Текст книги "Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство"

Автор книги: Лев Давыдычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Понимаешь, Иванушка, ты прав и… меня тоже пойми… Нет у меня сейчас возможности всё тебе объяснить… А ты имеешь право… если хочешь, даже обязан… презирать меня, проклинать, но… тут дела ещё серьёзнее, чем ты предполагаешь…

– Прости меня, Гордеюшка, – остановил его Иван Варфоломеевич. – Ни проклинать, ни презирать тебя я не собираюсь. Знаю: ты действовал из лучших побуждений. Но какое нагромождение нелепостей! Извини, глупостей, граничащих… Как ты посмел скрыть от меня Лапу?! Это ведь не твоё и даже не мое личное дело!

– Но ты – мое личное дело!

– Неправда!

– Разберемся… когда-нибудь… – почти неслышно сказал Гордей Васильевич, – Я хотел уберечь тебя… Я и до сих пор верю своему сердцу… Сейчас разыщем Лапу и…

– И ответь мне! – приказал Иван Варфоломеевич. – Ответь мне честно! Мой Серёженька имеет отношение к твоим действиям?

– Да. И больше меня об этом не спрашивай.

– Спа… си… бо. Но если ты болеешь за меня, то почему наносишь мне самый… убийственный удар?

– Ты мне отвечаешь тем же… – Гордей Васильевич был не в силах продолжать, Иван же Варфоломеевич деловито спросил:

– А зачем тебе Дорогуша?

Не поднимая головы, но заставив себя поднять бессильно опавшие руки и положить их на колени, Гордей Васильевич глухо объяснил:

– Он быстро найдет Лапу. И практически всё ещё можно исправить.

Вернулся Роман и обеспокоенно сообщил:

– Одна девочка видела, как Лапа и девочка, которая недавно сюда приходила, сели в такси на ближайшей стоянке. Что бы это могло означать? Как можно объяснить поведение моего отца?

– Это уже не твой отец, – жёстко ответил Иван Варфоломеевич, – вполне возможно, что он действует уже как десятилетний мальчишка.

– Рома, – позвал Гордей Васильевич по-прежнему глухим, заметно прерывистым голосом, – у Дорогуши великолепная зрительная память. И есть в нём великолепное устройство, которое помогает ему довольно быстро находить предметы и людей. Прошу тебя, нарисуй на своем лице синяки.

– Это значительно проще, чем выдавать себя за своего отца, – насмешливо сказал Роман и вышел.

Шофер привёл Дорогушу. Гордей Васильевич нажал в нём несколько кнопок, что-то подкрутил, а когда вернулся Роман, приказал, четко произнося каждое слово:

– Запомни это лицо. Найди мальчика с таким лицом.

– Вас понял, – ответил Дорогуша. – Приступаю к поискам.

– Поедешь в машине. Будешь указывать шоферу направление.

– Вас понял.

Когда шофер ушёл с ним, Роман спросил:

– И вы надеетесь, что робот…

– Уверен, – твёрдо ответил Гордей Васильевич. – Это у него здорово получается.

– Всегда ты был чудаком, Гордеюшка, – невесело, но уже мягко проговорил Иван Варфоломеевич. – Роман, неси шахматы. Хоть немного отвлечемся. А ты, Гордеюшка, прости меня за несдержанность.

– Что ты, Иванушка… Я перед тобой виноват…

Сейчас я попытаюсь, уважаемые читатели, объяснить вам поведение Гордея Васильевича, в котором кое-кому из вас может показаться многое непонятным. Но это лишь на первый взгляд. Помнится, я уже сообщал, и не однажды, что Гордей Васильевич почему-то сразу был абсолютно убежден, что Сергей Иванович – никакой не сын его старого друга, а самый, так сказать, обыкновенный агент иностранной разведки. Его к нам забросили с целью немедленно выкрасть секрет изобретения Ивана Варфоломеевича. А тут ещё неожиданно обнаружилось, что границы применения эликсира грандиозус наоборотус невероятно расширились. А подлинное лицо Сергея Ивановича будет, вполне возможно, выяснено уже завтра (и в этом известное значение будет иметь детское фото Серёженьки подлинного). И Гордей Васильевич старался хотя бы до завтра оттянуть время. Ему думалось, хотя он больше доверял сердцу, чем разуму, что сумеет как-то смягчить удар, который готовит судьба его дорогому другу. И ещё он боялся, очень тревожился, что сегодня же, пользуясь доверчивостью своего так называемого отца, Серёженька попытается завладеть секретом его выдающегося изобретения.

И тут вдруг ученого словно озарило: он понял, что не такой уж простак Иван Варфоломеевич, и тем более у него хватит мужества достойно встретить удар судьбы.

А Дорогуша сейчас ехал в машине на поиски Лапы. В металлической голове робота попискивало, жужжало, гудело.

Он изредка обращался к шоферу:

– Попрошу налево… попрошу прямо… Попрошу ещё раз налево…

Трудность поиска заключалась в том, что Дорогуша, вернее, его великолепный электронный мозг, замечательные электронные глаза должны были обнаружить, причем на расстоянии до пяти километров, лицо Лапы, чего пока не удавалось. Пока оно улавливалось либо в профиль, либо чаще Лапа оказывался к Дорогуше затылком.

Но вот в металлической голове робота запопискивало, зажужжало, загудело значительно громче. Чаще звучал и его голос:

– Попрошу быстрее… попрошу направо… ещё раз попрошу направо… быстрее…

Дело в том, что Лапа с коварной девочкой Верочкой катались в такси. А случилось всё это так.

Эликсир грандиозус наоборотус продолжал действовать на организм Лапы, понемногу возвращая ему мальчишеские качества. В нём самым удивительным образом соседствовали старик и мальчик, пребывая в почти беспрестанном споре. И теперь частенько упрямство и беззаботность мальчика побеждали. Старик возмущался, а мальчик торжествовал.

И когда они с коварной девочкой Верочкой вышли из дому, Лапа мысленно отмахнулся от строгих предупреждений старика вести себя разумно, спросил:

– Чем могу служить?

– Верным рыцарем! – с обворожительной улыбкой ответила она. – Способны вы на это?

– Надеюсь. Вернее, льщу себя надеждой. Будьте настолько любезны сообщить мне, а что, собственно, для этого требуется?

– Во-первых, некоторое наличие валюты и, во-вторых, желание интересно и весело провести время, стараясь доставить мне как можно больше удовольствия! – Она действовала нагло, и Лапа решил отомстить ей за все её предыдущие коварства по отношению ко всем её жертвам.

Илларион Венедиктович умолял его прекратить глупости, вернуться домой, ведь там их ждут, а его жизнь в опасности, но Лапа развязно спросил свою спутницу:

– С чего начнем, дорогая? Попробую оправдать ваши представления о рыцарстве!

– Вы очаровательны! – восхитилась и даже немного похихикала от восторга коварная девочка Верочка. – Если не возражаете, начнем с кафе, где масса вкуснейших вещей и светомузыка. Достаточно ли у вас валюты?

– Какие пустяки! Жаль, что нас не пустят в ресторан, а кафе, простите, для младенцев.

– Жаль, что лицо у вас в синяках, – нежно проворковала коварная девочка Верочка, беря Лапу под руку, – но, с другой стороны, это придаёт вам своеобразную загадочность! Знаете, мой прежний поклонник…

– Робик? – Лапа с трудом удержался, чтобы не вырвать свою руку. – Он же Робка-Пробка, он же Робертина, а теперь Дыня? И по вашим понятиям, он является рыцарем?

Она решила пока не замечать его поразительной осведомленности, хотя внутренне вся насторожилась, ответила презрительно:

– По сравнению с вами, он полное ничтожество. Никчемность Робика не скрывали даже прекрасные волосы. Я пресекла всякие отношения с ним. Но простите; я ведь даже не знаю вашего имени, мой верный рыцарь!

– Я предпочитаю жить инкогнито, – гордо ответил мальчик, – а прозвище мое – Лапа.

– Неизящно, – поморщилась коварная девочка Верочка. – Но, в принципе, мне симпатична ваша грубость. Это от внутренней силы, да? И тот удар ваш по тому месту, и даже неприличное выражение, которое вы не постеснялись употребить при мне, шокировали меня. Но зато я сразу поняла, что предо мною необычная, не похожая на других личность!

– Вы получили по заслугам, дорогая.

– Спорный вопрос, но я вас простила. Как, впрочем, надеюсь, что и вы меня за всё простите, и вообще… позвольте надеяться на вашу благосклонность.

Здесь, уважаемые читатели, нельзя не отметить, если вспомнить мои вышеизложенные рассуждения о месте в нашей жизни ничтожных натур, следующий немаловажный факт. Они ничтожны по своим стремлениям и духовным качествам, но силы для исполнения своих ничтожных желаний они прилагают огромные. Так вот и вела себя сейчас одна из ничтожнейших натур. И будь на месте Лапы обыкновенный мальчик, коварная девочка Верочка крутила бы им как угодно.

А в Лапе сейчас мальчик старику совершенно не подчинялся, и старик был доволен: они не позволят торжествовать ничтожеству! И как замечательно – быть в детстве!

Коварная же девочка Верочка продолжала наступление:

– В конце концов, Лапа, у нас есть что-то общее. Мы, согласитесь без излишней скромности, незаурядные натуры.

Илларион Венедиктович крякнул от возмущения, а Лапа присвистнул. Коварная девочка Верочка сделала вид, что ничего не заметила.

В кафе они заняли отдельный столик, и вскоре он был заставлен вазочками с различных сортов мороженым, стаканами с соками и молочными коктейлями, тарелочками со всевозможнейшими пирожными, и всё это странная пара, на которую оглядывались посетители, уничтожала стремительно.

А в зале была полутьма, сверкала разноцветными огнями и гремела светомузыка, и разомлевшая от счастья и угощений коварная девочка Верочка ухитрялась есть, пить и шептать:

– Обратите внимание, с какой завистью смотрят на нас все! Я обожаю жить только так, чтобы мне за-ви-до-ва-ли! Откуда у вас деньги?

– Я честно заработал их, – сквозь зубы процедил Лапа.

– А Робик регулярно воровал у деда! Но такой роскоши он не мог мне предоставить… Дорогой Лапочка, неужели я не сумею вам понравиться? Не лишайте меня хотя бы надежды!

– Вы не только не способны мне понравиться, – с презрением ответил Лапа, – я приложу все усилия, чтобы разоблачить вас перед всеми. Я докажу, что вы не воспитанная девочка Вероника, а коварное существо Верочка.

– И юмор у вас грубый! И это вам идет! – расхихикалась она, хотя невольно поерзала на стулике, вспомнив тот удар. – Мне жаль терять вас, Лапочка!

– Вот из-за этой ерунды? – Он показал на опустошенный стол. – До чего же вы испорчены! – почти с сожалением воскликнул он. – Чего бы вы ещё хотели, дорогая?

– Пусть я испорчена! – с достоинством отозвалась она и немного похихикала. – Но я живу интересно! Свободно! Ведь выпало же мне счастье быть с вами! Кстати, я обожаю кататься в машине!

– Такси вас устраивает?

– Вполне!

Илларион Венедиктович уже совершенно сурово спросил Лапу, что тот задумал. А Лапа не мог ему признаться, что в нём борются уже два противоположных желания: доставить удовольствие той, которую полагал полным ничтожеством, и отомстить ей за все коварства.

Словно учуяв это, она горячо защебетала, крепко держа Лапу под руку и наклонившись к его уху:

– Вы переполнены предрассудками и, простите, не очень современны… Такси! Такси! – закричала коварная девочка Верочка.

Сначала шофер не хотел пускать их в машину, но Лапа вежливо спросил:

– Почему? Вы свободны. Маршрутом мы вас не ограничиваем. Нам просто хочется покататься. Деньги у нас есть. Если же вас смущают мои синяки…

– Он один схватился с целой бандой! – гордо сообщила коварная девочка Верочка. – Один! И вышел победителем!

– Убедили, – невесело сказал шофер, – поехали. Но родители вас балуют, а это к добру не приведет.

Они промолчали на это замечание, через некоторое время спутница спросила Лапу:

– Откуда у вас так много сведений обо мне? Кто и зачем помогает вам собирать клевету и сплетни?

– Вы прекрасно знаете, что это не клевета и не сплетни, – не сдержавшись, громко ответил Лапа, не гляди на неё. – Мне о вас много рассказывал, например, генерал-лейтенант в отставке Илларион Венедиктович Самойлов.

– Генерал-лейтенант в отставке! – насмешливо воскликнула коварная девочка Верочка. – Этот старикашка?

– Кто вам дал право, – гневно спросил Илларион Венедиктович, – так неуважительно отзываться о пожилом человеке, который воевал за ваше будущее?

– Я его не просила!

Машина резко остановилась, и шофер, не оборачиваясь к пассажирам, тихо, но грозно сказал:

– Вот что… Как бывший фронтовик, я эту… дальше не повезу.

– Совершенно справедливое решение, – устало ответил Лапа. – Прошу вас. – Он открыл дверцу, помог ничего не подозревающей спутнице выйти, быстро сел обратно и едва, захлопнул, дверцу, как машина тронулась с места и быстро покатила вперёд.

Ни шофер, ни Лапа не. услышали возмущенного, истошного вопля коварной девочки Верочки: ведь её оставили почти на окраине города.

– Откуда только берутся такие? – даже не сердито, а растерянно спросил шофер. – А ты, парень, молодец. Больше с такими не связывайся.

– Я, пожалуй, пройдусь пешком, – печально сказал Илларион Венедиктович в полном согласии с Лапой, расплатился и вылез из машины.

Не успел он пройти и ста шагов, как у него больно кольнуло сердце, пришлось присесть на скамью.

«Ну, чего ты добился?» – спросил Илларион Венедиктович, а Лапа ответил: «Будто не знаешь? Немного отвёл душу. Отомстил ничтожеству». «Вполне понимаю тебя, – согласился Илларион Венедиктович, – а я хоть немножечко, да побыл в детстве! Но что мы обнаружили? – И сам ответил: – В войне за сердца и умы людей врагам нашим, к сожалению, есть на кого рассчитывать даже среди детей».

Голова у него словно налилась свинцом, весь он ослаб, сидел, держась руками за спинку скамьи, раздумывал вяло и туманно: «Что-то делает со мной грандиозус наоборотус… Но ведь мне захотелось пройтись пешком… А до дома так далеко… А там меня ждут… Позвать на помощь?.. Или так пройдет?»

Илларион Венедиктович потерял сознание, однако продолжал сидеть, инстинктивно держась руками за спинку скамьи, мгновениями сознание возвращалось к нему, он ещё крепче сжимал руки…

– Попрошу прямо и как можно быстрее! – скомандовал в это время Дорогуша шоферу. Звуки в металлической голове робота почти совсем затихли: он обнаружил того, кого искал.

А вокруг лежавшего на скамье Лапы уже собрались любопытные и оживлённо обсуждали, что могло случиться с мальчиком. Он был уже в глубоком обмороке.

– Попрошу остановиться!

Из машины вышел Дорогуша, перед ним все расступились в удивлении. Он бережно взял Лапу на свои механические руки, с помощью шофера уложил его на заднее сиденье, сам устроился в ногах.

По дороге Илларион Венедиктович очнулся, открыл глаза, увидел Дорогушу, сообразил, где они находятся, прошептал:

– Быстро к Ивану…

– Не понял, – ответил робот.

– Я понял, – сказал шофер, – мы, Дорогуша, едем к Гордею Васильевичу,

– Вас понял.

К концу пути Илларион Венедиктович пришёл в себя, но когда машина остановилась у подъезда, Дорогуша всё-таки помог ему выйти, под руку ввёл в лифт, вывел и, не убрав своей металлической руки, вошёл с ним в квартиру, сказал:

– Задание выполнено.

Все его начали благодарить, а Иван Варфоломеевич попросил:

– Ну, Лапа, рассказывай, что с тобой было. Обморок? Неожиданный? Что ж… В принципе лечить тебя, вернее, исследовать, могу только я. Сейчас привезут дозу одной составной части грандиозуса наоборотуса… Надо что-то придумать. И чтобы врачи были рядом.

– Как ты себя сейчас чувствуешь? – обеспокоенно спросил Роман. – Почему ты непослушен, как ребенок?

Илларион Венедиктович слабо улыбнулся и ответил:

– Это сложно объяснить. Физически я просто немного устал. А вот в остальном… Понимаете, во мне одновременно живут, действуют и непрестанно спорят мальчик и старик… И вот когда побеждает мальчик, мне необыкновенно… непередаваемо… мне даже стала чуть-чуть нравиться одна, правда, непорядочная, девочка…

– Папуля! – изумленно воскликнул Роман.

– А что? – весело отозвался Илларион Венедиктович. – Ты же был влюбчив с самого раннего детства, можно сказать… Так вот, к вашему сведению, я наслаждался тем, что я в детстве… Временами я совершенно забывал о старике, который живёт во мне… И, что бы со мной ни случилось, мои дорогие, я УЖЕ ни о чём не жалею! Я по-прежнему мечтаю пожить Лапой! Я сумею принести пользу детям! Я полагаю…

– А я полагаю, что ты элементарно заговариваешься, – проворчал, впрочем, не очень уж и сердито, Иван Варфоломеевич. – В тебе действительно появилось что-то младенческое. Хорошо ещё, что я примерно предполагаю, как действует эликсир. При-мер-но, учти. Но вот как он будет действовать дальше, понятия не, имею. Ты только подумай: неизвестно, какая участь ждёт тебя.

– Меня это не пугает, – с виноватой улыбкой сказал Илларион Венедиктович. – В любом случае это будет небесполезно для науки. И ещё: моя вина не так уж и велика. Я ведь не намеренно выпил твой грандиозус наоборотус.

– Конечно, конечно, во всём виноват я! – разгорячился Иван Варфоломеевич. – Это меня и гнетёт!

– И совершенно напрасно, – осторожно заговорил молчавший до сих пор Гордей Васильевич. – Я убежден, что Иван доведет своё изумительное открытие до блестящего завершения. Но! – он даже встал от внезапного волнения. – Ни на минуту мы не должны забывать о том, что если мы тревожимся о судьбах детей нашей, можно прямо сказать, многострадальной планеты, то враги интересуются не зверюшками-игрушками. Для них твоё изобретение, дорогой Иван, – оружие против человечества, если они им завладеют!

– Этого не случится, – твёрдо произнес Иван Варфоломеевич. – Я разделяю твои чувства и мысли, дорогой Гордеюшка. Не беспокойся, я выполню свой гражданский долг.

– Никто в этом и не сомневается, – сказал Илларион Венедиктович. – Дети нуждаются в нашей помощи, всё равно, я убежден, мы должны заниматься ими больше, чем занимаемся. Каждый из них, понимаете, каждый нужен стране. Ни одного из них, даже обормота или обормотки, нельзя отдавать врагам! Я знаю, что, враги уже тянутся к ним, пытаются на них воздействовать! И наш гражданский, отцовский и дедовский долг – напоминать людям об этом! Ведь они только ростом маленькие, потомчики-то наши! Они растут так быстро, что мы иногда не успеваем воспитать их! Ведь какое это великое горе, когда из сына или внука, дочери или внучки вырастает обормот или обормотка! И чтобы этого не случалось, жизни жалеть не надо!

В это время из лаборатории доставили требуемую дозу составной части эликсира грандиозус наоборотус, прибывшие врачи долго обследовали Лапу и вынесли решение: нормальный, но не по годам развитый мальчик.

После ухода врачей Илларион Венедиктович выпил дозу эликсира, спросил:

– А поесть мне можно?

– Ешь и пей сколько хочешь, – разрешил Иван Варфоломеевич. – Часа через два примешь ещё дозу… До этого времени я побуду с тобой. Всё равно Серёженьки нет дома. Ну, и придётся доложить куда следует. Об этом мы попросим Гордеюшку. Я слишком взволнован. Рома, расставляй шахматы.

Теперь нам с вами, уважаемые читатели, надо спешить в квартиру-универмаг почти со всеми отделами бывшего собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт, он же Эдик, он же агент иностранной разведки по кличке Суслик.

Там, если вы помните, Григорий Григорьевич взялся своим кастрюльным методом излечить малюсенькую собачку, злобную, как взрослый тигр-людоед, и увидел, что за оконной портьерой стоит человек в зеркальных очках и с ножом в руке.

Как ветеран войны и милицейской службы, Григорий Григорьевич приказал себе действовать хладнокровно и выполнить свой долг до конца. Он, конечно, понимал, что человек за портьерой – крупный, опасный и опытный преступник и задержать его вряд ли удастся. Значит, задача состоит в том, чтобы увидеть, запомнить лицо преступника и заявить о нем.

Держа в далеко вытянутой руке клетку с бесновавшейся в ней маленькой собачкой, злобной, как взрослый тигр-людоед, в кухню вошёл Суслик и поставил клетку на пол.

Собачка забесновалась ещё сильнее.

– Да, с НИМ придётся повозиться, – озабоченно проговорил Григорий Григорьевич, единственным своим глазом внимательно взглянув на человека в зеркальных очках и с ножом в руке.

– Это не он, а она, – жалобно промямлил Эдик, – по кличке Эммочка.

– Кастрюлю! – приказал Григорий Григорьевич. – И слушать все мои распоряжения! Повторяю и предупреждаю: с НИМ придётся повозиться!

– Да не с ним, а с ней!

Шпионов готовят ко всему, они должны уметь решительно и безошибочно действовать в любых, самых невероятных ситуациях, не испытывать ни растерянности, ни страха и т. д. и т. п. Но их не учат, мне это, уважаемые читатели, точно известно, схваткам с малюсенькими собачками, злобными, как взрослый тигр-людоед!

Эммочка крайне свирепствовала. Такого сверхнаизлобнейшего тявканья природа ещё не знала. Рассвирепевший взрослый тигр-людоед по сравнению с ней (не по размерам, а сущностью) показался бы котом, рассердившимся на кошку.

– Я беру кастрюлю, – громогласно объяснял Григорий Григорьевич план своих действий Эдику, – а вы открываете клетку, и я пытаюсь накрыть ЕГО кастрюлей.

– Да не его, а её, Эммочку!

– Не рассуждать, а действовать! Открывайте клетку!

– Б… б… б… боюсь, – прошептал Эдик, – а вдруг она… – И он отбежал подальше в угол и выкрикнул оттуда: – Действуйте сами, это же ваш метод!

Если бы я решил, уважаемые читатели, передать в точности, что сейчас думал о Суслике Сынок, мне пришлось бы обойтись одними многоточиями.

– Меня всё это абсолютно не устраивает, – раздражённо сказал Григорий Григорьевич, напряженно думая над тем, что сделать, чтобы увидеть лицо преступника. – И ваше трусливое поведение меня возмущает. Не могу же я один…

– Можете, можете, вы всё можете! – взмолился Эдик. – Ваш кастрюльный метод безупречен!

– Иду на риск! – решительно заявил Григорий Григорьевич. – Огромнейший риск! За последствия ответственности не несу! Что я буду делать? – спросил он и ответил: – Во-первых, я могу уйти, чтобы не быть искусанным…

– У… у… у…

– Не умоляйте, не поможет. Во-вторых, я немедленно доложу куда следует, что собачьей практикой вы занимаетесь незаконно, потому что на каждом шагу демонстрируете свою профессиональную непригодность. В-третьих…

– П… п…. п…

– Просить не надо! – И тут Григорий Григорьевич почувствовал; преступник за портьерой понял, что его заметили. – Только гуманное отношение к животным вынуждает меня идти на риск! Я всё делаю сам!

– Начинайте! – восторженно завопил Эдик. – Желаю успеха!

Григорий Григорьевич с кастрюлей в одной руке подошёл к клетке, где Эммочка находилась уже за пределами разъяренности взрослого тигра-людоеда, открыл дверцу, и когда собачка стрелой вылетела оттуда, намеренно не смог накрыть её кастрюлей, а ловко вскочил на табурет.

То же самое мгновенно проделал Эдик, и Эммочка бросилась, что вполне естественно, на Сынка, который был для неё досягаем, и стала рвать на нём брюки и впиваться в его ноги, конечно, попеременно то в одну, то в другую.

Как ни сдерживался Сынок, но, повторяю, в обширнейшей программе обучения в шпионской организации «Целенаправленные Результативные Уничтожения» такого упражнения не предусматривалось. Сынок знал, например, как отбиться от крупной собаки, да ещё имея в руках оружие, а вот как отделаться от малюсенькой собачки, которую он даже толком разглядеть не мог, агент не знал. Он лишь мужественно молчал, поднимая то одну, то другую ногу, пытаясь отпнуть Эммочку, но тщетно… Казалось, каждый очередной укус Эммочки был значительно болезненнее предыдущего…

И, не выдержав мук, Сынок выскочил из-за портьеры, заметался, преследуемый Эммочкой, по кухне, ища, куда бы забраться повыше, не соображая, что проще всего влезть на подоконник. Когда он пробегал мимо Григория Григорьевича, тот, теперь уже точно прицелившись, надел на агента кастрюлю и даже немного покачал её из стороны в сторону, чтобы сбить очки.

Терзаемый Эммочкой, Сынок сам сорвал кастрюлю, а Григорий Григорьевич, мгновенно, но во всех подробностях запечатлев его лицо в своей памяти, крикнул:

– Больше я рисковать не намерен! Действуйте сами! – и, спрыгнув с табурета, бросился вон из кухни.

Хлопнула дверь.

И хотя Сынок находился теперь в безопасном положении – занял место на табурете, – состояние его было нечеловечески разъяренным. Размахивая кастрюлей, он выкрикивал то, что можно передать лишь крупными, величиной примерно с горошину многоточиями.

Эммочка чуть приустала, но продолжала бесноваться, носясь от одного табурета к другому. Сынок понимал, что надо действовать: ведь неизвестно, что сейчас делает сбежавший пенсионер. Прицелившись, агент спрыгнул с табурета, накрыл Эммочку кастрюлей.

Некоторое время кастрюля ползала по полу…

– Придавите чем-нибудь, – посоветовал Суслик, оставаясь на табурете, – а то она… Придавите, придавите!

– Я тебя самого сначала придавлю! – злобно отозвался Сынок, в изнеможении сел на кастрюлю и закурил.

Он оглядел себя: брюк до колен у него практически не было, ноги были в укусах, царапинах, крови.

А Суслик всё ещё продолжал стоять на табурете, как живой памятник своим безразмерным глупости и трусости, но вдруг обрел некое подобие относительного спокойствия и заговорил:

– Собственно, ничего страшного, тем более непоправимого, не случилось. Кроме, конечно, ваших ранений… Брюки вам придётся купить, потому что в моем гардеробе на ваш рост…

– Слушай, Суслик, осёл ты последний, – довольно равнодушным, вернее, предельно усталым, тоном остановил его Сынок, морщась от боли. – Как я объясню своему так называемому отцу вот это? – Он показал на свои истерзанные ноги.

– Пустяки! Скажете, что вас искусала собака! Такая большая-пребольшая!

– А если тот пенсионер сейчас приведет сюда милицию?

– Ну и что? Вы мой клиент, вас искусала моя собака. Я плачу штраф… будто бы, конечно! – радостно предложил Суслик.

– Боже мой, ну и ду-у-урак, – печально протянул Сынок… – Да слезь ты с табурета! – заорал он. – Кто этот пенсионеришка с его кастрюльным методом?

– Сначала я принял его за вас, – Суслик сел на табурете, поджав ноги. – Он приходил со старушкой, я её усыпил, разбудить не мог, а она в гипнотическом сне тявкала и утверждала, что попала в руки шпиона. Я совершенно запутался, – простодушно признался Суслик, опять же по своей безразмерной глупости решивший, что шпионские его дела идут прекрасно.

У Сынка уже не было сил ругаться. Он встал с кастрюли, пересел на табурет, уныло сказал:

– Ведь по инструкции и старушку, и пенсионеришку, да и тебя надо бы убрать. Но это опасно.

– Никого не надо убирать! – взмолился Суслик. – Старушка совершенно безобидна, видимо, насмотрелась фильмов о шпионах. Пенсионер – обыкновенный контролёр на всех видах городского транспорта, кроме такси, конечно. А я обязуюсь быть образцовым агентом.

– Ничего другого тебе и не остается, – пробурчал Сынок, – принеси мне ножницы, а я взгляну на собачку, чтоб она там сдохла.

Когда Суслик вернулся с ножницами, Эммочка лежала на полу вверх лапками, но один глаз у неё был открыт. Сынок достал из кармана белый, с фашистскими свастичками галстук, мелко-мелко-мелко изрезал его, приказал:

– Выбрось в мусоропровод! – Затем он снял брюки, морщась от боли. – Туда же!

Выполнив приказания, Суслик спросил:

– Мне идти в магазин за брюками? Но у меня дома ни копейки, честное слово…

– Где у тебя телефон? – И Сынок вслед за хозяином прошёл в одну из многочисленных комнат, вызвал «скорую помощь», разговаривая высокомерно, даже несколько грубовато, представился сыном известного ученого Мотылёчка, просил прислать санитаров с носилками… – Вот так! – удовлетворенно произнес он, положив трубку. – Сегодня или завтра я буду у тебя. И постарайся больше не делать, глупостей. Возобнови прием пациенток. Будь похожим на нормального человека. Учти: если ты будешь вести себя исправно, с заданием мы справимся быстро. Уразумел?

Со «скорой помощью» всё произошло именно так, как рассчитал Сынок. Приехавшие врачи и медсестры обработали ему ноги, сделали уколы, санитары вынесли его на носилках и на носилках же подняли в квартиру.

Зато не повезло Григорию Григорьевичу. Выбежав от собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт, он не направился сразу в милицию, а решил сам проследить, куда пойдет опасный преступник. Душа ветерана милицейской службы жаждала настоящей оперативной работы! И вот вам… Конечно, не всё потеряно: он сообщит, что обнаружил преступника, сообщит о подозрительном образе жизни собачьего специалиста, но он мечтал явиться в милицию с более точными сведениями!

Когда же Сынка несли в машину «скорой помощи», Эммочка из квартиры, выпрыгнула и осталась сидеть на асфальте никем не замеченной. Она безучастно смотрела по сторонам и, увидев выходящего из-за угла Григория Григорьевича, радостно бросилась к нему:

– Эммочка! – изумился он и взял её на руки. – Почему ты здесь одна?

«Не могу объяснить тебе, – взглядом ответила она. – Ведь ты всё равно не поймешь моего тявканья. Пойми хотя бы одно: я так рада тебе! Ах, как рада! И не бросай меня, хотя у тебя наверняка есть другая! А тех двоих я боюсь, я не хочу возвращаться туда!»

– Да не волнуйся ты, ни о чём не волнуйся, – успокаивал её Григорий Григорьевич. – Я тебя не оставлю.

В милиции его поблагодарили за сообщение о событиях, происходящих в квартире-универмаге почти со всеми отделами, заверили, что делается всё, необходимое в таких случаях, и Григорий Григорьевич вышел оттуда гордый сознанием исполненного долга.

Но через некоторое время он начал испытывать неясное пока смятение и виноватость. И, лишь встретив тревожный взгляд Эммочки, понял, что волнуется о судьбе Анастасии Георгиевны. Всё-таки он поступил несправедливо, лишив её единственного утешения в жизни и возможности перевоспитать хотя бы одного оратора из оравы. К тому же, сейчас у него появилась Эммочка, у которой никого нет, кроме него. Поэтому надо поговорить с Джульетточкой, объяснить ей создавшееся положение, и она, умница, всё должна понять. Кстати, её чувство к Григорию Григорьевичу, только сейчас сообразил он, могло быть лишь благодарностью, а не любовью.

И пока он, уважаемые читатели, размышляет, как ему быть, чтобы наилучшим образом устроить судьбу близких ему существ, проследим за действиями Сынка.

Ещё лежа на носилках в «скорой помощи», он успокаивал себя мыслью о том, что с заданием справится быстро. Старикашка обожает его, пока он, майор Серж фон Ллойд, сам лично не допустил ни одной оплошности, а Суслика, если он ещё вздумает валять дурака, можно привести в порядок. Задание было рассчитано на длительный срок, сейчас всё надо делать значительно быстрее, и Сынок уже был готов к этому.

Ивана Варфоломеевича, к счастью, дома не оказалось. Сынок быстро переоделся и сразу приступил к делу: начал искать записи об эликсире или препарате, названия которого пока он ещё не знал. Они могли оказаться в самом неожиданном месте. Ученый ведь жил один и вполне мог делать записи, к примеру, хоть на кухне и там же их оставить. Об этом Сергею Ивановичу сообщила убиравшая квартиру старушка.

Сегодня мозг агента, видимо, от всего пережитого в квартире-универмаге почти со всеми отделами, работал необыкновенно остро. Сынок вспомнил, что в аэропорту сотрудники поздравляли Ивана Варфоломеевича с новыми достигнутыми ими результатами, а он сообщил, что привез какие-то новости, которые явятся для лаборатории праздником. Конечно, он имел в виду записи, которые делал в отеле, а записи могли быть – где? С удовлетворением потирая руки, Сынок направился к чемодану, из которого недавно ловко выкрал свой белый, с фашистскими свастичками галстук, осторожно и самым тщательным образом перебрал вещи и на дне обнаружил блокнот, исписанный формулами и колонками цифр.