Текст книги "Чумазый Федотик"
Автор книги: Лев Давыдычев
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
ДЕВОЧКА С ТРЕМЯ КОСИЧКАМИ
ишка, маленький, худенький мальчик, рассуждал вот так: «Ну какая от девчонок польза? В футбол они играть не умеют? Не умеют, конечно. Драться они не могут? Известно, не могут. А самое противное у них бывает иногда, так это косички. Косички малюсенькие, а девчонки плетут их, плетут, делать им больше нечего».
Девочкам Мишка проходу не давал – то подножку подставит, то за косичку дернет, то обзовет, то еще что-нибудь.
И вот вместе с родителями Мишка переехал в новый город.
Приснился Мишке страшный сон: будто в этом городе живут одни девчонки.
Утром папа с мамой ушли по своим делам, а Мишка сидел один в пустой квартире в кухне на подоконнике. Было грустно, так грустно, словно любимая футбольная команда проиграла со счетом шестьдесят: ноль.
Во дворе ни души. Только рыжая дворняжка от скуки сама себя ловила за хвост. Посмеялся мальчик над глупой собакой и показал ей язык.
Из подъезда вышла девочка в красном сарафане. Ступала она так осторожно, будто шагала по битому стеклу. Девочка была толстая, и косички у нее были толстые, короткие, как сардельки.
Мишка крикнул:
– Эй ты, булка с изюмом!
Девочка лениво подняла голову, внимательно посмотрела на него и – ничего не ответила. А вы знаете, как это обидно? Мишка однажды дразнил девочку часа два, охрип, а она – ни слова. Он от обиды сам чуть не заревел.
Вскоре из подъезда вышла вторая девочка – длинноногая, загорелая. Косички у нее были тоненькие, длинные.
Мишка крикнул:
– Цапля номер один!
Девочка посмотрела на него и – ничего не сказала.
Настроение у Мишки совсем испортилось.
Из подъезда вышла третья девочка – в голубой майке и черных трусиках. Шла она, как на параде, твердо ставя ноги и размахивая руками.
Мишка крикнул изо всех сил:
– Мартышка бесхвостая!
Девочка посмотрела на него и – ничего не сказала, словно вместо Мишки было пустое место.
Он выбежал во двор, остановился перед девочками и процедил сквозь зубы:
– Я вот вам наподдаю, так…
Девочки дружно высунули языки.
– Косички несчастные! Тарарарарара, а у каждой два хвоста!
Девочка в черных трусиках сказала:
– Ненормальный.
Мишка долго разглядывал ее и, чем больше разглядывал, тем больше злился. Девочка ростом была поменьше его, но смотрела смело. Волосы ее были заплетены в три косички. Целых три косички! Мало ей двух, так еще на затылке одну вырастила!
– Три хвоста! – крикнул Мишка.
– А у тебя и этого нет, – спокойно сказала Девочка.
– Реветь будешь!
Длинноногая девочка протараторила:
– Как бы ты не заревел, давай лучше дружить.
– Др… др… дружить?! – еле-еле выговорил Мишка. – С вами дружить?! С девчонками?! С косичками?! Ха!
– Он абсолютно ненормальный, – лениво произнесла толстая девочка. – Надо его отправить в поликлинику. Попросить, чтобы приняли без очереди, как абсолютно ненормального.
Мишка ушел злой. Он решил проучить девчонок, особенно эту – Симу, с тремя косичками.
На пустыре за домом стояли дровяники. На одном из них, упираясь шестами в крышу, высилась голубятня. Кто, когда ее построил – неизвестно. Голуби в ней давно не жили, только иногда туда забирались кошки и распугивали воробьев.
Никто из ребят не осмеливался забираться на голубятню. Поговаривали, что закреплена она слабо и вот-вот упадет. Действительно, при ветре вверху раздавался скрип.
Узнав об этом, Мишка сказал:
– Ерундистика. Я слазаю.
– Хвастунишка, – сказала Сима.
– Я хвастунишка? Я? Вот полюбуйся! – И Мишка взобрался на крышу, схватился за шест, полез вверх.
«Скри-и-ип… скри-и-и-ип… скри-и-и-и-и-ип…», – раздалось над его головой.
– Немедленно слезай обратно! – испуганно крикнула Сима.
У Мишки же от страха ноги будто судорогой свело, но он пересилил себя и лез, лез…
– Разобьешься! – кричала внизу Сима. – Упадешь!
Мишка лез, закрыв глаза. Ему казалось, что еще несколько движений – и он в голубятне. Но, открыв глаза, он увидел, что до нее – ой как далеко! И до крыши дровяника далеко.
«Сейчас упаду!» – пронеслось в голове. Мишка вцепился в шест и всё-таки заскользил вниз. Ладони ожгло.
Когда он стукнулся пятками о крышу, ноги подкосились, и Мишка сел.
Сима спросила:
– Ну как?
– Никак, – пробурчал Мишка и подул на ладони, – это тебе не косички отращивать. Время жалко, а то бы я…
– Только не хвастайся, пожалуйста.
– А я и не хвастаюсь, – важно проговорил Мишка, – чего мне хвастаться? Я-то… а вот ты? – И он дернул Симу сразу за две косички. Она с презрением взглянула на него, схватилась за шест и быстро полезла вверх.
От неожиданности Мишка растерялся. А Сима добралась до голубятни и влезла в нее.
Скри-и-ип… скри-и-ип… скри-и-и-и-и-ип…
– Она падает! – закричала Сима. – Миша… Мишечка… ой!
– Не бойся! – ответил Мишка, вскочив. – Не трусь!
Он полез. Ладоням было больно. Уставшие ноги соскальзывали. Мишка старался ни о чем не думать. Он лез и лез. Шест казался бесконечным. Мишка еле-еле влез в голубятню и растянулся на полу.
– Ты зачем лез? – тихо спросила Сима.
– Не знаю… тебя спасать…
– А как ты меня спасать будешь?
– Не знаю…
– Только не шевелись, она шатается.
В ответ на каждое движение раздавался скрип. А когда Мишка сед, то явственно почувствовал, что шесты качаются из стороны в сторону.
– Ой, упадем… – прошептала Сима. – Честное слово, упадем… Давай кричать, а?
– Нет, нет, – сказал Мишка, сам дрожа от страха. А Сима всхлипнула.
«Если закричим, – подумал Мишка, – со берется народ и скажет: „Эх ты, не мог женщину спасти!“»
Мысль эта придала Мишке немного храбрости.
– Не бойся! – громко сказал он. – Я спущусь и спасу тебя.
– Не уходи! Мне страшно!
Голубятня скрипнула и пошатнулась. Мишке казалось, что сердце его то поднимается, то опускается.
– Жди меня, – сказал он твердо. – Я принесу лестницу.
Сима всхлипнула, но промолчала.
Мишка начал спускаться. Скрип резал уши, временами создавалось впечатление, что шест клонится к земле, и голова чуть кружилась.
Спрыгнув с крыши на землю, Мишка едва удержался на ногах.
– Эй! – крикнул он. – Я сейчас! Я мигом! Не бойся!
А Сима смотрела из голубятни и даже боялась кивнуть.
Во дворе ее подружки – толстая и длинноногая – учили дворняшку стоять на задних лапах.
– Эй, вы, коси. – Мишка помолчал. – Помогите мне лестницу до голубятни дотащить. Человека одного спасти надо.
МОЯ ПРЕЛЕСТНАЯ ПОДРУЖЕЧКА
ы знаете, никто в нашей группе не хочет со мной играть. Никто. Ни один человек. Ни девочки, ни мальчики.
Я уже даже не обижаюсь, когда меня обижают. Петька Кривощёков отобрал у меня сухарик. Я сказала:
– Кривощёков, зачем ты отобрал у меня сухарик? Я бы его тебе и так отдала, если бы ты попросил.
Но он показал мне длинный-предлинный язык и убежал.
Я спросила воспитательницу тетю Галю, почему никто не хочет со мной играть.
– Потому что ты много выдумываешь, – сердито ответила она. – И часто ревешь.
– Зато я веселая и всех стараюсь рассмешить, – сказала я и расплакалась.
– Ну вот опять! – совсем рассердилась тетя Галя. – Только и знаешь реветь! – И ушла, хотя мне очень хотелось поговорить хотя бы с ней.
Почему-то все говорят, что плакать нельзя, что это стыдно. А как же мне не плакать, если никто со мной, никто не играет?
Плакала я так долго, что лицо у меня заболело, и я вдруг захотела на горшок. Пришла, а все горшки унесли мыть. Нянечка тетя Вера сказала:
– Вечно ты не вовремя хочешь!
А я так хотела, что снова расплакалась.
– Ну и рёва же ты! – рассердилась тетя Вера, ушла, принесла горшок. – Да перестань ты, надоело!
Она ушла. Колготки у меня были мокрые, и я не знала, что мне делать. В шкафчике (на нем яблоко нарисовано) были еще одни колготки, но, если я буду переодеваться, тетя Галя опять рассердится, а Петька Кривощёков будет дразниться очень нехорошими словами.
Лицо у меня всё болело от слез, голова тоже болела. И еще мне стало страшно.
Я знаю, что я очень маленькая. Младше всех в группе. И ростом я меньше всех.
Говорят, что это оттого, что я мало ем.
Мне есть неинтересно. Вот пить я люблю. Чай, компот, кисель, газировку, фруктовку – всё, всё!
Неужели никто со мной, не играет, потому что я самая маленькая в группе? Но ведь зато я самая веселая. Я бы всех рассмешила, если бы со мной играли.
Противно в мокрых колготках и страшно. Скорей бы за мной пришли. Нет, еще очень долго ждать. Еще обед, потом спать, потом полдник, потом гулять… Выйдем мы во двор, все разбегутся от меня в разные стороны. Все начнут играть. И я буду играть. Только одна. Сама с собой. Каждый раз я думаю: а вдруг сегодня кто-нибудь согласится играть со мной? Хотя бы Петька Кривощёков…
Нет, всё равно никто со мной играть не будет. Я знаю.
Ах, если бы у меня была подружка! Как бы я любила ее! Я бы ей всё, всё, всё отдавала! Мы бы играли с ней в магазин, в больницу, в школу…
Я опять чуть не расплакалась. Но плакать было нельзя. Ведь опять все рассердятся.
Когда кто-нибудь плачет, я вот того обязательно жалею. Даже Петьку Кривощёкова. И воспитательницу тетю Галю я тоже бы пожалела, если бы она расплакалась.
А вот когда плачу я, все почему-то сердятся. Будто я нарочно плачу, будто мне это приятно. Слезы из меня сами рвутся, даже лицу больно, а остановиться не могу.
И всё равно я разревелась, да еще очень громко. Пришла тетя Галя, что-то говорила, дернула меня за руку, но я ничего не слышала, зато уже и не боялась больше. Это ждать, что тебя будут ругать, страшно. А когда ругают, как-то ничего.
Тетя Галя стянула с меня мокрые колготки. По-моему, вся группа пришла смотреть на это. А у меня ревелось всё громче и громче, хотя я совсем не боялась.
Потом меня дразнили до самого обеда. Петька Кривощёков выдернул у меня ленточку из косички. Ну что я могла сделать? Плакать нельзя. Жаловаться тоже нельзя.
Я сказала им:
– Давайте не дразниться, а хохотать.
Хохотала я одна, но не от смеха, а просто так. Всё равно мне делать больше было нечего.
Есть я никак не могла. Рот не раскрывался.
– Она опять не ест! – закричал Петька Кривощёков. – Воображает!
Тетя Галя ничего не сказала, но я-то знаю, что она еще больше сердится, когда молчит. Зато всё она расскажет тому, кто за мной придет.
Я очень часто не знаю, кто за мной придет: мама или папа, дедушка или кто-нибудь из бабушек. Не знаю, к кому меня отвезут…
– Она и второе не ест! – закричал Петька Кривощёков. – Воображает!
Тетя Галя опять ничего не сказала, а меня прямо чуть не затошнило. Это очень ужасно, когда ну совсем есть не хочется, а надо…
Всё равно рот у меня так и не раскрылся. Вот компот я выпила быстро и попросила добавки.
– Хи-и-итрая! – закричал Петька Кривощёков.
Нисколечко я не хитрая. Это он хитрый. На меня жаловался, а котлету мою проглотил прямо как крокодил.
Спать я тоже не могла. Я лежала с закрытыми глазами и думала, почему всё-таки никто со мной не играет? Вот Петька Кривощёков всех-всех обижает, а с ним все играют. Я никого никогда не обижаю, а со мной никто не играет…
Полдник я съела весь и два стакана киселя выпила. Стали собираться на прогулку. Мне уже было хорошо. Ну поругают, что я медленнее всех одеваюсь… Зато скоро за мной кто-нибудь придет.
– А где у тебя ленточка? – строго спросила тетя Галя. – Потеряла, конечно?
Жаловаться нельзя. Плакать нельзя. Пусть считают, что я ленточку потеряла, что я разиня, что я всё теряю… Одеваюсь я, конечно, медленнее всех… Неужели из-за этого со мной никто не играет? Да я просто еще не умею быстро одеваться. Раз я маленькая. И еще я думаю, когда одеваюсь. Думаю, думаю, например, о том, кто сегодня за мной зайдет, думаю, думаю, смотрю: все уже оделись…
Сначала во дворе мне грустно. Каждый раз мне кажется, что сегодня кто-нибудь согласится со мной играть… Но когда все от меня разбегутся в разные стороны, я постою немного и пойду играть одна, а потом и привыкну…
Всё равно ведь я когда-нибудь подрасту и будет у меня не просто подружка, а прелестная подружечка! Она будет ходить ко мне в гости. Я буду ходить к ней в гости.
И тут я вдруг увидела мою прелестную подружечку!
Она лежала у забора, и с ней тоже никто не играл! Я так сразу пожалела ее, что чуть не заплакала.
– Здравствуй, Света! – сказала я. – Давай с тобой играть?
По-моему, Света сразу согласилась. Я взяла ее, прижала к себе, ну просто не знала, что мне с ней от радости делать! Я даже не догадалась ее поцеловать.
Главное, куда ее спрятать, чтобы ее не увидели, особенно Петька Кривощёков или тетя Галя. Я знаю, что все они скажут, что Света некрасивая и грязная. Ну и что? Дома я ее вымою с мылом, высушу, и она будет красивее всех девочек в нашей группе!
Света, по-моему, тоже боялась, что и ее ругать будут за что-нибудь. Я сказала:
– Ты ни о чем не беспокойся, Светочка, пожалуйста. Если хочешь, можешь даже заплакать. Я знаю, что зря не плачут, и никогда не сержусь на того, кто плачет.
И Света, по-моему, сразу успокоилась.
Я расстегнула пальто, засунула под него мою прелестную подружечку, застегнулась.
Вся группа думала, что я одна, раз никто со мной не играет, а ведь мы были вдвоем!
Правда, Света оказалась мокрой, потому что была тряпичной и долго лежала на земле, но ничего! Скоро за мной придут…
А где она будет жить? Ведь я-то живу на разных квартирах. Оставлю ее у папы с мамой, Света меня будет ждать, а меня из садика заберет кто-нибудь из бабушек… Света ведь будет очень скучать и беспокоиться!.. Придумаем, придумаем что-нибудь…
По-моему, Свете уже было очень хорошо. Ведь это же ужасно – лежать на земле… никто с ней не играл, как со мной… Я знаю, что это ужасно. Ничего, ничего, я нарисую ей глазки, носик, ротик, пришью ей руку, нашью ей много-много платьев!
Спать мы с ней будем в моей кроватке. Перед сном я буду рассказывать Свете сказки…
Я даже громко рассмеялась от радости. Пусть я самая маленькая в группе, но ведь Света еще меньше меня. А я знаю, что маленьких надо не ругать, а любить. Играть надо с ними обязательно.
Теперь я, может быть, не буду плакать в садике. Может быть, я даже и есть буду.
ЧУМАЗЫЙ ФЕДОТИК
сли бы вы только знали, как плохо и трудно быть маленьким! Если тебе даже уже пять-шестой, то какой-нибудь воображала, которому всего-то-навсего шесть-седьмой, с тобой и знаться не желает!
Никто и не играл с Федотиком, а те карапузы, которым и пяти не исполнилось, его не интересовали. Ничего эти малявки толком не понимают, разговаривать с ними не о чем.
Вообще-то Федотик жил хорошо, а вёл себя и того лучше. Ел он замечательно, спал великолепно. Не дрался он, не дразнился, не обзывался. Не с кем было драться, некого было дразнить и обзывать.
Лишь одно обстоятельство очень угнетало Федотика: временами он ужасно скучал, а еще чаще ужасно страдал от того, что на него мало обращали внимания. Страшно подумать, что его и ругали-то редко, почти совсем не наказывали. Не за что было.
В таких случаях приходилось ревмя реветь чтобы обратить на себя внимание. Тут его начинали бранить, смеялись над ним, дразнили и немного обзывали. Федотик в ответ ревел изо всех сил. Тут его начинали утешать, и, усталый, довольный, он крепко засыпал, спрятавшись на сеновале.
Выспавшись и восстановив силы, потраченные на рёв, Федотик обнаруживал, что жизнь интересна и жить можно, даже если тебе пять-шестой. Можно на худой конец и с малявками поиграть, а самое главное – набраться терпения подождать, когда тебе будет шесть-седьмой.
На краю деревни, у тракта, была автобусная остановка, и четыре раза в день сюда прибывал автобус. В него садились люди, приезжавшие к родственникам и знакомым погостить, а выходили из него те, кто приехал погостить.
Но никто, ни один человек ни разу не обратил внимания на Федотика, когда он приходил на автобусную остановку Все прощались и здоровались, обнимались, целовались, махали руками.
Федотик стоял в сторонке, завидуя и тем, кто приезжает, и тем, кто уезжает. Особенно он завидовал тем, кому махали руками и кричали:
– До свиданья! До свиданья!
И не передать, как он завидовал тем, кому кричали:
– Приезжайте еще! Приезжайте еще!
Грустным, обиженным на судьбу, возвращался Федотик домой, до того обиженным и грустным, что уже и реветь не мог, а просто очень сильно страдал и с горя ел горох в огороде. Горох он ел для того, чтобы живот у него заболел. Вот тогда на Федотика были вынуждены обращать внимание, ухаживали за ним. Сестра – семь-восьмой – сказки рассказывала, брат – восемь-девятый – книжки читал, а бабушка не отходила от внука.
Но иногда, увы, получалось так, что живот у Федотика становился, как барабан, но болеть отказывался.
Бедный Федотик, ну не болел у него животик!
Однажды он разыскал в огороде за баней в густой высокой траве горку битых закопченных кирпичей и задумал построить из них дом.
Дом Федотик построил хороший, но и вымазался здорово. Руки он кое-как обтер о траву, а лицо так и осталось чумазым, чего он, конечно, не мог заметить.
К этому времени подоспела пора идти на автобусную остановку и там грустно смотреть на чужую радость, страдать, глядя, как встречаются и прощаются счастливые люди.
По привычке Федотик встал в сторонке, приготовился завидовать всем, но вдруг услышал веселый звонкий голос:
– Смотрите, смотрите, какой чумазый мальчик!
А другой голос прозвучал еще веселее и еще звонче:
– Вон, вон он! Чумазый, чумазый какой!
И пораженный Федотик обнаружил, что все смотрят на него и ему, ему, именно ему, кричат:
– Чумазик, чумазик, как тебя зовут?
– Где ты так вымазался, чумазик?
– До свиданья, чумазик!
– Чумазик, поехали с нами!
Прямо-таки оглушенный радостью, Федотик стоял не шевелясь, даже не помахав в ответ. Он стоял не шевелясь до тех пор, пока из проезжавшей мимо машины не услышал восторженный голос:
– Смотрите, смотрите, какой чумазый мальчик!
– Меня Федотиком зовут! – наконец-то крикнул он вслед автомашине и махал руками так долго, что руки заболели.
Он уже собрался уходить, потому что очень устал от радости, как мимо прокатил грузовик, в кузове которого было много людей.
И опять Федотик услышал:
– Смотрите, смотрите, какой чумазый мальчик!
– Привет, чумазик!
– Чумазик, приветик!
Люди в кузове показывали на него руками, хохотали, махали ему, что-то кричали.
– Федотик я! – крикнул и он вдогонку, немного помахал усталыми руками и чуть-чуть попрыгал.
Сил радоваться больше не было ни капельки, и он отправился домой, совершенно утомленный неведомыми доселе переживаниями.
Кроме всего прочего, он испытывал еще чувство необыкновенной гордости, но не представлял, как рассказать о случившемся бабушке, сестре – семь восьмой, и брату – восемь-девятый. Вдруг они не поверят, и это будет ужасно несправедливо.
Но то, что произошло дома, явилось для Федотика полнейшей и обиднейшей неожиданностью: его здорово бранили, а бабушка еще больно вымыла ему лицо и шею мочалкой да приговаривала:
– Грязнуля! Грязнуля! Грязнуля!
Вволю отревевшись на сеновале, Федотик очень крепко призадумался над тем, что же произошло. Многие и многие люди заметили его, обрадовались ему, развеселились даже, что он чумазый, много и много людей махало ему руками, кричало ему «До свиданья!», а дома ему попало… Сестра – семь-восьмой – обозвала его поросенком, брат – восемь-девятый – припугнул, что чумазые не растут, а бабушка больно вымыла его мочалкой…
Кто тут прав?
Как тут быть?
Чистенький-пречистенький Федотик пришел на автобусную остановку и в нетерпении ожидал, что же будет.
А ничего и не было.
То есть всё было как раньше, как всегда – никто не обращал на Федотика внимания. Он сначала растерялся, потом горько обиделся. Из глаз его готовы были брызнуть слезы, когда он видел, что люди здоровались, прощались, обнимались, целовались, махали руками.
Федотик стоял в сторонке, завидуя и тем, кто приезжает, и тем, кто уезжает.
Укатил автобус, ушли приехавшие и встречавшие, и у дороги остался одинокий Федотик. Был чистенький-пречистенький, никто не собирался ни дразнить, ни обзывать, драться ни с кем не собирался, а никому он был не нужен, никто и не взглянул в его сторону.
Пришел Федотик домой, думая, что и там ничего хорошего его не ждет.
А дома его встретили восторженно.
– Какой же ты у нас чистенький! – обрадованно сказала сестра – семь-восьмой.
– Будешь всегда такой, – сказала бабушка ласково, – всегда буду кормить тебя пирожками и блинами.
И хотя брат – восемь-девятый – промолчал, на душе у Федотика потеплело.
Но ненадолго потеплело на душе у Федотика. Уже через несколько минут он вспомнил, как был чумазым, как это было замечательно, и едва не заплакал.
Целую неделю Федотик прожил будто сам не свой, даже пирожки и блины ел плохо, спал неважно, потому что видел один и тот же сон: много-много людей машет ему руками, зовет его куда-то, смеется…
Не вынес однажды Федотик светлых воспоминаний и тяжелых переживаний, пошел в огород, нашел в траве закопченные кирпичи, с отчаянием вымазал себе лицо и бегом, вприпрыжку примчался на автобусную остановку и от волнения долго не мог перевести дух.
Подкатил автобус, и он, не выдержав нервного напряжения, крикнул:
– Меня Федотиком зовут!
– Здравствуй, Федотик! – отозвалось несколько голосов сразу, а вслед за этим раздалось:
– Посмотрите, посмотрите, какой чудесный мальчик!
– Эй, чумазик, поехали с нами!
– Его зовут Федотик!
– До свиданья, Федотик!
Он видел махавшие ему руки, улыбавшиеся ему лица и кричал:
– До свиданья! До свиданья! Приезжайте еще!
Из отъезжавшего автобуса неслось:
– До свиданья, Федотик!
– Приезжай к нам, чумазик!
Уже давно все разошлись, а он всё стоял, словно оглушенный счастьем. Его, счастья, было в нем так много, что больше и быть не могло, и Федотик отправился домой.
На сей раз, увы, никакой радости, тем более, никакой гордости он не испытывал. Ему было всё равно. Федотик не думал даже о том, что дома за чумазость ему попадет.
Пять-шестой, а понимал, что и сестре – семь-восьмой, и брату – восемь-девятый, и бабушке поведение его не понравится. Бранить его будут и больно мыть.
Но не угадал Федотик. Увидев чумазика, все только тяжко вздохнули, промолчали.
Пробовал он с горя гороха столько съесть, чтобы заболеть, – не получилось: не жевался горох и не глотался. Попытался Федотик с горя реветь – не ревелось. И даже лезть на сеновал, чтобы с горя поспать, – не захотелось.
Вечером брат – восемь-девятый – сказал:
– Вымойся-ка сам. Не такой уж ты маленький, чтобы самому не умыться.
Когда Федотик смыл с себя всю чумазость, бабушка накормила его любимыми пирожками – с малиной.
А сестра – семь-восьмой – перед сном рассказала ему сказку, любимую, – про колобок.
Не ходил больше Федотик на автобусную остановку чумазым. Никто, ни один человек не обращал на него внимания. Все прощались или здоровались, обнимались, целовались, махали руками.
Федотик стоял в сторонке, завидуя и тем, кто приезжает, и тем, кто уезжает.
Грустным, обиженным на судьбу возвращался он домой, до того обиженным и грустным, что ни реветь с горя не мог, ни горох в огороде есть не мог, чтобы живот заболел, просто залезал на сеновал и спал там с горя крепко-крепко.
Выспавшись и восстановив силы, потраченные на тяжелые переживания, Федотик обнаруживал, что жить можно, даже если тебе всего пять-шестой. Можно на худой конец и с малявками – четыре-пятый или даже три-три-четвертый – поиграть.
А самое главное – надо набраться терпения подождать, когда тебе будет шесть-седьмой…
