Текст книги "Дом Павлова"

Автор книги: Лев Савельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

А бой у вокзала перебросился на площадь и на прилегающие к ней развалины. Роты первого батальона оказались расчлененными. И фельдшеру Васе Кодымскому пришлось второй раз за сутки выносить командира. На этот раз он спасал Червякова. Разорвавшийся снаряд сильно контузил комбата, и тот даже не почувствовал, как хлопотал вокруг него санитар, не слышал грохота снарядов и мин, когда его на катере везли через реку… Он очнулся лишь в госпитале, на другом берегу Волги.

Командовать батальоном стал старший лейтенант Федосеев. С остатками второй роты он занял универмаг. Толстые стены и глубокие подвалы магазина были превосходным укрытием. Лучшей крепости не найти. Недаром именно это ставшее впоследствии столь знаменитым здание избрал для своего штаба фельдмаршал Паулюс, возглавлявший гитлеровские войска.

Роты редели. Первый батальон считали погибшим целиком – ведь только несколько человек вернулись в свой полк.

И лишь много лет спустя, когда отыскались оставшиеся в живых два Кузьмича – командир роты Алексей Драган и политрук Семен Стерлев, когда дали о себе знать комбат и комиссар – Червяков и Крюков, стало известно, как беззаветно вели себя в том смертном бою люди первого батальона сорок второго гвардейского полка.

История сохранила для нас донесение командира третьей роты Колеганова. Он написал его на гвоздильном заводе. В каждом слове этого волнующего документа – горячее дыхание Сталинградской битвы.

«Противник старается окружить мою роту, – писал Василий Колеганов, – засылает в тыл автоматчиков, но все попытки не увенчались успехом. Гвардейцы не отступают. Пусть падут смертью храбрых бойцы и командиры, но противник не должен пройти нашу оборону…»

Василий Колеганов сдержал свое слово. Он дрался, пока не получил тяжелую рану. И сколько ни хлопотала обливавшаяся слезами санинструктор Наташа – хрупкая белокурая девчушка, – ей не удалось привести раненого в сознание.

– Ох, умрет он тут, – причитала она, не пытаясь сдерживать рыданий. Вася Колеганов – ее невысказанная любовь – был ей очень дорог, и она не скрывала своих чувств.

Шли часы, а раненый не приходил в себя. И тогда решились на крайность – два добровольца взялись вынести своего командира из огненного кольца. Укутав в плащ-палатку, они понесли его к Волге, чтоб переправить на другой берег.

Добрались ли? Этого никто не знал. И только после войны в архивах нашлись документы о лейтенанте Василии Павловиче Колеганове, родившемся в Башкирии в 1918 году. Оказывается, он был дважды объявлен пропавшим без вести: первый раз – в сентябре сорок второго, когда его, раненого, отнесли к Волге и в полку посчитали, что он погиб.

Но еще два года после Сталинграда Колеганов продолжал воевать и получал боевые награды. А спустя почти два года появилась вторичная запись, обнаруженная в архивных документах. Она гласит, что Василий Колеганов пропал без вести в августе сорок четвертого.

В то же самое время, когда первый батальон полка Елина дрался в районе вокзала, а второй батальон, не сумев пробиться ему на выручку, вернулся в район Соляной пристани, третий батальон Дронова действовал в прибрежной части города.

В двух сотнях метров от горящего нефтесклада, где под прикрытием дымовой завесы причалила баржа с бойцами третьего батальона, на самом берегу под волжской кручей вытянулся безмолвный ряд деревянных хибарок. На однообразных заборчиках – они просвечивались затейливыми узорами, выштампованными на железных штакетниках, – висели обрывки рыбацких сетей. Во дворах валялись перевернутые рассохшиеся лодки. Здесь давно уже не до рыбалок… Одни окна были наглухо заколочены ставнями, в других – безжизненно болтались рамы с разбитыми стеклами. Но почти в каждом домике двери распахнуты настежь – видно, уже побывали здесь непрошеные гости.

Какой знакомой показалась эта улочка командиру пулеметной роты Дорохову, когда он ворвался сюда со своими пулеметчиками! Он вспомнил родную хату на Черниговщине у другой воды, у днепровской, где он родился, где прошло его детство, где умер его отец, плотогон.

Возможно, именно потому, что он был водником по призванию – до армии лоцман Дорохов водил пароходы по Днепру и Десне, – он обратил внимание на длинное каменное строение, в которое упиралась эта славная улочка. На нем весело поблескивала серебристыми буквами вывеска: «Клуб моряков». Своей нетронутой свежестью она напоминала о том времени, когда ни огня, ни смерти, ни разрушительной бури, что бушует сейчас вокруг, еще не было.

Почему-то именно этот дом показался Дорохову наиболее подходящим для пулеметной роты.

И пока командир батальона ходил докладывать в штольню, где обосновался со штабом Елин, пулеметчики успели подтянуть в подвал облюбованного дома свое несложное хозяйстве. Старшина роты Иван Плотник – огромный флегматичный детина – притащил сюда оружие, боеприпасы и продовольствие.

Пулеметчики тут же стали зарываться в землю. Вот киркой и лопатой орудует расчет старшего сержанта Ильи Воронова. Этого высокого, ладно скроенного колхозного парня из Орловщины считают лучшим пулеметчиком не только в третьем батальоне, а пожалуй, и во всем сорок втором полку. И мы еще не раз услышим о его подвигах… Люди работают молча, споро.

Тут же мелькает сутулая фигура политрука роты Вадчика Авагимова. До войны он был бурильщиком и, видать, к труду привык. Все движения его сноровисты, легки, а смуглое худощавое лицо светится в улыбке, которая, казалось, никогда его не покидала.

Многие в батальоне помнили, как геройски вел он себя в бою на Украине: в трудный момент поднялся во весь рост и под пулями повел за собой людей. Запомнился и другой случай – тогда же, на Изюм-Барвенковском направлении. Рота находилась на заросшей весенней травой поляне, надо было занять бугор, но мешал вражеский фланговый пулемет, а кроме того, людей прижимала к земле артиллерия.

– Пойду заткну ему глотку, – как-то просто сказал Авагимов, обращаясь к Жукову, лежавшему рядом в воронке от снаряда.

– Не ходи, – ответил Жуков. В ту пору он был командиром роты. – Пусть артиллерия кончит. Не вечно же они будут…

– Надо, – твердо ответил политрук, выскочил из воронки и побежал на левый фланг. Схватил пулемет, увлек за собой расчет, выбрал огневую позицию, залег и вскоре заставил вражеского пулеметчика умолкнуть. Все это было делом нескольких минут. Рота, до того прижатая к земле, поднялась…

Этот удивительно подвижной человек старался всегда быть там, где труднее. Вот и сейчас, когда рота окапывалась, он вместе с солдатами взялся за кирку.

Вскоре из-за угла показался заместитель командира батальона капитан Жуков. Дорохов, издали узнав его по кубанке – больше никто из офицеров полка такого головного убора не носил, – побежал навстречу.

– Фашистов на берегу уже нет, товарищ капитан, – возбужденно доложил он. И, показывая на «Клуб моряков», добавил: – А тут пулеметная рота. И подвал что надо…

– Добро, – согласился Жуков. – Там и капэ батальона будет… А теперь командиров рот ко мне! Живо! – приказал он своему связному.

Предстояло, не дожидаясь, пока переправится весь батальон, очистить прибрежные здания. Седьмая рота должна обосноваться в домах НКВД, а восьмая – действовать левее, там, где пивоваренный завод и Госбанк.

Оставив на берегу лишь небольшой заслон – он-то и укрепился возле «Клуба моряков», – обе стрелковые роты, седьмая и восьмая, поддерживаемые дороховскими пулеметчиками, устремились вверх по тропинкам каменного обрыва.

Улица вся в руинах. А молчаливые обугленные коробки зданий, зияющие глазницами окон, таили в себе смерть – в них прятались вражеские снайперы. И это стоило жизни командиру седьмой роты Довженко. Не прошло и получаса с тех пор, как высадилась рота, и уже осиротела… Команду над ротой принял политрук Наумов.

Вместе с остальными спешило и стрелковое отделение сержанта Павлова.

Когда рота стала подниматься в гору, осколком мины ранило пулеметчика. Павлов подхватил ручной пулемет, выпавший из рук раненого товарища, взял у него сумку с запасными дисками и побежал догонять своих.

Тут его окликнул старший политрук. Фамилии офицера Павлов не знал, но он запомнил его еще с ночи, когда видел его на левом берегу Волги, и кто-то сказал, что это работник политотдела дивизии.

Тот, видно, тоже узнал Павлова.

– Из седьмой роты? – спросил он, осматривая коренастого сержанта. Павлов был весь увешан оружием. Получив утвердительный ответ, офицер распорядился: – Пойдешь, сержант, со мной. Там одного гада надо выкурить…

И они стали пробираться по улице.

Пули свистели все чаще и чаще, и вскоре пришлось поползти.

Старший политрук прыгнул в воронку:

– Вот здесь, сержант, и будет наша огневая позиция… А бить надо вон по тому месту, где снайпер засел, второе окно слева на четвертом этаже… Ваш Бойко идет вон на тот желтый дом, видишь? – Он кивком указал направление. – А гад и голову поднять не дает… Он и Довженко достал…

Павлов проворно развернул ручной пулемет и открыл огонь. Старший политрук лежал рядом.

Кончался диск. Офицер взял из холщовой сумки новый и на мгновение поднялся, чтоб подать его. Но диск выскользнул из его рук, и он, привалившись к краю воронки, стал медленно сползать…

Сколько смертей видел солдат Яков Павлов! Но эта, первая на сталинградской земле, отозвалась в душе как-то по-особенному. Всего несколько слов сказали они друг другу за те недолгие минуты, что пробыли вместе. Но здесь, когда за спиной Волга, а под ногами изрытая железом, израненная и сожженная земля Сталинграда, каждое слово товарища и каждый выстрел по врагу значили особенно много…

Павлов ладонями приподнял безжизненную голову этого человека, ставшего ему вдруг таким близким. Какое молодое хорошее лицо! Сержант бережно опустил голову убитого и прикрыл лицо пилоткой. Потом подобрал скатившийся на дно воронки диск и быстро зарядил пулемет.

В эту минуту все мысли были прикованы к окну – второму слева на четвертом этаже. Очередь за очередью посылал он в окно, мстя за того, кто с пробитой головой лежал рядом.

Что сталось с вражеским снайпером – неизвестно. Настигла ли его пулеметная очередь, или он, убедившись, что открыт и за ним охотятся, покинул позицию? Но только из второго окна слева на четвертом этаже больше не стреляли. И взвод лейтенанта Ивана Бойко смог продвинуться вперед.

Так начал сержант Павлов воевать на сталинградской земле.

…Еще только светало, лишь занималось утро второго после переправы дня, когда командир батальона капитан Дронов явился по вызову полковника. Длинная, метров в двадцать, штольня была заблаговременно вырублена в береговой круче и укреплена накатами бревен. Теперь эта штольня – отличное место для командного пункта. Штаб полка уже обжился, словно не одни сутки он здесь.

Елин поставил третьему батальону задачу: занять два дома – среднюю школу и тот, в котором находится магазин военторга. Оба эти здания имели важное значение. Дом военторга контролировал площадь Девятого января, а школу необходимо занять, чтоб упрочить положение в только что отбитом у врага здании Госбанка.

Капитан скользнул взглядом по лежавшему на столе плану Сталинграда. Все выглядит стройно и просто! Ровные улицы и проезды, просторные площади, правильные прямоугольники кварталов… И во что все это превращено! Попробуй выбей фашиста, ведь он сидит совсем рядом – вот за этой изрытой воронками улицей или вон за теми развалинами, где за каждым камнем сторожит смерть. А между тем уничтожить врага, выкурить его из всех щелей, в которые он забился, предстоит людям, которых поведет он, Дронов.

Елин перехватил взгляд капитана и провел ладонью по карте, густо испещренной разноцветными карандашами. Лишь вторые сутки работает он с этой картой, а как она разрисована! Положение меняется поминутно: только нанес обстановку, как свежие значки уже больше не нужны…

– Действуйте, Виктор Иванович, – напутствовал командир полка, – по-нашему, по-волжскому…

Командир полка считал Дронова земляком – капитан ведь тоже волжанин, сын астраханского рыбака.

Дронов в ответ почтительно вытянулся. Его тронула теплота этого обычно сурового человека. Немалый путь по дорогам войны прошли они вместе и теперь хорошо понимали друг друга.

Возвращаясь от командира полка, капитан Дронов задумался. Поразительно длинными оказались сутки. Даже не сутки – двадцать два часа минуло с того момента, как он покинул баржу.

А скольких уже нет! Убит Павел Довженко – командир седьмой роты, ранен командир девятой… Лучшие люди…

Дронов снова стал обдумывать поставленную полковником задачу: средняя школа, военторг.

Седьмой ротой теперь командует политрук Наумов. По правде говоря, командир из него дельный, и в нем он уверен. Эту роту и пошлет он на военторг, и пусть с ней пойдет заместитель комбата капитан Жуков. А девятую на здание школы поведет он сам. Лейтенант Бойко хоть и бравый – вчера это еще раз подтвердилось, – да командуем ротой первый день. Нет, с ним он пойдет сам…

Но идти с девятой ротой Дронову не пришлось. Не успел он выбраться из подвала, где расположился командный пункт батальона, как почувствовал сильный толчок в правую руку повыше локтя. Перед глазами пошли крути, и он словно провалился во мрак.

Связной Николай Формусатов, неотступно следовавший за своим командиром, оттащил его назад в подвал, и там раненым сразу же занялась санинструктор Чижик – так все в батальоне звали Машу Ульянову, худенькую стриженую девушку с упрямым рыжеватым хохолком, постоянно выбивавшимся из-под пилотки.

Жуков немедленно доложил командиру полка.

– Принимайте батальон и продолжайте выполнять задачу, – раздался в телефонной трубке басовитый голос Елина.

В свои двадцать четыре года Жуков уже имел военную биографию. А ведь не прошло и пяти лет с тех пор, как чернявый паренек, московский слесарь Алеша Жуков шагал после смены в вечернюю школу. Ребята прозвали его Цыганом. Еще называли его Жук, и не от одной фамилии родилось это прозвище: Алешу окрестили так за густые, почти сходящиеся у переносицы темные брови. Но вот пришла повестка из военкомата, и черная шевелюра – сколько девушек заглядывалось на нее! – погибла под рукой парикмахера, призывник сменил пальто из бобрика на солдатскую шинели. И больше с этой шинелью уже не расставался. После ленинградской полковой школы был Халхин-Гол, потом Тюменское училище. Июнь сорок первого застал Жукова командиром взвода. Он изведал горечь неудач, горечь отступления. Однако и там, в Пинских болотах, он не просто отступал, а, выходя из окружения со своими людьми, во вражеских тылах уничтожал захватчиков.

…Противник встретил девятую роту сильным пулеметным огнем. Гитлеровцы стреляли из амбразуры, пробитой в угловой комнате школы. Пришлось залечь. Перехитрил врага Василий Сараев – юркий солдат, грозненский нефтяник. Укрываясь за грудами битого кирпича, Сараев сумел незаметно подползти вплотную к школе. И тогда все увидели, как, прижавшись к самой стене, он швырнул в открытое окно, что рядом с амбразурой, две гранаты – одну за другой.

Вражеский пулемет замолчал, а люди из роты лейтенанта Бойко смяли фашистов и ворвались в здание.

У врага был отбит еще один дом…

Когда готовились к захвату дома военторга, в седьмой роте появился политрук пулеметчиков Авагимов. С тех пор как Наумов заменил погибшего командира Довженко и рота по существу осталась без политрука, Вадчик стал проводить здесь большую часть времени: ведь это ж было в его натуре – стремиться туда, где труднее.

Свой командный пункт Наумов расположил в подвале сравнительно целого дома. Нашлась даже комната с дверью, обитой черной клеенкой. С наружной стороны двери сохранилась зеркальная табличка «Управляющий».

Табличка вызывала улыбку каждого, кто сюда входил. Вот и сейчас, появившись в «кабинете», Авагимов не преминул пошутить:

– Раз ты управляющий – выдавай зарплату…

Кабинет уже давно покинут его владельцем: пол затоптан, узенькие окна у потолка наглухо завалены мешками с песком. Два кожаных кресла задвинуты в дальний угол, где сиротливо стоит распахнутый несгораемый шкаф. Большой письменный стол притиснут к стене, и на нем коптилка – единственный источник света. С краю стола примостился телефонист: связисты уже успели протянуть провод.

Час назад Наумов с Авагимовым были у комбата. Обдумывая план захвата дома военторга, решили, чтоб уменьшить потери, идти туда не сразу всей ротой, как это сделала девятая, атакуя здание школы, а, дождавшись темноты, выслать вперед небольшую штурмовую группу – трех-четырех человек. Затем поступить сообразно обстановке. Детальный план действий должен был разработать командир роты. За этим делом его и застал Авагимов, когда, входя в «кабинет управляющего», потребовал «зарплату»…

– Вот как раз и составляю ведомость, – пошутил Наумов, хотя сейчас меньше всего был склонен шутить.

Он уже выделил людей, и связной побежал за ними. То были командир взвода младший лейтенант Заболотный, сержант Павлов и рядовой Шаповалов. Командир роты сообщил политруку о своем решении.

– Орлы! Сделают! – горячо поддержал Авагимов. Он хорошо знал этих людей. А сержанта Павлова узнал совсем близко еще весной, когда выходили из харьковского окружения. Втроем – третьим был Формусатов – они долго блуждали и крепко подружились, пока добирались до своей дивизии.

Оставалось договориться с пулеметной ротой – какой расчет будет придан штурмовой группе.

– Пойдет Демченко, – сказал Авагимов.

Павел Демченко, уже не молодой человек, был как и Илья Воронов, гордостью батальона, если не всего полка. Наумов охотно одобрил выбор политрука.

Но вот стали появляться те, за кем посылали связного. Первым пришел Заболотный, вслед за ним – Павлов и Шаповалов. Когда собрались, Наумов начал без предисловий:

– Нашей роте приказано занять дом на площади Девятого января, тот, где магазин военторга. Знаете такой?

Этот трехэтажный угловой дом был разрушен меньше других. Часть нижнего этажа занимал универсальный магазин – еще в первый день, когда прочесывали Солнечную улицу, Павлов заметил зеленые военторговские вывески, хорошо знакомые каждому военному человеку. Оттуда и название пошло – «дом военторга».

И теперь на вопрос командира, знают ли, о каком доме идет речь, ответили утвердительно.

– Вот и ладно! Пойдете втроем. В разведку. Придется поползать. Ужо посмотрим: зря или не зря гимнастерки драли. – Тут Наумов едва заметно улыбнулся.

И все вспомнили те дни за Волгой, когда дивизия формировалась. Странное дело – не так много времени прошло с тех пор, а кажется, что было это давным-давно. Лейтенант Иван Бойко особенно настойчиво требовал на занятиях, чтоб хорошо ползали по-пластунски, плотнее прижимаясь к земле. К ужасу старшины роты, он то и дело приговаривал: «Не жалей локтей, прижимайся к земле, протрешь гимнастерку – другую дадим!»

– В том доме вроде никого нет, – продолжал Наумов. – Но кто его знает! Днем не было, а вечером, гляди, и ночевать придут… Значит, так: если их там мало – старайтесь действовать бесшумно. Ну, а если полно – завяжите бой, и к вам на помощь придут еще две группы. Они будут наготове.

Условившись о сигналах, Наумов заключил:

– Вопросы есть?

Наступило молчание. Какие тут могут быть вопросы. Ясно и так. Надо осмотреть оружие, набрать побольше дисков и гранат да ноги хорошенько обмотать мешковиной, чтоб не стучать, когда будешь по комнатам ходить… И не тратя попусту времени, идти выполнять боевое задание.

– Ну раз вопросов нет – в добрый путь.

Наумов крепко пожал каждому руку. С каждым безмолвно простился и Авагимов, только, пожалуй, Павлову стиснул руку немного крепче.

Расстояние от исходной позиции не так уж велико – метров двести, но ползти пришлось не меньше часа.

В воздухе то и дело повисают осветительные ракеты. Попробуй двинуться при вспышке – сразу заметят!

Тогда замри на месте и жди, пока ракета погаснет. Только воспользовавшись темнотой, можно преодолеть еще несколько метров.

Но ракеты – это полбеды. Гораздо хуже, что местность простреливается. Тут уж цепляйся за каждый выступ, за каждый камень, за каждую ямку. А главное – прижимайся к земле. Прижимайся как можно плотнее! В том, как это важно, Павлов убедился очень скоро. Когда он полз, пуля прострелила вздувшуюся на спине гимнастерку: так и прорезала вдоль…

А вот и дом. Двери – настежь. Болтаются на ветру оконные рамы без стекол, витрины универмага зияют чернотой. Похоже на го, что в доме и в самом деле нет никого. Но, как сказал командир роты: «Кто его знает!..»

Младший лейтенант шепотом велел Шаповалову остаться снаружи, а сам вместе с Павловым пошел в дом. Осмотр начали с жилой его части.

Первый этаж.

Хорошо, что ноги окутаны мешковиной. Бесшумно ступая, разведчики обходят комнаты – одну за другой.

Ни души.

Но радоваться рано. С автоматами наготове они пробираются вдоль стены длинного коридора. Вдруг сюда ворвалась яркая полоска света. Вспышка длилась несколько секунд. Через приоткрытую дверь она осветила соседнюю комнату, и в ней – трех вражеских солдат. Один сидел за столом спиной к двери. Похоже было, что он ест. Двое других рылись в шкафу. Занятые своими делами, они ничего не заметили.

Все произошло мгновенно. Короткая очередь из автомата, и фашист, тот, что сидел, свалился. Остальные выпрыгнули из окна на улицу, но их настигли пули дежурившего внизу Шаповалова.

Единственные ли это «жильцы» в доме? Нет ли фашистов и в других квартирах – ведь дом велик!

Но ни в подвале, ни в верхних этажах никого нет. В доме пусто. А эти трое, должно быть, забрели случайно – пошуровать в шкафах, а заодно переночевать поудобнее.

Шаповалов пополз в роту с донесением, а Заболотный с Павловым расположились на улице в глубокой воронке от снаряда. Отсюда можно держать под огнем подходы к дому. Той же ночью в здание перебралась вся седьмая рота.

И сразу же стали укрепляться.

Вместе с другими приполз сюда и комиссар третьего батальона старший политрук Кокуров. Несмотря на свои сорок пять лет, он был по-юношески подвижным. И был он, к тому же, такого гигантского роста, что одежду приходилось делать по мерке. Шинель, например, сшивали из двух одну… О бесстрашии Николая Кокурова все хорошо знали в полку. Бывало, в бою, его громовой раскатистый, словно из рупора доносящийся голос раздавался то у одной, то у другой огневой точки, как раз в самые опасные, самые нужные минуты. Сейчас он был вместе с теми, кто пришел оборонять захваченный дом.

Наиболее угрожаемым было крыло здания, выходившее на площадь Девятого января, – ведь противник находился по другую сторону площади, всего в ста семидесяти метрах. Так что атаку следовало ожидать скорей всего именно отсюда. Наумов это учел, и первым долгом поставил сюда пулеметный расчет Демченко. Ну, а если появятся танки – на то есть взвод бронебойщиков старшего сержанта Блинова. Бравые ребята, под стать своему командиру.

Коммунист Михаил Блинов, рабочий парень из-под Лисок – весельчак – такие находятся в каждой роте. Трудно, а носа не повесит, всегда у него наготове шутка-прибаутка. Правда, старожилы батальона могли бы вспомнить случай, когда Блинов ходил сам не свой. Это было ему так несвойственно, что Дронов заинтересовался причиной. И тогда выяснилось: в Майоровке, километрах в тридцати от того места, где полк стоял в обороне, живет его семья.

– Сколько вам надо времени, чтоб съездить в Майоровку? – спросил у него комбат.

Смуглое лицо Блинова посветлело:

– Не бойся, говорят, дороги, были бы кони здоровы, товарищ капитан… – Верный себе, он не удержался от красного словца.

Блинову повезло. В обе стороны случились попутные машины, и в тот же день он вернулся в батальон.

Была у него еще и такая манера – любил он, грешным делом, подавать команду, никаким уставом не предусмотренную.

– А ну, брынза-рота, брынза-взвод, за мной!

Конечно, в присутствии старших начальников он на такое не решался. Но ребята его не подводили. Они любили его – готовы были за ним, как говорится, и в огонь и в воду. Причуды нисколько не мешали его авторитету как командира.

Три своих расчета бронебойщиков Блинов проворно расположил в правом крыле дома. В подвале у выходящего на площадь окна устроились с противотанковым ружьем Рамазанов и Якименко. Установив рогатину на подоконнике и соорудив из ящиков нечто вроде стойки, Якименко примостился на стуле и, держа палец на спуске, стал вглядываться во мглу. Туда же пристально смотрел командир отделения Рамазанов. Гитлеровцев, правда, не видно, но появиться они могут каждую секунду…

Крепкая солдатская дружба соединила двух разных людей. Рамазанов – огромный широколицый детина, в прошлом грузчик и сын волжского грузчика. В строю он всегда был правофланговым. Якименко – крестьянский парень из-под Харькова, худенький, щупленький, остролицый. В их внешности было, пожалуй, лишь одно общее: карие глаза.

Первая ночь прошла без происшествий. Зато утром – началось.

Уже рассвело, когда Рамазанов заметил, что из-за развалин выползает танк. Не успел бронебойщик подать команду, как Якименко, сам увидевший врага, выстрелил. В то же мгновение раздался оглушительный взрыв, посыпалась штукатурка, глаза застлал едкий, перемешанный с пылью дым, в разные стороны разлетелись ящики, на которых Якименко примостил свое противотанковое ружье… К счастью, вражеский танкист промазал. Снаряд угодил повыше окна, разворотил потолок, но вреда бронебойщикам не причинил.

Еще не успела осесть пыль от взрыва, как в подвале послышался встревоженный голос Блинова:

– Рамазанов, Якименко, живы, целы?

– Живы, целы!..

– Вот молодчаги! А фриц-то мазила! Метил в лукошко, да попал в окошко…

Выстрел Якименко оказался более точным. Все видели, как танк юлой завертелся на одной гусенице. Вмиг его подцепил другой танк, и обе машины скрылись по ту сторону площади за развалинами. Все это произошло в ту минуту, когда бронебойщики были ослеплены дымом и пылью. Рамазанов очень огорчился, что танкам дали уйти. Но Блинов успокаивал:

– В одну руку всего не загребешь, а всего, что по воде плывет, не переловишь… Хватит пока одного!

Еще один снаряд угодил в амбразуру, за которой находились два земляка-бронебойщика Яков Лаптев и Федор Белик. Оба убиты. Погиб Федя Ступак, пулеметчик из демченковского расчета…

Несколько человек ранено. То над одним, то над другим участливо склонялся рыжеватый хохолок санинструктора Чижика. Она проворно накладывала повязки, давала попить. Для каждого у нее находилось теплое слово. Раненых относили во внутренние помещения подвала – Авагимов устроил здесь подобие лазарета.

В боях прошел весь остаток этого дня, и следующий день, и еще один…

За две ночи успели вырыть поперек Солнечной улицы глубокую траншею, и Якименко с Рамазановым перебрались на новую позицию. Противник, правда, быстро обнаружил эту сильно беспокоившую их огневую точку, но как с ней покончить? Прицельно стрелять с большого расстояния нельзя – мешают развалины домов, а стоило танку подойти поближе, как он попадал под меткий огонь бронебойщиков.

Вот один танк все же отважился высунуться. На этот раз за ружьем лежал Рамазанов, В траншее находился и Блинов – он сюда часто приползал. И он первый заметил вражескую машину.

– Рамазанов, огонь!

Зажигательный патрон попал в цель. Над танком взвилась струйка черного дыма.

– Готов! – аж крякнул от радости Блинов. – Не черт совал, сам попал! – Эти слова он адресовал гитлеровцу, словно тот мог его услышать, а главное – понять.

Отбив множество атак – кто их считал! – седьмая рота получила наконец небольшую передышку. Уже несколько часов, как противник перестал наседать. Выдохся? Сам себе устроил отдых? Этого, конечно, никто не знает; а факт тот, что стрельба хоть и не смолкает, но ведется она как-то «лениво», а атаки на дом прекратились.

Воспользовавшись коротким затишьем, в роту пришел Жуков, он пробрался сюда по ходу сообщения, который уже успели прорыть. Жуков теперь командует третьим батальоном, пока Дронов в медсанбате лечит свою рану – в госпиталь комбат не пожелал уходить.

Новый комбат принес боевое задание – послать в тыл врага десятка полтора человек. Там, в здании универмага, держатся остатки первого батальона. Надо передать приказ об отходе, надо помочь людям выбраться из кольца.

И еще одна задача: как можно больше нашуметь в тылу у противника. Нападать на фашистов, теребить их, ввязываться в перестрелки. Пусть они постоянно чувствуют, что успех их непрочен, что захваченные кварталы, пожалуй, вот-вот отнимут…

Наумов выделил четырнадцать человек.

– Старшим, думаю, назначить сержанта Павлова, товарищ капитан, – доложил командир роты. – Павлов упрям, цепок, в трудную минуту не растеряется. Помните тогда под Комиссаровкой?

Комбат одобрил выбор. Он хорошо знал Павлова, помнил и тот ночной бой под Комиссаровкой, о котором говорил Наумов. Это было весной, перед наступлением на Харьков. В тот вечер в овраге, где находился штаб полка, состоялся концерт – сюда, чуть ли не прямо на передовую, приехали шефы и композитор Блантер с ними… А едва закончилось выступление артистов, как противник устроил свой «концерт». К командному пункту полка прорвались танки, и под их прикрытием шли автоматчики. Прорыв хоть и внезапный, но люди не растерялись и достойно встретили непрошеных. Тогда-то и отличился Яков Павлов. Он умело выбрал позицию для двух ручных пулеметов своего отделения и кинжальным огнем отсекал гитлеровцев, которые шли под прикрытием танков. Много вражеских трупов осталось лежать в том овраге. Но и мы понесли потери. Командир полка был ранен. К счастью, рана оказалась не опасной.

…Сержант Палов собрал в подвале военторговского магазина только что поступивших под его начало тринадцать бойцов. Косой лучик заходящего осеннего солнца, пробившийся через разбитое оконце, слабо освещал просторное помещение. В ожидании распоряжений от своего нового командира люди готовились к вылазке во вражеский тыл. Кто переобувался, кто копался в вещевом мешке, кто возился с оружием.

В подвале появился политрук Авагимов:

– Здорово, товарищи!

Ему ответили. Из всех, кто был здесь, политрук хорошо знал только Павлова да еще коммуниста Александрова – собираясь в разведку, тот отдал Авагимову свой партийный билет. Еще четверых знал политрук, хоть они и недавно влились в седьмую роту. Это четыре земляка: Никита Черноголов, Андрей Шаповалов, Вячеслав Евтушенко и Антон Кононенко. Одновременно они ушли на фронт из Лозовой, вчетвером попали в одну часть, так вместе и дошли до Сталинграда. Остальные – новички из нового пополнения, он видел их впервые.

Авагимов начал говорить, и люди вытянулись в нестройную шеренгу.

– Вы, товарищи, в нашем полку почти все люди новые…