Текст книги "После матча"

Автор книги: Лев Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Я глухо молчал, возразить было нечего, и в самом деле, претензии в той заметке были предъявлены наобум, о чем я не подумал, увлеченный ловко пригнанными фразами.

Другой такой человек – Александр Семенович Перель, оставивший после себя несколько ежегодников, которые и поныне считаются образцовыми. Он писал в «Красной звезде» и в «Комсомольской правде», понемногу, суховато, самую суть. И внимательнейшим образом читал все, что пишут другие. Старый холостяк, человек замкнутый, никогда не улыбавшийся, он мог показаться злым отшельником, настолько был ироничен и строг к печатным и устным высказываниям коллег. Ему ничего не стоило заявить, что автору статьи он больше не подаст руки. И не подавал. Кажется, не было человека из писавших о футболе, который не побывал у Переля в немилости. Но ни одному из «опальных» он не сделал ничего худого, даже не сообщал никому, в чем тот виновен, личное недоверие, и ничего больше. Перель был безукоризненно порядочен, помоему, еще и особо берег свою порядочность, зная, что ее ценят.

Этот человек, встретивший мое появление среди футбольных журналистов милостиво, однажды перестал со мной здороваться. Меня это огорчило, я спрашивал у журналистов постарше, что мне делать. Мне отвечали: «Подожди, у него это пройдет». Я ждал не один месяц. А статью, которая вызвала его неудовольствие, едва не выучил наизусть. И открыл в ней неточности, и чисто болелыцические дифирамбы, и пустячные шпильки, и поверхностные суждения, которые, когда сочинял, прощал себе ради красного словца. Перель сам подал мне руку без каких-либо объяснений, и думаю, это было связано с какой-то из моих статей, его устроивших.

Третий – Марк Борисович Розин, долгие годы в единственном числе заправлявший во всесоюзном масштабе детским футболом. В нем, добрейшем, простодушном, низеньком толстяке, который не мыслит себе жизни без того, чтобы знать решительно все о футбольных делах и каждую новость встречает то с возмущением, то с восторгом, не угадать было разведчика, воевавшего по ту сторону линии фронта, награжденного многими боевыми орденами. Но так было. Розин полутонов не признает, люди для него либо стоящие, дельные, симпатичные, либо бесполезные, плутующие, краснобаи, словом, неприемлемые. И никому он спуску не дает, этот неугомонный хлопотун, строжайший моралист и честнейший человек.

Я попал ему на глаза и, как могу предположить, оказался среди «стоящих». Для Розина симпатия – чувство активное, и он за меня взялся.

«Ну вот что, бросьте-ка писать о мастерах. Не с этого полагается начинать. Поедете со мной в Ленинград, я там буду проверять городскую федерацию».

Я послушался, и мы поехали. Розин меня как бы подпирал плечом, и я благодаря ему побывал на всех «этажах» футбола: на заводских стадиончиках, на заседаниях секций, на совещаниях судей, на уроках в детских школах. Перезнакомился с уймой людей, отнюдь не знаменитых, но составляющих опору футбола.

И я вошел во вкус сбора знаний о футбольной жизни во всех ее видах.

Тут снова полагается упомянуть людей, в общении с которыми я набирался ума-разума, помогших мне проникнуть и в закономерности футбола, и в его неприметные тонкости.

Борис Андреевич Аркадьев, основоположник тренерской профессии, интеллигент, мыслитель, на много лет вперед предугадавший, в каком направлении пойдет эволюция игры. Виктор Александрович Маслов, дважды создававший эталонные команды – «Торпедо» 1960 года и киевское «Динамо» 1966-1968 годов,– наделенный от природы интуицией и здравомыслием, что позволяло ему всю жизнь быть созвучным духу времени. Гавриил Дмитриевич Качалин, руководивший нашей сборной, когда она выиграла Кубок Европы и Олимпийский турнир, безукоризненная честность которого перед футболом стала примером, оптимист, в чем-то Дон Кихот. Михаил Иосифович Якушин, проницательный, замкнутый, суровый практик, от внимания которого не укрывалась ни одна мелочь, ибо он, как никто другой, умел мелочи обращать себе на пользу. Николай Петрович Старостин, знаток человеческих душ, высоко ставящий личность игрока, изучивший едва ли не все, что может влиять на жизнеспособность команды. Николай Гаврилович Латышев, наш верховный судья, безошибочно оценивающий любую игровую ситуацию, у которого я проверял все свои сомнения. Уже упоминавшийся Валентин Александрович Гранаткин, знавший лучше, чем кто-либо, что футбол – игра всемирного значения не терпит суеты, торопливого реформаторства, бойких наскоков высокопоставленных дилетантов, и немало вынесший, стоя на охране его интересов. Лев Яшин, Валерий Воронин, Альберт Шестернев, Михаил Месхи, Сергей Сальников – «звезды» футбола, умевшие каждый по-своему поведать о том, что происходило на поле, что они там испытали и вытерпели…

Перечисление это обрывать жалко. Любой человек из мира футбола, с которым меня сводила работа, приоткрывал краешек занавеса, и там оказывалась сценка, когда красочная, а когда и двусмысленная, то правда, то ложь.

Я сделался внимательнейшим слушателем и гордился, если написанное выглядело достоверным. Осведомленность ставила меня с людьми футбола на равную ногу, защищала от возможных попреков за то, что сам не играл, не тренировал, не судил, не руководил.

Сейчас вижу: наука давалась легко, была бы охота. И потому легко, что люди футбола простодушны, как само их занятие. Если же кто-то из них ловчила, плут, высокомерный молчальник, он обязательно разоблачит себя, разоблачит по контрасту с людьми открытыми, благожелательными, бесхитростными. Достаточно стать собеседником внимательным, тактичным, не употреблять во зло тебе доверенное, не перебивать поучениями, и жизнь футбола откроется, можно черпать сколько душе угодно. Только невод надо закидывать пошире, выслушивать полагается многих, а не приникать к кому-то одному, пусть и знаменитому. Никто, ни Пеле, ни Яшин, ни Блохин, не знает всего, и они заблуждаются, чего-то не понимают. Футбол лишь в схеме своей – точное занятие, живет же он в борьбе взглядов, вкусов, представлений. Учеба не в повторениях за кем-то, а в отборе.

И вдруг один крупный разговор. Произошел он в ту пору, когда я воображал, что знаю о футболе «почти все», достаточно, чтобы писать, не ведая сомнений.

Мартын Иванович Мержанов, первый редактор еженедельника «Футбол», относившийся ко мне как к журналисту с отцовским пристрастием, однажды устроил мне сцену. Он оказался нечаянным свидетелем моей беседы с тренером, пространно рассказывавшим о причинах злоключений его команды. Как только мы остались одни, Мержанов напустился на меня: «И вы ему поверили? И напишете? Мы с вашей помощью его пожалеем, а каково зрителям? Он довел команду до ручки, на нее тошно смотреть, а его отговорки – сплошное жульничество. Имейте в виду, тренеры живут, уткнувшись в пресловутую специфику, а журналист обязан быть выше. Тот из нас, кто станет их рупором, превратится во вредного человека!»

С Мержановым мне было не привыкать спорить, наши перепалки были частью общей любимой работы. На этот раз спора не получилось: мой дорогой старший товарищ выпалил то, что во мне копилось и вызревало.

Знания необходимы. Не владея предметом, начнешь бряцать общими местами, и правота твоя быстро наскучит. Однако ценность знаний для нас в том, что они заставляют выбрать точку зрения и отстаивать ее. А в футболе, этой удивительной игре для всех, совершенно необходимо руководствоваться категориями идейности, нравственности, понятиями о хорошей и плохой работе, о честности и ответственности – словом, всем тем, с чем встречаешься в любой сфере жизни. Таинственность, непознаваемость специфики футбола – это от лукавого. Когда какой-либо «спец» заводит речь о том, что он знает футбол «от ноги», желая тем самым себя выделить, это уловка наивная и хвастливая. Знать «от ноги» в иных случаях полезно. Скажем, когда идет спор о том, как надо было поставить ногу перед ударом. Но аудитория не судит о футболе «от ноги», точно так же, как театральные зрители не вдаются в тонкости мизансцен, а читатели книг не подсчитывают эпитеты. Чтобы вникнуть в футбол, полагается привлечь воображение, рассудок, совесть. Знание ножных движений не выручит. Люди, делающие футбол и в него играющие, частенько не отдают себе ясного отчета в значении своего занятия. Они склонны все объяснить спецификой, техницизмом, даже магией, тогда как журналисту полагается все происходящее истолковывать не с травки, а с трибунной, людной верхотуры.

И явилось время, когда я, как журналист, осознанно испытал потребность быть свободным и независимым в обращении с футболом, высказывать о нем то, что думаю, не по-футбольному, а просто по-человечески. И когда это время пришло, возникли замыслы книг, и стало возможным вкладывать в писания не какую-то частичку самого себя, а все, что повелевают вложить жизненный опыт, здравый смысл, образование, воспитание. Словом, писать так, как хотелось, как мог. Другое дело – насколько это удается.

Но во всяком случае вопрос «Почему вы пишете о футболе?» перестал царапать. А если и зададут, то незачем мямлить и отшучиваться. Ответ прост. Пишу потому, что это меня занимает, потому, что интересно, нет конца открытиям, футбольная жизнь – просто жизнь, все в ней подлинно и всерьез. И годится, идет в дело все, что есть за душой – привычка размышлять о жизни и о людях, пережитое и прочитанное, путешествия и встречи, пристрастие к стихам, живописи, музыке. Невозможно же допустить, что миллионы людей приникают к футболу из желания постичь искусственный офсайд, удар щечкой или розыгрыш штрафного. Большой, удавшийся матч они не смотрят, а переживают. Скорее всего, мы, журналисты, пока не знаем, как все это наивернейшим образом выразить. Но этого не миновать, не сегодня, так завтра…

* * *

…Нескончаемый город – Мехико. Тринадцать лет назад мы с корреспондентом «Правды» Львом Лебедевым жили в дешевеньком частном пансионате «Каза Адамс», наши комнатки были на втором этаже, а телефон – на первом, и мы на звонки из Мос'квы летели стремглав вниз по скрипучей шаткой деревянной лестнице, как матросы, так что весь домишко подрагивал. «Каза Адамс» находилась за пределами центра, и я тогда вдоволь побродил по улицам, которые куда более рисуют Мехико, чем проспекты Инсургентес и Реформа, запечатленные на всех цветных глянцевых открытках. Эти улицы прямые и длинные, завернешь за угол – и опять точно такая же. Дома легкие, тонкостенные, рассчитанные на вечное лето, малоэтажные, выкрашенные скромными приглушенными красками – серые, розовые, светло-коричневые, бледноголубые, вывески и витрины всюду одни и те же, ориентиров нет, и легко заблудиться.

Вот и сейчас по сторонам такие же улицы, и я не знаю, Мехико ли это, пригород или какой-то другой городок. Задавать Горанскому бесцельный вопрос не хочется.

* * *

…Я отвлекаюсь, готов и рад думать о чем угодно. Но тихонечко зудит воспоминание о проигрыше наших юниоров. Горанский в газете отыскал таблицу чемпионата, там наша команда на предпоследнем, пятнадцатом, месте. Все три матча проиграны – голландцам, нигерийцам и бразильцам. По приезде в Москву придется обо всем этом писать, отчитываться. Что не сразу – это удачно, все уляжется, помягчают иглы, уйдут накипевшие, дерзкие слова, скорые на расправу, и явятся другие, справедливые, уравновешенные. Пока не хочу думать о том, что и как напишу. Не первый случай, бывало и раньше. Но привыкнуть к этому невозможно.

Вообще ни к чему нельзя привыкнуть, когда имеешь дело с футболом. Правда, оговорюсь – с хорошим, классным. К. плохому футболу привыкаешь настолько, что перестаешь его замечать, не знаешь, был он или нет, видел ты его или он мелькнул в дурном сне. Но поражения своих команд, как принято говорить, на высшем уровне каждый раз обрушиваются камнепадом, и не верю, что можно набить себе руку на их описании.

Я горжусь, что отдав футбольным наблюдениям не годы, а десятилетия, имея широкий круг знакомств, написав столько, сколько требовалось и хотелось, долго редактируя специальный журнал, могу сознаться, что знаю о своем предмете далеко не все. Для меня это означает, что предмет, избранный для приложения сил, оказался не пустячным.

Есть молодые журналисты, которым я симпатизирую. Бывало, и не раз, они писали то, что некогда писал и я. Я подавлял в себе соблазн намекнуть им об этом: пусть совершают собственные открытия. И прикидывал про себя, что они пришли к ним пораньше, чем я в свое время, и, следовательно, должны будут с годами продвинуться дальше, чем удалось мне. И лучше, чтобы занимались они этим без подсказки, без упреков в повторениях, чтобы всю дорогу познания ощутили как свою.

И все же есть вопрос, от которого мне грешно уходить в сторону, перекладывать на плечи молодых, даже понимая, что когда-нибудь они будут знать больше. Вопрос этот из постоянных: «Почему нашему футболу так редко даются большие, полновесные победы?»

Не обольщаюсь, что ответ мне известен. Над ним же бьются и печатно и устно несчетное число людей. И я над ним думаю постоянно, по сути дела все, что когдалибо писал, было старанием приблизиться к ответу. Заходишь с одного боку, с другого, то идешь напрямик, а то кружишь петлями, то «горячо», то «холодно», как в жмурках. И вроде бы и то верно, и другое, и третье… Иногда кажется, что ни скажи – угодишь в цель, настолько правдоподобны любые версии. Заявит кто-нибудь – «беда в том, что футболисты не читают Жюля Верна», и, глядишь, найдутся такие, что поверят: «А что, правильно, приключения и фантастика должны их научить бить по воротам!»

Доискиваться надо. И порознь и всем миром. Досадно, правда, что путаницы через край, что перемывается уйма пустой породы. Пора бы расчистить район поисков, чтобы иметь дело с одними непреложными фактами.

Ни в коем случае, это было бы расточительно и неблагородно, не намерен упростить, поставить под сомнение прошлое нашего футбола. И все же, когда прошлое полувековой или сорокалетней давности начинает фигурировать как образец для нынешних мастеров, невольно думаешь, как же легко сместить понятия, пусть и из лучших побуждений. Прекрасно, что в двадцатые и тридцатые годы наша сборная побеждала турок, единственных своих противников. Или, что в сороковые годы московское «Динамо» на стадионах Великобритании сыграло вничью с «Челси» и «Глазго Рейнджерсом» и выиграло у «Арсенала» 4:3 и у «Кардиф-сити» – 10:1, а ЦДКА с успехом проехался по Югославии. Все это было необходимо, чтобы наш, тогда, в сущности, юный, футбол примерился к командам других стран и не чувствовал себя на отшибе. То было время сбора сведений, разведки, примерки, но вовсе не эра сплошных побед, как ее иногда представляют в назидание. «Спартак» в 1937 году одолел сборную Басконии 6:2, этому событию посвящены сотни страниц. Но чтобы не терять чувства реальности, полагается не забывать, что баски в том турне потерпели всего одно поражение, а побед одержали семь при одной ничьей.

Тем более прошлое нам не указ, что мы знаем сейчас совершенно точно, что турецкие футболисты как были, так и остались посредственными, что наши клубы в розыгрыше европейских кубков побеждали в последние годы британцев – «Селтик», «Ливерпуль», «Арсенал», «Астон Виллу», «Вест-Хэм», но мы не бросали в воздух чепчики, а всего лишь убеждались – и не в первый раз – в том, что умение наших мастеров, когда они постараются, проявляется достаточно выразительно.

Футбол во всем мире шагнул далеко вперед. Система регулярных международных турниров не просто придала ему стройность, она создала стимулы, повысила престижность, подтолкнула его повсеместное развитие, развязала скрытые прежде силы – словом, подняла его на высоту, о которой прежде нельзя было и мечтать. Соревнуются ныне не клубы и сборные разных стран, а в широком смысле слова школы футбола. Матчи на поверхности, а есть еще и подспудная, внутренняя футбольная жизнь. Кивать на прошлое, как нередко делают до сих пор,– «могли же раньше, а почему сейчас не могут?!» – это и, мягко говоря, фактически неточно, да и неубедительно, поскольку неузнаваемо изменились все условия существования футбола.

Мы обязаны отдавать должное поколению дедов, они торили понемногу дорожку, играя изредка товарищеские матчи с далеко не самыми сильными противниками. А мы сейчас хладнокровно принимаем известия об удачах своей сборной в товарищеских матчах даже со сборными Бразилии и Англии и откладываем окончательно суждения до первенств мира и Европы, зная, что только в них все и прояснится окончательно.

Чтобы не впасть в мистический экстаз, не сваливать в кучу несоизмеримое, необходимо сузить объект исследования, пользоваться реальными ориентирами.

Советский футбол дебютировал на международной арене в ранге сборной в 1952 году на Олимпиаде в Хельсинки, а наши клубы – в 1965 году в розыгрыше европейских кубков. Это и должно быть отправной точкой, точкой отсчета.

С тех пор были одержаны четыре полные победы.

В 1956 году выиграно сборной звание чемпиона на Олимпиаде в Мельбурне.

В 1960 году сборной взят Кубок Европы.

В 1975 году киевское «Динамо» приобрело Кубок кубков и Суперкубок.

В 1981 году тбилисское «Динамо» – Кубок кубков.

К успехам, хотя и неполным, принято относить второе место сборной в чемпионатах Европы 1964 и 1972 годов, четвертое место на чемпионате мира 1966 года и выход в финал Кубка кубков московского «Динамо» в 1973 году..

Достаточно ли за тридцать с лишним сезонов? Любой болельщик энергично возразит: «Что за вопрос, конечно, мало!» И будет прав.

Не знаю, как другие, а я свое «мало!» произношу, не имея резонов, которые могут быть математически или логически доказаны. Мною руководят накопившиеся и сложившиеся прочно, как в обойму, впечатления о футбольных достоинствах многих наших мастеров разных поколений, ни в чем решительно не уступающих мастерам иностранным. Эти впечатления складывались начиная с года дебюта сборной, с 1952-го. Вышло так, что и первый свой отчет об игре нашей сборной я опубликовал в том же году, а после этого не знаю уж и сколько их написал, вплоть до сегодняшнего дня. Журналистская работа проверяет нас безобманно, ведя ее, не позволишь себе, как при вольготном посиживании на трибуне, ни восторженных преувеличений, ни заушательства, отвечаешь за каждое слово.

Однако мой знак равенства относится к мастерам, если брать их по одному, порознь. Если же иметь в виду команды, то я вынужден отказаться от него.

Четыре полные победы. Я не был очевидцем первой из них, в Мельбурне. Но, зная, что сборная тогда была образована на основе «Спартака», а клуб этот в 1956 году мало того, что был чемпионом страны, еще и играл складно, нетрудно представить, что золотые олимпийские медали были взяты с помощью отлаженной командной игры.

В 1960 году я сопровождал сборную на финальную часть Кубка Европы во Франции. Оба сложных матча со сборной Чехословакии – 3:0 и Югославии – 2:1 она выиграла в хорошем стиле, благодаря ясной, скоординированной игре.

В 1975 году киевскому «Динамо» удавалось решительно все, его взлет в том сезоне был красив, легок, неудержим, оно рвалось вверх, как воздушный шар. Команда играла классно, вдохновенно, игроки понимали друг друга безукоризненно.

В 1981 году тбилисское «Динамо» пережило свой долго подготавливавшийся расцвет. Вспышке было отдано все.

Успех и должен приходить к команде без сучка и задоринки, счастливо сложившейся, которая имеет, чем порадовать аудиторию и поставить в тупик противников. Вроде бы тут и доказывать нечего.

Так вот, если мы к своему эмоциональному возгласу «мало!» приставим «почему?», то я, нисколько не колеблясь, отвечу: полных побед у нас мало потому, что в большинстве крупных турниров наши команды, имея в составе сильных мастеров, не предъявляли командной игры, которую обязаны иметь жаждущие полной победы.

С детства нам известно, что вопрос «почему?» один не ходит, тянет за собой следующие «почему?», и так до бесконечности, до раздраженного родительского окрика: «Хватит, надоело!» Постараюсь вовремя остановиться, но без «Почему же не предъявляли игры?» не обойтись.

Наши команды перед сезоном дают обязательства. Так заведено. Планируются места в таблице – «будем бороться за звание чемпиона»,, «намерены стать призерами», «войти в шестерку», «войти в десятку» и так далее, кому что по плечу. Если объединить все обязательства, видно заранее, что желанных мест на всех не хватит. Это не заботит обещающих, они знают, что осенью никому не придет в голову сверить обязательства с итоговой таблицей. Но это не беда, Беда в том, что команды не выдвигают перед собой задачи сконструировать игру. Иначе говоря, творческое начало в обязательствах начисто отсутствует.

О желанности и необходимости стройной, постоянной командной игры тренеры и руководители толкуют непрерывно, это стало общим местом, вроде молитвы или заговора. Между тем удач в режиссуре наш футбол знал не так уж много, их можно пересчитать на пальцах.

Правда, есть тонкость, на которую нередко ссылаются. Мы без труда, по первому взгляду определяем приметы игры, характерной для команд других стран, и уверенно судим – итальянский стиль, английский, французский, бразильский, немецкий, венгерский, уругвайский… Если стиль этот выпукло себя обнаруживает, легко судить о достоинствах командной игры как сборных, так и клубов. И вроде бы все ясно.

А как определить собственный стиль игры? Можно услышать, что для нас понятие «стиль» не характерно, в пределах советского футбола много своеобразных школ – московская, включающая в себя спартаковскую, динамовскую, торпедовскую, киевская, грузинская, армянская, литовская. Тем самым вроде бы намекают, что у нас футбольная режиссура, особенно в сборной, позаковыристее, чем у противников.

Вопрос этот скорее в тренерской компетенции, чем в журналистской. Мне памятно высказывание Бориса Андреевича Аркадьева, который не уклонялся ни от одной проблемы, какой бы сложной она ни выглядела. В своем учебнике он писал, что советская школа слагается из общих принципов нашей «науки побеждать», из нашей идеологии коллектива, чувства товарищества, нашей спортивной этики, то есть творческой инициативы в преодолении противника и здорового азарта борьбы. А в тактическом отношении, по мнению Аркадьева, советская школа футбола нашла свое выражение в системе интенсивной игры «изо всех сил».

Было бы наивно думать, что Аркадьев, совмещавший в одном лице практика и теоретика, не видел стилевых различий в игре клубных команд. Но он привлекал внимание к тому общему, что мирит и сглаживает различия. Интенсивность командной игры – вот наш принцип! В самом деле, и «Спартак», и киевское «Динамо», и минское «Динамо» лишь в том случае способны выразить себя, если играют увлеченно, изо всех сил.

Осенью восемьдесят первого наша сборная, включавшая в себя футболистов из Киева, Тбилиси и Москвы, предстала перед нами, хоть и на короткое время, в отборочных матчах чемпионата мира с командами Чехословакии и Уэльса, единой, сыгранной командой высокого класса, как я убежден, благодаря тому, что вела интенсивную игру. Был задан общий тон, игроки его приняли, и им было легко на поле друг с другом. Эту команду так и тянуло называть нашей – по игре. Командную игру некоторые склонны приравнивать к упавшему с неба совпадению. Они рассуждают так: «Подберется «капелла» хороших мастеров, появится и игра». И ждут годами. Это от лености, от отсутствия тренерского воображения. Нельзя же считать случаем либо везением, что Виктор Маслов подряд создал три сильные команды в шестидесятых годах: «Торпедо», ростовский СКА и киевское «Динамо»! А Константин Бесков, в какой бы он клуб ни пришел, за короткое время ставил игру, и клубы эти начинали поблескивать как надраенные монеты. Или Эдуард Малофеев, вытащивший из подвала на свет божий минское «Динамо», которое вдруг стало у нас задавать тон игре!

Примеры есть, но они разрозненны и в правило не складываются.

За командной игрой, этим высшим проявлением футбола, стоят одаренность, смелость, идейность тренера и, конечно же, последовательная работа.

Чем же в таком случае занята футбольная мысль, если не считать забот о местах в таблице?

Известно, что, начав подпиливать ножки у табуретки, чтобы она не шаталась, легко в конце концов остаться с одним сиденьем. Каждый проигранный большой турнир был сигналом к подобному занятию. Причина поражения находилась легко: одна из четырех. Они известны со дня изобретения футбола, эти четыре составляющие, четыре готовности: физическая, техническая, тактическая и морально-волевая. Когда их перечисляешь, как я сейчас сделал, испытываешь неловкость, настолько это уже навязло в зубах.

Не знаю почему, скорее всего, ради наглядности и удобства в определении узкого места, всегда выбиралась одна из четырех готовностей, ее объявляли злобой дня, программой. И начиналось подравнивание ножек табуретки. Правда, делалось все это больше на словах. Но внимание отвлекалось. Отвлекалось от того ясного правила, что четыре популярных условия порознь не существуют.

Склонность повторять общие места далеко не то, что подразумевает поговорка «Повторение – мать учения». Это словесная завеса, прикрывающая отсутствие работы. Годы уходили на обсуждение странных проблем. Ну, например: «Как случилось, что, имея некогда преимущество над большинством зарубежных противников в физической тренированности, в скорости, в выносливости, наши футболисты его растеряли?» Или другой: «Почему наши футболисты уступают зарубежным в умении играть головой?» Или третьей: «Сколько должно быть полузащитников – три или четыре, сколько форвардов – два или три?» Или четвертой: «Как получается, что товарищеские матчи наши проводят без осечек с самыми сильными противниками, а турнирные, официальные, с более слабыми – неуверенно?»

Не было ни одного заметного поражения, которое бы, как шутиха, не взорвалось патетическими вопросами, статьями, дискуссиями, постановлениями спортивных организаций.

Проигравшая команда беззащитна. Футбол нагляден, откапывать доказательства нет нужды, они на поверхности гладкого поля. Полное раздолье для скоропалительных выводов и обобщений. На моей памяти объявлялись походы за всеобщей техничностью, вроде ликбеза, за атлетичностью, за тактическими перестройками и за бойцовскими качествами. И по очереди и без очереди, как глянется в каком-либо одном проигранном матче, стегнувшем по самолюбию. Всегда это было правильно, но правота не превышала уровня таблицы умножения, кто не знает, что пятью пять – двадцать пять. Не помню, чтобы эти широковещательные походы к чему-то приводили. Да и не могли они ни к чему привести, табуретка продолжала качаться. Чистейшая схоластика – рассуждать о сравнительной ценности достоинств, каждое из которых включено в понятие высокого класса как непременное.

За открытием «главного недостатка» следовали организационные меры, наступала пора реформ, которые должны были, как модно говорить, сообщить футболу добавочный импульс. Не возьмусь перечислить все, что предлагалось и делалось. Упомяну кое-что.

Прежде всего, что доступно и безнаказанно, увеличивалось или уменьшалось число команд в чемпионате, причем руководствовались доморощенными, бездоказательными соображениями вприглядку о том, что мастерам полагается либо играть больше, либо меньше. Это поразительно, 50-й чемпионат не за горами, а никто не знает точно, какова должна быть его формула. Шли вслепую, методом проб, что получится. И по сей день неясно: 16, 18 или 20? А ведь в этом простеньком числе ключ к работе и к прогрессу наших ведущих клубов, определяющих лицо футбола, к их участию в европейских турнирах, к игре и распорядку жизни сборной страны. Казалось бы, все силы методистов должны быть привлечены к обоснованию этого числа.

Это число должно быть малярной кистью выведено на стене в Управлении футбола. Все чаще слышишь: «Пора переходить на календарь «осень – весна», как в большинстве стран Европы». Толкуют об этом с видом знатоков, но нет ни обоснований, ни пробной схемы. Чрезвычайно характерное суесловие, толчение воды в ступе!

Не раз я бывал свидетелем, как один из знатоков учебно-методической работы кандидат педагогических наук Сергей Александрович Савин, человек серьезный и наделенный чувством юмора, свои соображения о предстоящем сезоне на заседании президиума Федерации футбола начинал словами: «Я доложу, как надо построить чемпионат и учебные занятия, хотя знаю, что сделано это не будет. Каждый выполняет свои обязанности, я выполняю свои…»

И количество часов, отводимых для занятий, определялось на глазок, по слухам. Сначала требовали 1500, потом 1300. Тренеры занялись приписками, за занятия стали выдавать баню, чтение газет, кино, телевидение, собрания, лишь бы набрать, сколько требуют инспектирующие лица. Когда абсурдность требований приобрела анекдотический характер, скостили половину – до 700. Не имею права комментировать эти указания по существу, но любому понятно, что такие перепады – чистейшая профанация.

Требование, во все века верное, что любой успех должен быть подготовлен, дискредитируется подобного рода инструкциями. А опытных тренеров, знающих свое дело, эти взятые с потолка числа обязательных уроков обижают, вынуждают терять веру в компетентность инстанций, от которых они хотели бы получать советы и поддержку.

До сих пор помнится и отрыгивается сумятица и ералаш, внесенные в жизнь футбола, когда вдруг неизвестно почему решили изжить ничьи, как таковые, и ввели послематчевые серии пенальти, определявшие победителей. А выдавалась эта мера за нечто способное поднять футбол до невероятных высот, ее, эту меру, оберегали от малейшей критики. Когда я в «Футболе – Хоккее» предоставил слово двум тренерам, скромно выразившим свое сомнение, мне, редактору, вкатили выговор. Я не был особенно огорчен. А когда вскоре затея эта приказала долго жить, выговор стал мне даже нравиться. Человек, занимавший высокий пост в спортивных организациях, придумавший злополучные пенальти (он же исхлопотал и выговор для меня)., шефствовал над футболом недолго, его след потерян. Но след в футболе он оставил, до сих пор смеются: «Помните, пенальти били после ничьих, вот было времечко…» Фамилию его я не называю только потому, что читателю она ничего ровным счетом не скажет, да и не хочется создавать славу маленького Герострата, печально знаменитую славу, человеку, взявшемуся вершить делами, о которых не имел понятия.

В 1978 году ввели лимит ничьих, каждая команда получила право на восемь. Это решение тоже было искусственным, но по крайней мере его придумали с математическим обоснованием, да и была горькая необходимость. Свои расчеты представил тогда Константин Сергеевич Есенин, с детских лет преданный футболу. Он подсчитал количество ничьих в наших и зарубежных чемпионатах, вывел средний процент, который, ограничивая, не искажал бы хода турнирной борьбы. Цифру вывели знающие и бережные руки. А необходимость надвинулась в облике страшного вируса – ничьих по договоренности обеих сторон, грозившего параличом игре и потерей к ней доверия и интереса у публики. Прививка, предложенная Есениным, может быть, и не была радикальной, но по крайней мере предала гласности наметившуюся беду. Я, правда, убежден, что за такого рода преступления перед футболом должно следовать наказание вплоть до пожизненного отлучения виновных от футбольной профессии. На это духу не хватает. Но лимит существовал не без пользы, как дорожный знак, предупреждающий об опасном повороте.