Текст книги "Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство"

Автор книги: Лев Давыдычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава под номером ОДИН и под названием
«Микроскопический государственный преступник Вовик Краснощёков,
или
Первые попытки генерал-лейтенанта в отставке Самойлова понять современных мальчишек»

На всех, как говорится, видах городского транспорта, кроме такси, конечно, Вовик Краснощёков ездил бесплатно, даром, то есть зайцем.

К сожалению, уважаемые читатели, мне неизвестно и никто мне да сих пор объяснить так и не смог, почему безбилетников с давних времен прозвали именно зайцами.

Почему, например, не кроликами?

Не мышками почему?

Или не сусликами?

Почему бы их жуками не прозвать?

А – лучше! – таракашками?

Ведь скорее всего, точнее, насекомые они какие-то, но вот какие именно, догадаться не могу.

Однако как ты безбилетника не называй, жулик он самый обыкновенный. Причем жулик мелкий – жульчонок. Из-за копеечек жульчонок на подлость идет. Маленькую, крохотную, малюсенькую, микроскопическую, но всё-таки подлость. Жульчонок – это микроб жулика.

Получит Вовик от родителей деньги на абонементы и – прямейшим ходом, только пятки мелькают! – в кафе-мороженое.

Мороженое Вовик не ест, как все нормальные люди, а сглатывает. Ам! Ам! Ам! – и нету порции. Ам! Ам! Ам! – второй нету. Амамам! – и третьей порции как не бывало! И т. д.

И фамилия у него Краснощёков, и щёки у него действительно краснющие, но не от стыда за своё безбилетное поведение, а от природы они у него краснющие, от здоровья. А здоров он – на двух, трёх или даже четырех человек его здоровья хватит. Здо-о-о-оровенное здоровье!

Бегом полгорода пробежать может, троллейбус обогнать может, а трамвай – так запросто, но ему, видите ли, все виды городского транспорта, кроме такси, конечно, подавай!

И не только сколько-нибудь стыдился Вовик своего безбилетного образа жизни, а гордился собой, очень умным себя полагал, без меры сообразительным, чуть ли не выдающимся человеком себя считал.

Когда Вовикины приятели узнали о его безбилетном поведении, пристыдили и прозвище ему дали – дармоезд.

Ничего им Вовик не ответил, но подумал: «Не смешите вы меня, а то у меня от смеха животик заболит. Соображать ведь надо, товарищи мои дорогие, головой работать надо, дорогие мои товарищи! Подумаешь, какой-то там Вовик Краснощёков бесплатно в трамвае четыре остановочки проедет! Кому они, эти несчастные три копеечки, нужны? Кто из-за них пострадает? Обеднеет кто из-за них? Сотни, десятки тысяч, может, миллионы людей, к вашему сведению, за деньги ездят! Какой доход государству приносят! И среди них – миллионов-то! – один я, как вы сказали, дармоезд. Стоит ли, надо ли, нужно ли о таком маленьком, крохотном, малюсеньком, микроскопическом пустячке говорить? Внимание на него обращать? Зачем, к чему и почему на такую ерундичку время тратить?»

Если бы всё это Вовик сказал вслух, приятели ответили бы ему:

– Да ведь не один ты такой! Кто знает, кто сосчитать может, сколько вас, маленьких, крохотных, малюсеньких, микроскопических пустячков, то есть зайцев, развелось? Сотни, десятки тысяч, может, миллионы вас, дармоездов, бесплатно на всех видах городского транспорта, кроме такси, конечно, катается!.. Сколько же сотен, десятков тысяч, может, миллионов копеечек вы у государства отнимаете?.. Обманщики вы! Хоть на три копеечки, да обманываете государство!

И если бы всё это услышал Вовик, он бы сказал:

– Не смешите вы меня, а то у меня от смеха животик лопнет. Соображать ведь надо, товарищи мои дорогие, головой работать надо, мои дорогие товарищи! Я эти три несчастные копеечки не себе беру. Я на них мороженое покупаю. А кому деньги за мороженое идут? Да государству, конечно! Значит, я государству, к вашему сведению, пользу приношу. Потому что соображаю! Головой работаю потому что!

Правда, однажды Вовик всё-таки ненадолго, минуты так на четыре с несколькими секундами, призадумался над своим безбилетным существованием. Но призадумался Вовик не над тем, что нечестно поступает, что жульчонком является, а как бы ему от прозвища Дармоезд избавиться.

Придумал Вовик потрясающе хитрый, как ему показалось, выход из положения, до того, как ему опять показалось, хитрющий, что он от радости, от восхищения своей будто бы здорово работающей головой чуть ли не закричал на всю улицу во всё горло:

– Зайцы-то, между прочим, тоже кой-чего соображают! И не дармоезд я, а умный я очень! Профессор я, товарищи мои дорогие! Академик я, дорогие мои товарищи!

И знаете, уважаемые читатели, что же такое профессор этот, академик краснощёкий придумал?

При появлении контролёра Вовик продолжал спокойненько сидеть на своем месте.

А когда контролёр обращался к нему, то оказывалось, что Вовик является глухонемым, к вашему сведению!

Ни слова он сказать не может, ни слова он и услышать не в состоянии!

Мычит наш здоровенный заяц, дармоезд наш здоровеннейший, на весь трамвай, автобус или троллейбус, вовсю старается, чтобы его поняли: на уши показывает, язык высовывает чуть ли не на шесть с половиной сантиметров… И хотя нет такого закона, по которому глухонемым разрешается дармоездно кататься, нашего профессора, академика нашего краснощёкого все жалели – и пассажиры, и контролёры.

Катается Вовик на всех видах городского транспорта, кроме такси, конечно, иногда и вздремнет, а то и сон интересный увидит…

Но попал однажды наш глухонемой в не очень красивую историю.

В жизни, уважаемые товарищи, часто даже самые невероятнейшие, в том числе и фантастические истории начинаются очень обыденно.

Ехал Вовик в трамвае, сидел у окна и подремывал. И сквозь довольно сладкую дремоту мечтал он о том, что хорошо бы, вернее, просто замечательно, зайцем на большом-большом-пребольшом корабле под названием лайнер по морю или даже по океану поплавать… Сидел бы он на палубе в специальном полотняном кресле под названием шезлонг и смотрел бы во все глаза на ловких и умных дельфинов… А тут ещё подходит к нему дяденька под названием стюард, а в руках у него большущий подносище, а на подносище целых одиннадцать… нет, нет, не сосчитать, сколько вазочек с мороженым разных сортов… Ешь, ешь, профессор ты этакий, академик ты краснощёкий, ешь, ешь себе на своё здоровенное здоровье!

И дяденька под названием стюард говорит:

– Как тебе не стыдно, мальчишка невоспитанный?!

Вовик лениво, неторопливо открывает сначала один глаз, потом – неторопливо, лениво – второй и видит, что он в обыкновенном трамвае по родному городу едет, и стоит перед ним лысенький старичок и говорит:

– Стыд и позор тебе, позор и стыд, несознательный мальчишка!

– А что такое? – сладко зевнув, самым наиневиннейшим голосом спросил Вовик. – В чём дело?

– А что такое? А что такое? – с большим укором и очень нервно переспросил, почти передразнил старичок, и лысина его сначала покраснела, но тут же густо заалела. – А в чём дело? А в чём дело? А ты не видишь, краснощёкий ты нахал, что вот прямо перед тобой стоит женщина с ребёнком на руках? Видишь?

– Конечно, вижу, – охотно подтвердил Вовик, удобнее устраиваясь на сиденье, и вежливо повторил: – Вижу, вижу, не слепой ведь. – И он спокойненько продолжал сидеть, потому что ответил, по его мнению, на вопрос старичка исчерпывающе.

А старичок вдруг ка-а-а-ак скомандует:

– Вста-а-а-ать!

Да так он скомандовал, что Вовика будто какая-то сила с места подбросила. Он вскочил, вытянулся по стойке «смирно», не понимая, чего от него хочет старичок. И только когда тот любезно предложил женщине с ребёнком сесть на освободившееся место, Вовик и вспомнил: вроде бы кому-то надо уступать место во всех видах городского транспорта.

Едва трамвай остановился и открылись двери, около которых стоял раздосадованный и обиженный Вовик, готовый немедленно выскочить из вагона, как именно в эти двери вошёл длинный-предлинный дяденька и громогласно объявил:

– Граждане пассажиры и гражданки пассажирки, быстренько приготовим билетики для проверочки!

«Так, так… глухонемого из меня уже не получится, – суматошно соображал Вовик, и краснощёкость его ещё более усилилась, но не от стыда, а от умственного напряжения. – Надо, надо придумать что-нибудь…» И он с озабоченнейшим видом начал предельно неспешно и вполне солидно шарить по карманам, вздыхал громко и озабоченно, тяжко пыхтел, как во время тяжелой, вредной для здоровья работы.

Контролёр, длинный-предлинный дяденька, наблюдал за ним подозрительным и пронзительным взглядом, и было совершенно ясно: ещё ни одному безбилетнику обмануть его не удавалось. Он прямо-таки саркастически улыбнулся и откровенно язвительным голосом сказал:

– Штрафик в три рублика придётся платить во избежание более крупных и значительно неприятных последствий.

– Обокрали меня! – радостно крикнул Вовик и сделал ужасное выражение лица. – Мама мне рублик на мороженое дала, а я…

– А я рублик проел на мороженом и решил по старой привычке зайчиком прокатиться, – серьёзно добавил контролёр.

– В милицию таких срочно забирать надо! – крикнула с задней площадки старушка, на руках которой таращила большие чёрные наизлейшие глаза малюсенькая белая собаченция.

Собаченция пронзительно и злобно тявкнула семь раз.

– Долго ещё думать будем, гражданин зайчик? Или пойдем актик составлять на предметик оштрафования?

Вот тут-то Вовик струсил по-настоящему, но что конкретно делать, сообразить не мог, забыл, что профессор он и академик, и неожиданно для себя заныл:

– Не буду больше! Не буду-у-у-у…

– Есть предложение, – вдруг сказал лысенький старичок. – Денег у данного зайца всё равно нет. Совести, видимо, тоже. Позвольте, я заплачу за него штраф; заберу дармоезда с собой, проведу с ним серьёзную разъяснительную беседу, объясню ему суть его государственного преступления и дам абонемент на обратный путь.

Старушка с задней площадки хотела что-то крикнуть, но малюсенькая белая собаченция с большими чёрными наизлейшими, глазами опередила её и злобно тявкнула девять раз.

– Хорошо, хорошо, будем считать, что очень хорошо! – грозно согласился контролёр. – На сей раз данного зайчика прощаю. Но если он ещё хоть разик попадётся, будет отвечать перед обществом как государственный преступник.

Он отказался брать штраф у старичка, и тот с Вовиком вышел из вагона на следующей остановке.

Старичок шагал впереди, не оглядываясь, словно абсолютно уверенный, что Вовик будет топать за ним хоть целый день. А он, конечно, нет-нет да подумывал мельком: чего же, собственно, мешает ему дать стрекача? Не побежит ведь старичок за ним! Но что-то довольно крепко удерживало Вовика, чему он и сам удивлялся.

Удивляться-то он удивлялся, но шёл и шёл, невольно приглядываясь к старичку.

Вроде бы старичок как старичок, ничего особенного. Немало таких по улицам ходит. Но почему-то решил за Вовика штраф заплатить да ещё абонемент на обратную дорогу обещал… Зато и разъяснительную беседу придётся выдержать… Да ещё и припомнить может, что контролёр его государственным преступником обозвал… Прямо чудеса какие-то!

Чудеса не чудеса, но – подозрительно. Вовик даже ненадолго остановился, продолжая внимательно разглядывать старичка. Нет, нет, вроде бы ничего, ровным счётом ничего особенного в нём не было.

Нет, нет, вроде бы что-то всё-таки было…

Было в нём всё-таки что-то!

Но – что?

Чего в нём было особенного?

А то в нём было особенное, что шёл он каким-то необычным шагом и держался как-то необычайно прямо.

И что бы это означало?

Вовик догнал старичка и спросил:

– Вы кто такой, дедушка?

Старичок остановился, внимательно оглядел Вовика, тоже спросил:

– А чем, собственно, вызван твой вопрос?

– Просто интересно. Должен ведь я знать, с кем иду.

– Может быть, тебя заинтересует и то, куда мы идём? И тем более, – зачем мы идём?

– Куда идти – мне всё равно. И зачем идти – тоже всё равно. Делать-то мне нечего.

– О, это оч-чень плохо, – с неприязнью и даже с долей брезгливости воскликнул старичок. – Как это оч-чень отвратительно, когда молодому человеку нечего делать! Это и отвратительно, и возмутительно! Уму непостижимо!

– Многие ничего не делают, – недоуменно проговорил Вовик. – Тем более, сейчас каникулы.

– Многие ничего не делают?! – старичок долго и прерывисто дышал, чуть ли не задыхался от гнева. – К твоему сведению, люди в основном трудятся! И лишь ничтожнейшее количество, ку-чеч-ка, занимается тунеядством! Пре-зи-ра-ю таких, жалею и ненавижу! И каникулы, было бы тебе известно, существуют вовсе не для того, чтобы развивать в себе лень!

И старичок снова двинулся вперёд, по-прежнему не оглядываясь, снова точно уверенный, что Вовик будет идти за ним следом хоть целый день.

«Смешной старичок! – весело подумал он. – Ничего в каникулах не понимает! Просто, видать, поговорить любит!»

Но через некоторое время он ощутил беспокойство, догнал старичка и опять спросил, теперь уже с заметной тревогой:

– Да кто же вы всё-таки такой, дедушка?

Старичок остановился, медленно обернулся, очень внимательно, с явным недоверием и подозрительностью оглядел Вовика, словно только сейчас впервые увидел его, и ответил:

– Генерал-лейтенант в отставке Самойлов Илларион Венедиктович к вашим услугам.

– Ге… ге… гене… генерал?!?! – еле-еле-еле-еле выговорил Вовик. – Да ну?! – вскрикнул он и застыл с широко раскрытым ртом, будто задохнулся.

– Чему же ты так удивился? – обиженно, как показалось Вовику, спросил Илларион Венедиктович. – Не похож я, по-твоему, на генерал-лейтенанта хотя бы в отставке? Не такие они, генералы-то, по-твоему, бывают? А?

Вовик с трудом передохнул, кашлянул, чтобы в горле не было сухо от волнения, пробормотал растерянно:

– Не ожидал я… ведь… вдруг… ге… ге… генерал!!!

– Чего не ожидал? Чего – вдруг?

– Ну… как это… вдруг, конечно… я и вы… вы и я… вдруг, вдруг, конечно… ну и…

Илларион Венедиктович ждал, долго и терпеливо ждал, когда Вовик произнесет что-нибудь более или менее внятное, еле дождался, когда тот сумел ответить, да и то едва слышно:

– Первый раз в жизни разговариваю с живым генералом. Вот и не верится.

– Звать тебя как?

– Вовиком. Краснощёков Вовик.

– Не Вовик, а Владимир, – строго поправил Илларион Венедиктович. – Вот что, Владимир… – Он помолчал, словно раздумывая внимательно и осторожно, продолжать или нет разговор, и вдруг торопливо, вроде бы далее испуганно и виновато спросил: – Мороженого хочешь?

И опять Вовик от неожиданности лишился дара речи, промычал нечто совсем невразумительное, самому ему непонятное, но зато утвердительно мотнул головой шесть раз.

– В трамвае ты был разговорчивей, – недоуменно и. опять, как показалось Вовику, обиженно отметил Илларион Венедиктович. – Идём. Мороженого хочется! И предстоит нам, Владимир, наиважнейший, наисерьёзнейший разговор. От него многое в твоей жизни измениться может, радикально измениться, в корне. Попытаемся мы в твоей жизни досконально разобраться. Крути не крути, как говорится, а совершал ты государственные, хотя и микроскопические, преступления. И похоже, не осознал в полной мере этого.

Понемногу Вовик приходил в себя. Никаким преступником, а тем более государственным, он себя, конечно, не считал, запугать его просто решили или посмеяться.

Нет, вы только представьте себе, уважаемые читатели, всю эту историю с самого начала и постарайтесь вникнуть в каждую деталь. Ехал, как вы помните, Вовик, по своему обыкновению, зайцем в трамвае, нарвался на контролёра, вот-вот Вовика как миленького могли в милицию забрать, и вдруг спасает его странный человек, который оказывается (подумать только!) генерал-лейтенантом, правда, уже в отставке, и предлагает поесть мороженого. Да что мороженое! Будет у них с Вовиком какой-то наиважнейший, наисерьёзнейший разговор, и от этого разговора зависит его, Вовикова, жизнь!

Но ведь никто Вовику ни за что ни капельки не поверит!

– Не поверит ведь мне никто и ни за что, – с очень глубоким сожалением признался Вовик. – Никто мне не поверит, что я с живым генералом познакомился.

– А никто и не должен знать, что мы с тобой познакомились, – совершенно строго произнес Илларион Венедиктович. – Ни один человек не должен быть осведомлен об этом, тем более ни один мальчишка не должен знать о нашей встрече.

– Как не должен? – от огорчения Вовик икнул и начал заикаться. – Поз… поз… поз… – Он с трудом, с болью проглотил слюну, и речь его выправилась. – Поз… накомиться с живым генералом и никому этим не похвастаться?! Тогда и знакомиться-то зачем?.. Зря, получается, товарищ генерал-лейтенант!

– Называй меня только по имени-отчеству, – совсем строго попросил Илларион Венедиктович. – Уверяю, со временем ты всё поймешь. А живёт человек не для того, чтобы хвастаться. – И он ускорил шаги, словно торопился.

Неизвестно отчего, Вовику вдруг стало тревожно. Он явственно ощутил неприятное беспокойство, а в голове замелькали разные торопливые мысли вроде той, что он попал в неприятную историю, которая ещё неизвестно чем кончится, что обзывание его государственным преступником не шуточка, что старичок этот странный и не генерал вовсе, что…

Что – что?!

По натуре своей Вовик был довольно бойкий, достаточно нахальный, можно сказать, смышлёный и не робкого десятка, как говорится, и растерялся он поэтому ненадолго, а вот тревога угасала как-то уж слишком медленно.

– Илларион Венедиктович, – осторожно выговаривая каждый слог, позвал он. – А куда мы так быстро торопимся?

– Есть мороженое, – последовал невозмутимый ответ, – если ты не передумал, конечно. – И даже это прозвучало вполне по-генеральски, то есть в высшей степени серьёзно.

– Я-то, конечно, не возражаю. Но ведь несколько раз уже поесть мороженое-то можно было. Вот, пожалуйста, опять киоск.

Илларион Венедиктович остановился и самым строгим тоном произнес:

– Прошу следовать за мной. – А через несколько шагов он добавил, мельком, но пронзительно оглянувшись на Вовика: – Всё узнаешь на месте. Учись беспрекословно подчиняться хотя бы генерал-лейтенанту в отставке, когда он пригласил тебя поесть мороженого.

Тут Вовику стало опять немного не по себе. «Точно, точно! – стремительно пронеслось у него в голове. – Никакой это не генерал, никакого мороженого мне не видать, а… А кто же он такой, и куда же мы почти бежим? А вдруг он действительно решил, что я государственный преступник, и ведет меня в милицию?»

– Илларион Венедиктович! – решительно позвал Вовик, и когда тот резко остановился и так же резко обернулся к нему, спросил: – Кто же вы всё-таки и куда вы меня ведете?

– Я генерал-лейтенант в отставке, как я уже неоднократно докладывал тебе, – выпрямившись, расправив плечи, с очень глубоким достоинством ответил Илларион Венедиктович. Он скорбно помолчал, с сожалением глядя на Вовика. – Надо уважать старших. Относиться к ним с доверием. Мы слов на ветер не бросаем! Да-да!.. ещё раз повторяю: мы идём с тобой есть мороженое и разговаривать о смысле твоей жизни. И никто не должен знать об этом. Тем более, никто не должен знать о том, о чём мы с тобой договоримся.

Нет, нет, лучше всего, проще всего было бы сейчас улизнуть. Слишком уж всё это и необычно и подозрительно.

И – не верится…

не верится…

НЕ ВЕРИТСЯ!

Надо, надо бы убежать и жить своей привычной жизнью, и… Что-то властно удерживало Вовика, и он спешил за странным старичком, в поведении и рассуждениях которого он почти ничегошеньки не понимал, который по-прежнему даже и не оглядывался на него, словно был беспредельно уверен, что Вовик будет следовать за ним не только весь день, но и всю жизнь.

Тогда Вовик – и это было вполне разумное решение – постановил для себя так: будь что будет. В конце концов, если хочешь жить интересно, умей рисковать, И хотя тревога в сердце не проходила, Вовик следовал за Илларионом Венедиктовичем, успокаивая себя ещё и тем соображением, что если сбежишь, не узнав ничего определённого о странном старичке, то потом будешь всю жизнь жалеть об этом.

Наконец, они оказались на набережной, подошли к павильончику с полосатой полотняной крышей, под которой стояли столики и стулики, заняли место в самом дальнем, пустынном углу.

– Вот здесь нам никто не помешает, – устало, удовлетворенно и радостно проговорил Илларион Венедиктович, купил несколько вафельных стаканчиков, эскимо и брикетов.

И вот это изобилие вкусноты опять заставило Вовика усомниться, что перед ним генерал-лейтенант в отставке: где, когда и кто видел, чтобы генералы любили мороженое?!

– Начали! – весело предложил Илларион Венедиктович. – Оценим качество и количество!

Уж как Вовик любил и умел есть мороженое, но до странного старичка ему было, скажем прямо, далековато. Тот ел так быстро и так ловко, что опередил удивленного Вовика намного.

К примеру, Вовик еле-еле успел расправиться с одним эскимо, одним стаканчиком и одним брикетом, а у Иллариона Венедиктовича мороженого – как не бывало. Он отдышался и сказал:

– Потом ты подробно и искренне расскажешь мне, как ты докатился до такого позора, что стал кататься зайцем, то есть практически превратился действительно в микроскопического государственного преступника. Это же называется моральным падением, Владимир!.. И мне оч-чень интересно услышать о твоей, судя по всему, неинтересной жизни. Будь любезен доложить мне, как ты существуешь, чем занимаешься в свободное от учебы время, чем, так сказать, дышишь.

– Дышу я воздухом. – Вовик, разделавшись с мороженым и почти совсем осмелев, усмехнулся своей шутке. – Живу вполне нормально. Чем занимаюсь? Чем хочу, тем и занимаюсь. К чему стремлюсь?.. Да самый я обыкновенный… А вот вы – настоящий генерал или нет? Не сердитесь на меня, но не верится и не верится…

– Я самый обыкновенный генерал, – тяжко вздохнув, чуть сердито сказал Илларион Венедиктович. – Генерал, генерал, – с грустью повторил он, – правда, в отставке. Отслужил. – Он ещё три раза вздохнул: один раз тяжко и два раза очень тяжко. – А что, по-твоему, значит жить нормально?

– Ну… – Вовик беспечно пожал плечами. – Как все живут.

– Все живут по-разному. Учишься как?

– Тоже нормально. Пятерочки бывают, четверочки.

– А троечки? Двоечки? Единички?

– Двоечки-то редко. Очень-очень редко. Вот троечки… встречаются. А почему вас это интересует? Зачем вам это?

– Если ты окажешься хорошим человеком, я буду с тобой дружить… Чего ты глаза вытаращил?

– Так ведь… Как это – дружить? Вы же генерал, а я… я-то ведь всего-навсего…

– А вдруг ты – будущий генерал?

– Ну… – Вовик до того растерялся, что сунул в рот бумажку от брикета, пожевал и выплюнул в урну. – Дедушка, а вы меня не разыгрываете?

– Не зови меня дедушкой, – строго напомнил Илларион Венедиктович. – Зови меня по имени-отчеству. И с какой это стати я буду тебя разыгрывать? Нет, Владимир, намерения мои самые серьёзные. Итак, ты докатился до немыслимого позора – позволил себе ездить зайцем.

– Так ведь не я один! – обиженно воскликнул Вовик. – Дяденьки даже и тётеньки некоторые… тоже! Я видел, своими собственными глазами видел!

– Я не про некоторых дяденек и тетенек спрашиваю, а про тебя, Владимир. И учти: я разговариваю с тобой абсолютно серьёзно. От этого нашего разговора многое зависит в твоей жизни, многое, может быть, вся твоя жизнь да и моя тоже… Да не таращь ты глаза, а слушай внимательно. Итак, ты сознаешь или нет всю глубину своего морального падения?

Пожав плечами, Вовик довольно беззаботно признался:

– А я и не знаю, куда это я падал. Если вы о том, что я зайцем… сознаю, конечно. – И тут его беззаботность почти мигом испарилась под пронзительным, строгим, даже очень суровым взглядом Иллариона Венедиктовича. – Да я ведь и не знал, что это преступление, да ещё и государственное… Понятия не имел… Кататься я люблю! – в отчаянии воскликнул он. – И мороженое люблю!

– Не знал, понятия не имел… – почти передразнил Илларион Венедиктович. – А надо знать, что именно совершаешь. Надо понятие иметь, чем именно занимаешься. Жаль, оч-чень жаль, если ты окажешься, то есть уже являешься, плохим человеком.

– Нормальный я человек, – неуверенно выговорил Вовик, опять тщетно пытаясь догадаться, к чему весь этот разговор и надо ли его продолжать… Только вот зачем генерал-лейтенанту, хотя и в отставке, на какого-то школьника время тратить? И самое подозрительное: генерал, а мороженое любит, как мальчишка. – Человек я нормальный, – ещё неувереннее повторил Вовик. – Ладно, зайцем ездить не буду. А дальше что? Ничего я не понимаю! – вырвалось у него почти с болью. – Государственный преступник, моральное падение, позор!.. Мороженое вот… – обреченно закончил он.

И вместо того, чтобы ответить Вовику, Илларион Венедиктович долго молчал и, будто не слыша его вопросов, заговорил о другом:

– Понимаешь, Владимир, никак не могу привыкнуть к штатской жизни. Никак! Представляешь, всю жизнь отдать армии и – оказаться штатским… Места себе не находил! – Он до того разволновался, что сначала махнул правой рукой, затем левой, а потом ещё – обеими руками, снова накупил мороженого, быстро со своей долей разделался и продолжал чуть спокойнее: – Но жизнь привела меня к одному важному решению. Появилась у меня одна невероятнейшая идея… (Обращаю ваше внимание, уважаемые читатели, что Вовик пропустил эти слова мимо ушей! Во-первых, потому что увлекся мороженым, а во-вторых, снова убедился, что никогда ему своего странного собеседника не понять!) – Илларион Венедиктович продолжал: – Но идея идеей, а на душе-то скверно. До того скверно… – он горестно замолчал.

– Не понимаю я вас, – признался Вовик, – вам же есть чем гордиться.

– Есть! Чем! Гордиться! – насмешливо, почти с возмущением воскликнул Илларион Венедиктович. – Так вот сидеть дома и гордиться с утра до вечера? Затем телевизор посмотреть, поспать, позавтракать и снова гордиться? Ну, предположим, сижу я и горжусь своим боевым прошлым, а ты в это время совершаешь микроскопические государственные преступления, или бездельничаешь, или троечки получаешь… Чем же мне гордиться прикажешь?

– Да при чём здесь я-то?!?!?! – поразился Вовик, даже подпрыгнув на стулике. – Я-то здесь при чем?!?!?!

– А понятно ли тебе, за что я воевал? – грозно спросил генерал-лейтенант в отставке Самойлов. – За что я воевал, ты хоть имеешь представление?

Вовик перестал есть мороженое, подумал немного и ответил:

– За Родину вы воевали. За народ. Против фашизма. За нашу счастливую мирную жизнь. Вообще, за мир во всём мире.

– Совершенно справедливо, – одобрил Илларион Венедиктович, но было заметно, что ответ удовлетворил его далеко не полностью. – А что такое народ, по-твоему?

– Ну… – Вовик попыхтел немного от умственного напряжения, и красные щёки его стали ещё краснее. – Народ – это всё люди.

– В том числе и ты, Владимир.

– Я?!?!?! – Вовик опять подпрыгнул на стуле, только на этот раз гораздо выше, чем в первый. – Как это – и в том числе?

– А вот так. Ты, Владимир Краснощёков, частица народа, нашего великого советского народа. Маленькая, крошечная, но – запомни и прими к сведению! – частица народа. И теперь вникни в следующее, – не говорил, а словно диктовал Илларион Венедиктович, – если одна частица народа зайцем ездит, другая – бездельничает, третья – вообще дурака валяет… Что тогда получается? Получается, товарищ Краснощёков, каждая из этих частиц, в том числе и ты, не понимает, что мы за неё кровь проливали. Я и вся наша доблестная армия сражалась за то, чтобы ты вырос замечательным человеком. Ты и все мальчишки и девчонки, все, все, до единого и единой!

Смущенно и недоверчиво улыбнувшись, Вовик сказал:

– Но ведь не всё же могут быть замечательными. Скорбно покачав головой, Илларион Венедиктович с большим сожалением произнес:

– Многого, многого ты ещё, Владимир, не понимаешь. Потому что всё больше о пустяках думаешь. Вот ты правильно сказал, что мы воевали против фашизма. Но задумывался ли ты над тем, что фашисты не оставили стремления во что бы то ни стало покорить наш народ, в том числе и тебя, конечно?

– Но они же меня не знают! – Вовик в третий раз подпрыгнул на стулике, но ещё гораздо выше, чем в два предыдущих. – Фашисты ведь против всех, а я… Больно-то я им нужен! – Вовик попытался хмыкнуть, но хмык получился неуверенным. – Но в общем-то… – И он мог только пыхтеть от умственного напряжения.

– Итак, подведём итог нашего не оч-чень-то результативного разговора, – сумрачно проворчал Илларион Венедиктович. – Взгляды на жизнь у тебя, Владимир, и на международную обстановку достаточно расплывчатые. Вернее, никаких взглядов у тебя практически нет. Живешь как придётся. Делаешь всё что взбредет в голову. А я ведь намеревался заняться тобой, постараться объяснить тебе смысл жизни, хотя бы для начала смысл детства. Но поймешь ли ты?

Вовик, нахмурившись, призадумался. Честно говоря, уважаемые читатели, расспросы Иллариона Венедиктовича и его рассуждения были для мальчишки и тягостны, и непонятны, вернее, были просто непонятны, а оттого и тягостны. И, несмотря на самоуверенность, он с обидой ощущал себя если и не дураком, то и не особенно умным… Но зато ему было здорово приятно то, что генерал-лейтенант в отставке разговаривал с ним совершенно серьёзно, как никто ещё в жизни с ним не разговаривал. Да и мороженым так его тоже никто ещё в жизни ни разу не угощал.

Взвесив все эти соображения, Вовик вскочил – руки по швам, пятки вместе, носки врозь – и отчеканил:

– Рады стараться, товарищ гене…

– Садись! – коротко и сердито оборвал Илларион Венедиктович. – Третий раз напомнить о чем?

– Называть вас только по имени-отчеству, – уныло отозвался Вовик: он рассчитывал, что его бравый ответ как раз и приведет генерал-лейтенанта в отставке в восторг.

– Вольно, садись, – предложил Илларион Венедиктович. – Слушай меня как можно внимательнее. Условия нашей предполагаемой дружбы следующие. Первое: дал слово – выполни его во что бы то ни стало. Условие второе: ничего не скрывать друг от друга. Я, например, почти готов раскрыть тебе свою главную тайну.

– Тайну?!?!?! – Вовик с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть на стуле. – Какую тайну?!?!?!

– Со временем узнаешь. Когда мне станет ясно, что же ты за человек.

– Да нормальный я человек, Илларион Венедиктович! Скажите, пожалуйста, вашу главную тайну!

Генерал-лейтенант в отставке Самойлов посмотрел на него долгим, изучающим взглядом и четко проговорил:

– Завтра встречаемся здесь в семь ноль-ноль.

– Утра?!

– Так точно.

– Я… я постараюсь, – упавшим голосом прошептал Вовик. – Есть быть завтра здесь в семь ноль-ноль.

– О нашей встрече никому ни слова. Ясно?

– Нет, не ясно. Почему никто не должен знать, что я с вами познакомился?

– Так надо. И больше – никаких расспросов! – недовольно произнес Илларион Венедиктович. – Мне оч-чень необходимо проверить тебя. Я ведь ещё не знаю, что же ты за человек. Например, я не имею никаких данных о том, умеешь ли ты держать язык за зубами. Нет у меня и полной уверенности в том, что ты способен держать своё слово. – Он взглянул на часы и озабоченно проговорил: – Мне пора. Значит, завтра здесь в семь ноль-ноль. В случае опоздания больше ты меня никогда не увидишь. До завтра, Владимир.