Текст книги "Игра в гестапо"

Автор книги: Лев Гурский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– …и толстоват…

Курочкин старательно надул щеки и постарался как можно дальше вперед выпятить живот. С умилением он вдруг подумал о жареной картошке, не сохранившей ему талию. Может, оно и к лучшему? Лучше быть живым и пузатым, чем покойным и худощавым.

– Это не я, – максимально внушительным тоном проговорил он. – То есть я – это не он…

Захромавший черномундирник погрозил Дмитрию Олеговичу перчаткой.

– Геноссе Потапов не понимает, – с укоризной в голосе отозвался он.

– Его дело – стоять пока да помалкивать. А то хуже будет.

– Я не Потапов! – взвыл Курочкин. – Я – Ку-роч-кин!!

– Ага-ага, – закивал ушибленный оккупант. – Уточкин. Гусичкин. Я так и знал, что начнет отказываться. Петров, царство ему небесное, тоже сначала себя Ивановым называл… Но потом разговорился.

– Я – не Потапов! – закричал Дмитрий Олегович. – Я не знаю, кто такой Потапов!

Мнительный извращенец пожал плечами.

– Убедительно орет, – заметил он. – Вдруг и правда не Потапов? Покажи-ка аусвайс, – обратился он к Курочкину. – Ну, паспорт, документ какой…

Дмитрий Олегович машинально ощупал карманы. Разумеется, ни в домашней рубашке, ни в карманах домашних синих брюк, ни даже под подошвой шлепанцев не было и следа хоть маленького удостоверения, что он – именно Курочкин. Только на самом кармашке была вышита Валентиной буква «Д».

– Аусвайса нет, – тоскливо проговорил он. – Но вот тут буква «Д»…

– Зер интерессант! – осклабился ушибленный. – Стало быть, ты теперь уже не Уточкин, а какой-нибудь Дудочкин. Да?

– Курочкин… – в отчаянии простонал Дмитрий Олегович, потихоньку начиная сомневаться, не Потапов ли он, в самом-то деле. – «Д» – от слова Дмитрий.

– По-моему, он заговаривается, – сказал фашист номер два. – А ведь Потапов не должен быть психом.

– Симулирует, – отмахнулся фашист номер один. – Как от меня бежать – так нормальный был. И верткий, шайзе такое, как Маугли. Чуть меня железякой не убил… О-о, гляди! – ушибленный ткнул пальцем в направлении курочкинских ног. – Он в тапках! Станет посторонний сюда в тапках ходить?

– Убедительно, – признал наконец-то второй оккупант. – Значит, Потапов. Просто немного растолстел…

– Майн готт! – обрадовался этим словам первый из оккупантов. – А я ух думал, ты так и будешь весь день со мной спорить.

– Не буду, – важно произнес второй. – Факты – упрямая вещь, яволь. Тапки – это факт…

Поняв, что сомнениям конец, Курочкин сделал отчаянную попытку вырваться и был пойман оккупантами за руки.

– Ку-роч-кин!! – воскликнул он. – Курочкин, гады! Дмитрий Олегович! Пустите! – В нем проснулась партизанская сноровка, и он смог пару раз заехать ногой по колену одного из фашистов и удачно плюнуть. На одном из черных мундиров повис, наподобие аксельбанта, героический плевок.

Впрочем, силы были неравными. Оба фашиста, разозлившись, сноровисто спеленали Дмитрия Олеговича крепкой бечевкой, а в рот засунули кляп. Теперь Курочкин одним лишь мычанием мог доказывать свою непричастность.

– Оттащим его подальше от двери, – проговорил первый фашист, и парочка в черных мундирах легко перекантовала Дмитрия Олеговича в глубь подвала и разместила его в районе сундука.

Здесь оккупанты отряхнули свое обмундирование и поглядели на часы.

– Всю униформу заплевал, – пожаловался первый. – А мне ее самому чистить. Костюмчик-то казенный.

– Думкопф, – согласно кивнул второй. – Но хитрый. Голову мне морочил всякими курочками…

– Дудочками, – поправил первый. – Психа изображал. Но ничего, сейчас с ним поговорят по-настоящему.

Курочкин замычал. На костюмированном балу ему, как видно, отводилась прескверная роль. Какая – он не знал, но подозревал худшее. В тусклом свете подвального электричества обе фигуры в черном выглядели ангелами смерти. А тот, кого они ожидали, был не меньше, чем Вельзевулом.

– Мычит, – с удовлетворением проговорил один из ряженых фашистов. – Когда придет наш доктор, замычит по-другому.

Где-то неподалеку хлопнула дверь. Курочкин ощутил внезапный озноб, хотя в подвале не было холодно.

– Эй, мальчики! – послышался от двери старческий надтреснутый голос. – Вы уже здесь?

– Яволь, герр доктор! – хором, не сговариваясь, выкрикнула парочка. – Мы взяли Потапова. Теперь он ваш, герр доктор.

4

Герр доктор похож был на черепаху, которую неотложные дела временно вынудили подняться на задние конечности. В одной лапке черепаха держала шляпу, в другой – обычную авоську с каким-то свертком. В отличие от парней в черных мундирах, доктор выглядел удивительно мирно.

– Тэ-экс, – промурлыкал он, подходя поближе и оглядывая спеленутого Курочкина. – Вот и господин Потапов… А почему кляп? Кусался?

Дмитрий Олегович с досадой подумал, что эта идея не пришла ему в голову. Хотя ведь была подходящая возможность тяпнуть кого-то из молодчиков. Интеллигентность помешала.

– Нет, не кусался, – объяснил доктору ранее ушибленный оккупант, почтительно принимая из его рук шляпу. – Но орал и плевался.

– Очень некультурно, Потапов, – добродушно проворчал доктор. Он вытащил из авоськи сверток, освободил его содержимое от газеты. В руках у него оказался кожаный несессер. – Взрослый человек, а плюетесь. Если пообещаете вести себя прилично, я попрошу убрать кляп…

Курочкин что есть мочи закивал.

– Уберите кляп, – попросил доктор-черепаха.

Один из оккупантов освободил рот Дмитрия Олеговича, стараясь держаться подальше. Это был как раз тот, до чьей униформы Курочкину в прошлый раз удалось счастливо доплюнуть.

– Я – не Потапов! – немедленно завопил освобожденный Дмитрий Олегович. – Я – Ку…

Доктор страдальчески сморщился и сделал жест рукой. Кляп мгновенно вернули на место. Напоследок Курочкин попытался клацнуть зубами, но оккупант успел отдернуть палец.

– Одно и то же, – пожаловался он доктору. – Мы уже все выяснили, а он все заладил, как попугай… Курочки какие-то, уточки…

– Голодный, наверное, – предположил доктор, раскрывая свой несессер. – Неизвестно, чем он питается здесь, в подвале. Наверняка ведь без горячей пищи сидит. А это вредно для желудка.

Курочкин с возрастающей тревогой наблюдал, как зловещая черепашка извлекает из футлярчика разнообразные блестящие инструменты. Судя по всему, у доктора был сверхпортативный набор хирургических инструментов, предназначенный для санавиации: маленькие щипчики, крошечные зажимы, штук шесть миниатюрных, но по виду очень острых скальпелей. На оказавшемся поблизости сундуке доктор расстелил газетку и аккуратно разложил весь свой блестящий набор.

Разглядев скальпели, Дмитрий Олегович замычал. Он сразу ощутил себя в роли собачки Муму, предназначенной для опытов: все понимает, а сказать ничего не может.

Под аккомпанемент курочкинского мычания доктор полюбовался тусклым блеском инструментов, а затем сказал своим фашистам:

– Ступайте погуляйте по подвалу, но особенно далеко не уходите. Вы еще понадобитесь.

Тот фашист, которого ранее зацепило по ноге железякой, осторожно поинтересовался:

– Мы все правильно сделали, герр доктор?

– Замечательно, – рассеянно отозвался тот, не отводя взгляда от помертвевшего Курочкина. – Сегодня же сдадите зачетки лаборанту кафедры, и, считайте, вся сессия у вас в кармане… Ну, идите-идите, пройдитесь!

Оба молодца в немецко-фашистской униформе счастливо заулыбались и разбрелись по мусорным катакомбам. Герр доктор остался с Дмитрием Олеговичем один на один.

– Господин Потапов, дорогой вы мой, – проговорила зловещая черепашка, пока замолчавший Курочкин все никак не мог оторвать глаз от инструментов. – Поверьте, я не преувеличиваю: вы мне обошлись недешево. Поэтому, сами понимаете, вам придется окупить мои затраты… Нет, мычать не надо!

Курочкин, однако, больше не мычал, зато принялся энергично мотать головой в знак несогласия и непонимания. Возможно, мифический Потапов и мог окупить любые затраты и даже принести прибыль, но с Дмитрия Олеговича-то определенно брать было нечего, кроме стоптанных шлепанцев.

– Мы можем договориться и без ЭТОГО, – продолжил доктор, кивнув в сторону зажимов и скальпелей. – Мне самому было бы гораздо проще. Я не хирург, в конце концов, у меня нет опыта… Итак, где ОНА?

«Кто ОНА? – мысленно простонал Курочкин, округляя глаза как только возможно. – Что ОНА?!»

Вероятно, со стороны выпученные глаза Дмитрия Олеговича придавали его лицу выражение решимости и непреклонности, потому черепахообразный доктор сказал еще более мягко:

– Я понимаю, вы связаны словом. Я сам ценю людей, которые держат слово… Но нельзя же, извините, хранить верность покойникам!

Курочкин, который хранил верность исключительно своей живой Валентине, попытался больше не выпучивать глаза, но не был уверен, сильно ли изменится выражение его лица. Когда у человека во рту кляп, нечто героическое в его облике сохраняется даже вопреки его желанию.

– Да-да, покойникам, – повторил доктор. – Ну, посудите сами! Сам Кондратьев скончался в тюремной больнице еще в семьдесят девятом. Шереметьев погиб на пересылке полгода спустя… Вы конечно, спросите: а Пушкарев? Да?…

Дмитрий Олегович сроду не знал никакого Пушкарева и, не выдержав, промычал об этом.

– …И в этом-то будет ваша главная ошибка! – с непонятным торжеством проговорил доктор. – И ваша, и Кондратьева. Пушкарев за эти годы мог бы, конечно, додуматься до шифра и прийти к вам за НЕЙ… Кто бы мог подумать про перитонит во цвете лет? Ни он, ни вы… Вот уже три года у секрета нет наследников, нет! Отдайте ЕЕ мне!

После такого страстного монолога Курочкин отдал бы доктору, не задумываясь, все, что он просит. Если бы он, разумеется, был искомым Потаповым. Однако на нет – и суда нет.

– Вы мне не верите, – со вздохом сказал доктор, не дождавшись от Курочкина даже мычания или кивка. – Вы думаете, что я блефую, что ничего не знаю… Хорошо, поставим вопрос прямо: где бутылка? Куда вы ее спрятали?

Набравшись сил, Дмитрий Олегович принялся отчаянно мотать головой. Не будь у него кляпа, он бы немедленно объяснил, что вопрос не по адресу. От Валентины прятать бутылку с чем бы то ни было бесполезно. Найдет и устроит скандал.

Усилия Курочкина не остались незамеченными.

– Хотите ответить? – сообразил доктор. – Ну, слава богу!

Дмитрий Олегович вновь задергал головой из стороны в сторону, словно китайский болванчик. Доктор освободил его от кляпа, сдвинув повязку на подбородок.

– Выслушайте меня… – отдышавшись, произнес Курочкин. Он постарался собрать в своем голосе максимальную убедительность, на которую только был способен. – Не затыкайте мне рот, я сейчас все объясню…

– Давайте-давайте, – поощрил доктор, придвигаясь поближе.

– Я из сто тридцать второй квартиры, – проникновенно начал Дмитрий Олегович. – Я здесь случайно. Жена послала меня за дядей Володей. А тут ваши фашис… То есть ваши мальчики. Они подумали, что я Потапов. А я – не Потапов. Я ниже и толще. Клянусь вам, я – не Потапов!

– И кто же вы на самом деле? – печально осведомился похожий на черепаху доктор. Курочкин со страхом понял, что тот не верит ни одному его слову.

– Я – Уточкин! – простонал Дмитрий Олегович. – Ой, что я говорю! Конечно, Курочкин! Дмитрий…

Решительным движением доктор опять водворил кляп на прежнее место. Слово Олегович превратилось в мычание.

– Вы – крепкий орешек, – признал человек, похожий на черепаху. – Вас с налету не возьмешь, но и я терпелив и настойчив. Не удалась фронтальная атака, приступим к долговременной осаде, по всем правилам фортификации. Начнем все сначала. Вы, наверное, еще полагаете, будто мне ничего не известно про эти ма-а-а-аленькие штучки? – Произнеся последние слова, доктор интимно захихикал.

«Штучки? – в смятении подумал Курочкин. – Какие еще штучки? Что он имеет в виду? Господи, неужели он – сексуальный маньяк?…» Страшные истории из газеты «Московский листок» вновь овладели его воображением.

– О-о, вы побледнели, – констатировал доктор. – Вы не ожидали, я смотрю. Есть первый результат… Ну, разумеется, мне не нужна сама бутылка. Меня интересует ее со-дер-жи-мое. Четыре небольших сувенира.

«Нет, кажется, он нормальный, – чуть успокоившись, сообразил Дмитрий Олегович. – Но что ему все-таки надо?»

– Четыре весьма ценных сувенирчика, – с удовольствием повторил доктор. – Из самых закромов международного отдела. Случайный фарт Кондратьева, который самому Кондратьеву богатства так и не успел принести… Хотя и обогатил устное народное творчество. Правда ведь обогатил, а, господин Потапов?

В последний раз повязка с кляпом оказалась так сильно затянута, что Дмитрию Олеговичу не удалось бы даже толком замычать.

– Молчание – знак согласия, – подытожил герр доктор. – Я знал, что мы с вами договоримся. Мои условия таковы…

5

Кляп – хорошее подспорье в разговоре, самый убедительный аргумент. Когда один из двух собеседников насильственно нем, другой уже автоматически становится Цицероном. На любой его довод контрдовода все равно не последует. Человеку с кляпом остается лишь внимать, покорно помалкивая в знак согласия, в данном конкретном случае неотличимого от несогласия.

– Предлагаю выгодный обмен, – сказал доктор-черепашка. – Сначала я вам честно излагаю все, что я знаю, а затем вы – что знаете вы. Не отказывайтесь, мои условия очень хорошие. Я знаю много, от вас же прошу – совсем пустячок: сказать, где наследство Кондратьева. Есть возражения?

Возражений, естественно, не последовало.

– Превосходно! – одобрил доктор. – Вы мне нравитесь все больше и больше. Тогда начнем с начала – с большого ограбления поезда в семьдесят девятом. Точнее, не поезда, а всего одного вагона. Припоминаете? Рейс «Москва-Берлин». Через Варшаву, разумеется. Июль, два часа ночи, станция Барановичи. В вагоне номер четыре появляются двое пограничников… – Голос черепашки стал тихо уплывать куда-то в волшебную даль.

Много-много лет назад маленький шкет Дима Курочкин более всего на свете любил сказки про аленький цветочек, царевну-лягушку и гадкого утенка. Особенно ему нравилось, когда в конце сказок торжествовала справедливость и противные уродцы превращались в дивных красавцев и красавиц: поганое чудище становилось пригожим королевичем, неказистая зеленая квакушка – прекрасной царевной, а утенок соответственно – лебедем. Под влиянием этих чудесных историй мальчик Дима довольно долго считал, что под скорлупой всякого внешнего безобразия обязательно скрывается заколдованная красота, – важно лишь не упустить драгоценного момента превращения. Примерно в пятилетнем возрасте он едва не довел до нервного припадка пожилую соседку по коммунальной квартире, унылую тетку с двумя крупными бородавками на одной щеке и с одним родимым пятном – на другой. Сам Дмитрий Олегович эту историю помнил смутно, но родители уже гораздо позже с ехидными улыбочками рассказывали ему, как он много дней подряд таскался по коридору за соседкой, как приклеенный, и уговаривал ее хоть ненадолго стать Василисой Прекрасной, трогательно при этом обещая ни в коем случае не сжигать в печке ее старую шкурку с бородавками. Он даже соглашался поцеловать, если колдовство того требует, будущую Василису, чем вызвал особенный гнев бедной женщины, заподозрившей, что малолетний Курочкин просто-напросто над ней издевается. Потом были крики, слезы, брань и родительские извинения. Однако даже это скандальное происшествие, окончившееся ремнем и стоянием в углу, не поколебало уверенности мальчика в своей правоте. Через два года придя в школу, Дима первым делом сел за одну парту с самой невзрачной одноклассницей. И пока его ровесники дергали за косички и обсыпали мелом кудрявых и румяных девочек, похожих на дорогие куклы из «Детского мира», юный Дима был верен своему гадкому утенку. Он терпеливо сносил насмешки окружающих, поглядывая на них с чувством затаенного превосходства. Он-то один догадывался, что его некрасивенькая соседка по парте всего только заколдована, и стоит чарам рассеяться, как все ахнут. С этими блаженными мыслями он прожил года полтора, пока его избранница – существо с прескверным характером – не переехала в другой город, так и оставшись до последнего дня в Москве все тем же утенком. Прощаясь, Дима был всех безутешнее: счастье увидеть собственными глазами заветное превращение в белого лебедя отныне принадлежало кому-то другому. Мальчик и в мыслях не мог допустить, что утенок НЕ СТАНЕТ лебедем. А кем же он станет, скажите на милость? Ну, не гадкой же уткой?

Повзрослев, Курочкин забросил потрепанные томики сказок на антресоли, и, конечно, распростился со своими фантазиями. Но все же иногда, сталкиваясь с чем-нибудь особенно некрасивым и опасным, Дмитрий Олегович из чувства самосохранения мог вдруг начать прикидывать про себя, какой чудо-принц способен спрятаться под уродливой личиной. Вот и сейчас, глядя на черепахообразного доктора, беззвучно открывающего рот, Курочкин пытался отвлечься от мрачного видения разложенных на газетке пыточных инструментов и вообразить, какие заклинания необходимы для счастливой метаморфозы. Крэкс-пэкс-фэкс? Снип-снап-снурре? Квинтер-финтер-жаба? Дмитрий Олегович уже почти представил, как под воздействием магических слов разглаживаются морщины на лице злого доктора, распрямляются согбенные плечи, и вместо сморщенной лапки покрытой старческими пигментными пятнами, возникает обычная человеческая рука…

– …заперли купе и вышли со всеми трофеями на полустанке неподалеку от Коссова, где этих обоих робингудов уже ждала машина… Да вы меня не слушаете! – доктор чувствительно шлепнул по щеке Курочкина своею правой черепаховой лапкой, так и не успевшей превратиться в руку прекрасного принца. – Не спать, не спать, что еще за фокусы? И не вздумайте закатиться в обморок. Раз я с вами говорю, извольте слушать. Невежливо манкировать, между прочим, мы так не договаривались…

Заткнутый кляпом Курочкин мог бы возразить, что он лично вообще ни с кем и ни о чем не договаривался и тем более не понимает, при чем тут Барановичи, где он сроду никогда не был. Однако в данную минуту Дмитрий Олегович, как известно, был насильственно лишен права голоса. Ему оставалось лишь возмущенно молчать, как рыба в пироге. Как ягнята. Как партизан.

Мысль о партизанах немедленно, словно магнитом, притянула к Курочкину и карателей. Топоча сапогами, из глубины подвала явилась уже знакомая парочка оккупантов в немецко-фашистских мундирах. Вид у карателей был не слишком-то бравый.

– Вас ист лос? – с раздражением осведомился герр доктор, снова увидев парочку. – Вам же ясно было сказано: погуляйте там, пока вас не позовут. Шнелль, шнелль, коммен хераус! – Курочкин догадался, что в присутствии этих двух оккупантов черепашка не расположена вести допрос.

Тот фашист, до которого Дмитрий Олегович сегодня смог доплюнуть, виновато проговорил:

– Ферцайхунг, герр доктор! Извините. Мы просто хотели спросить: можно нам тут пока немного раухен? Нур ейне цигаретте?

– Нур две… цвай цигареттен, – поспешно уточнил второй из карателей. – Унд где-нибудь айн бисхен отлить. Кляйне вассер…

Оба по-прежнему разговаривали на чудовищной смеси русского с немецким, хотя с появлением в подвале их начальника немецких слов в их речи стало заметно больше.

– Курить запрещаю, – отрезал доктор. – Вы уже и так едва не устроили пожар в подсобке у Петрова. Забыли?

Фашисты заметно сконфузились.

– Яволь, – забормотал первый из оккупантов. – Абер ведь зельбст электрикер устроил там короткое замыкание…

– Запрещаю! – грозно повторил доктор, и молодец в немецко-фашистской форме тут же заткнулся.

– А отлить-то можно? – заискивающим тоном спросил второй фашист. – Ихь виль зер, по-маленькому.

Курочкин ожидал, что беспощадный герр доктор откажет подчиненному и в этом маленьком послаблении, сурово напомнив, к примеру, что тот когда-то в какой-нибудь очередной подсобке чуть не устроил наводнение. Однако черепашка оказалась не до такой уж степени крутым начальником.

– Это – можно, – милостиво разрешил герр доктор. – Но подальше отсюда. И не маячьте здесь без команды, не мешайте. Герр Потапов при посторонних болтать не любит… – И черепашка похлопал Курочкина по плечу.

Получив четкий приказ, двое оккупантов стали отступать в полумрак подвала, пока вновь не растворились среди мусора и утробного журчания фановых и прочих труб.

– Хорошие парни, – вполголоса заметил герр доктор, обращаясь к Дмитрию Олеговичу. – Но немножко простые. Взять след, загнать дичь, доставить – это они пожалуйста. Однако с аналитическим мышлением у них уже проблемы. Стоит мальчикам столкнуться с нештатной ситуацией, где надо напрячь извилины, как у них все идет наперекосяк… Вам еще крупно повезло, дорогой Потапов: Синицына они вообще чуть не угробили. Я с трудом замял дело, когда понял свою ошибку… – Черепашка горестно вздохнула. – Сессии я им, конечно, делаю, но как через полгода я им буду дипломы пробивать – право же, ума не приложу!…

Из этих слов Курочкину стало ясно только то, что он сам – тоже дичь, которую загнали. Все остальное по-прежнему скрывалось в густом тумане. Какое-то ограбление, какая-то бутылка на станции Барановичи, неведомые Синицын с Кондратьевым и юноши в оккупантских мундирах – все это никак и ни во что вразумительное не складывалось. Временами Дмитрию Олеговичу казалось, что кто-то из них все-таки бредит: то ли сам он, то ли герр доктор, то ли они оба одновременно.

– …По правде говоря, – с печалью добавил доктор, – я и сам в толк не возьму, зачем этим охламонам дипломы пединститута? Неужели хотят идти в школу работать? Вот вы бы, дорогой мой Потапов, доверили детей таким педагогам?

На счастье, детей у Дмитрия Олеговича не было, о чем он честно промолчал. Ввиду продолжающейся невозможности честно проговорить.

– Именно, господин Потапов, – сказал доктор. – И я бы своих внуков им бы ни за что не доверил… Однако вернемся к нашим Барановичам, – черепашка усмехнулась собственному каламбуру. – Времени не так уж много, а вы ведь наверняка очень хотите, чтобы я возобновил свой рассказ. Да?

Больше всего на свете Дмитрий Олегович хотел, чтобы доктор-черепашка куда-нибудь сгинул. Увы, собеседник его не относился к племени телепатов.

– Значит, я начну снова, – сделал неверный вывод герр доктор. – Идя навстречу пожеланиям трудящихся, как говорили в незабвенные 70-е.

6

– Наглец ваш Кондратьев был первостатейный…

Сообщив Курочкину эту важную новость, доктор тут же счел необходимым уточнить, что слово «наглец» следует здесь понимать не в предосудительном, а, напротив, в одобрительном смысле. Поскольку в те годы на такое дерзкое ограбление международного вагона мог решиться человек с железной волей и богатой фантазией.

– Не знаю, известно ли вам, геноссе Потапов, – доктор аккуратно поправил на Дмитрии Олеговиче повязку с кляпом, – что для пассажиров по крайней мере одного вагона уже названного мной состава рейс «Москва-Берлин» не заканчивался в столице существовавшей тогда Германской Демократической Республики. Вагон прицепляли к поезду, следующему в Кельн, а там уже была открыта дорога на Антверпен, Страсбург, Милан или Саратогу – куда пожелают дорогие товарищи, синьоры или месье… Любопытно, что синьоры и месье, едущие из Москвы, в те времена пользовались услугами «Аэрофлота» или путешествовали по железной дороге какими-то иными рейсами, а потому в прекрасно отделанном карельской березой вагоне номер четыре предпочитали кататься одни только товарищи. То ли у иностранных господ была идиосинкразия к карельской березе, то ли билеты в этот вагон бронировались через Международный и Административный отделы ЦК и только для своих. Следуя принципу Оккама, возьмем на вооружение вторую догадку как более простую. Однако, геноссе Потапов, не следует думать, будто в четвертом вагоне ездили в капиталистический рай одни лишь сплошь члены ЦК, дипкурьеры, ранговые атташе и прочая серьезная публика при исполнении. Если бы дело обстояло так, даже Кондратьев при всей своей наглости не решился бы на свой набег. У дипкурьеров, знаете ли, оружие при себе, у членов ЦК – охрана из «девятки», а эти атташе очень чувствительны к протокольным формальностям и на них собаку съели. Потому-то ваш Кондратьев выбрал сладкий месяц июль – самую середину лета, когда административная жизнь замирает, высокие бонзы уже загорают и вагон наполнен средней и полусредней цековской и гэбэшной шушерой. Ну, там инструкторами, начальниками подотделов, чьими-то женами и любовницами, шефами малоперспективных резидентур и прочими товарищами. Всех их, что интересно, объединяет одно – наличие незадекларированной валюты…

Доктор усмехнулся. Рассказ о деяниях абсолютно неизвестного Курочкину налетчика Кондратьева пробудил у черепашки чувство, похожее на удовольствие. Может быть, с привкусом чуть заметной зависти к чужой недостижимой наглости.

– Сейчас, конечно, понятие «валюта» не вызывает таких эмоций, как прежде, – продолжал герр доктор. – Сейчас любой работяга или конторский сверчок могут запросто зайти, например, в обменный пункт на Маросейке и получить необходимое количество долларов, фунтов, дойчмарок по нынешнему курсу. Тогда же, при курсе шестьдесят копеек за доллар… вижу, вам тоже весело…

В действительности же Курочкину было не до веселья: он корчил рожи, просто пытаясь таким образом чуть ослабить повязку и сдвинуть кляп языком. Пока безуспешно.

– …При курсе шестьдесят копеек за доллар, – повторил доктор, вновь усмехаясь, – валютой заграничных путешественников снабжало государство, которое, увы, сильно экономило даже на своих преданных служащих. Скупое государство выдавало только самый минимум – на пару глотков свободы в неоновых джунглях, а хотелось дышать и дышать в течение всего отпущенного срока и даже кое-что из буржуазных благ привезти с собой обратно… Существовало два распространенных выхода из этого экономического тупика. Первым всегда пользовалась мелкая и мельчайшая публика – артисты, вырвавшиеся на гастроли… передовики соцтруда, премированные турпутевками… да-да, мне тоже смешно, дорогой Потапов… Совершенно верно: они под завязку нагружались барахлом, водкой и консервами, надеясь первое и второе реализовать сразу по пересечении госграницы, а консервами питаться, экономя нищенские суточные… С этих деятелей Кондратьеву взять было нечего – кроме разве что пары утюгов или бутылки водки на посошок. Однако, как вы понимаете, такая мелюзга в четвертом вагоне и не ездила, ваш сподвижник правильно все рассчитал. Товарищи из четвертого вагона возили с собой отнюдь не утюги. Они предпочитали конвертируемую наличность. И, что интересно, ваш Кондратьев ее тоже предпочитал.

Герр доктор шустренько потер большой палец об указательный международным жестом, означающим деньги. Точно таким же жестом супруга Валентина встречала Курочкина в день зарплаты. Только черепашка в данном случае намекала вовсе не на рубли… Дмитрий Олегович опять задвигал щеками, надеясь все-таки переубедить повязку. По-своему истолковал мимические усилия Курочкина герр доктор.

– Вы удивлены, – не без удовлетворения заметил он. – Вы уже мысленно спрашиваете себя: «Откуда этот посторонний старикашка знает такие подробности, если даже я, Потапов, их не знаю?» Вы, должно быть, теперь подумали, будто я был в том самом вагоне и наблюдал за всем самолично? В таком случае вы ошибаетесь. Я не был свидетелем того ограбления. Я и быть им, по совести говоря, не мог. Характер учреждения, где я работал в те годы, автоматически делал меня невыездным. И все же я докопался до сути! – Доктор вдохновенно постучал указательным пальцем по своему старческому лбу. – Интуиция плюс экстраполяция при минимуме фактов. Традиционный метод научного поиска дает пока еще неплохие результаты… Да вы не нервничайте так сильно, дорогой Потапов. У вас от волнения, я смотрю, уже глаза на лоб полезли…

Чтобы не вызвать черепашкиных подозрений, Дмитрий Олегович на время приостановил свои опыты с кляпом. Курочкин не был уверен, что рассказчику понравится его попытка к бегству.

– Правильно, – одобрительно сказал герр доктор. – Чего волноваться? Вы в этом ограблении не участвовали, да и срок давности… Не умри ваш Кондратьев в тюрьме, давно бы гулял на воле. И тем более Шереметьев… Однако я забежал вперед. Мы с вами говорили о валюте, – рассказчик похлопал себя по левому боку, очевидно намекая на присутствие бумажника. – В четвертом вагоне – двенадцать двухместных купе. Другими словами, двадцать четыре валютных источника. Если поискать. А искать-то и Кондратьев, и Шереметьев умели хорошо. У них к тому времени был уже большой опыт… как это сказать по-вашему… шмона.

Небрежно брошенное словечко из какого-то явно уголовного лексикона в интеллигентной речи герра доктора выглядело чумазым проходимцем, затесавшимся среди гостей аристократического салона. Видимо, рассказчик употребил его все-таки недаром. Может быть, искомому Потапову по каким-то причинам обязан был больше нравиться воровской диалект. Курочкина, однако, он совсем не вдохновлял.

– Вообразите себе, майн либер Потапов, – тем временем говорил доктор, чей указательный палец замельтешил теперь где-то на уровне курочкинского носа. – Два часа ночи, нежное время для сна. До контрольно-пропускного пункта в Бресте еще час сорок чистого времени… Точнее, час сорок две, считая полутораминутную стоянку в Барановичах и полуминутную стоянку на подъезде к Коссово… Пассажиры спокойно дремлют. И вдруг – шум, топот, стук прикладов, свет фонариков в лицо! Что такое? Что стряслось? Оказывается, разыскивают нарушителя.

Стало быть – проверка документов, проверка багажа, личный досмотр. Гражданочка, встаньте, пожалуйста… и все такое прочее. Оба самозваных проверялыцика стараются за четверых, под шумок досматривая бумажники и очищая все те маленькие смешные тайнички, где уважающие себя пассажиры, следуя за рубеж, прячут обычно не указанные в декларациях посторонние суммы. Сильно пострадавшие граждане скрежещут зубами, но помалкивают: кому же охота доносить на себя? К тому же Кондратьев с Шереметьевым очень грамотно не обдирают всех, как липку, но оставляют каждому самый минимум на прожитие. Такие вот благородные робингуды под зелеными фуражками, купленными в «Военторге»… Всего каких-то двадцать минут индивидуальной работы с пассажирами – и ваши соратники обеспечены на год вперед. Причем далеко не все в вагоне и не сразу догадываются, что стали жертвами банальнейшего грабежа. Кое-кто даже мусолит листки декларации, воображая, что вот-вот получит свои излишки обратно, если соответствующим образом внесет их в реестр, ха-ха… – Герр доктор со вкусом посмеялся над чужой глупостью. – А затем, согласно расписанию, на пути поезда выплывает безымянный полустанок с тридцатисекундной стоянкой, где друзья-разбойнички предусмотрительно испаряются. Делу – время, потехе – час. Между Коссово и Брестом в вагон могут зайти уже настоящие зеленые фуражки, встреча с которыми для вашей команды нежелательна… Талантливая, математически выверенная операция, не правда ли? – Доктор пристально глянул прямо в глаза Курочкину и сам же себе возразил: – Гениальная. Я понимаю, что изъятие бутылки в двенадцатом, последнем купе было чистой воды экспромтом. Озарением Кондратьева, счастливой догадкой – как угодно назовите… Поскольку главные участники этого инцидента умерли, я лишь приблизительно могу воссоздать эпизод. Но факт остается фактом: фальшивые пограничники обнаружили контрабанду самую настоящую. Всем контрабандам контрабанду!…