Текст книги "Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А"
Автор книги: Лев Федотов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
На перемене Н. Ив. столкнулся случайно с Олегом и сказал ему:
– Я вижу, ты парень не промах, обстоятельный! Пойдем-ка со мною! Я хочу спросить у тебя кое-что!
После уже Олег рассказал нам, что математик задал ему вопрос о том, кто нам преподавал в том году.
– А одна молодая учительница! – отвечал на это Олекмус. – Она была неопытной, первый год учила!
– Ну, а вы этим пользовались!!
– Да нет! М ее все же уважали, но она вообще все же плохо рассказывала.
– Ну, не беда! – ответил Н. Ив. – Я вас на ноги поставлю!
… Мы уже все успели заметить, что наши блуждания по школе уже снова начинаются! Что ни новый урок, то новый класс! Математикой мы сегодня занимались в нашем бывшем химическом кабинете, теперь оголенном и переделанном в простой класс, а историей, которая должна была у нас быть после геометрии, мы должны были заниматься наверху, в большом, светлом кабинете, окна которого выходили на башни и церкви Кремля.
Грянул звонок, и в класс вошла наша новая историчка. Это старая учительница в нашей школе, и мы, будучи в предыдущих классах, уже видели не раз ее на переменах. Это старушка, среднего роста, довольно слабая, но по внешности весьма солидная. У нее большой выпуклый крепкий лоб, бежево-оранжевые волосы, маленький подбородок и острый нос, высоко приподнятые брови, от чего лицо ее кажется всегда удивленным, и небольшие глаза, скрытые под маленькими очками в форме эллипса и заключенных в тонкую коричневую оправу. Фамилия историческая – Костюкевич.
Есть люди, характер которых узнаешь с первого же часа знакомства с ними. Их нет надобности долго изучать – они все наверху, открыты! К таким же относится и наша историчка! Ее способ преподавания – это имена, даты и события, но не мелкие факты, от чего ее речь была очень простой и легкой! Войдя в класс, она без предисловий приступила к уроку, хотя и видела нас впервые. Рассказывала она тихо, спокойно. Голос ее вообще слабый, немного вялый. Говорят, что она ехидна и упорна, как стадо чертей! Она уж обязательно настоит на своем, даже не слушая возражений. Если во время ее рассказа грянет звонок, она не подытоживает урок, а кончает его на том же слове, на котором ее звонок застал, и уходит из класса. Бывает, что она из-за звонка прерывает рассказ свой где-нибудь на полуслове и даже не договаривая его, оставляет класс.
Последним уроком была литература. Мы все дрожали, как осиновый лес, так как не приготовили урока о Лермонтове, но на наше счастье Давид Яковлевич дал нам диктант из «Войны и мира», чтобы испытать нас в применении грамматики.
Я писал карандашом, так как не взял с собою ручки. Учитель предупредил нас, что за карандаш отметка будет снижена.
Сдав диктант, мы побрели домой, рассуждая дорогой о написанных предложениях и словах.
Часа в три позвонил М. Н., и мы уговорились с ним, что я приду к нему на урок перед воскресеньем, в субботу.
Когда я уходил к Мишке, Люся собрал все свои вещи и поехал на вокзал. Мама собралась его провожать, так как он уезжал домой в Малую Вишеру, а потом в Ленинград.
У Мишки я сделал уроки и вернулся домой, захватив с собою всех жуков и бабочек, что он привез мне из Крыма.
Я пришел домой… дома никого не было!.. Лиля была уже в дороге, Люся на вокзале… и мы с мамой снова остались одни… Непривычно такое положение после ватаги веселых ребятишек! Да!
5-го сентября. Сегодня у нас в школе ничего особенного не было. Правда, по каким-то причинам не явился преподаватель по физкультуре, и мы весь урок занималась алгеброй, к которой нас принудил наш новый завуч Василий Федорович, седовласый, сутулый старик, невысокого роста, с грубым голосом, имеющий проницательные глаза, схожие с глазами монгола. Он не имел ни бороды, ни усов, но вообще оказался превосходным человеком, хотя и имел в себе ехидного и хитрого человека.
Дома я узнал, что к нам сегодня вечером придет Галина Львовна, приехавшая из Ленинграда, и я сейчас же сказал маме, что спрошу у нее, приехали ли Рая и Моня в Ленинград из дома отдыха или нет, и могу ли я написать им письмо.
Под вечер к нам пришла Буба, так как она хотела лично повидаться с Галиной Львовной, чтобы последняя могла бы передать Рае, что Буба жива и здорова.
Та, которую мы ждали, пришла около десяти часов. Вечер мы провели прекрасно. Кажется, я никогда не считал себя счастливым в большей степени, чем сегодня. Мы беседовали о своих делишках, и Галина Львовна рассказала нам о том, что Рая и Моня уже в городе, что Нора очень выросла и что они ждут моего письма. Она еще добавила, что Рая очень любит читать мои послания и, судя по ее словам, она прямо-таки «захлебывается» ими. Я почувствовал себя вознагражденным за все и решил на днях написать им письмо, тем более, что наша переписка оборвалась уже на целый месяц, и тем более, что мои ленинградские родственники уже приехали домой.
Я проводил Галину Львовну до трамвая, и она самым убедительным образом просила меня «заглянуть» к ним в Ленинград в зимние каникулы.
7-го сентября. Я боюсь, что теперь мне не удастся заносить в дневник подробные записи, так как нам теперь столько задают уроков, что мне просто нет смысла уделять много времени дневнику. Боюсь, что мои короткие записи будут скучны, но не от меня это зависит.
Сегодня в газете я прочел, что 10-го числа будут транслировать из филиала Большого театра «Аиду». Это подняло мое настроение! Я, конечно, не пропущу подобного случая!
Будучи сегодня у М. Н., мы побеседовали с ним о «Руслане», так как я ему сказал, что слушал эту оперу на днях в театре; а потом я стал изливать свою горечь о том, что бесчисленное множество уроков не дают мне возможности окончить свои доклады. М. Ив., конечно, не замедлила меня упрекнуть в том, что я, вообще, не думаю учиться рисованию. На это я ответил, что, когда поеду в Ленинград, буду жаловаться на них Рае, ибо она одна пока что благоразумно относится к этому, говоря, что человек должен сам по своему вкусу выбирать себе дорогу.
– И на нас будешь жаловаться? – спросила М. Ив.
– Вас могу пощадить, вы мне еще не так докучаете. А вот моя мама, да еще моя тетушка, так те мне совсем жить не дают! Ну, что я буду с ними делать?!
Дома я узнал сегодня нечто ужасное: оказывается, что Сарра, достав билет, уехала с новорожденной домой в Ленинград, а тетя Бетя и шалун Витторио остались здесь.
– Проклятие! – простонал я. – Все, на кого я не посмотрю, спокойно улаживают дела с билетом и уезжают, а я, как несчастный мученик, смотрю на это издали и никак не могу вырваться из Москвы!
– Ничего, поедешь, – сказала мама.
– Хотел бы я это видеть!.. – с горькой усмешкой сказал я.
Вечером, отправляясь к Олегу, чтобы вместе с ним провести время, я зашел проведать нашу церквушку. Я завернул на церковный двор, обогнул церковь, проскользнул мимо гор всякого хлама и очутился перед беленой лестницей, уходящей куда-то вглубь. Теперь я был не слишком осторожен, так как странное спокойствие овладело мною. Я, не медля ни минуты, спустился по кривым ступеням и, вытянув руки, дотронулся до пыльных дверных досок… На дверях я нащупал огромный кованый замок.
8-го сентября. И вот наступил первый выходной день. Конечно, я не зевал, твердо решил провести его по-человечески. Полдня мы с Мишкой толкались в спортивных магазинах, выуживая гантельки для гимнастики, но ничего не нашли, и я решил утопить свое горе, отправившись вечером вместе с мамой к Гене.
Первым делом я взялся за альбом с фотографиями и с любовью стал рассматривать облики моих далеких родственников, живущих где-то далеко в Одессе и в недоступном Ленинграде. Собственно говоря, я только ради этого альбома пришел сегодня к Гене, чтобы вспомнить свою родню.
10-го сентября. Ввиду того, что у нас не работала вторая линия, по которой передавали «Аиду», то мне пришлось отправиться к Мишке, где я и прослушал всю оперу. Ну что это за опера? Ведь в ней участвуют прямо-таки живые люди! Это не те картонные куклы, о которых говорил Чайковский! Завидовал он, что ли, подлец? Думаю, что завидовал: ведь не каждый композитор мог бы написать оперу так, как написал Верди свою «Аиду». Да! Только благодаря «Аиде» я понял оркестровку. Верди не совал (так! Изд.) инструменты один за другим, лишь бы, чтобы сказать, что, дескать, его опера заключает в себе всевозможные формы оркестровки, а он подбирал инструменты со вкусом и удивительной тонкостью.
Трудно описать мои чувства, когда в оркестре и на сцене проводится сцена появления пленных эфиопов. Слушая всегда этот отрывок, я начинаю дрожать, как дрожит бедный щенок, попавший под дождь. Я не могу спокойно слушать эту сцену. Разве это не душераздирающий момент, когда предстают перед фараоном униженные, связанные пленники, и Аида, увидев среди них своего отца, эфиопского властителя Амонасро, с криком бросается к нему, оплакивая обезглавленную отчизну. Амонасро грубо схватывает ее и шепчет, чтобы она не предавала его!.. Да, это одно из лучших мест оперы.
Да и вообще я не могу себе представить, как это только люди (а их немало), вдобавок даже люди, понимающие музыку, могут равнодушно относиться к такой опере.
12-го сентября. Сегодня мы получили письмо от Лили, где она пишет, что благополучно доехала до Николаева. Короче говоря, все обошлось как нельзя лучше. Она также касалась в письме и того, что зимой к нам, может быть, приедут дядя Марк и их Люся. И это уже, кажется, решено!
14-го сентября. Будучи сегодня у М. Н., я случайно посмотрел на висевший на стене рисунок Исаакиевского собора, вспомнил, что я когда-то ходил по этой площади, когда-то взбирался на вышку, когда-то непосредственно созерцал золотой купол собора, и я вспомнил о трудностях, которые должны будут мне помешать поехать зимой в Ленинград.
– Смотрю я на этот рисунок и думаю, – обратился я к М. Н. – удастся ли мне увидеть этой зимой этот собор и эту площадь наяву или нет?
– Да, – согласился М. Н. – для тебя это не очень-то приятный вопрос! Но ничего, может быть, попадешь туда!
18-го сентября. Еще 15-го числа, встав как можно раньше, я начал писать в Ленинград письмо. Было 6-ть часов утра, мама спала, и в комнате было тихо. Так постепенно, за эти три дня я написал все письмо, уделяя ему внимание, главным образом, по утрам до школы. Я решил написать все и обо всем, ответить на все вопросы, которые Рая задавала мне в предыдущем письме и, так как на меня вдруг напало желание закатить Рае художественно обработанное, богатое письмо, то я и написал его… Скорее всего, это был у меня целый рассказ. Я взял для этого письма целую тетрадь, хотя и не думал над тем, что это письмо у меня займет ее всю; но вот письмо я окончил, и от моей тетради осталась одна обложка с промокашкой. Все письмо у меня уместилось на 25-и страницах, и к тому же я писал его, как обычно, очень мелко и в каждую клетку. Окончив его, я был рад, как не знаю кто! Именно поэтому я и разглагольствую сейчас так пышно! Я писал его по краткому плану, который я составил для того, чтобы не упустить ни единой мысли. Я, конечно, потом вложил этот план в конверт, где хранится последнее Раино письмо, которым я пользовался при своем писании, и конверт сунул в обложку истраченной тетради. Это я решил оставить себе как добрую память, в честь такого гигантского письмеца. Я даже и не собрался переписывать его в дневник, как я обычно делаю, – ведь это адский труд! Я просто попросил Раю сохранить его с тем намерением, что я зимой (если буду у них) спишу себе наиболее нужные мне места.
Написал я Рае положительно все! Я объяснил, почему долго не мог писать; описал ей всю историю моего старания попасть в Ленинград; описал, как я был в Звенигороде; ответил ей на ее вопросы о моих взглядах на будущее и о многом другом.
Я еле-еле запихал все письмо в конверт. Боясь, что его могут не принять на почте (я, безусловно, думал послать его), я сунул конверт под тяжеловесные тома «Истории Земли» и поставил наверх всего этого настольную лампу; все это я проделал с тем, чтобы мой конверт принял более или менее приличный вид.
В школе сегодня ничего особенного не было. Правда, на истории мне вздумалось разработать финальную иллюстрацию к моему Итальянскому докладу и я набросал чернилами набросок будущего рисунка, который должен был изображать в конце доклада нечто торжественное, подчеркивающее. Я изобразил овальную картину Везувия, наполовину накрытую материей, рядом торчали у меня ноты, лавры и смычки, а из-за всей кутерьмы виднелись сверкающие спартаковские мечи и шлемы.
Вот примерно какой я хочу сделать заключительную иллюстрацию в Итальянском докладе. Посмотрим, как все это получится!
19-го сентября. Письмецо всю ночь пролежало у меня под томами геологии, но я решил продержать его еще до вечера, а нынче же вечерком отпустить его в путь-дорогу.
Погодка была сегодня прекрасная. Когда я шел в школу, то я заметил, как Кремль отражал от себя ярко-желтые лучи восходящего солнца. Дворец и церкви его, казалось, были выкрашены в густую, яркую желтую краску. Тени на них были истинно голубого, как лазурь, цвета, ибо холодный воздух раннего утра давал о себе знать. Ярко-желтые освещенные места и небесно голубые тени вместе казались чем-то необыкновенным, и весь Кремль был похож на театральную декорацию. Короче говоря, освещение пейзажа было прямо-таки сказочным.
Вечером я извлек конверт на свет, и, отправившись на почту, сдал его, полагаясь на честность наших железнодорожников. Ничего особенного не случилось, и письмо было принято без какого-либо рода указаний или замечаний на внушительный вид конверта.
22-го сентября. Сегодня я встретился с Женькой Гуровым, чтобы снова поболтать о прошедшем, поговорить о настоящем, помечтать о Ленинграде. Я рассказал ему, что теперь из-за школы совершенно перестал рисовать, возиться с докладами и вести дни по намеченному плану. Очень трудно все это ставить наравне со школьными уроками; а мой планчик, очевидно, пойдет у меня в «архив древностей». Мы начали строить планы на нашу поездку, и я, между прочим, заявил ему:
– Теперь меня совершенно ничто не трогает! Я ни на что не обращаю внимание, ничто меня не трогает – я лишь считаю дни и с умилением думаю каждый вечер, что, вот, дескать, день прошел, и Ленинград стал для меня ближе!
– Ты прав, голубчик! – заявил мне Евгений. – У нас с тобою расстояние до Ленинграда измеряется не километрами, как обычно, а днями…
– И даже часами, – добавил я. – Весьма странное измерение пространства, не так ли?
Когда же мы заговорили о билетах, то Женька сказал мне, что их какая-то знакомая работает на вокзале, и она может достать нам два билета.
– Это, смотря на каком вокзале она работает, – осторожно сказал я.
– Да на Ленинградском же! – выпалил Женька.
И мы решили, что дело в шляпе.
23-го сентября. Сегодня я узнал из газеты, что 27-го будет передаваться «Аида». Ну, я, конечно, сейчас же проболтался Мишке, и сказал ему что, если, на этот раз ее будут передавать по нашей линии, то, чтобы он обязательно явился ко мне; в противном случае нам придется слушать у него.
Совершенно неожиданно для меня сегодня вечером транслировали «Травиату» – понятно, никто не мог меня оторвать от репродуктора.
Когда уже начиналось III-ье действие, внезапно загремел дверной звонок. То оказалась Раина приятельница Тина, которая была в Москве проездом из Ленинграда в Одессу. С нею пришла к нам какая-то маленькая девочка, румяная и довольно крепкая по здоровью, если судить по ее внешности. Пришедшая приятельница моей сестры нас лично не знала, но она по своей удивительной памяти узнала сейчас же и маму, и меня, так как, по ее словам, она видела нас у Раи на снимках. Она принесла нам весточку от Раи. Я к своему величайшему удовлетворению, узнал из нее, что, придя 21-го поздно домой, она получила мое письмо, «которое не успела еще целиком прочесть, ибо рано утром отправилась по своим делам».
– «Травиату» передают! – вдруг проговорила меньшая пришедшая, когда началось III-ье действие.
Я, конечно, не мог не обратить внимания на эту фразу и мысленно похвалил эту девчурку за ее храбрость в музыке.
27-го сентября. Ура! «Аиду» передавали у нас! Я вечером перед началом оперы позвонил Михикусу, и тот, явившись, уселся у радио вместе со мною. Он успел прослушать со мною два действия, так как куда-то спешил, и, уходя, сказал мне, чтобы я спал спокойно, так как «Аида» ему пришлась по душе. Нет сомнений, что сам я прослушал ее до конца. И выключил радио лишь по ее окончании, т. е. в 11 часов ночи. Короче говоря, сегодняшним днем я остался доволен!
28-го сентября. А сегодня я еще получил нечто приятное и от других лиц, которых я встретил в школе. Оказывается, Димка, будучи у себя дома, тоже слушал «Аиду», и ему очень понравилась сценка с пленниками и куплеты Амонасро. На одной из перемен, встретившись с Изькой, я узнал от последнего, что он, подлец, тоже вчера упивался «Аидой» и, будучи человеком, который неплохо разбирается в музыке, указал мне на арию Аиды в 1-м действии и на молитву жриц и жрецов, которые, как и вся опера, – гениальны. Правда, он остается равнодушным ко всем частям оперы, за исключением марша и суда Радомеса, но я, уж, так и быть, прощаю ему этот промах! Одного я не мог ему простить, это то, что он, мошенник, не обратил свое внимание на куплеты Амонасро в III-ем действии. Он ответил, что он их просто как-то не заметил.
– Это не важно, – сказал я. – Я их сам только недавно узнал! Они очень короткие и легко могут ускользнуть от слуха. Но ты гляди! В следующий раз во что бы то ни стало внимательно прослушай их и скажи мне, как ты их находишь.
И я объяснил Изе, в каком примерно они месте, чтобы он не рыскал по всем действиям. Он обещал мне не дать промах при первой же следующей трансляции «Аиды».
30-го сентября. А сегодня меня ждала новая неожиданность: оказывается, 4-го октября будут передавать в грамзаписи «Трубадур», в исполнении миланцев. Я мигом настроился на то, что пройду огонь и воду, а «Трубадур» услышу!
Сегодня наша семья пополнилась новым членом! Старший вахтер нашего подъезда дал нам одного из детенышей их кошки. Этим детенышем оказался маленький, белый, с серыми пятнами, котик который весь день совал свой нос во все углы и неистово пищал!
Ему вторил малыш Витторио, которого привела к нам Бетя. Очевидно, Витьке было скучно, потому что он орал весь вечер без роздыху. Он сидел, как идол, на диване и, раскачиваясь, вроде колоды, с увлечением выл, разинув широко рот!
1-го октября. Какое совпадение! Именно сегодня, в первый октябрьский день, я, сидя сегодня на уроке химии, заметил через окно, как на дворе деревья уже стали приобретать желтые листья. Деревья казались унылыми и печальными, но я сам зато радовался, так как зима была уже не за горами!
4-го октября. Какое мошенничество! «Трубадур» не передавали по нашей линии! Предварительно выругав всех чертей, я отправился к Мишке, и мы прослушали всю оперу целиком. Дома я, конечно, сейчас же уселся за пианино и на свежую память изменил оба марша из «Трубадура», так что теперь они у меня стали более похожи на оригинал.
Мишке опера понравилась – особенно он был в восторге от походной песни графских воинов; между прочим, я это уже предугадывал заранее.
5-го октября. Будучи сегодня у М. Н., я выслушал небольшую шутливую нотацию от М. Ив. за то, что я все еще не хожу в пальто. Так как М. Н. был простужен и лежал на диване, то М. Ив. сказала мне, что и со мной будет так же, если я не буду одеваться по-человечески.
– Вот М. Н. в детстве ходил так же, как ты, а теперь, видишь, боится дуновения ветерка! – сказала шутливо она.
– Наоборот! – возразил мой учитель. – Я потому теперь и сваливаюсь так часто от простуды, что перестал так ходить. Продолжай я ходить этак и далее, то теперь мне было бы не опасной миссией и купание в проруби!
– Ура! – сказал я. – Приветствую своего сторонника!
10-го октября. Сегодня со мною случилось нечто необыкновенное! Не знаю, почему, но, придя из школы, в меня вселилось чудовищное желание сыграть марш из «Аиды». Я его вообще люблю играть только с настроением и никогда стараюсь не садиться, чтобы его сыграть без охоты и без чувства. Никого дома не было, и меня никто не стеснял. Я вложил в марш сегодня все свое чувство и проиграл его по всем правилам – со всеми его многочисленными сложными оттенками и пр. Обычно мне всегда кажется, что у меня марш выходит бесчувственным и сумбурным, но сегодня я могу прямо сказать, что благодаря особому желанию его проиграть, он у меня звучал недурно. Я бы желал, чтобы он у меня всегда так выходил.
Сегодня вечером к нам неожиданно приехал из Николаева Люся, сын дяди Марка. Он был членом делегации от их газеты, где он работает, на ВСХВ[54]54
Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (1939–1941). Открылась заново после длительной реконструкции в 1954 г. и вскоре получила новое название – ВДНХ.
[Закрыть]. Вечерком к нам зашла Буба, чтобы повидаться со своим племянником.
– Я от Раи письмо получила, – сказала она. – Там она о тебе рассказывает, – обратилась Буба ко мне. – Говорит, что ты ей написал большое письмо.
Я прочел открытку. Там Рая писала, что ей интересно знать, какие у меня будут занятия в дальнейшем и т. д. Упомянув мои письма, она писала далее, что она с Моней и Норой пользуется большой симпатией у меня! Такое прямое признание мне не понравилось, и я бы, на ее месте, написал это как-нибудь более незаметно, а то и просто бы не вставлял в письмо.
11-го октября. Сегодня мы получили из Одессы от тети Доры письмо, где Лиза спрашивает нас, может ли она снова приехать к нам, так как из-за ее болезни ей опять нужно менять климат. Я до того обрадовался этому, что решил сейчас же вместе с мамой ответить на это послание, чтобы лично пригласить Лизу и уверить ее, что мы с нетерпением будем ждать ее! – что я и сделал.
12-го октября. Отправляясь сегодня утром в школу, я по дороге опустил в ящик вчера написанное письмо, уверив себя, что оно непременно придет к месту назначения.
А вечером я узнал, что дядя достал Бете билет в Ленинград и что она завтра вечером уезжает домой. Я с прискорбием узнал, что билет был приобретен с огромными трудностями. И я, к несчастью, лишился нескольких шансов поехать в каникулы к Рае. Боже! Что это за недоступная крепость?!
17-го октября. Сегодня за обедом я все-таки решил расспросить у мамы, при каких обстоятельствах был добыт для Бети билет. Уехала в мягком вагоне, и я думал, что ей вынуждены были достать билет в мягком вагоне, ибо в жестких билетов не было. Но я оказался не прав: Бетя сама хотела ехать в спокойных условиях.
– Ну, я думаю, тебе никакие мягкие не нужны? – сказала мама.
– Разумеется! – ответил я. – Пусть хоть я буду стоять, но я все равно соглашусь на поездку. Меня это не смущает! Ведь раз Женя едет к тете, то нам вдвоем будет не так уж плохо! Будем болтать друг с другом, лишь бы билеты были!
Вечером к нам снова пришла Буба, и приехал с выставки Люся. От Бубы я узнал, что этой ночью из Ленинграда звонила Рая по различным родственным и хозяйским делам.
– Ну, что она еще говорила? – спросил я.
– Ну, как что? Конечно, тебя приглашала на каникулы. Говорила, чтобы ты обязательно приехал к ним!
Я думаю, читатель понял все мое состояние, когда я при этих любимых словах вспомнил толкотню на вокзале, беспредельные очереди и пр. прелести, которые витают вечно в вокзальных стенах…
19-го октября. Сегодня, как перед воскресеньем, мы с мамой решили зайти к бабушке, чтобы узнать, когда она уезжает. Мы знали, что она собирается ехать в Зап. Белоруссию, где живет известная читателям ее дочь Лина. Но мы нашли закрытую дверь, а от соседей мы узнали, что уже уехала, и не далее, как сегодня в 3-и часа дня. Мы были обескуражены, но ничего не поделаешь: нам оставалось только желать благополучного конца этого последнего путешествия бабушки. Дедушка сейчас находится в доме престарелых, а бабушка приближается к бывшей границе с Польшей… Вот и кончилась навсегда их дружная совместная жизнь…
И мама, и я чувствовали после этого, что нам что-то недостает! Только бы бабушка выдержала эту утомительную поездку, и нам больше ничего не нужно…
20-го октября. Сегодня мы снова с мамой были у Гени. Я, конечно, сейчас же уселся за альбом и вместе с маленькой Софьей стал вспоминать своих и ее родственников. Под конец Софа по предложению Берты облачилась в какую-то красную хламиду и, встав посреди комнаты, стала распевать частушки, из которых мне особенно врезалось в память следующее четверостишие:
Стоит Милка у ворот, широко разинув рот!
И никто не разберет, где ворота, а где рот!
Придя домой, мы нашли у себя два письма, в одном из которых Лиза писала, что уже собирается ехать к нам и благодарила маму и меня за приглашение, а в другом – узнали, что Бетя благополучно доехала до своей хижинки.
22-го октября. Сегодня ни дома, ни в школе ничего особенного не было, но зато на улице нашли первый снег, по крайней мере, тот снег, который я впервые приметил. Небо было хмурое, осеннее, и снег, попадая на мокрые тротуары, превращался в обыкновенное H2O, от чего только усиливалась октябрьская сырость. Меня зима к себе сейчас не влечет – рано или поздно ли покроется земля снегом – мне все равно. Главное то, что дни от этого длиннее не делаются, а главное, что Ленинград продолжает приближаться все так же равномерно и неуклонно!
24-го октября. Сегодня наступающая зима обманула нас – снег исчез, и перед нами снова предстали типичные осенние виды: мокрые блестящие мостовые, сверкающие лужи, серые однообразные тучи и пр. скука.
Но зато именно эта скука и заставила меня сегодня обратить внимание на два вида из окон нашей школы на Кремль. Вид из химического кабинета привлек меня своею сложностью и красотой: окна нашей химической комнаты выходили на Москва-реку и на угловую башню Кремля. Другой вид представлялся зрителю из другого, смежного с химическим кабинетом класса, из которого Кремль был виден поверх крыш соседних домов. Если бы не школа, то я бы в какие-нибудь два дня начиркал бы себе эти пейзажи, но я ничего не мог поделать.
Вечером я узнал от мамы, что завтра приезжает Лиза! Слава небесам! Наконец-то нам интересней станет жить!
25-го октября. Сегодня ночью в моем сознании протекло довольно интересное сновидение. Я видел себя вместе с Женькой на лестнице вокзала в Ленинграде, видел нашу церквушку, в которой якобы жили Рая и Моня, и которая каким-то чудом очутилась там, видел шалунью Нору, – короче говоря, это был искушающий мою душу кошмар. Я и желаю и не желаю видеть подобные сны. После них у меня всегда тяжело бывает на сердце. Великий Юпитер! Когда же все эти кошмары превратятся в реальность?
Вечером я немного зато рассеялся: приехала Лиза, мы перетащили ее скарб от машины домой, и тут снова началось то же самое, что и весной, когда она также приезжала к нам: узелки, всякие безделушки и разная хозяйская утварь были извлечены из чемодана и распределены по своим новым местам; к ужину все угомонилось.
Лиза не виделась с Люсей, так как он уже уехал опять в Николаев, о чем она сожалела, но зато она имела прямую возможность видеть своих многочисленных московских родственников.
За ужином Лиза заговорила о той самой Раиной подруге, которая недавно проезжала через Москву в Одессу. Они уже виделись в Одессе, и Лиза, таким образом, знала все последние подробности Раиной жизни.
Лиза заговорила и о моих письмах к Рае и Моне.
– Ты знаешь, что она тебя очень хвалит за письма? – спросила меня Лизавета.
– Кто это хвалит?
– Рая, конечно. Это нам говорила ее подруга Тина, что приехала из Ленинграда. Она говорит, что Рая просто гордится твоими письмами. Говорит, что ты хорошо очень пишешь, и всем показывает их.
– Что, письма! – трагически изрек я. Письмо сунул в почтовый ящик, и оно уже обеспечено, а вот ты сам унижен иметь дело с вокзалом, билетами, поездами… Горькая наша жизнь!
26-го октября. Разве можно сравнить такие два противоположные понятия, как поездка в Ленинград и школа? Школа – это каторга! В школе вообще все с ума сошли! Школа, кажется, сейчас задает такую пропасть уроков, что просто деваться некуда… С болью на сердце отправился я сегодня к М. Н. и излил ему всю свою желчь. Он, я знаю, мировой парень, поэтому он с участием отнесся ко мне и сказал, что зато в Ленинграде уж я поликую! Такие люди бывают всегда правы!
27-го октября. Встав сегодня рано утром, я сел за составление конспекта по географии, но мне скоро суждено было прекратить это священнодействие, ибо ко мне неожиданно позвонил и пригласил к себе мой старый друг Юрикаус[55]55
Имеется в виду Юрий Трифонов.
[Закрыть]. Я сейчас же помчался к нему. Юрка, ни в чем не изменившийся по внешности, встретил меня на улице. Он немало удивился, увидев меня в этот холодный день без пальто, но вспомнив мои былые проказы, он успокоился. У него пробыл до глубокого вечера. Мы на первых порах разобрали случаи в нашей жизни, которые произошли в дни нашей долгой летней разлуки, а потом Юрка таинственным образом показал мне чудо природы: трубкообразный карманный микроскоп. Мы с ним сейчас же уселись за стол и при помощи данного инструмента стали созерцать все, что нам ни попадалось: поверхность стола, бумагу, рисунки, шрифт на газете, волос, который Юрка зверски выдрал у себя из шевелюры, вплоть до блохи, что мы нахально украли у их кошки. То, каким чудовищем стала для нас эта тварь, нет слов описать… Преимущество этого микроскопа было то, что для него не нужно готовить препарата; все, что требуется рассмотреть, непосредственно подставляется под трубку и на данный участок рассматриваемого предмета направляется луч света, отражаемый маленьким зеркальцем у основания трубки. Короче говоря, это инструмент, приготовленный, очевидно, для путешествий! Увеличивает он в 40–60 раз – совершенно достаточно, чтобы отражение многих предметов…
29-го октября. Сегодня из газет я узнал, что из-за каких-то неизвестных разногласий между Италией и Грецией первая объявила войну последней. Несогласия их, кажется, заключались в том, что Англия желала употребить Грецию в качестве мест для аэродромов, а Италия, несомненно, стояла против этого[56]56
Фашистская Италия напала на Грецию 28 октября 1940 г. Эта агрессия вызвала подъем патриотического духа и ожесточенное сопротивление греков.
[Закрыть]. Вот и все, что случилось особенного в мире за последние дни!
Это было в мире, а что же было в школе?
А в школе было то, что меня Василий Тихонович оставил после уроков у себя и дал задание написать плакаты для класса к праздникам, на которых я должен буду письменно изобразить характеристики физиков, портреты которых висят в нашем физ. кабинете. Я согласился, так как не нашел нужным огорчать нашего добряка!
31-го октября. Сегодня после школы я пошел к Димке за обещанными им мне плакатными перьями. Я побыл у него пару часиков, поболтал с ним о школьных делишках и вернулся домой около 7-и часов вечера. Но не успел я моргнуть глазом, как узнал, что Лиза и мама сегодня достали билеты на «Музыкальную историю»[57]57
Фильм режиссеров А. Ивановского и Г. Раппапорта, отснятый в 1940 г.
[Закрыть]. Картина мне очень понравилась; тем более, она мне пришлась по душе из-за того, что там было кое-что сказано о Верди, о Чайковском, о Бородине, о Р.-Корсакове и о Бизе. Лемешев, исполняющий главную роль, играл хорошо. Виды Ленинграда (Исаакиевский собор, ул. Герцена, на которой живет Рая, Петропавловская крепость), которые мелькали в картине, взбудоражили меня еще больше, так что картиной я остался очень доволен.
