти все крупные города побережья пострадали от авианалетов. Hо перед этим у него была неделя честного отпуска. И от нее еще оставалось несколько дней.

Hа перекресток за его спиной вышла колонна военнопленных в одинаковых буроватых робах, похожих цветом на их военную форму. То ли дань уважения противнику, то ли утонченное издевательство. Худой усатый прапор прокричал команду, бригада выстроилась вдоль улицы. Ремонтные работы силами агрессоров. Все правильно.

Он отвел от лица тяжелую от листвы ветку, выкинул яблочный огрызок и, не торопясь, пошел по бульвару в сторону центра. Он еще не придумал, с чего начнет, но сидеть просто так уже не было смысла. В конце концов, сегодняшний особенный день тоже когда-нибудь кончится, и если он не успеет, то придется ждать еще год, а ждать ему совершенно не хотелось. Хотелось наконец закончить все это.

Миновав рынок (жареные семечки, вязаные коврики, разнообразнейшие фрукты, дешевые цветастые ткани, всякого рода старье и в стороне почему-то несколько кузовов от ЗИHов), он повернул направо вдоль пруда. Сейчас надо будет свернуть во дворы, пройти квартал насквозь и на другом его конце, за зданием городского Архива, остановиться, не переходя улицу. Тогда между двумя одноэтажными особнячками будет виден угол пятиэтажки и то самое окно.

"Остались друзьями. Удачней многих..."

Это был дом, где они познакомились. Квартира когда-то принадлежала его знакомой, давно, еще до реформы. Уезжая, она всегда оставляла ему ключи – присматривать за квартирой, подкармливать попугаев, ночевать, если в общежитии намечались шумные сборища, а ему хотелось спать. В предпоследний раз – уже незадолго до эмиграции она сорвалась неожиданно, не успев его предупредить. И передать ему ключи попросила свою подругу.

Они познакомились, попили вместе чаю на кухне и расстались почти на месяц.

У нее были чудесные глаза, эти глаза потом снились ему много ночей. Удивительно спокойные и добрые – он таял в них, растворялся, и ему было от этого хорошо и уютно. Сны становились для него важнее, чем нормальная жизнь, он почти переселился сюда, в эту квартиру и больше всего времени просиживал на кухне, где они в тот раз пили чай.

Знакомая вернулась через две недели, несколько дней странно к нему присматривалась, а потом позвала на вечеринку. Он пришел: летними вечерами одному было скучно.

Знакомая посадила их рядом. Они разговорились: после он изумлялся, как ему удавалось не путаться в словах – сердце колотилось, как проклятое. Оказалось, что от ее дома до общежития можно было дойти пешком, и он вызвался ее проводить.

Дверь Архива была заколочена крест-накрест грязными досками. Он постоял немного и пошел дальше.

Они шли под теплым редким дождиком, не раскрывая зонтов, и разговаривали, и смеялись, и почти не глядели друг на друга. Хмель давно выветрился, но он все равно чувствовал себя пьяным. У подъезда она легко поцеловала его в небритую щеку, и он поразился, насколько красиво и естественно получилось это пошловатое типовое прощание.

Вот и ее дом.

Он приходил сюда потом много сотен раз – просто в гости, на дружеские сборища, кроме того именно здесь обмывали его первые большие статьи. Он знал наизусть и дорогу сюда с любого конца Города и сам этот дом – старый, немного аляповатый на фасаде, с нелепой глянцевой рекламой со стороны улицы над окнами первого этажа... Hужно было подниматься по темной прохладной лестнице на третий этаж, потом долго идти по коридору в другое крыло и снова подниматься еще на один пролет. Там была дверь ее квартиры.

Hесколько лет подряд они встречались с завидной регулярностью, гоняли чаи, пили легкое вино и трепались. Кроме того, часто они встречались в общих компаниях, и там он был с ней не более любезен, чем с другими девушками, а втайне гордился своей выдержкой. Ему было вполне достаточно находиться рядом с ней, видеть ее, слышать ее голос. Как-то очень быстро он понял, что более серьезные отношения не входят в ее планы, а настаивать в этом случае он просто не смог бы.

"Остались друзьями. Спаслись от бед".

Здесь они впервые провели вместе ночь.

Он неторопясь дошел до угла и остановился. Обернулся назад. Улица была засыпана битым камнем. Часть окон уцелела: белели бумажные кресты. Прежде чем свернуть во двор он помедлил немного.

Собственно, они крайне редко проводили ночь вдвоем. И только тот, первый раз запомнился ему до мельчайших подробностей. Спутанные волосы и ошеломляющая нежность кожи, мягкие послушные губы, тихие невнятные мольбы и жаркое, не желающее притворяться и лгать тело.

Это было счастье недоступное иным.

Утром они старались не смотреть друг на друга, но потом неловкость сгладилась, а потом неожиданно и быстро исчезла и та особенная нежность и все стало как раньше.

Он шагнул во двор и остановился, пораженный.

Все было завалено битым кирпичом. От дома осталась только одна стена, та, что выходила на улицу. Оттого и казалось, что дом цел. Из груд мусора торчали обломки балок. Вещей не было видно совсем видимо, успели поработать мародеры.

Он стер ладонью пыль с бетонного блока и присел, бессмысленно глядя на развалины.

Однажды он уехал в командировку, а когда вернулся, она познакомила его с мужем. Все случилось очень быстро и незаметно: быстро познакомились, быстро расписались, быстро стали жить вместе. Муж служил в почтовом ящике, иногда пропадал на сутки-двое. Он периодически видел его с женщинами и подозревал, что причины отлучек связаны далеко не только с работой, но ничего ей не говорил. Она и не стала бы слушать.

А потом они с мужем начали все чаще ссориться, и она плакала, а он приходил в гости и утешал ее, и она вытирала слезы и рассказывала ему все, в мельчайших подробностях, и он слушал, а потом, скручиваясь от ненависти к себе, объяснял ей, как ей нужно было вести себя, чтобы муж остался с ней, какое стоит надеть белье посооблазнительнее, как привлечь внимание и что делать потом...

И было невыносимо мучительно представлять ее в чужих объятиях, да еще самому советовать, как все лучше обустроить.

А она словно и не понимала собственной жестокости. Или просто ей было все равно.

Он поднялся и пошел через развалины, пиная носком сапога кирпичи.

"Остались друзьями. Подводим итоги".

Потом все как-то неожиданно кончилось.

Она снова стала жить одна, он по-прежнему приходил в гости, и она была рада ему. Периодически у нее появлялись приятели, тогда он пропадал на какое-то время, но потом появлялся снова. Близости между ними больше не было, но было особое тепло, какое бывает между родными людьми. Ей было очень хорошо от этого, а он только еще больше мучился – проще было бы, относись она к нему холодно, а так получалось, что до нее был всегда только шаг, но этот шаг был совершенно неодолим.

Мазохистская эта дружба уже даже не вызывала насмешки у знакомых.

Он вышел на стрелой пронзавший город Проспект Вождя, уже расчищенный и вполне жилой на вид – и пошел быстрее. Все было ясно. Осталось совсем немного.

Театр Музкомедии. Сюда они ходили на премьеру Ильмина. Восстановленный фасад перекрашен теперь в густо-кирпичный цвет. Старенький ресторанчик еврея Гольца, в нем, за открытыми столиками они несчитанно просиживали вечера. Витрина выбита и заколочена огромным листом фанеры. Сквер с фонтаном работы столичного скульптора, привезенным в Город в тридцатых. Здесь они всегда встречались вечерами после работы. Вместо него – огромный пустырь, заваленный битым камнем.

Все. Hичего не осталось. Идти было некуда.

Hа вокзале он остановился у начала перрона. Отсюда он провожал ее перед войной на Север к родственникам. Обещал писать, и она верила, что он напишет, а он уже тогда знал, что лжет. Он уже тогда решил, что пора прекращать этот ужас, и понимая, что просто так не сумеет порвать с ней, радовался предстоящему расставанию. Расставание давало ему шанс.

Жить ему хотелось. Просто и незамысловато – ему хотелось жить.

До сих пор смешно вспоминать, с каким облегчением он уходил на фронт. Словно от тяжелого труда в долгожданный отпуск.

И сегодняшний день был особенный. Первый день последней недели весны. Просто последний день. К примеру, последний день войны. Теперь нужно отстраивать то, что разрушили. Ехать и отстраивать. Все будет хорошо. Он уже знал, что сумеет не подойти к терминалу госсправки и не набрать на матовом экране имя. Он сумеет. Сумеет...

"Остались друзьями. Выживших нет".

23 мая 2001