Текст книги "Улица младшего сына"

Автор книги: Лев Кассиль

Соавторы: Макс Поляновский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

Глава IV Тайна дяди Гриценко

Шли дни. Однажды после обеда возле дома, где жили Дубинины, остановилась грузовая машина, крытая поверх кузова брезентом. Из кабины высунулся и тяжело спрыгнул на мокрую мостовую дядя Гриценко. Володя, услышав шум подъехавшей машины, выглянул в форточку:

– Дядя Ваня приехал! Мама, Валя, к нам дядя Ваня приехал!

Дядя Гриценко торопливо прошел с Евдокией Тимофеевной в дом, на ходу поздоровавшись со всеми.

– Ну как ты, кума, решаешь? – заговорил он, отмахнувшись рукой от стула, поданного Володей. – Эвакуироваться будешь или тут останешься? Дело ведь такое, что, пожалуй, и у нас незваные гости будут. А я Никифору обещал, в случав чего, вам подсобить.

Евдокия Тимофеевна поглядела на Володю, на Валю, окинула взглядом комнату, сказала неуверенно:

– Прямо, Иван Захарович, голова кругом. И так решаю и эдак, а никак в одно мысли не сведу. Ехать, если, так тоже ведь: пролив-то бомбят… А оставаться – как оно еще будет?

– Ну, так вот, – сказал Гриценко, – я говорить много не горазд. Только так: вам оставаться в городе – тоже конец. Узнают, что Никифор партийный, партизанил тут, – жизни вам не дадут. Подавайтесь-ка лучше вы до меня, в Старый Карантин. Там вам поспокойней будет, да и Нюше с вами веселее, а то лежит все, совсем заболела.

– А Ваня там останется? – спросил Володя.

– Да там, конечно, где ж ему быть… – начал было дядя Гриценко, но почему-то замолк, пожевав губами, и другим уже тоном добавил: – А может, и не совсем там, но это уж видать будет.

И Володе показалось, что дядя Гриценко что-то скрывает от него.

– Ну вот и решайте, – сказал Иван Захарович, – а мне еще на базу съездить надо, в Рыбаксоюз. Коли решите, так зараз же собирайтесь, вещички там какие сложите… и дожидайтесь. Я завтра, а то послезавтра еще раз в городе буду да и вас захвачу.

Пока дядя Гриценко договаривался с матерью, Володя выскользнул незаметно на улицу. У ворот стоял грузовик. Шофер дремал в кабине. Володя осторожно поставил ногу на тугую толстую шину в прямоугольных наростах, схватился за край борта и заглянул в кузов, под брезент. В кузове лежали какие-то длинные, плоские ящики. Сквозь щели одного из них что-то поблескивало. Володя перелез через борт, отогнул брезент, сел на корточки возле ящика. «Э-э, – подумал он, – да там вроде как винтовочки! Вот так база Рыбаксоюза! Ай да рыбак дядька Гриценко!»

Открытие так увлекло его, что он не слышал, как из дому вышел Гриценко, только почувствовал, что качнулась машина, услышал, как хлопнула дверца кабины. Сейчас же взвыл стартер, включенный шофером. Под кузовом стрельнуло два раза, потом зафырчало, и машина прянула вперед, разом взяв большую скорость. Володя от неожиданности даже повалился на спину: отвороченный брезент накрыл его, и он долго барахтался в нем, не будучи в силах выбраться. Когда он поднялся, машина катила по направлению к восточной окраине города. Грузовик шел так быстро, что соскочить с него на ходу было уже невозможно, а стучать в кабину и просить, чтобы машину остановили, Володя не мог: попало бы ему от дяди Гриценко за самовольство. Надо было ждать ближайшей остановки, чтобы незаметно соскочить.

Но грузовик катил и катил без остановки. Высунувшись еще раз из-под брезента, Володя увидел, что они едут по дороге к Старому Карантину. Значит, схитрил дядя Гриценко; ни на какую базу Рыбаксоюза не надо было ему ехать. Просто он не хотел задерживаться и допускать в машину кого-нибудь. Хитрит что-то старый. Да и про Ваню как-то вкривь объяснил.

Грузовик ходко катил по шоссе. Володя притулился на одном из ящиков, укрывшись брезентом.

Минут через двадцать машина остановилась. Мотор перестал работать. Грузовик качнулся, опять хлопнула дверца кабины с правой стороны, где сидел дядя Гриценко. Володя осторожно высунулся из-под брезента и увидел, что грузовик стоит возле входа в каменоломни. Он сразу узнал это место я вышку над главным стволом, где ходила обычно клеть подъемника.

Но то, что разглядел Володя сегодня, не походило на когда-либо виденное тут. У клети, которая только что поднялась из недр и была довольно хорошо видна под навесом, царило небывалое оживление. Подъезжали брички, возы, машины, телеги. С них непрерывно снимали какие-то ящики, бочки, сундуки. Володя увидел, как с одного из подкативших грузовиков стащили такие же плоские, длинные ящики, как тот, на котором он сидел. Потом подъехала телега, с которое сняли чугунные котлы, чаны, кастрюли. Какой-то человек тащил в одной руке свернутый ковер, а в другой – туго завязанный круглый узел, из которого торчал гриф балалайки.

Володя решил, что жители Старого Карантина прячут от бомбежек свое имущество в подземных укрытиях.

– Емелин! – услышал Володя голос дяди Гриценко. – Пойди до Жученкова, доложись, что мы прибыли с добром, – пускай народ высылает принимать. А я тут побуду, только сверну в сторонку.

Машину снова качнуло, хлопнула дверца с левой стороны. Как только шофер отошел, Володя спрыгнул на землю. Дядя Гриценко обернулся и только руками развел:

– Тю! Стой! То ты иль не ты? Откуда ты выскочил? Самолетом, что ли? Вот не пойму…

– То уж моя военная тайна, – отвечал Володя. – Дядя Ваня, а что это тут грузят?

– А ну, геть отсюда! – рассердился дядя Гриценко. – Ему мало, что зайцем приехал, так еще все знать надо. Ходи отсюда живо!

Кто-то позвал Ивана Захаровича, и он, махнув рукой и прошипев Володе «Кышь отсюда, чтобы тебя видать не было», – побежал под навес. В это время из-под земли поднялась на поверхность клеть, и из нее вышел Ваня Гриценко. Он снял кепку с головы, обил ею с колен пыль известняка и появился во дворе каменоломен.

– Ваня, гляди сюда, – тихонько позвав его Володя, – Не видишь, что ли? Я это.

Увидев Володю, с которым он не встречался со дня их размолвки, Ваня кинулся было к нему, но на полпути остановился и двинулся дальше степенной в независимой походкой.

– Здорово, Вова-корова!

– Здорово, Ванька-встанька!

– Ты чего это тут? Тебя кто пустил?

– А я не спрашивался, меня дядя Ваня сам на машине привез.

– Ой, и скажешь же ты!..

– Сам спроси, раз не веришь. Я с ним на грузовой – на винтовках сидел. Что?

Ваня посмотрел на него очень сердито:

– Ну, и все равно ты ничего не знаешь, и нечего тебе знать. Выкатывайся отсюда!

– Это с какой же радости я выкатываться буду? Я к тебе в гости приехал.

– В гости домой ходят, а сюда тебя никто не звал.

– Да чего ты, Ванька, жабры топыришь, как барабулька? Говори уж, я ж и так все видел. Тут, наверное, подземный склад военный будет, да?

– Ну, считай, что склад, раз ты все видишь. Они подошли к воротам шахтного двора. У входа их окликнул часовой – парень в комбинезоне, с винтовкой на ремне.

– Это со мной! – крикнул ему в ответ Ваня, – Батя из города захватил.

Володе было очень обидно, что Ваня так пренебрежительно кивнул в его сторону. Подумаешь – «со мной»! Но пришлось смириться, потому что часовой внимательно оглядел его и сказал Ване:

– Ты зря тут лишнего народа не води у меня, а то, гляди, и самого не пропущу в другой раз.

Когда они отошли от каменоломен, Володя загородил дорогу Ване:

– Слушай, Ваня, ты мне друг или кто? Говори все. Не скажешь?.. Ну и не надо. Только имей в виду, ты мне больше не товарищ с этого дня. Настоящий человек, если друг, то уж все доверяет. Ты мое слово знаешь. Я тоже все-таки пионер. А уж лишнего болтать не имею привычке. Помнишь, сколько про ту надпись в шурфе не говорили?.. Скажешь или нет? Ну?

– Да что пристал! Зря серчаешь, – бормотал Ваня. – Не могу я тебе про то сказать. Я бате зарок давал, под честное пионерское.

– Так это – кому не говорить? Кому-нибудь! А я что? Кто-нибудь тебе или товарищ? Не хочешь, просить не буду.

– А ты никому не скажешь?

– Что я, правил не знаю?

– Ни словечка? – Да ни звука!

– Под честное пионерское, говоришь?

– Под честное пионерское!

– Ну, гляди, Вовка! Если скажешь где, живой не будешь, так и знай.

Володя уже дрожал от нетерпения.

– Ну, так я тебе скажу тогда, – шепотом произнес Ваня, озираясь во все стороны. – Ты меня, Вова, видишь, возможно, последние разы. Наши в каменоломни уходят. И меня берут. Зачислили! – подчеркнул он гордо.

И Ваня рассказал, что уже несколько дней идет тайная подготовка к переходу партизанского отряда в подземные каменоломни. Если немцы придут в Старый Карантин, партизаны скроются под землю и будут оттуда вести борьбу с фашистами. Туда, в каменоломни, уйдет и дядя Гриценко, записавшийся в партизанский отряд. А тетя Нюша, мать Вани, останется с Дубиниными в поселке.

Попутная машина в город должна была идти вечером. Было уже темно, когда дядя Гриценко, усталый, весь в известковой пыли, пришел к себе домой. Вова ожидал его на крыльце. Он схватил его обеими руками за рукав куртки и зашептал в самое ухо:

– Дядя Ваня, постой минутку… мне надо с тобой поговорить.

– Ну, заходи в хату, там поговорим. Что ж тут, на холоду-то да в потемках…

– Там не годится. Мне надо с глазу на глаз.

– Эге, понял я тебя, – добродушно сказал дядя Гриценко и, присев на ступени крыльца, стал сворачивать цигарку. – Это ты насчет того, чтобы дома тебе не попало от матери? Ладно, добре. Возьму грех на себя, скажу – завез.

– Да нет, дядя Вана… Совсем не про то.

Володя огляделся. В поселке сгущалась темнота. Кое-где в окнах появились огни, но сейчас же невидимые руки опускали черные шторы.

Поселок затемнялся.

– Дядя Ваня… – зашептал Володя, – дядя Ваня, я все знаю… Я знаю, к чему вы тут готовитесь… Дядя Ваня, ты должен мне помочь. Дядя Ваня, ты ведь сам обещал папе, что позаботишься обо мне. Вот и выполняй! Имей в виду: я тоже хочу быть в вашем партизанском отряде.

Бедный дядя Гриценко даже отшатнулся и разом встал с крыльца, замахав обеими руками на Володю.

– Що? – переспросил он, озираясь и, как всегда от волнения, начиная говорить с украинским произношением. – Який такий партизанский отряд? – Он опять махнул на Володю. – Да ты що! Ты с чего взял? Вот еще сообразил! Выдумки какие…

– Никакие не выдумки. Бросьте, дядя! Я все знаю. Немцы уже близко, вы уходите туда, вниз. И я хочу с вами, со всеми вместе. Я от тебя не отстану, дядя Ваня, все равно. А если не возьмут меня в отряд, сам приду. Я ведь многие ходы там у вас знаю. Помнишь, мы с Ваней лазили, а ты меня еще вытягивал оттуда? Мы еще там вашу с папиной расписку на камне отыскали. Помнишь, мы тебя просили рассказать потом, как вы там с папой были в девятнадцатом году?

Трудно было говорить с дядей Гриценко: он больше отмалчивался, а если и отвечал, то крайне односложно.

– Ну, были там, – проговорил он, – воевали. А что в того? Не мы одни были. Народ…

– Ну и я хочу там, где народ. Люди воюют, а я что же – смотреть только должен? Нет уж, спасибо вам! Дядя Ваня, ну дядечка Ванечка, будь же человеком! Раз в жизни прошу – помоги!

– Да цыц ты, перестань ты болтать про отряд! Чтоб я слова такого не слышал! Узнал – забудь. Ясно?

– Ясно, я же понимаю, раз военная тайна.

– Именно, что тайна, а ты шумишь! И откуда только ты все вызнал, чертенок! А-а-а! Стой! Стой! Погоди! Понял я… Это тебе Ванька сказал. Ну, ладно же, будет ему от меня за то!

Дядя Гриценко затянулся, прикрывая раздувшийся огонек ладонью, затем аккуратно потушил цигарку, притоптав на земле.

– Ну, добре, Вовка, поговорю насчет тебя с командиром. Может, так и вернее будет, чтобы тебе с нами уходить. Пошли пока в хату, повечеряем, а то машина в город пойдет. Пора тебе до дому.

Когда Володя, наспех поев, уже собирался уходить из домика Гриценко, хлопнула дверь, и из темноты двора вошел в горницу, щуря блестящие черные глаза, огромный, необыкновенно красивый и на диво хорошо сложенный человек в сапогах, короткой куртке, перехваченной поясом, и фуражке, сбитой на затылок. Он был так высок, что, входя, наклонился, чтобы не зацепиться головой за притолоку. Блеснули чистые белые зубы, когда он заговорил:

– Вечер добрый, Иван Захарович! Не помешаю?.. Здравствуйте, хозяюшка! Как здоровьичко?.. Лучше?

– Присаживайтесь, милости прошу, Александр Федорович, – сказал дядя Гриценко, подставляя гостю крашеную табуретку. – Может, покушаете с нами?

Гость, широко шагнув, легко кинул под себя табурет и сел:

– Нет, спасибо, ел недавно, да и некогда. Я на полминуты. Завтра опять тебе в город придется съездить. Там по распоряжению товарища Андрея… Понятно?.. – Он взглянул многозначительно на Гриценко. – Звонили, что орехов и стручков обещают. Понятно?.. Чей хлопец? – спросил он, кивнув в сторону Володи.

– Да с городу родственник, племяш вроде. Кореши они у меня с Ванькой моим. Дубинина Никифора – может, слышали? – сын.

– А-а… знаю. На флот который ушел, – протянул гость и посмотрел на Володю, как показалось тому, внимательно и одобряюще.

– Пристал, чтобы тоже его к нам взяли, – искоса поглядывая на гостя, проворчал дядя Гриценко. – Ну до того пристал, прямо как татарник к собачьему хвосту, – не отцепишь!

Гость кинул быстрый, настороженный взгляд на Володю:

– А откуда знает? Ведь из Керчи сам?

– Да с машиной сегодня увязался, шутенок, – смущенно пробормотал дядя Гриценко. – Оплошка моя. А уж тут разве скроешь от него? У него глаза приметливые, это ужас просто! Подо все подбираются. Все у него на заметку идет.

– Мал уж больно, – проговорил высокий. – Так-то парень, вижу, ничего, да мал.

– Где ж я мал?! – Володя сразу взвился на скамейке. – Это я только ростом так задержался, а мне уж в августе месяце на пятнадцатый год перешло.

– Да ты на цыпки-то не становись, – сказал дядя Гриценко, заглядывая под стол на ноги Володи. – И так ты парень собой видный, что говорить.

Гость рассмеялся хорошо и раскатисто. Так блеснули его белые зубы, такую славную возню учинили смоляные искорки в глазах гостя, под тесно сведенными прямыми бровями, что даже Володе самому сразу стало весело.

– Ну, доброй ночи вам, – промолвил гость, вставая. Он потянулся, хруст пошел по его большому и сильному телу. Ударил фуражкой о ладонь, с размаху надел ее на голову, попрощался и в дверях вдруг совсем по-мальчишески, озорно подмигнул Володе: – Ладно, поглядим. Мать-то отпустит?

И, наклонившись, не дожидаясь ответа, распахнул дверь, шагнул в черный провал ночи.

– Дядя, это кто был? – спросил Володя.

– Эх ты, не разобрался! – сказал Ваня, все время смирно сидевший поодаль. – А тоже говорит, я все знаю…

– Ну ты, цыц! – пригрозил ему отец. – Болтать больно стал! – Он помолчал, посмотрел на Володю, потом покачал головой: – Да ладно уж, скрывать тут нечего. – И он сказал с солдатским уважением: – То сам командир был наш Зябрев Александр Федорович!

Вернувшись в город, Володя наутро пошел проститься с Юлией Львовной и Светланой.

– Здравствуй! Мама дома? – спросил он у Светланы, входя в темную кухоньку учительской квартиры.

– Дома я, дома! – раздалось откуда-то из-под потолка, и Володя, взглянув наверх, увидел Юлию Львовну: она стояла на лесенке, прислоненной к стене. Володя, еще не приглядевшись со света, не заметил ее. – Электричество вот чиню, – объяснила Юлия Львовна сверху. – После той бомбы все у нас разладилось. Отовсюду дует, двери не закрываются. И вот опять с пробками что-то… Полчаса уже бьюсь.

– Юлия Львовна, вы оттуда слезайте, – предложил Володя, – я вам это в два счета…

– А умеешь? Мне помнится, ты больше занимался обратным: пережигал пробки, оставлял всех в темноте.

– Это когда еще я неученый был совсем.

– Ну, действуй, ученый, – сказала Юлия Львовна и легко спустилась с лесенки.

Володя мигом взлетел на верхнюю ступеньку. Пристроился удобнее. Пощупал пробки в предохранителе, вытащил из кармана, где у него хранилась всякая техническая мелочь, тоненькую проволоку, навертел на карандаше «жука». И вмиг вспыхнула, мигнула разок и засияла лампочка в коридоре, осветились комнаты, где до этого было темно – из-за фанеры, вставленной в окна вместо выбитых стекол. Медленно налились огнем спиральки на электрической плитке, и Володя так величественно сошел с лесенки, словно был оратором, спускавшимся с трибуны, либо статуей, сошедшей с пьедестала.

– Вот и весь разговор!

– Смотри, какой ты мастер, Дубинин! – похвалила Юлия Львовна. – Мастер – золотые руки.

– Ну, пустяк дело-то, – поскромничал Володя.

– Ну, как тебе сказать… Все-таки это еще одно лишнее доказательство, что учение – это свет, и даже электрический, а неучение – тьма, и во всей квартире, – пошутила Юлия Львовна. – Правда, Светлана?

– Я это тоже умею, – Светлана обидчиво повела плечом, – только ты мне никогда не даешь доделать.

– Да я что-то не верю в твои технические таланты.

Володя, гордый тем, что его технический талант был по достоинству оценен, уже привинчивал оторванный шпингалет на окне. Потом он подстрогал ножом порог, и дверь стала закрываться, как прежде. Он законопатил щель в другом окне, исправил поломанный табурет, нашел какие-то неполадки в отлично действовавшей плитке и вообще развил такую бурную деятельность, что Юлия Львовна вежливо взяла у него из рук электрическую плитку и сказала:

– Ну, захлопотался совсем! Спасибо тебе, Дубинин.

А Володя все откладывал разговор, ради которого он, собственно, и пришел сегодня к учительнице. Он топтался у стола, оглядывая потолок с треснувшей и кое-где отвалившейся после бомбежки штукатуркой, искал, чем бы еще можно было заняться тут. Ему хотелось оставить здесь добрый след…

Светлана заметила его замешательство:

– Что ты сегодня, Володя, такой?

– А что, какой? Самый обыкновенный.

– Ну брось, пожалуйста, я же вижу. Володя спросил тихо:

– Света, а вы с мамой никуда не уезжаете?

– А куда ж нам ехать? На Тамань, говорят, уже опасно: пролив бомбят. Вчера шаланду с эвакуированными утопили. Нет, мы уж тут как-нибудь с мамой…

– А я с нашими сегодня в Старый Карантин перебираюсь, к дяде Гриценко, – с трудом, очень виноватым тоном сообщил Володя. – А потом я сам, может быть, должен буду уехать… к бабушке…

– Значит, все-таки эвакуируешься? – спросила Светлана так, как будто у нее отнялся голос. Но тут же, с легким превосходством, закинув голову, подчеркивая нарочно, что она ростом выше Володи, взглянула на него как бы сверху. – А сколько разговоров было! Ну и эвакуируйся, пожалуйста… только не надо было разные громкие слова говорить: «Я тут! до конца! что бы ни было!.. «

– Светлана, Светлана, – вмешалась в разговор Юлия Львовна, – что за тон? Кто дал тебе право так разговаривать? Конечно, им надо эвакуироваться. Если сюда придут фашисты, они же узнают, что Володин папа коммунист, в прошлом красный партизан, сейчас во флоте. Надо думать, что говоришь.

– Я думаю! – закричала Светлана. – Я думаю, что говорю! А вот он не думал, когда говорил раньше… Пускай, пускай… пускай уезжает!

И Светлана вдруг отвернулась, зажав свою маленькую, обмотанную толстой косой голову в сгиб остренького локтя, и уткнулась в кухонную стенку.

Никогда еще Володя не видел председательницу штаба отряда в таком состоянии. Он беспомощно поглядывал то на Юлию Львовну, то на вздрагивающий Светланин затылок со светлым, золотистым пушком под разобранными надвое косами. Эх, если бы знала Светлана, куда он собирается «эвакуироваться», к какой бабушке он едет!.. До чего же ему хотелось сейчас сказать ей про каменоломни, про партизан, про все, что он узнал вчера! Но говорить об этом он не имел права никому, ни за что!..

– Перестань, Светлана, перестань сейчас же! – Юлия Львовна подошла к дочке и обняла ее. – Что ты за плакса стала в последнее время! И нечего тут реветь. Ну, чего ты? Можешь мне объяснить? Что ты так расстроилась, дурашка?

Светлана молчала, вытирая глаза тыльной стороной руки. Она и сама не могла бы объяснить, что ее так расстроило; просто ей стало вдруг страшно за всех и за себя и сделалось обидно, что Володя Дубинин, всегда такой храбрый, ничего не боявшийся Володя Дубинин, которого она считала способным на настоящий подвиг, вдруг, как самый обыкновенный мальчик, похожий на сотни других, послушно уезжает с мамой подальше от опасности. Но, конечно, мать права: Дубининым надо уехать отсюда.

Она успокоилась, поправила косы, повернулась к Володе и увидела, что он неловко держит в руках что-то обернутое газетной бумагой.

– Что это у тебя? – полюбопытствовала она, моргая длинными, слипшимися от слез ресницами.

Володя быстро развернул сверток, скомкал бумагу и, поискав, куда бросить ее, засунул к себе в карман. На ладони у него оказался прелестный маленький грот из морских ракушек и камешков. Вход в гротик был закрыт вырезанной из плотной золотой бумаги решетчатой дверцей. Сквозь нее проглядывала укромная, крохотная пещерка.

– Это Пушкинский грот называется, – пояснял Володя, – я в Артеке сам его сделал. С натуры. Там такой есть грот, называется грот Пушкина.

– Неужели сам сделал?.. Смотри, мама, вот прелесть-то!

Володя поставил гротик на стол, а сам отошел чуточку в сторону.

– Это я вам, – сказал он вдруг почему-то очень грубым голосом, – на память вам. Вот… Там внутри лампочка зажигается. Надо только в штепсель вставить.

И, вытянув издалека руку, не приближаясь к гроту, чтобы показать, что он уже ему больше не принадлежит, Володя вставил вилку провода в штепсель. Внутри грота вспыхнул красный свет.

– Чудо какая славная вещица! – заметила Юлия Львовна. – Ах, Дубинин, бить тебя надо, да некому! Как бы ты мог учиться, первым бы отличником был…

– Юлия Львовна, я в последнее время как будто…

– Я ничего не говорю, Володя, но ты бы мог еще лучше успевать.

– Юлия Львовна, как война кончится, я вам тогда докажу.

– Ну ладно, подожду, Володя. А гротик этот мы со Светланой возьмем пока что на хранение. Ведь ты столько потрудился тут.

– Нет, нет! Не на хранение, а совсем. Это вам на память от меня.

– Ну спасибо тебе, Дубинин… Светлана, что же ты не благодаришь?

– Спасибо, Володя, – проговорила рассеянно Светлана. – А я сейчас подумала: ведь совсем недавно ты приходил прощаться, когда в Артек уезжал. Помнишь? После «Аленького цветочка»? Неужели это недавно было? И спектакль, и Первое мая… Кажется, как будто уж сто лет с тех пор прошло…

И Володя тоже подумал, как далеко ушли в прошлое Артек, яркие ракеты над морем, безмятежные лагерные дни.

– Ну, мне идти пора, – сказал он. – До свиданья, Юлия Львовна, счастливо вам оставаться. И тебе, Светлана, тоже…

Неловко, не глядя, он сунул руку Светлане.

Юлия Львовна подозвала его в себе:

– Подойди сюда… Вот так. Будь здоров! Ты все-таки себя побереги немножко. Думай о матери. Да и меня иногда вспоминай. А кое-когда заглядывав в учебник, чтобы не отстать. Помнишь, как… да нет, ты этого помнить не можешь. Так на старых детских книжках был» написано: «Бойтесь, дети, лени, как дурной привычки, и читайте в сутки вы хоть по страничке». Ну, ты хоть по полстранички повторяй. Хорошо? Ну, смотри, а то получишь у меня после войны «плохо»! – Она сделала попытку улыбнуться. – И дай-ка я тебя, Дубинин, поцелую.

Володя неуклюже качнулся вперед, и учительница, взяв длинными пальцами за виски буйную головушку своего питомца, крепко поцеловала его в лоб, а потом легонько толкнула ладонью также в лоб, как бы дав направление – в дорогу…

Володя, откашливая что-то царапавшее у него в горле, выбежал из квартиры учительницы. Юлия Львовна, прислушиваясь к его удалявшимся быстрым шагам, сказала Светлане:

– Нет, очень хорошо, что его укроют подальше. Если они придут, такому тут несдобровать. Ах, отчаянная голова! Сколько у меня с ним хлопот было, а вот люблю его, галчонка большеглазого.

– И совсем он уже не так похож на галчонка, мама, – впервые заступилась за Володю Светлана.

– Ну, извини. Сами же вы прозвали Дубинина за его глаза Вовчик-птенчик…

А Володя шел по Приморскому бульвару: ему хотелось в последний раз посмотреть на море с родного берега. День стоял пасмурный, холодный. Берег Тамани был скрыт мглою. На бульваре валялись осколки разбитых вазонов. Большой каменный лев над балюстрадой был почти обезглавлен. Осколком бомбы у него снесло добрую половину морды. В глубине деревянной раковины для оркестра сбились перевернутые мокрые скамьи.

Володя спустился к самой воде. Казалось, что море узнает его: небольшие волны прыгали навстречу, стараясь лизнуть соленым языком Володю в лицо, подползали к его ногам, ластились. Совсем как Бобик…

И Володя, вздохнув, вспомнил про своего верного песика. Несколько дней назад Бобик увязался на берегу за военными моряками, и они сманили собаку к себе на сторожевой катер.

Побыв немного наедине с морем, Володя пошел в город. Он прошел еще раз мимо того места, где сидел птицелов Кирилюк, прошагал по всей улице Ленина, дошел до угла Крестьянской, поднялся по знакомой лестнице купеческого сына Константинова, постоял на Пироговской, у обезображенного здания, где была раньше школа, и отправился домой: надо было собираться.