Текст книги "Кутузов"

Автор книги: Леонтий Раковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава пятая

«ДЕНЬ ИЗМАИЛА РОКОВОЙ…»

Кутузов находился на левом крыле, но был моею правой рукою.

Суворов

I

Суворов и Кутузов, оба небольшие, но Суворов – худощавый и подвижный, а Кутузов – полный и неторопливый, стояли с егерскими батальонными командирами у ярко горевшего костра. Генерал-аншеф Суворов дал бугским егерям получасовой отдых: они хорошо поработали, изображая штурм неприступного «Измаилова», как русские солдаты звали крепость Измаил.

Самая сильная турецкая крепость на Дунае, Измаил, лежала вот тут, верстах в пяти на восток. Ночная темнота скрыла ее высокие, четырехсаженные стены и шестисаженные рвы, сделанные под наблюдением французского инженера де Лафит-Клаве.

По приказу Суворова в придунайской степи, на запад от крепости, был насыпан вал и вырыт ров – такие же, как в Измаиле. Здесь каждую ночь Суворов лично обучал войска, как штурмовать турецкую крепость, учил забрасывать рвы фашинами, быстро выбираться из них наверх, а затем по лестницам всходить на вал.

На валу вместо турок стояли фашины; их надо было колоть штыком.

Некоторые генералы удивлялись: и зачем самому командующему, почтенному человеку, заниматься этим? Любой старый капрал мог показать, как надо влезать на стены!

Генерал-поручик Павел Сергеевич Потемкин, двоюродный брат светлейшего, так и сказал Александру Васильевичу: мол, зачем беспокоиться, стоило вам приказать, и каждый командир полка обучил бы своих солдат.

«Si duo faciunt idem, non est idem»* – ответил на это латинской поговоркой Суворов.

____________________

* Если двое делают то же, это – не то же.

Павел Сергеевич, не знавший латыни, не понял, а Михаил Илларионович Кутузов считал, что Суворов прав: вложить в это обучение столько задора мог только он один.

Война с Турцией тянулась уже четвертый год. После падения Очакова турки были разбиты при Фокшанах и Рымнике. У турок не хватало средств, но они все-таки не хотели мириться: султан надеялся на помощь европейских держав. Его сильно разгневали недавние капитуляции соседних с Измаилом небольших крепостей на Дунае: Килии, Тульчи и Исакчи. Султан дал фирман*, по которому велел казнить каждого защитника Измаила, если и эта сильная крепость сдастся русским. На Измаил в Константинополе очень надеялись. Он был весьма удобно расположен – на возвышенности, спускавшейся к Дунаю крутыми обрывами. Французские инженеры указали туркам, как укрепить Измаил. Турки согнали к нему тысячи валахов, которые сделали семь бастионов с каменными башнями, вырыли ров. Часть рва была наполнена водой. На измаильских стенах стояло двести орудий разного калибра. В Измаил сбежались остатки защитников маленьких дунайских крепостей, сдавшихся русским, и у Айдозли Мегмет-паши, командовавшего гарнизоном Измаила, оказалась целая армия в сорок тысяч человек, снабженная достаточным количеством продовольствия.

____________________

* Ф и р м а н – указ.

Покончив с незначительными крепостями на Дунае, русские подошли к Измаилу. Здесь находились войска генералов Павла Потемкина, Гудовича, Кутузова и флотилия де Рибаса. Они обложили Измаил, ожидая, что турки, устрашенные сдачей Килии, Тульчи и Исакчи, капитулируют, но Айдозли только посмеивался над русскими: крепость была неприступна. Кроме того, приближалась зима. Русские войска, жившие под открытым небом, сильно терпели от холода, недостатка провианта и болезней. Войска восемь месяцев не получали жалованья и вообще «начали скучать службой». Генералы решили: осаду крепости надо снять.

Но Екатерина II понимала, что если не покончить с Турцией сейчас, то весной на ее стороне выступят европейские державы, и в первую очередь Пруссия. Императрица настаивала на том, чтобы Измаил был взят во что бы то ни стало.

Тогда главнокомандующий князь Потемкин решил испробовать последнее средство: поручил штурм Измаила Александру Васильевичу Суворову.

Суворов прискакал к Измаилу, и в русском лагере снова все ожило.

С приездом Суворова вернулась утраченная бодрость, вернулась вера в победу. Русские солдаты, четыре недели коченевшие в холодной, неуютной степи под Измаилом, повеселели: они знали, что Суворов долго тянуть не станет.

Александр Васильевич так и решил: взять Измаил, пока не нагрянула зима, взять немедленно, но подготовиться к штурму как следует.

Это была первая операция, которую Суворов проводил один: при Козлуджи ему мешал Каменский, при Фокшанах и Рымнике приходилось считаться с принцем Кобургским, а здесь он был сам хозяин.

Он не жалел себя, не жалел трудов, спешил обучить, подготовить русские войска к небывалому штурму.

Здесь, на ученье, он все изображал сам: показывал, как действовать внизу и как колоть турка наверху. За вечер он несколько раз быстро и ловко влезал в темноте по шаткой лестнице на четырехсаженный вал, кричал наверху «ура!» и остервенело колол штыком фашины, изображавшие турок.

Михаил Илларионович смотрел и удивлялся: как у Александра Васильевича хватает сил! Суворов в шестьдесят лет был легче и проворнее, чем Кутузов в сорок пять.

Вот и теперь Суворову не стоялось на месте. Минутку посушил у костра пропотевший мундир, а потом сорвался: пошел ходить от одной группы егерей, отдыхавших у костров, к другой.

Разговаривал, шутил, подбадривал.

Короткий роздых быстро кончился.

И опять неугомонный генерал-аншеф стоял перед строем егерей и учил:

– Бросай фашины, спускайся в ров! Ставь лестницы. Лети через стену на вал! Ударь в штыки, коли, гони, бери в полон!

II

Михаил Илларионович заночевал у командующего. Ученье бугских егерей кончилось поздно, а наутро Суворов решил поехать вместе с Кутузовым разведать Измаил с противоположной, восточной стороны, где располагался кутузовский корпус и откуда Кутузову предстояло идти на приступ в общем штурме турецкой крепости.

Суворов жил в крохотной мазанке, которая как-то уцелела одна из всей разоренной дотла деревни Броска. Поместить вторую постель в мазанке было негде, и Михаил Илларионович лег в палатке. У себя в лагере он тоже спал на воздухе: с восточной стороны Измаила деревень не было и в помине. Но кутузовской денщик Ничипор возил для барина пуховичок и теплое шелковое одеяло, а здесь пришлось спать по-суворовски – на охапке дунайского камыша, укрывшись шинелью.

И с непривычки было, признаться, жестковато и холодно.

«Как это он спит?» – ворочаясь на шуршащем, неудобном ложе, думал о Суворове Михаил Илларионович.

И когда чуть забрезжил рассвет и из мазанки послышались голоса (Суворов вставал), Михаил Илларионович мгновенно проснулся.

На дворе было холодно, сквозь легкий туман Михаил Илларионович видел, что вся земля покрыта инеем: ночью морозило. Вставать из-под шинели все-таки не хотелось. Михаил Илларионович лежал, облокотясь на руку, и смотрел сквозь отдернутый полог палатки на мазанку командующего.

Из мазанки выскочил нагишом, в одних туфлях, худенький Александр Васильевич. За ним шел с ведром в руке и мохнатым полотенцем на плече угрюмый, всегда чем-то недовольный денщик Прохор. За хмурым денщиком показалось веселое курносое лицо казака Ванюшки – вестовой нес к завалинке одежду и сапоги генерала.

Александр Васильевич легко согнулся, и Прошка не торопясь вылил на него ведро воды.

Суворов выпрямился, встряхиваясь и подпрыгивая на одном месте.

Денщик неласково сунул барину полотенце.

Александр Васильевич, что-то весело приговаривая, стал энергично растирать полотенцем шею, грудь, поясницу, ноги. Потом бросил полотенце денщику и начал бегать возле мазанки, выкидывая руки вверх и в стороны, и так и эдак, словно отбиваясь от кого-то.

Михаил Илларионович не раз видел эти не всем понятные упражнения. Он не уподоблялся большинству генералов и офицеров, которые за глаза осуждали Суворова, смеялись над его обливаниями и гимнастикой, называя все это «чудачеством». Кутузов помнил, как в бабушкином псковском имении дворовые парни выбегали зимой из жаркой бани и катались по снегу. Народ не видел в этом ничего странного и смешного. И так же судил Кутузов. Он знал, что Александр Васильевич считает баню лучшим средством против всех болезней, завидовал Суворову, что он может закаляться, хотя сам никогда не пробовал подражать ему.

Но теперь, в это промозглое декабрьское утро, когда и без обливания сыро и зябко, видеть, как человек окатывается студеной водой, было не по себе.

«Молодец Александр Васильевич!» – подумал Кутузов и стал подыматься с неудобной тростниковой постели.

Не надевая мундира, Михаил Илларионович поеживаясь вышел из палатки.

Лагерь еще спал. Над потухшими кострами лишь кое-где вился слабый дымок. Озябшие часовые, засунув руки в рукава шинелей и прижав ружья к груди, стояли нахохлившись.

А вдали, как горная гряда, высились измаильские стены. За стенами небось тепло: там дома, печи…

– Здравия желаю, Александр Васильевич! – приветствовал Суворова Кутузов.

– А-а, Мишенька! Здравствуй, дорогой. Сбрасывай все да обливайся! – предложил Суворов, не прекращая бега.

– Нет, благодарствую, Александр Васильевич, я не умею! – ответил, улыбаясь, Кутузов.

– Наука невелика! – крикнул Суворов, пробегая мимо.

– Наука, верно, не горазд велика, да больше-то дураков так скакать не сыщешь! – сурово ответил вместо Кутузова Прошка.

Он подошел к Кутузову с ведром, кружкой и полотенцем – собирался помочь гостю умываться, Михаил Илларионович подставил Прошке ладони, денщик стал лить на руки Кутузову воду и продолжал бурчать:

– Нет того, чтобы умываться по-человечески, а все, прости господи, полощется, как воробей в луже… Давеча прибыл из Петербурху французский герцог Впросак, – вспоминал Прошка. – Увидал, как он козлом скачет, спрашивает: «Какой это, спрашиват, полоумной у вас?» Ей-богу! – рассказывал, вытаращив глаза, денщик.

– Твой герцог Фронсак столько же смыслит, сколь и ты! – беззлобно сказал Суворов, окончив бег и подходя к завалинке, где его ждал с одеждой казак.

– Это самый лучший способ дышать воздухом. По-моему, ничего нет здоровее! Советую тебе, Мишенька, заняться, а то вон как ты, помилуй бог, раздался! – говорил Александр Васильевич, одеваясь.

– Да, брюхо у меня действительно… – утирая лицо полотенцем, виновато оглядывался Кутузов. – Но так бегать я, Александр Васильевич, отяжелел. А не побегать после обливания – закоченеешь на здешнем-то холоду.

– Ничего. Вот сейчас мы напьемся горяченького чайку, согреемся – и в путь! Пока осман почивает, – сказал Суворов, думая уже о другом.

III

Турки не обращали никакого внимания на всадников, подъехавших к крепостным рвам у восточных Килийских ворот. Они не боялись русских: если «неверные» не смогли ничего сделать Измаилу за четыре недели, то чего же бояться их теперь, когда запахло зимой.

И тем более нестрашными были эти четверо верховых (Суворова сопровождали два казака), которые с высоких крепостных валов казались просто не стоящими никакого внимания.

Суворов и Кутузов медленно ехали вдоль рва.

– Глубок, проклятущий!.. – смотрел Кутузов. – Придется бросать по две фашины.

– Да, не меньше, – согласился Суворов.

– У них вон сколько орудий, а у нас маловато…

– До рвов пройдете с колонной в темноте, тихонько, а чуть спуститесь в ров, ихние пушки станут вам не вредны. Тут, Михайло Ларионович, все дело будет решать штык! – уверенно говорил Суворов. – Значит, колонну выведете сюда, к Килийским воротам, – указал он. – Учтите, Мишенька: все ворота в Измаиле завалены камнями и бревнами – пусть солдаты зря не ломают прикладов! Де Рибас поддержит с Дуная. Запорожские лодки, дубы и паромы доставят с острова Чатал полторы тысячи казаков и три с половиною тысячи пехоты. Рибас займет берег, кавальер* и куртину*. Осип Михайлович поможет вам. А вы не упускайте из виду соседнюю казачью колонну Платова: у казаков, помилуй бог, одни пики!

____________________

* К а в а л ь е р – отдельная башня позади вала в ограде крепости. * К у р т и н а – участок крепостной ограды между двумя бастионами.

– Платову будет трудновато! – вздохнул Кутузов.

– Ваша колонна, Михайло Ларионович, и правофланговая генерала Львова – самые важные в штурме. Надеюсь на вас! – сказал на прощание Суворов, протягивая руку Кутузову.

– Будьте спокойны, Александр Васильевич, не выдадим! – ответил Михаил Илларионович, крепко пожимая руку командующего.

Суворов хлестнул коня нагайкой и помчался к себе в лагерь.

Кутузов с минуту задумчиво смотрел вслед Александру Васильевичу. Он понимал мысли Суворова.

Туртукай, Козлуджи, Кинбурн, Фокшаны, Рымник – славные, достойные дела, но такие же победы бывали и у других полководцев. А вот если Суворов возьмет этот неприступный Измаил, тогда с ним не сможет равняться никто!

Была глубокая ночь, когда Михаил Илларионович, еще раз проверив, все ли у него готово к штурму, подъехал к своей палатке.

В палатке горела свеча.

«Значит, наши сидят не у солдатских костров, а дома», – подумал он.

Вместе с Кутузовым, кроме его старого приятеля капитана Павла Андреевича Резвого, жили муж Груни Бибиковой, все такой же лощеный, щеголеватый бригадир Иван Степанович Рибопьер, и простецкая, русская душа – полковник 1-го батальона егерей Иван Иванович Глебов.

Михаил Илларионович слез с коня и, передав поводья вестовому, вошел в палатку.

У опрокинутой бочки, которая заменяла стол, закусывали Рибопьер и Глебов.

– Зря едите перед боем, господа! – заметил Кутузов. – Легче, если ранят в пустой живот, а не в полный.

– Вы правы, Михайло Ларионович, да коли не поесть перед боем, так и ног не потянешь: измаильские стены вон какие! Когда-то бог приведет позавтракать, – ответил Глебов.

– Милости просим закусить с нами! – услужливо предложил, приятно улыбаясь, Рибопьер.

– Благодарю. Я лучше отдохну; день-деньской на ногах, чертовски устал, – сказал Кутузов и прилег на жесткую тростниковую постель.

Молчали. Каждый думал о своем, но все мысли неизбежно сводились к одному.

На сегодня Суворов назначил штурм Измаила. По его замыслу главный удар должен быть направлен на придунайскую, наиболее доступную часть Измаила. Здесь Александр Васильевич сосредоточил все лучшие по боевым качествам войска, и в том числе бугских егерей Кутузова.

А остальные колонны должны были отвлекать турецкие силы, чтоб гарнизон Измаила защищал все шестиверстные крепостные стены.

Суворов остерегался, как бы турки не узнали о его замысле, и потому хитро составил диспозицию, тщательно замаскировав основную идею штурма: каждая колонна могла полагать, что ей поручена главная роль.

Михаил Илларионович, целый день занятый приготовлениями к бою, не мог найти времени подумать о семье. Было ясно: предстоял кровопролитный, ужасный штурм, который будет посерьезнее очаковского. Удастся ли выйти из него живым, кто знает.

И теперь Михаил Илларионович с нежностью думал о своих – Екатерине Ильинишне и девочках. Они спокойно спят в эту тревожную декабрьскую ночь там, в Петербурге, не чувствуя, какой страшной опасности подвергается он…

Рибопьер и Глебов окончили еду, курили молча. Иван Степанович вообще не отличался словоохотливостью, а Глебов тоже, очевидно, думал о том же, о чем в эти часы думали осаждавшие Измаил русские войска…

Уставший Кутузов задремал.

Он проснулся от громкого окрика Резвого:

– Михаил Илларионович, пора: уже без четверти три!

Кутузов встрепенулся и стал подыматься.

В три часа ракетой был дан подъем. Суворов приказал до первой ракеты не выводить войска, чтобы, как говорилось в диспозиции, «людей не удручать медлением к приобретению славы».

Он вышел с егерскими командирами из палатки.

Все вокруг еще покрывала темная, мрачная ночь. Полукольцо огней русского лагеря ярко светилось в темноте. К этой ночи войска заготовили побольше камыша, чтобы костры не потухали и чтобы турки думали, что в русском лагере спокойно спят.

Но Измаил не спал. Лазутчики дали знать врагу о предполагающемся штурме. В крепости слышался какой-то шум. Тревожно лаяли собаки.

Присмотревшись в темноте, Кутузов снова различил штурмовые лестницы и кучи фашин, приготовленных для забрасывания широких, шестисаженных рвов.

И вот высоко вверх взвилась зеленая ракета. Казалось, она падает над самой крепостью.

Пора выступать и идти к назначенному пункту. Путь в четыре версты, в кромешной тьме.

– Колонновожатые на месте? – спросил у Глебова Михаил Илларионович.

– На месте.

– Не собьются в этакой темени, выведут к Килийским воротам?

– Выведут. Вчера опять делали пробу; пришли точно. А вчера было еще темнее – пасмурнее.

Кутузов сел на коня.

Его шестая колонна уже зашевелилась.

Впереди шли сто пятьдесят стрелков, а за ними двигалось что-то большое, темное, лохматое: это обозные солдаты несли восемь четырехсаженных лестниц и шестьсот фашин.

И сзади за всеми выступали три батальона бугских егерей и войска резерва – два батальона херсонских гренадер и казачий полк Денисова в тысячу человек.

IV

Штурм Измаила был в полном разгаре.

Воздух дрожал от несмолкаемого грохота пушек, беспорядочной ружейной трескотни и людских криков.

Еще стояла ночь, но от ярких вспышек выстрелов крепостные стены вырисовывались как днем.

Жестокий огонь турецких батарей и пехоты с валов не остановил и не расстроил кутузовскую колонну, двигавшуюся к бастиону у Килийских ворот. Колонна подошла к крепостному рву и под прикрытием стрелков стала забрасывать глубокий, шестисаженный ров фашинами, собираясь преодолеть его.

Кутузов верхом на коне стоял среди 2-го батальона егерей, готовившихся идти на штурм.

Турецкие пули, картечь и ядра косили русских, столпившихся передо рвом. То тут, то там падали убитые и, охая и стеная, тащились назад к своему лагерю раненые.

Вот из толпы прямо на Кутузова егеря вынесли на плаще чье-то распростертое тело. Кутузовский конь захрапел, вздергивая шею.

– Кого несете? – окликнул Михаил Илларионович.

– Бригадира Рыбапёрого, – ответили из темноты.

– Сильно ранен?

– Кончился уже…

Кутузов перекрестился:

– Вот те и поужинал… Бедная Груня!..

Но предаваться грустным размышлениям было некогда – его уже не на шутку беспокоила эта задержка 1-го батальона у рва.

«И чего они ждут, когда уложат все фашины?» – недовольно подумал Михаил Илларионович.

И, вспомнив суворовское наставление, крикнул как мог громче:

– Ребята, кидайся в ров!

И сам стал слезать с седла: конь беспокойно вертелся под выстрелами, наступая на егерей; к тому же незачем было предоставлять турецким стрелкам столь заметную мишень.

1-й батальон посыпался вниз, в ров. Затрещал фашинник – это егеря стали перебегать на другую сторону рва.

Подсаживая друг друга, они карабкались наверх и оказывались под самыми страшными крепостными стенами.

Сюда долетали только шальные пули и совсем не доставали ядра. Под стенами можно было минутку передохнуть, пока через ров не перетащат штурмовые лестницы.

Вместе со 2-м батальоном подошел ко рву и Михаил Илларионович.

Во время суворовских учений он не лазил по лестницам, а теперь приходилось.

Впереди Кутузова слезал в ров дежурный офицер секунд-майор Алфимов, он смотрел, чтобы генерал-майор не оступился.

Идти по качающимся под ногами, скользким фашинам было неудобно.

В ров также сыпались турецкие пули, но Михаил Илларионович не спешил – чему быть, того не миновать.

Он благополучно перешел через ров, а затем по лестнице взобрался наверх, к черной глыбе измаильской стены.

– Ребята, ставь к стенам лестницы! Вперед! – приказал он.

Длинные, неуклюжие штурмовые лестницы медленно поползли вверх по валу, обсыпая землю.

Турки всполошились. Начали бросать вниз камни, бревна, но лестницы продолжали продвигаться все выше и выше.

Вот уже их верхние концы стали вровень с валом.

Турки пытались оттолкнуть их, в ярости рубили шашками, но лестницы крепко уперлись в вал, и по ним лезли проворные бугские егеря.

Впереди шли более опытные, те, кто принимал участие в очаковском штурме. Их вел отважный полковник Глебов.

Казалось, туркам было легко сбить так неустойчиво стоявших русских, но егеря отшвырнули турок от лестниц.

Вот один егерь вскочил на вал, за ним другой. Наверху закрепилось целое капральство, потом рота.

Лестницы были в безопасности. По ним спешили на подмогу своим десятки новых егерей.

– А ну, ребята, пустите и меня наверх! – сказал Кутузов, подходя к лестнице.

Он хотел сам руководить штурмом. Он хотел подбодрить егерей: раненые, слезавшие вниз, сказали, что полковник Глебов убит. Там командовал капитан Резвой. Дело было жаркое.

Было плохо видно. Лестничные перекладины – скользкие от крови. Мешала никчемная шпажонка, болтающаяся сбоку. С непривычки дрожали ноги. Мешала тучность.

Кутузов торопился: уж очень яростно кричали наверху «алла».

«Не опрокинули бы наших! Это не Очаков – тут они бьются не на живот, а на смерть!»

Наконец последняя перекладина.

Секунд-майор Алфимов и ротмистр Кошелев, бывшие при генерал-майоре для поручений, подхватили его под руки, помогая подняться на вал.

Михаил Илларионович встал на валу, вытер вспотевшее лицо, отдышался. Здесь, наверху, было свежо. Сквозь волны порохового дыма снизу от Дуная тянуло речной влагой.

Кутузов присмотрелся к полутьме. Справа и слева шел рукопашный бой. Турки отбивались шашками и ятаганами, егеря стреляли и кололи штыком.

Крики, лязг оружия, ругань, стоны.

Наверху бился только еще один 1-й батальон егерей. У бастиона, который яро штурмовали егеря, слышался звучный голос молодого секунд-майора Ергольского, командира батальона. Ергольский кричал не «виват Екатерина!», а попросту: «Бей их, ребята! А ну, смелее, братцы!» Видимо, загорелось ретивое.

«Молодец Вася!» – одобрительно подумал Кутузов.

Он глянул налево, на куртину, идущую к Дунаю. Там, в этой немыслимой свалке, где-то был Павел Андреевич Резвой, поднявшийся на вал в числе первых.

Снизу по штурмовым лестницам все лезли и лезли наверх егеря – уже подымался 2-й батальон. К Кутузову подбежал его командир подполковник Меллер-Закомельский.

– Куда вести, Михайло Ларионович?

– Сюда! – указал Кутузов налево. – Здесь слабее!

Кутузова охватило знакомое волнение боя. Ему казалось, что офицеры подают мало примеров храбрости; к тому же их число сильно уменьшилось. Он вынул шпагу из ножен и хотел было идти к куртине, но Алфимов и Кошелев удержали:

– Ваше превосходительство, без вас справятся!

Кутузову пододвинули турецкий барабан. Михаил Илларионович машинально сел, беспокойно поглядывая одним своим зрячим глазом то на бастион, то на куртину.

Ядра с русских батарей, насыпанных перед Измаилом, и батарей с острова Чатал прочерчивали небо, падая в город. В Измаиле уже начались пожары. Пламя ярко рдело в непроглядной темноте, придавая всему зловещий оттенок. Из взбудораженного города доносились тревожные крики людей и вой собак.

У бастиона дела шли как будто успешно, но слева егеря вдруг стали отступать. Крики «алла» усиливались и приближались.

Михаил Илларионович увидел Резвого. Павел Андреевич был уже с ружьем. Он не только командовал, но и колол сам, отбиваясь от наседавших врагов.

Кутузов вскочил с барабана и кинулся навстречу отступающим егерям.

– Егеря, стой! Стой! – кричал он. – Второй батальон сюда! – обернулся он к Алфимову. – Живо!

«Сомнут! Опрокинут!» – мелькнуло в голове.

Противный холодок прошел по спине.

Действительно, турки прижимали егерей к самому краю рва. Егеря пятились, спотыкаясь о трупы.

Даже Михаилу Илларионовичу пришлось отразить удар неожиданно появившегося перед ним турка. Он вспомнил старое – сделал выпад шпагой, и турок упал.

«Давненько не приходилось…» – подумал Кутузов.

Мимо Кутузова с криком «ура!» бросились на турок егеря 2-го батальона. Турки не устояли и начали отходить.

Кутузов облегченно вздохнул.

Михаил Илларионович не забывал, что его колонне выпало самое ответственное дело. От быстроты успеха здесь, у Килийских ворот, зависел успех всего штурма. Соседняя колонна Платова, составленная только из казаков, не могла сама пробиться в город. Казаки были вооружены одними пиками, которые легко перерубались турецкими шашками.

А время не ждало – ночь проходила.

«Светлеет. Скоро турки увидят, как нас немного!» – тревожился Михаил Илларионович.

И тут к Кутузову подбежал какой-то незнакомый гусарский корнет.

– Его сиятельство граф Суворов-Рымникской назначает ваше превосходительство комендантом Измаила. Уже послан гонец к ее величеству о взятии крепости! – весело прокричал он.

Кутузов кивнул суворовскому гонцу. Он понял: Суворов, находясь в нескольких верстах от Килийских ворот, почувствовал заминку шестой колонны и прислал офицера подбодрить ее.

«Ну что ж, комендант так комендант!»

Надо торопиться.

Михаил Илларионович поспешил к егерям, штурмовавшим бастион.

– Вперед, орлы! Вперед, егеря! Ура! – кричал он, размахивая шпагой.

Егеря, увидав генерала, с еще большим ожесточением кинулись на бастион.

Подымавшихся на вал егерей 3-го батальона Кутузов слал к бастиону.

И наконец бастион пал.

Тогда-то и на куртине турки стали беспорядочно отступать.

Уже светало.

И вдруг снизу, из рва, послышались крики «алла».

Турки спустились в ров и попытались ударить на штурмующих с тыла.

Вот тут пришлось наконец двинуть последний резерв – два батальона херсонских гренадер.

Раскатистое «ура!» покрывало все турецкие крики.

Схватка продолжалась недолго: на валах показались гренадерские шапки херсонцев.

Последняя попытка турок отбить Килийский бастион провалилась. Подкрепленные свежими силами гренадер, егеря смяли турок. Янычары посыпались вниз, в город.

Успех шестой кутузовской колонны помог соседней, пятой колонне Платова. Турки, сжатые с двух сторон, начали отступать и там.

К восходу солнца русские знамена колыхались над всеми шестиверстными стенами Измаила.

V

Сбив турок с крепостных стен, русские скатились в тесные улочки города. Турки засели в домах, ханах, мечетях и продолжали отчаянно защищаться. Приходилось брать с бою каждый дом, отвоевывать каждый шаг.

Суворов впустил через городские ворота артиллерию. Она влетела и била по улицам продольным огнем.

Наконец атакующие подошли к центру Измаила.

Сераскир со своими приближенными заперся в громадном каменном сарае. Кутузовские егеря взяли его штурмом. Из сарая вышло и положило оружие около двух тысяч янычар.

Организованное сопротивление турок в Измаиле прекратилось.

Невыспавшийся, но бодрый, счастливый великолепной победой, Суворов принял в палатке, поставленной на крепостном валу, командиров колонн. Он обнимал каждого генерала, поздравлял с викторией и каждому говорил одно и то же:

– Если бы не ты, нам крепости не взять!

Михаил Илларионович, выслушав такой же комплимент, спросил, почему Александр Васильевич назначил его комендантом Измаила еще тогда, когда крепость не была взята.

– Суворов знает Кутузова, а Кутузов знает Суворова. Если бы Измаил не был взят, Суворов умер бы под его стенами и Кутузов тоже! – ответил Александр Васильевич. – Комендантствуйте, Михайло Ларионович!

Кутузову не оставалось больше ничего делать, как выполнять приказ командующего.

Он выбрал в центре Измаила дом и принялся за трудные, хлопотливые комендантские обязанности.

Прежде всего полагалось учесть пороховые погреба и разные провиантские и иные склады турок и поставить к ним часовых.

Затем приходилось спешно позаботиться о тысячах раненых – своих и неприятельских, о пленных, об уцелевших жителях Измаила: женщинах и детях.

Надо было собрать трофеи. Солдаты уже щеголяли, обвешанные турецкими знаменами, сорванными с древков, казаки гнали десятки турецких лошадей.

Надо было не допустить послабления дисциплины. Опьяненные победой, счастливые уже одним тем, что остались в живых после такого небывалого, кровопролитного штурма, солдаты готовы были пировать, забыв обо всем на свете.

И надо было предпринять срочные меры, чтобы уберечься от эпидемии: все дворы, улицы и площади Измаила заполняли турецкие трупы. И хотя уже начались заморозки, но днем еще хорошо пригревало солнышко.

Михаил Илларионович работал до ночи, не имея ни минутки покоя. Поздно вечером он поехал к себе в лагерь, чтобы хоть несколько часов отдохнуть на своей постели, в степи, а не в Измаиле, заваленном трупами.

На следующий день, 12 декабря, Михаил Илларионович встал, чуть поднялось солнце, и вышел из палатки.

Сегодня он новыми глазами смотрел на грозно черневшие вдали уже не страшные измаильские стены. Глядя на них в утреннем свете, не верилось, что вчера можно было под турецким огнем по шатким лестницам влезть на них, сбить турок со стен и взять Измаил.

Сейчас это все еще казалось немыслимым, непостижимым.

Михаил Илларионович позавтракал и решил здесь же, в спокойной лагерной обстановке, написать письмо домой. Вчера он успел послать из Измаила с курьером в Петербург только коротенькую записку, что жив-здоров, чтобы дома не беспокоились.

Кутузов написал жене:

«Любезный друг мой, Екатерина Ильинишна.

Я, слава богу, здоров и вчерась к тебе писал с Луценковым, что я не ранен и бог знает как. Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчерашний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой страшной город в наших руках, а ввечеру приехал домой, как в пустыню. Иван Ст. и Глебов, которые у меня жили, убиты; кого в лагере ни спрошу – либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью, и залился слезами. Целой вечер был один; к тому же столько хлопот, что за ранеными посмотреть не могу; надобно в порядок привесть город, в котором одних турецких тел больше пятнадцати тысяч… Корпуса собрать не могу, живых офицеров почти не осталось…

Деткам благословение.

В е р н ы й д р у г М и х а й л а К у т у з о в».