Текст книги "Разговоры"

Автор книги: Леопарди Джакомо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

IV.
Домовой и Гном. 1 1
  Гномы – крошечные подземные духи, изобретенные фантазией иудейских кабинетов. Прим. пер.


[Закрыть]

   Домовой. А, ты здесь, сынок Сабация? куда идешь?

   Гном. Отец послал меня разведать, какого черта делают эти бездельники люди? Он удивляется тому, что они уже давно нас ничем не беспокоят, и ни один из них не показывает носа в наши владения. Уж не задумали-ли они против нас чего нибудь особенно скверного? Или, может быть, снова вернулся обычай торговать на скот, а не на золото и серебро? Или люди положили довольствоваться бумажными деньгами, вместо звонкой монеты? Или наконец они снова восчувствовали уважение к законам Ликурга, что особенно невероятно?.

   Домовой. «Вы ждете их тщетно: все мертвы они», так гласит эпилог одной трагедии, где умирают все действующие лица.

   Гном. Что ты хочешь этим сказать?

   Домовой. Я хочу этим сказать, что все люди умерли, и род человеческий погиб.

   Гном. Ну, это наверное газетные сплетни, хотя я что-то не читал об этом...

   Домовой. Глупец, разве ты не понимаешь, что если умерли люди, то газеты уже более не печатаются?

   Гном. Так-то так... но как-же мы будем получать новости с земли?

   Домовой. Какие это новости? Что взошло или зашло солнце, что холодно или тепло, что шел дождь или снег, что было ветрено? Пойми, мой милый, что без людей фортуна должна снять свою повязку, надеть очки, привязать на крючок свое колесо, сесть, сложа руки, да и глядеть на мир, не шевеля пальцем; без людей нет более ни королевств, ни империй, которые надувались и лопались, как пузыри; все это рассеялось, как дым; нет ни войн, ни революций, и все годы становятся похожими друг на друга, как две капли воды...

   Гном. Даже нельзя узнать – которое число, потому что календари не печатаются...

   Домовой. Невелика важность. Луна от этого не собьется с дороги.

   Гном. Нет ни понедельников, ни вторников... дни остаются без названия.

   Домовой. Разве ты боишься, что они перестанут существовать без названий? Или названия их по имени, думаешь, вернут их назад, если они уже прошли?

   Гном. Нельзя вести счет годам...

   Домовой. За то мы долее будем считать себя молодыми; не считаясь с прошедшим, будем меньше страдать; а когда состаримся, не станем беспокоиться, ожидая смерти изо-дня в день.

   Гном. Но как-же это вдруг исчезли эти бездельники?

   Домовой. Частью от войн и кораблекрушений, частью от людоедства и самоубийства, частью от праздности и труда, от слишком веселой жизни, от болезней...

   Гном. Но, во всяком случае, удивительно, каким образом целый род животных мог потерять корень, как ты говоришь.

   Домовой. Напротив, удивительно то, как ты, специалист по геологии, находишь в этом что-то необыкновенное: разве ты не знаешь, что от многих видов животных, которые когда-то жили, остались теперь лишь окаменелые кости? А между тем, эти бедные творения не употребляли ни одного средства, которыми, как я сказал, руководствовались люди, идя к своей погибели.

   Гном. Пусть будет по твоему; но все-таки я желал-бы, чтоб ожил хоть один или двое из всей этой сволочи: интересно знать, что они подумали-бы, увидев, что в мире все идет по прежнему? Ведь они полагали, что земля сотворена и существует единственно для них...

   Домовой. И не хотели верить тому, что она создана и существует для домовых...

   Гном. Ну, это, положим, действительно странно, если ты говоришь, не шутя...

   Домовой. Почему-же? Я говорю совершенно серьезно.

   Гном. Убирайся, шутник! Кому неизвестно, что земля создана для гномов?

   Домовой. Которые живут всегда под нею? Это однако премило! Спрашивается, на кой черт гномам солнце, луна, воздух, моря, поля?

   Гном. А на кой черт домовым золотые и серебряные рудники и вся земля, за исключением поверхности?

   Домовой. Ну, хорошо, хорошо, оставим это препирательство: даже ящерицы и мошки – и те думают, что мир создан исключительно для них, и попробуй разубедить их в этом! С своей стороны, я скажу только, что не родись я домовым, я пришел-бы в отчаянье.

   Гном. То-же самое было-бы со мной, не родись я гномом... Но, право, любопытно знать, что сказали-бы люди о своем яко-бы праве, по которому они, между прочим, запускали тысячи рук в наши владения и грабили наше имущество, говоря, что оно принадлежит им, и что природа спрятала его у нас только в шутку, желая испытать, найдут-ли они его и смогут-ли извлечь наружу.

   Домовой. Это еще неудивительно: они не только полагали, что все в мире назначено исключительно к их услугам, но считали, что это все не более как пустяки в сравнении с ними. Свои делишки они называли мировыми переворотами, свою историю – всемирной историей, хотя и могли-бы сообразить, что рядом с ними существует множество животных, которые однако не замечали, чтоб мир хоть раз перевернулся.

   Гном. Как, стало быть, комары и блохи также были созданы на пользу людям?

   Домовой. Конечно – для того, чтоб люди могли упражняться в терпении, как они сами говорили.

   Гном. Действительно, чем-бы они могли упражнять свое терпение, если-б не существовало блох!

   Домовой. Другое дело – свиньи. Это, по словам Хризиппа, – куски мяса, приготовленные природой для кухни людей и (чтоб не портились) немножко приправленные душою вместо соли {Sus vero quid habet praeter escam? eui pu idem ne putisceret aniinam ipsam, pro sale, datant dicit esse Chrysippus. Cicerone, de Nat. Deor. lib. 2, cap. 64.}.

   Гном. Ну, если-бы у Кризиппа в мозгу было немножко соли вместо души, он не сказал-бы такой глупости.

   Домовой. Как хочешь, но и душа все-таки – вещь приятная. Подумаешь, скольких видов животных никогда не видали и не знали их повелители люди, – или потому, что животные эти живут в таких местах, куда еще не заходила человеческая нога, или живут мгновенно, так что люди не успевали уследить их существования! О множестве других они ничего не знали до последнего времени. То-же самое можно сказать и о растениях. Но за то, когда они с помощью своих инструментов открывали какую-нибудь звезду или планету, то сейчас-же записывали ее в приход, воображая, что звезды и планеты, так сказать – фонари, повешенные там, наверху, чтобы светить им во время ночных занятий!..

   Гном. Так что, замечая ночью падающие звездочки, они наверное думали, что это какой-нибудь дух ходит около фонарей и заботится о том, как-бы не нагорели светильни...

   Домовой. Однако теперь, хотя люди исчезли, земля не чувствует никакого недостатка, реки текут по прежнему, а море и не думает высыхать, хотя и не служит более для мореплавания.

   Гном. Звезды и планеты не перестают зажигаться и погасать...

   Домовой. И солнце не покрывается ржавчиной, как это было, по словам Виргилия, после смерти Цезаря, хотя, я думаю, оно страдало в то время не больше статуи Помпея.

V.
Маламбрун и Фарфарель.

   Маламбрун. Духи преисподней: Фарфарель, Чириатто, Баконеро, Астарот, Аликин и прочая, и прочая! Заклинаю вас именем Вельзевула и приказываю вам силою моего искусства, которое может сорвать луну с петель и пригвоздить солнце посреди неба: пусть явится ко мне один из вас по приказанию вашего владыки и с его полномочием употребит все силы ада к моим услугам!

   Фарфарель. Я здесь.

   Маламбрун. Кто ты?

   Фарфарель. Фарфарель, к твоим услугам.

   Маламбрун. Получил полномочие от Вельзевула?

   Фарфарель. Получил и могу исполнить для тебя все, что мог-бы он сам, и более нежели могут все другие дьяволы вместе.

   Маламбрун. Хорошо. Ты должен исполнить одно мое желание.

   Фарфарель. Готов. Чего желаешь? Родовитости, какой не могут похвастаться даже Атриды?

   Маламбрун. Нет.

   Фарфарель. Богатств, каких не найдется и в Маноа {Баснословный город, иначе называемый Эльдорадо, который, по мнению испанцев, находится в южной Америке, между реками Ориноко и Амазонкой.}, когда этот город будет открыт?

   Маламбрун. Нет.

   Фарфарель. Нужна тебе империя громадная, как та, о которой, говорят, однажды ночью снилось Карлу V?

   Маламбрун. Нет.

   Фарфарель. Или женщина, которая была-бы неприступнее Пенелопы?

   Маламбрун. Нет. Разве для всего этого необходим дьявол?

   Фарфарель. Может быть, тебе, отъявленному негодяю, нужны уважение, доброе имя?

   Маламбрун. Ты-бы мне скорее понадобился, если-бы я искал противоположного!

   Фарфарель. Наконец, чего-же ты хочешь?

   Маламбрун. Сделай меня счастливым на одну минуту времени.

   Фарфарель. Не могу.

   Маламбрун. Как не можешь?

   Фарфарель. Клянусь честью – не могу.

   Маламбрун. Честью доброго дьявола?

   Фарфарель. Именно. Считай, что есть добрые дьяволы, как и добрые люди.

   Маламбрун. Но и ты прими в рассчет, что я сумею пригвоздить тебя к одному из этих бревен, если ты сейчас-же не будешь мне слепо повиноваться!

   Фарфарель. Тебе легче убить меня, нежели мне – исполнить твое желание.

   Маламбрун. В таком случае, отправляйся к черту, и пусть явится ко мне сам Вельзевул лично!

   Фарфарель. Если-бы явился Вельзевул со всей преисподней, то и тогда твое желание осталось-бы неисполнимым.

   Маламбрун. Даже на одну только минуту?

   Фарфарель. Сделать человека счастливым на минуту или на тысячную долю этой минуты так же невозможно, как и на целую жизнь.

   Маламбрун. Но если ты не в силах сделать меня счастливым, то по крайней мере не можешь-ли ты освободить меня от несчастья?

   Фарфарель. Да, если ты совсем перестанешь любить себя.

   Маламбрун. Это я могу... после смерти.

   Фарфарель. А при жизни этого не может ни одно животное: потому что ваша природа согласится скорее на что-бы то ни было, чем на это.

   Маламбрун. Это так.

   Фарфарель. А потому, если ты по необходимости любишь себя так сильно, как только можешь, ты естественно желаешь себе возможно большего счастия, и будучи не в силах удовлетворить этому величайшему из твоих желаний, ты не можешь сделать шага, не чувствуя себя более или менее несчастным.

   Маламбрун. Даже и в то время, когда я испытываю какое-нибудь наслаждение; потому что наслаждение не может сделать меня ни счастливым, ни довольным.

   Фарфарель. Действительно, никакое.

   Маламбрун. Потому что ни одно из них, в сравнении с естественным желанием счастия, котораго требует душа моя, не может назваться истинным; я не перестаю быть несчастным даже и в то время, когда испытываю наслаждение.

   Фарфарель. Не перестаешь, потому что у людей лишение счастия, хотя-бы оно и не сопровождалось ни страданием, ни бедствием, даже во время так называемых ваших удовольствий, всегда приносит недовольство.

   Маламбрун. Так что с самого рождения и до смерти наше несчастье не прекращается ни на минуту!?...

   Фарфарель. Да. Оно прекращается только тогда, когда вы спите без сновидений, и когда впадаете в обморок, – словом, когда прерывается деятельность ваших чувств.

   Маламбрун. И нет его в нас, когда мы чувствуем, что живем?...

   Фарфарель. Нет.

   Маламбрун. Но, в таком случае, собственно говоря, не жить – лучше чем жить!

   Фарфарель. Да, если отсутствие несчастья лучше его присутствия.

   Маламбрун. И так?

   Фарфарель. И так, если ты находишь лучшим вручить мне свою душу до срока, – прикажи получить.

VI.
Земля и Луна.

   Земля. Я знаю, соседка, что ты можешь говорить и отвечать, потому что ты – лицо; это я не раз слыхала от поэтов; да кроме того всем нашим ребятам известно, что у тебя, как у них, есть глаза, рот и нос: все это они видят собственными глазами, а в их лета зрение должно быть преострое. Что до меня, то я думаю, тебе известно, что я также лицо и в молодости произвела на свет много детей, а потому ты, конечно, не удивляешься, слушая меня. Не удивляйся, милая моя, и тому, что мы, состоя (сколько веков, уж не помню) добрыми соседями, до сих пор не перекинулись друг с другом ни одним словечком: это потому, что я была по горло занята и до сих пор не имела минуты свободной. Но теперь, когда дела мои поутихли и идут, что называется, сами собой, я не знаю, что мне делать и просто умираю от скуки, а потому с этих пор я предполагаю почаще беседовать с тобою и осведомляться о твоих делах, в чем, надеюсь, ты не откажешь мне.

   Луна. Без всякого сомнения, соседка. Если ты хочешь говорить со мною, сделай одолжение, не стесняйся; я готова слушать тебя и отвечать тебе, хотя сама вообще очень молчалива.

   Земля. Слышишь-ли ты гармонический звук, который производят небесные тела своим движением?

   Луна. По правде сказать, я ничего не слышу.

   Земля. Ведь и я также ничего не слышу, за исключением воя ветра, идущего от моих полюсов к экватору и обратно, что уже никак не может назваться музыкой. Но Пифагор утверждает, что небесные сферы производят необыкновенно приятную гармонию, в которой ты сама участвуешь, составляя октаву этой мировой лиры, но что я оглушена вашей музыкой и потому не слышу ее.

   Луна. Должно быть, и я оглушена, и потому тоже не слышу ее, хотя до сих пор не подозревала, что исполняю должность октавы на какой-то лире.

   Земля. В таком случае, переменим разговор. Скажи мне: действительно-ли ты обитаема, как утверждают тысячи древних и новых философов, начиная с Орфея до Лаланда? Как я ни старалась удлинить свои рога, которые люди называют горами и с вершин которых я тебя наблюдаю на манер улитки, я никогда не замечала на тебе ни одного живого существа.

   Луна. Не знаю, какие у тебя там рога, но я действительно обитаема.

   Земля. Какого-же цвета твои люди?

   Луна. Какие люди?

   Земля. Которые тебя населяют. Ведь ты говоришь, что обитаема?

   Луна. Да, но что-же из этого следует?

   Земля. Из этого следует, что не все-же твои обитатели звери!

   Луна. Не звери и не люди: я не имею никакого понятия ни о тех, ни о других, равно как и о многих вещах, о которых ты мне говорила и которых я совершенно не поняла.

   Земля. Но в каком-же роде твое население?

   Луна. Оно многочисленно, разнообразно и неизвестно тебе так-же, как мне неизвестно твое.

   Земля. Странно, удивительно! Я ни за что на свете не поверила-бы этому, если-б не слышала от тебя самой. Но была-ли ты покорена кем-нибудь из твоих обитателей?

   Луна. Покорена? Как это? Почему?

   Земля. Из честолюбия, жадности, – политикой, оружием?...

   Луна. Я не понимаю, что такое оружие, политика, честолюбие, – словом, ничего не понимаю из твоих слов.

   Земля. Но если ты не знаешь, что такое оружие, тебе, вероятно, известно, что такое война, потому что недавно один здешний физик, посредством телескопов (знаешь, таких трубок, с помощью которых можно очень далеко видеть), открыл у тебя великолепное укрепление с правильными бастионами – доказательство, что твои народы ведут по крайней мере осадную войну...

   Луна. Извини, моя милая, если я отвечу тебе немного свободно, что, может быть, не совсем прилично мне, как твоей подданной... Но, право, ты мне кажешься уж чересчур тщеславной, если воображаешь, что все вещи в мире походят на твои собственные, как будто природа только о том и заботилась, как-бы копировать тебя во всем и везде. Я говорю тебе, что обитаема, – и ты заключаешь из этого, что мои обитатели должны быть людьми; объявляю тебе, что они не люди, а ты, соглашаясь с этим, приписываешь им качества людей и ссылаешься на какие-то телескопы какого-то физика. Ну, если эти телескопы и в других вещах видят не лучше, право – они зорки не более твоих ребят, открывших у меня глаза, рот и нос...

   Земля. Стало быть, не правда и то, что твои города снабжены широкими и чистыми улицами и что ты возделана, как это совершенно ясно видно со стороны Германии при помощи телескопов? {Открытие, принадлежащее г. Грутуизену. См. немецкие газеты за март 1824.}

   Луна. Если я возделана, то не замечаю этого; если у меня есть улицы, – не вижу их...

   Земля. Видишь-ли, голубушка, я немножко простовата, а потому неудивительно, что люди легко меня обманывают. Но тем не менее, говорю тебе, – остерегайся: если твои жители не стараются тебя покорить, то ожидай опасности от моих: многие из них в разные времена не шутя намеревались тебя покорить и уже сделали с этою целью много приготовлений; в последнее время они стараются как можно подробнее исследовать каждую твою точку, составляют карты твоих владений, измеряют высоты твоих гор, знают даже их имена. Желая тебе всякого добра, я считаю долгом известить тебя об этом деле, чтоб ты на всякий случай держала ухо на-стороже. Теперь позволь задать тебе еще несколько вопросовъ: почему это собаки на тебя лают? Что ты думаешь о тех, которые показывают тебя в колодце? Женщина ты или мужчина?– древние расходились во мнениях касательно этого обстоятельства {У Макробия, Тертулиана.}. Правда-ли, что жители Аркадии пришли в мир прежде тебя {У Менандра.}? Что твои женщины, или – не знаю, как их там зовут, – несут яйца, и одно из таких яиц, не знаю когда, падает сюда вниз? Правда-ли, что ты сделана из свежего сыра, как утверждают некоторые англичане {That the moon is made of green cheese. Английская пословица.}? Что Магомет однажды – днем-ли, ночью-ли, – разломил тебя пополам, как арбуз, и порядочный кусок твоего тела скользнул ему за рукав? Почему ты так облюбовала верхушки минаретов? Что скажешь о празднике байрама?

   Луна. Продолжай, продолжай, соседка, – благо мне не нужно отвечать тебе и прерывать свое обычное молчание. Но если ты так любишь болтать и не находишь других предметов для разговора, – лучше было-бы тебе соорудить из твоих людей новую планету, которая-бы вращалась около тебя и была бы составлена и населена по твоему вкусу; я-же, как видишь, совсем отказываюсь понимать тебя: ты умеешь говорить только о людях, собаках и тому подобных вещах, о которых я знаю так-же много, как и о том великом солнце, вокруг которого, как я слышала, ходит наше собственное солнце.

   Земля. Правда, чем больше я стараюсь обходить в нашем разговоре мои собственные дела и вещи, тем менее успеваю в этом. Но вперед я буду осмотрительнее. Скажи мне: это ты забавляешься, притягивая у меня воду из моря и потом снова заставляя ее падать?

   Луна. Может быть. Но если и так, я не замечаю этого, как и ты вероятно не замечаешь многих своих действий, хотя они должны быть заметнее моих, потому что ты больше и сильнее меня.

   Земля. Я знаю только, что по временам собираю тебе солнечный свет, а твой беру себе; также доставляю тебе сильное освещение во время твоих ночей, что и сама иногда замечаю {Астрономы называют этот свет непрозрачным, матовым. Он бывает виден в темной стороне лунного диска во время новолуния.}. Но я забываю о самом главном: хотелось-бы мне знать, правду ли говорит Ариост, что все, что человек со временем теряет, напр. юность, красота, здоровье, стремления честолюбия и т. под.– все это уходит от земли и отправляется на луну, так что там у тебя собирается все человеческое, за исключением одной глупости, которая никогда не покидает людей? Если это правда, – ты теперь, я думаю, полным полна, и скоро у тебя не достанет места, тем более, что в последнее время люди потеряли множество вещей (так, напр., любовь к отечеству, добродетель," справедливость, великодушие), и не только некоторые и отчасти,; но все и вполне. Действительно, если все это не у тебя, то где же оно? А потому сделаем уговор, по которому ты обязуешься с этих пор передавать мне из рук в руки эти необходимые вещи, тем более, что ты наверное и сама будешь рада опростаться от них, особенно от здравого смысла, который, говорят, занимает у тебя очень много места; я-же, с своей стороны, обязуюсь платить тебе за все это чистыми людскими денежками.

   Луна. Я вижу, ты снова возвращаешься к людям, и хотя, по твоим словам, глупость не покидает твоих границ, однако ты хочешь всячески одурачить меня и лишить здравого смысла, отыскивая свой собственный, который я не знаю, куда ты девала; знаю только, что у меня его нет, как нет и других вещей, о которых ты спрашиваешь.

   Земля. Но по крайней мере скажи мне, существуют-ли там у вас пороки, злодеяния, несчастья, печали, старость, – словом зло? Слыхала-ли ты об этих вещах?

   Луна. О, об этих-то я слыхала и знаю их, знаю превосходно, потому что действительно переполнена ими.

   Земля. Что-же преобладает у твоего народа, – достоинства или недостатки?

   Луна. Недостатки далеко преобладают.

   Земля. Чего у тебя больше, добра или зла?

   Луна. Зла, – без всякого сравнения.

   Земля. Вообще, счастливы или несчастны твои обитатели?

   Луна. Так несчастны, что я не поменялась-бы жребием с самым счастливым из них.

   Земля. То-же самое и здесь. Удивительно, как это я, нисколько не похожая на тебя во всем другом, в этом совершенно сходна с тобою!

   Луна. Так-же, как сходна со мною и формой, и движеньем, и тем, что получаешь свет от солнца. В этом нет ничего особенно удивительного: зло обще всем планетам вселенной или, по крайней мере, нашего солнечного мира, как и форма круга и другие упомянутые свойства. Если-бы тебя могли слышать Уран или Сатурн, или какая-нибудь другая планета, все они ответили-бы тебе то-же самое: я уже спрашивала об этом Венеру и Меркурия, к которым иногда бываю ближе тебя, спрашивала и другие планеты, все говорят одно и то-же; я думаю, что даже само солнце и всякая другая звезда подтвердит это.

   Земля. Тем не менее я все-таки ожидаю добра, в особенности теперь: люди обещают мне в будущем много счастия.

   Луна. Ожидай себе; и я тебе обещаю, что ты никогда не перестанешь ожидать.

   Земля. Однако, знаешь что? Мои люди и звери начинают просыпаться: с той стороны, откуда я говорю с тобою, – ночь, а потому все они спали; по вследствие шума, который мы производим нашим разговором, они начинают в страхе просыпаться...

   Луна. Но с этой стороны, как ты видишь, – день.

   Земля. Я вовсе не желаю причинять беспокойство моим людям и нарушать их сон, который есть их величайшее благо. А потому, соседка, мы поболтаем в другое время. Прощай-же, доброго дня!

   Луна. Прощай. Доброй ночи!