Текст книги "В сетях интриги. Дилогия"

Автор книги: Лев Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Послушай, Яган! Сердись, не сердись, а я скажу… Мне думается: чем так обошёл тебя Миних? На что он тебе? Чем он лучше Остермана, которого ты так ненавидишь? Не доверяй графу, муженёк. Не нравится мне, как он говорит с тобой. И смех у него такой… не настоящий. Он так завидует тебе…

– Но ещё больше боится! И это очень хорошо. Сразиться с ним на поле битвы я бы не хотел. Для этого есть у меня два отчаянных головореза-братца, Густав и Карл. В боях он меня одолеет, этот прирождённый ландскнехт, но что касается придворных тонкостей и всякой дипломатии… Хо-хо!.. Недаром я штудировал Аристотеля, и Макиавелли, и Сфорцу… и разных других! Я всех здешних дельцов и политиканов… Вот где я их держу! В моём кулаке! Ха-ха-ха!.. Австрийцы, ненавистные мне, остались с носом. И сам Остерман поплатится за все свои и чужие грехи передо мною. Завтра же он будет арестован… Французов, с их шаркуном, пройдохой Шетарди, я вожу за нос, треплю, как треплет за шиворот сука своих малых щенят. А французские экю сыплются к нам… К тебе, в чулок твой широкий, жёнушка! А взамен им – вот что! Кукиш и два кукиша. Россия не для них, а для меня, хотя денежки от Франции мы получили… сто тысяч экю! Шутка ли! Ха-ха-ха… Куш не плохой. И Миних помог мне получить его. А ты ему не веришь! Сегодня же я окончательно убедился, что граф решил служить мне верно и будет предан мне из страха… если не по доброй воле. Д не все ли мне равно!

– Дай Бог… Только, Яган, сердце у меня что-то не спокойно. Очень уж ты занёсся. И что тебе за охота была попасть в регенты, когда и так ты правил всеми здесь без хлопот, не возбуждая лишней зависти и вражды. К чему тебе! Ясно, что своим последним возвышением ты озлобил всех при дворе. Уж не говоря о русской пьяной, тупой черни. Попы клянут тебя… еретиком, чуть не антихристом называют… Зачем же ты, не пойму?! Всегда такой осторожный, рассудительный… Не пойму!.. Неужто нельзя было иначе!

– Иначе! Как это? Ну, умница, знаешь лишь порицать – укажи: как можно иначе. Помнишь, что было раньше? Забыла наш «пышный, богатый двор» при герцогине курляндской? Шесть с половиною придворных, не считая приживальщика Бестужева и других шутов… Унылая жизнь на подачки, идущие из Петербурга! И все завидовали мне, обер-камергеру светлейшей герцогини Анны. Все шесть с половиной человек её свиты и дюжина других, настоящих лакеев в ливреях, перешитых и перелицованных по два раза… А я – сгибался, таился, молчал… и порою завидовал толстяку, весёлому сапожнику при нашем «высоком дворе»!.. Но Анна слушала меня во всём. А я видел многое вперёд, о чём не догадывались первые умники и нашего курятника, и блестящего российского двора! Я умно вёл дело. Случай помог мне и нашей герцогине… И вот я, никому не видимый, тайный, но полновластный хозяин в целой огромной империи, богатой почти так же, как золотая Индия, хотя с виду разорённой и бедной до нищеты. Начинаю работать – очищать десятками лет насыхавшую грязь. Придворных здесь больше, чем было челяди у нас во всей Курляндии. И опять все завидуют мне… Но их зависть – мне на пользу! Я уже и герцог курляндский… хотя тамошние бароны больше любят холеру и чуму, чем своего нового герцога, который ещё недавно играл с ними в тарок по грошовой ставке! Ха-ха-ха!.. Я – граф Вартенберг в Силезии, владетельный граф Бинген на прусском Одере. Но важнее всего, что я – Бирон в России! Знаешь ли, что одни только горные заводы здесь дали мне в три года – два миллиона звонких рублёвиков! А?! Пускай завидуют!.. Есть чему! И так длится целых десять лет… в этой проклятой стране, в России, где брат поднимается на брата, где дети продавали мне отцов, а матери – своих дочерей за гроши… Где убивают не только ради корысти, но и так, для забавы порой… Здесь я владею всем десять лет… И Я – остаюсь Я!

– Все правда, Яган. Но… что же дальше?

– Дальше тоже неплохо. Умирает неожиданно та, кто служила мне опорой и защитой необоримой. Все обрадовались. Думали: «Бирон погиб!..» Врёте! Нет! Ещё выше прежнего взлетел сокол Бирон над этой вороньей стаей. Он – признанный регент империи. Не только министры и сенат – русский святейший синод ему, иноземцу, иноверцу, еретику, как они называют, даёт титул высочества… Мелкопоместный курляндский шляхтич – правитель Российской державы именем Иоанна Третьего, Яган Бирон «милостию Божией»!.. Ха-ха-ха! Ты слышишь, как это звучит! Но и того мне мало. Семнадцать лет править… а потом? Куда? В Митаву, где меня презирают?.. В Австрию, где меня ненавидят? В Пруссию, где одни мои враги и сильные завистники?.. Куда, скажи? Здесь – тоже ненавидят, завидуют, но – боятся и раболепно лижут руки из-за выгод или просто ради холопства врождённого. И в России я останусь… На самой высоте власти… Увидишь! Если Елизавета не хочет мальчика Петра – я сам ещё не стар и не урод, как женщины говорят. Со мною гордая цесаревна даже любезнее и добрее, чем с моим смазливым сыночком. Что же, для взаимной пользы, надеюсь, мы с ней сумеем сговориться. Ха-ха-ха… Я буду сквозь пальцы смотреть на кой-какие забавы моей державной подруги. Тебе дам десять миллионов рубликов – и развод. Убирайся вон. Бери себе молодого, здорового, красивого муженька и потешайся с ним всласть. А я… я возьму себе – всю Россию вместе с новой, молодой женою, дочерью великого императора. А?! Поняла наконец!.. Поглядим, как тогда будут завидовать Бирону!

И он стоял перед женою, выпрямясь во весь рост, ликующий, помолодевший, словно уже ощущая весь восторг завершённых удачно планов.

– Яган… Яган, оставь! – суеверно зашептала герцогиня. – Благодари Бога за всё, что было, и не искушай святое Провидение. Счастье может изменить, знаешь? Не испытывай его. Сегодня случай хороший, а завтра…

– Случай! Дура ты, и больше ничего! – вспыхнул Бирон. – О Боге мне толкуешь бредни старых баб и долговолосых русских попов! Эти выдумки хороши для черни. А я знаю, что мир держится законом равновесия, а не Промыслом Старика, живущего на небесах, которые для жителей Америк являются местом, где отведено поле действий Дьяволу, называемое преисподней!.. Детские сказки! Другие пусть говорят о Промысле Божием, о счастливом случае, о слепой удаче. А ты разве тоже слепая? За все эти годы нашей жизни не видела мои бессонные ночи, мои заботы… Не говорил я тебе о моих думах, о планах широких, которые выполнялись капля по капле, зерно по зерну?.. Тихо так, незаметно опутывал я всех моею паутиной. Пятнадцать долгих лет заставил твой дурацкий Случай служить мне… Все умел предвидеть, чтобы всеми управлять незаметно. А ты решаешься… У толстая, старая телица! Слушай! Я теперь хорошо настроен, все ладится, меня тянет потолковать по душам. Ты всё-таки верная моя помощница. Этого отнять нельзя. Разве ты не видела, что стояло на карте в недавние дни? В первые три-четыре дня после смерти Анны всего можно было ожидать… Я не спал ночами, хлопотал, покупал и продавал людские души… Сулил, унижался, грозил и льстил… Принимал решительные меры, рискуя не только положением, но и головой своею. Знаю я русских. В первые минуты, по неожиданному толчку – они способны на многое, пойдут на самое отчаянное дело. Но прошла минута, и по-старому готовы они безропотно повиноваться каждому, кто этого пожелает, кто первый захватит плеть власти. И вот прошло три недели. Что значат жалкие двадцать дней! А принц Антон, мой самый опасный соперник и враг, с папашей его из Брауншвейга, с целым венским двором – они разбиты мною в пух и прах! Понимаешь ты, толстая телица с красивыми глазами!

Присев на край постели, он грубо схватил за голову жену, привлекая её к себе на колени, желая порывистой лаской выразить своё внутреннее ликование, дать исход всему, что теснило сейчас сильную грудь.

– Можешь ли ты меня понять! Я раздавил Остермана. Мы его сошлём в Сибирь. А это… понимаешь ли ты? Я от этого чувствую себя веселее, чем от вина! Я даже готов по-старому ласкать и целовать тебя, моя жирная телица!

– Нет… пожалуйста! – освобождаясь из объятий охмелелого мужа, решительно оттолкнулась герцогиня. – Оставь меня. Сегодня я нездорова, понимаешь! Совсем нельзя…

И, укутавшись до шеи в одеяло, она отодвинулась подальше, на другой край широкой постели.

– Ну… ты вечно такая… Чёрт бы его подрал!.. Разве ты настоящая женщина?! Но, слушай… всё равно…

И, заходив по опочивальне, он продолжал:

– Я тебе раскрою теперь: какой это Случай, который вечно помогал мне? Указ о регентстве я приказал отпечатать в ту самую ночь, когда труп Анны ещё остывал в её постели… Тут же были изготовлены и листы для принесения присяги. Русские ослы чтут ещё присягу, особенно данную торжественно!.. Наутро, раньше чем кто-нибудь успел опомниться, прежде чем горячие сумасброды, недовольные головы могли что-либо затеять, – вся столица пошла в храмы присягать. И войска! И правительство до последнего чиновника! Как будто и не заметили, что чужой, всем ненавистный Бирон стал их господином на целых семнадцать лет! Ха-ха-ха! Дивлюсь, как не явилось больше заговорщиков, чем эта кучка недовольных, жалкая горсть людей, которую через два-три дня я велю всенародно казнить, колесовать, четвертовать, чтобы задать острастку другим… А уцелевших, с Остерманом во главе, пошлю ловить соболей нам на шубу. Ха-ха-ха!.. Пусть там плодятся и множатся мои враги, населяя мёрзлые тундры! Гвардия вся недовольна? Знаю. Из Курляндии мы приведём рослых мужиков, наших мызников… Они будут нам лучшая защита. А русских бунтарей-бездельников, завзятых дворянчиков… их мы повесим! Из гвардейских солдат – переведём офицерами в армию, подальше от столицы! Ха-ха-ха!.. И будем тогда спать спокойно, не запирая на ночь все двери в собственной опочивальне. Ловко! Ха-ха-ха!.. Да не спи ты! Слушай, когда я говорю!

– Где спать… Это интересно… И правда придумано умно… Я слушаю…

– Слушай! Бирона-фаворита упрекали, что он завёл безумную роскошь при русском дворе и в кругу здешней знати. Но надо же мне было развлекать и тешить вечно тоскующую, почти больную душой, государыню. Её не стало – правитель империи Бирон запретил носить материи дороже четырёх рублей за аршин! Пришла пора бережливости, разумного сбережения народных грошей. Слушай дальше. Анне я посоветовал собрать с народа недоимки сразу за пятнадцать лет, хотя бы с мясом пришлось их вырвать у людей. Но у себя в хозяйстве завожу совсем иные порядки. Готовится указ о полном прощении недоимок, об уменьшении ежегодного налога на обнищалых крестьян… Так начинает свою работу правитель Бирон. Что? Это также твой дурацкий Случай?! Конечно, бунтовщиков, недовольных ждёт нещадная казнь. Но все, кто за Бирона, те будут осыпаны милостями и почётом. Простая штука. Повсюду насажаю своих людей. Войско – одарю, одену с иголочки. Буду кормить лучше, чем моих любимых псов! Если не хватит казны – свои деньги потрачу, не пожалею на это. Пущу глубоко корни по всей земле… Тогда посмотрим, кто посмеет восстать на Бирона здесь или даже за гранью его нового царства?! Ты слышишь ли, старуха? Понимаете ли, спрашиваю я вас, ваше высочество? А? Спит, как корова! Теперь делай с ней что хочешь – и не проснётся, и не услышит! – брезгливо повёл плечом Бирон. Вылив последние капли из бутылки, он с досадой отставил почти пустой бокал.

– И тут – сухо! Ну, значит, пора ложиться… Правда, теперь лишь чувствую, как я устал! – вытягиваясь на постели, бормотал сам с собою охмелевший честолюбец. – Но и было же выпито нынче… Душно здесь. Потушу свечи… Не загорелось бы что…

Неохотно поднявшись, он потушил все огни, кроме фонарика, висящего посреди покоя, снова лёг и сладко потянулся, бормоча:

– Основатель династии… Яган Эрнст Бирон – всероссийский импе…

Бормотанье смолкло… К тихому, сочному посапыванью спящей сладко герцогини присоединился громкий, порывистый храп герцога курляндского, императора всея России в его пьяных грёзах и мечтах.

Сначала сон его был спокоен. Но скоро голова спящего задвигалась на подушке. Губы раскрылись… Спящее, переполненное кровью, багровое лицо приняло не то испуганное, не то страдальческое выражение.

– Пощады… пощады! – можно было разобрать бормотанье спящего, невнятным бредом разбудившего мёртвую тишину, царящую в покое.

Тяжёлый, зловещий сон вызвал страшные картины в мозгу Бирона, наполненном парами алкоголя.

Бирон видел угол площади, вроде Сытного рынка… Там возвышался эшафот, сходный с тем, на котором казнили Артемия Волынского по воле герцога.

Но теперь другая жертва склонилась головой на плаху, красную от чьей-то крови, пролитой здесь раньше топором палача.

И снова сверкнул топор. Чья-то голова глухо стукнула, упав с плахи на помост эшафота.

Палач в красной рубахе высоко поднял эту отрубленную голову, бритую, такую странную без парика, без туловища. Яркий луч света озарил эту голову… Герцог узнал черты, искажённые предсмертной мукой. Это была его голова, упавшая под позорной секирой.

Во сне понимал Бирон, что его давит кошмар, что всё это призраки тяжёлого сна. Сознавал, что стоит проснуться – и ужасы исчезнут. Делал усилия… но проснуться не мог и только метался головой на подушке с крепко сложенными руками на волосатой, обнажённой сейчас груди…

Наконец ему удалось переменить положение… Кошмар прекратился. Бирон на мгновение раскрыл испуганные глаза, ничего не соображая, обвёл ими покой – и сейчас же снова, крепче прежнего уснул.

Не видел и не слышал он, как беззвучно приоткрылась дверь, ведущая в коридор. На пороге появился Манштейн с обнажённой шпагой и свечой в руках. А из-за тёмной фигуры офицера в походном плаще вынырнуло какое-то маленькое существо, скользнуло к постели, прислушалось и вернулось к Манштейну.

– Крепко спят! – шепнул Нос-горбун Манштейну. – Я бегу звать ваших людей.

Войдя осторожно в опочивальню, Манштейн поставил свечу свою на ближний стол и, подойдя к постели герцогской четы, остановился в раздумье.

«Как крепко спят! – думалось ему. – Что значит «чистая» совесть».

Услышав за дверью, которая так и осталась полуоткрытой, осторожные шаги толпы людей, он встрепенулся.

– Вот и мои молодцы… Пора будить! Проснитесь, герцог! По приказанию государыни-принцессы! – как можно громче проговорил он, заходя с той стороны постели, где темнели крупные очертания спящего Бирона.

Но тот продолжал храпеть. Раскрыла глаза герцогиня, ещё не понимая, кто это будит и кого?

– Чего ты хочешь, Яган? Я же сказала тебе… сегодня… Боже мой… Чужой! – вдруг, разглядев Манштейна, вне себя закричала она. – Яган, спасайся!.. Караул! Сюда! Убийцы!..

И, кутаясь в одеяло, забилась поглубже в подушки, словно желая скрыться там от надвигающейся беды.

Безумный вопль жены разбудил наконец и Бирона. Он сразу вскочил, огляделся, все понял, на миг замер, как остолбенелый. Но тут же страх вернул ему способность двигаться и говорить. Далеко прокатился по тихим покоям его отчаянный затравленный вопль:

– Караул! Ко мне!.. На помощь… Измена!..

И в то же время кинулся к столу, хватая пистолет и шпагу. Ухватив дуло пистолета и пустые ножны, он понял, что совершено предательство в его доме…

– Шпага… Нет шпаги… Где моя шпага! – хрипло без конца повторял он, шаря по столу.

И вдруг кинулся на ковёр, ища, не упала ли она туда, не завалилась ли под кровать…

– Караульных не зовите, герцог… Их там много со мною. Сейчас войдут. А сами-то вы куда? Прятаться хотите?.. Дудки… Дело начистоту пошло: нельзя туда!

И, навалившись сзади на Бирона, уже втиснувшего голову и плечи в пространство между полом и кроватью, Манштейн стал тянуть назад здорового курляндца, громко призывая в то же время своих:

– Гей, преображенцы, сюда!

Человек двадцать с офицером во главе наполнили комнату.

– Есть? Взяли немца? – прозвучали радостные голоса.

– Вот он. Держу. Помогайте… вяжите ему руки, крутите назад лопатки, да скорее.

Пользуясь мгновеньем, Бирон ловким, сильным порывом высвободился из рук Манштейна и, спасаясь от солдат, тянувших руки, чтобы снова схватить и связать свою добычу, рычал, отбивался ногами, кулаками, кусал, царапал ближайших, хрипло выкрикивая:

– Не смейте! Повешу, собак… когда меня освободят от вас… Оставьте… Золото берите… сколько есть в дому… Прощу… забуду… Осыплю наградами… Оставьте… Проклятые…

Крик оборвался сразу. Несколько рук схватили его. Кто-то, свернув платок жгутом, успел ловко заткнуть рот герцогу. И только невнятное хрипенье, бормотанье, заглушённый вой вырывался из пересохшей гортани Бирона, замирал на его посинелых губах, окаймлённых быстро сохнущей липкой пеною.

– Стой… не ори зря! Капут тебе, мучитель! Ни угрозы, ни золото твоё не стоят ничего. Помалкивай, собака!..

В этот миг герцогиня, в рубахе, как была, – кинулась в самую гущу свалки, прикрывая своим телом мужа, уже теряющего силы и сознание.

– Пускайть!.. Lassen sie!.. Schurcken![5]5
  Разрешите!.. Негодяи! (нем.).


[Закрыть] Не мушайть герцог… Как ви смеить! – мешая русскую плохую речь с немецкой, истерически могла только выкрикивать обезумевшая женщина.

– Мы не смеёмся, а всерьёз… Прочь ступай! – пробасил высокий преображенец, и сильной рукой двинул в грудь надоедливую, растрёпанную женщину. – Эка бесстыжая немка!..

От толчка герцогиня отлетела и упала как подкошенная на ковёр.

Миних быстро вошёл в опочивальню.

– Взят медведь. В собственной берлоге! Молодцы, дети мои! Во дворец его, в караулку. Я следом за вами. А ты, Манштейн, за братцем, за Густавом, да за остальными отправляйся. Да поживее. Скоро рассвет!..

– Слушаю, генерал. Несемте-ка его, ребята!..

– Подождите… Накройте герцога. Не тепло на дворе. Кто-нибудь снимите шинели. Так! Хорошо! – кивнул он, когда две шинели укутали Бирона, теперь связанного, словно спелёнатого по рукам и ногам. – Выходит – словно две мантии: герцогская и… великокняжеская. Теперь не озябнет. Несите.

И Миних не удержался, подошёл, заглянул в лицо раздавленному врагу. Но ему не удалось насладиться вполне своим торжеством.

С закатившимися глазами, словно мёртвый, лежал Бирон на руках солдат, потеряв сознание.

Так и унесли его из опочивальни.

– Граф! Молю вас, пощадите! – кидаясь к ногам Миниха, обхватывая голыми руками его колени, с рыданиями стала просить герцогиня. – Сжальтесь над ним, над нашими детьми! Скажите принцессе, мы уедем… навсегда… далеко… Я сама сейчас стану молить её на коленях. Босая, нагая побегу!.. Помогите мне! Возьмите меня с собою, вспомните все. Велите пропустить… Именем Бога… Счастием ваших детей заклинаю… Граф!..

– Простите… я спешу… по долгу службы!.. Покойной ночи, ваша светлость!

Любезно раскланявшись, Миних быстро вышел вслед за своими людьми.

– Бездушный палач! Мясник! Проклятье тебе! Да покарает Господь тебя и всех детей твоих… весь твой род… – кинула ему вслед герцогиня, устремляясь в дверь, за которой исчезли враги, унося бесчувственного мужа.

– Нельзя пройти! – остановили её двое часовых, скрещивая штыки.

– Боже… помоги мне… Дети… дети! – теряя голос, зашептала обессиленная женщина. Пошла к двери, ведущей во внутренние покои, и по дороге, как будто споткнувшись, упала ничком на ковёр, теряя сознание.

Глава VI
ДОЛГ БЛАГОДАРНОСТИ

Минуло почти четыре месяца.

Третьего марта 1741 года в ясный весенний полдень, в той же спальне, где умерла императрица Анна Иоанновна, сидела теперь новая правительница царства, Анна Леопольдовна.

Голова её по-старому была повязана туго платком. Сидя перед туалетным зеркалом, принцесса при помощи различных косметических средств пыталась придать лучший вид своему пожелтелому, осунувшемуся от боли лицу, очевидно ожидая кого-то… Но это плохо удавалось, и женщина злилась, отчего ещё больше усиливалась головная боль.

У ног Анны примостился неизменный горбун-шут. А такая же неразлучная подруга Юлия фон Менгден, теперь объявленная невеста красавца-графа Линара, то рылась в шкапчиках, стоящих тут же в опочивальне, то уходила в соседний покой, гардеробную комнату покойной государыни, и там выбирала из шкапов различные робы прежней государыни, кафтаны, шитые золотом, из гардероба Бирона, перевезённые сюда после его ареста по распоряжению той же фон Менгден. Некоторые вещи она снова вешала на место, другие раскладывала по стульям и диванам, по свободным столам, подбирая одни к другим, словно оценивая или сортируя их для чего-то.

Видя угрюмое настроение правительницы, Нос сперва попытался было рассмешить её своими обычными штучками. Изображал драку кошки с собакой, кудахтал… Принялся играть на губах, хлопать по щекам, словно на барабане, передавая игру военного оркестра. Но, видя, что все напрасно, затих. Потянувшись сбоку, он осторожно заглянул в лицо госпоже и просто, ласково заговорил:

– Анюточка! Знаешь ли, чего бы теперь я хотел, а!

– Прочь, дурак. Не до тебя. Видишь, голова развалиться хочет!..

– Вот, вот!.. Я и хотел, чтобы у тебя это местечко попусту не болело… Здоровенькая ты, добренькая. Я бы выманил у тебя рублишко… Купил бы леденчиков-сосулек. Пососал бы за твоё здоровьице… За Ванюшку-светика… А за Антошеньку шиш масленый! Довольно с него, что генералиссимусом ты его приназначила. Ишь, какой он ноне толстый стал. А всё ещё пуще дуется, кабы не лопнул… Вот!..

И весь напыжился, раздул свои худые щёки горбун, изображая пополневшего принца Антона.

– Будет болтать, шут!

И невольная улыбка озарила бледное лицо Анны, которое она собиралась теперь как раз подрумянить немного.

– Улыбнулась, усмехнулась, моя Несмеяна-царевна. Рублишко подавай. Слышь, я сам с собою об заклад бился… Коли засмеешься на речи мои глупые – рублик с тебя. Так уж подавай! Не то сыночку-государю пожалюсь. Он реветь станет, целу ночку уснуть тебе и не даст!

– Ну… не трещи, как сверчок! Юлия, дай там ему денег, он просит! – обратилась Анна к подруге, вошедшей в опочивальню с роскошным расшитым кафтаном в руках.

– Пусть уберётся! Надоел. Не хочу я сегодня смеяться, а шут покою не даёт!.. А… который час?

– Рано, рано ещё! – успокоила подругу Юлия. – Он хотел попозже прийти. Явится прямо на мою половину. Оттуда я его этим ходом и приведу!

Она указала на потайную дверь, скрытую за обоями в углу близ кровати.

– Ты, шутило, чего уши навострил? – строго обратилась девушка к горбуну. – Тебя не касается… Вот бери, что выклянчил, и ступай.

– Мой побор с Анюточки – вот он, на ладони! – принимая рублёвку от Юлии, заворчал горбун. – А ты, слышь, из одних старых кафтанов курляндского оборотня сколько фунтов серебра выжгла?! Поведай-ка Анюточке, ась! С семи кафтанов паратных прозументы спорола, а тебе вышло из переплаву – четыре шандала хороших, тарелок шесть да две коробки для белильца, для румянца, для всякого дрянца-глянца… Все из выжиги из одной бироновской…

– Ну… пошёл! Сам ты выжига не последняя… Вон ступай, говорят тебе! – рассердившись на нескромную болтовню шута, почти вытолкала его девушка и снова вернулась к Анне.

– Неужели столько серебра было на этих кафтанах, Юлия? – заинтересовалась принцесса, совершенно чуждая всяким житейским соображениям.

– Пустое он мелет. Я своего серебра много прибавила! – последовал неохотный ответ. – А материя пошла в дело… Мебель кое-где поправили, обили ею… и ещё там. Вот ещё этот кафтан твоего неудачного женишка, Петрушки Бирона, я хотела у тебя попросить. Он совсем простой… Можно?

– Ах, бери, пожалуйста… Мне не жалко… Хоть все бери!.. Мне что-то уж надоело и правленье, и дела. Сама ничего не знаю, ничего я не умею. Вечно кто-нибудь за нос меня водит. Даже самые близкие друзья… Так противно!

– Что это, принцесса? Намёки на меня? Так лучше немедленно…

– Ты лучше поди сюда… и не болтай глупостей. Иди… поцелуй меня. Я тебя и раньше любила… ты одна оставалась мне верна, когда все угнетали, продавали нас. И я не забуду. Вот бери… Я не забыла… Твой свадебный подарок.

Взяв со стола сложенный лист, Анна протянула его подруге.

– К небывалой свадьбе незаслуженный подарок!.. Вот если бы все женишки были, как наш красавчик Линар, невестам плохо бы пришлось. Посмотрим всё же мой «свадебный дар». «Даруем мызу Обер-Пален… фрейлине…» Боже мой! Неужели! Себе не верю… Поистине царский подарок!.. Как мне благодарить ваше высочество! – низко-низко приседая, лепетала разрумянившаяся девушка.

– Будь мне по-прежнему верной, милой Юлией!.. Ну, довольно. А что, бофрер твой ещё не вернулся от отца?

– Миних нумеро цвай? Нет, кажется. А остальные там в соседней комнате сидят и совещаются… Совещаются без конца! Ну, о чём думать? Неужели нового Бирона хотят себе на шею навязать? Только поумнее прежнего, пострашнее, значит!

– Ты полагаешь так, Жюли?

– А то как же иначе! Подумайте сами: графу всего мало! Сделали его первым министром. Ворчит: «Почему принц Антон, не я генералиссимус?!» Положим, ежели такого, как наш принц, «иссимуса» мы отдадим врагам, это послужит нам единственно на пользу! Но для виду почему супругу регентши не быть… «иссимусом»? Потом взялся за Остермана. Старик двадцать лет ведёт иностранные дела. И это хотел взять в руки наш непобедимый, всеведующий фельдмаршал Миних! А там дело останется за пустяком – за правами регентства… и за короной вашего сына. Только и всего!

– Ты так думаешь?

– Остерман так полагает. А он ли во всяких интригах не знаток! Никогда не ошибётся, старая лиса. Даже если говорить о враге. И потом… помните показание Бирона? Выходит, граф сам втянул его в регентство, поджигал против принца Антона, строил козни, чтобы потом герцога же арестовать… И этим он заслужил общую любовь, прослыл героем в народе. От вас посыпались награды и милости сверх меры… Отвратительно. Двойной предатель!

– Да… если только это правда. А очень похоже на то.

– Сомненья нет! Все ясно открылось во время следствия.

– Но… всё-таки с графом надо быть осторожнее. Его так любит армия. Поди узнай, что делается там, в совете? Я, скажи, не могу, голова моя…

– Скажу… скажу… Да они и сами знают… Только Остерман хотел было явиться… Как ему сказать?

– Хорошо… Его одного приму, если надо. Только не принца Антона. Слышать не могу противного голоса, этой хромающей болтовни дуралея. Фуй! Косноязычный, «пряничный принц». Его – ни за что! С тех пор как я почувствовала, что буду снова матерью, понимаешь, видеть, слышать не могу ненавистного… Не могу… Не могу!

– Понимаю… понимаю… И Линар мог бы приревновать. Успокойтесь, не впустим «пряничного принца». Особенно когда должен явиться настоящий «зачарованный наш принц Шармант»!

И, отдав шутливый реверанс, Менгден прошла в соседний покой, где вокруг большого стола сидели члены совета: Остерман, Райнгольд Левенвольде, фон Менгден, канцлер граф Головкин – с принцем Антоном во главе.

Тимирязев, сенатский служака, преданный Остерману, и Пётр Грамматин, снова занявший место адъютанта при Антоне, помещались поодаль за секретарским столом.

– Что же, ваше высочество, – появившись перед собранием ближайших министров и советников правительницы, бесцеремонно задала вопрос фон Менгден. – Государыня желала бы знать, как здесь надумали? Чем порешили? Она прилегла… но дело это её весьма беспокоит.

– Что же решать?! Все по-прежнему… Скажите, гра-аф, вы баро-онессе…

– Отставка тут уже готова к подписанию. Но всё-таки мы послали к графу сына. Ежели её высочеству угодно быть столь великодушной… Вот ждём ответа. Да вот и самый ответ на пороге! – увидя входящего Миниха-младшего, закончил Остерман.

– Баронесса! – войдя, отдал молодой полковник поклон Юлии.

– Сказывайте скорее… Принцесса желает знать: успели уговорить нашего героя? Перестал он капризничать, словно барышня перед балом, или нет? Берёт назад свою отставку?

– Не знаю, как и сказать, баронесса! – щёлкнул шпорами Миних-сын. – Не сетуйте на меня и вы, ваше высочество! – обратился он к Антону. – Послов не секут, не рубят! Я передал отцу всё, что было вами приказано. И… должен также дословно объявить его решение. Позволите, принц?

– Проо-шуу ваа-ас. Мы зде-есь для дее-ла… не дляа кооо-омпли-меентов!

– Вот именно. Опущу все соображения батюшки, так сказать, общего свойства, насчёт действий правительства вообще…

– Без участия в таковом самого графа Миниха? Могу себе представить! – с добродушной усмешкой проговорил Головкин. – Бессильный гнев – плохой подсказчик!

– Вот, вот… И батюшка изволил говорить то же самое. Сила и без гнева сражает своих врагов. А сердиться бессильно – лишь себя напрасно сокрушать! – послал ответную стрелу полковник, вступаясь за отца. – И вот батюшкино решение: «Если Миних нужен, то его место там же, где был он месяц тому назад. А нет – так ширмою служить для других он не может. И по годам своим, и по заслугам». Так он сказал… простите!

– На стаа-рое месс-то? Вее-ли-иким визирем! Мее-ня на заа-дний двор! Прее-воо-схоо-дно!.. – заволновался Антон.

– Министров и первых советников короны – ему в лакеи либо в ординарцы его штаба? – спокойно снова съязвил Головкин.

– Тттому не-е бы-вать!.. Яаа не соглаа-сен! Ннне поо-зволю… Аа… вы что-о же молчите? И-или полаа-гаете? – живо обратился принц к Левенвольде.

– Мне хотелось бы раньше слышать ценное мнение графа Андрея Иваныча! – проговорил тот, глядя на Остермана. – Как вы об этом полагаете, граф?

– Ддда… говооо-рите… рре-шаай-те! – предложил принц.

– Решать не мне. Как её высочество соизволит? А мне сдаётся, надо бы ей изложить, в каком положении сейчас дело.

– Ддда, коонечно… Воот вы бы саа-ми… Так хорроо-шо будет… Пой-дите и скаа-жите ей…

– Пожалуйте… пожалуйте, Андрей Иваныч! – уловив вопросительный взгляд Остермана, пригласила Юлия, подымаясь с места, которое заняла недалеко от стола. – Вас принцесса примет. Лишь не взыщите за наш туалет…

– Смею ли я! – с трудом подымаясь с помощью Миниха-младшего, учтиво отозвался старик. – Тимирязев, дайте мне чистую копию заготовленной отставки.

Взяв бумагу, он с помощью Миниха доковылял до дверей спальни. Здесь его взяла под руку Юлия и ввела к Анне.

– Ваше высочество, как изволите себя чувствовать? – с почтительным поклоном задал он церемонный вопрос.

– Для вас по секрету: немного легче. Только других никого не пущу! Что там у вас? Какие вести? Помирился с нами наш капризный герой? Мне весьма неохота обижать графа. Вы умница… вы понимаете. Столько услуг… таких важных оказано фельдмаршалом… Не мне одной, всем государям, которым служил десятки лет. Будут осуждать нас за неблагодарность. А врагов и так слишком много, не так ли, Андрей Иваныч?

Помолчав немного, кашлянув слегка раз-другой, он вдруг тепло заговорил, даже со слезою, звенящей в тихом, старческом голосе:

– Вот пристыдили вы меня, ваше высочество. Признаюсь, слушал я на совете, что там говорилось, и сам подумал: лучше бы избавиться от опасного честолюбца, оберечь бы малютку-императора от нового Годунова, каким был уже мой «друг», герцог Бирон. Каким, видимо, пытался стать и мой «старый приятель», граф Миних. А вот как вы тут мне…