Текст книги "Кутузов"

Автор книги: Леонтий Раковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Побью – похвалите,

Побьют – потужите,

Убьют – помяните.

Ни хвалить, ни тужить не пришлось. И его не убили: он умер у себя в лагере под Мачином от дряхлости и обжорства.

За пять лет войны русские овладели рядом турецких крепостей, но достичь настоящего успеха на театре военных действий не могли. Происходило это потому, что ярый пруссофил Прозоровский, благоговевший перед Фридрихом II, придерживался его тактики и стратегии: хотел овладеть турецкими крепостями, не стараясь разгромить живую силу противника. Прозоровский умер, а его система ведения войны на Дунае как-то сама собою перешла к его преемникам.

Крепости были разбросаны по обеим сторонам Дуная, они отвлекали, распыляли и без того слабые силы русских. И из года в год получалось так, как впоследствии верно сказал один историк: «Половину года мы повторяли старые ошибки, а вторую употребляли на их исправление».

Война, достаточно надоевшая и Турции и России, стоившая немало людей и средств, тянулась безрезультатно шесть лет. Обе стороны были бы не прочь помириться, но не сходились в условиях: Александр настаивал, чтобы граница шла по Дунаю, а турки не соглашались. Их воинственный пыл по-прежнему разжигала Франция, которой русско-турецкая война была на руку.

Несмотря на встречи Наполеона с Александром в Тильзите и в 1808 году в Эрфурте, отношения России и Франции год от году становились напряженнее.

К 1811 году стало ясно, что военное столкновение – дело ближайших дней. От Пиренеев до Одера, от Зунда до Мессинского залива – была Франция. Стремясь к мировому господству, Наполеон захватил всю Европу. Его гарнизоны стояли на всех границах с Россией, готовые к походу.

При таком положении турецкий фронт приобретал сугубое значение. Всем было понятно, что, в случае войны с французами, Турция будет представлять правый фланг Наполеона, угрожая Украине и Крыму. Затянувшуюся, надоевшую и малопопулярную войну надо было кончать, и как можно скорее. Всякое промедление теперь было поистине смерти подобно.

Кутузов с лета 1809 года жил в своей давно знакомой и любимой Вильне: царь назначил его литовским военным губернатором. Александр продолжал держаться в отношении Кутузова старой линии – неприязни. Перевод из Киева в Вильну Михаил Илларионович понял как понижение: в Вильне в то время было мало войск и это назначение походило на замаскированную ссылку. Но, с усилением угрозы Наполеона, Вильна стала постепенно приобретать все большее значение.

В феврале 1811 года военный министр Барклай де Толли написал Михаилу Илларионовичу, что, ввиду болезни Николая Михайловича Каменского, царь предполагает назначить вместо него в Дунайскую армию Кутузова. Барклай кончал письмо так:

«По всем соображениям, кажется, слава заключить мир предназначена Вашему высокопревосходительству. Мне же позвольте заранее поздравить Вас с сим знаменитым назначением».

Прочтя письмо, Михаил Илларионович усмехнулся: это был очередной лисий ход императора Александра. Из писем жены Михаил Илларионович знал уже, что царь собирается назначить Николая Михайловича Каменского-сына командующим 2-й армией, которая будет действовать против Наполеона. Друзья из Петербурга прислали Кутузову даже копию рескрипта Александра молодому Каменскому. В рескрипте были поставлены все точки над «и»:

«Перемена в образе войны противу турок и убавление Молдавской армии соделывают в моих предположениях необходимым употребить блистательные способности Ваши к важнейшему начальству. Болезнь Ваша доставила мне случай исполнить оное без обращения лишнего внимания на сие перемещение.

Я дал повеление генералу Кутузову поспешить приездом в Букарест и принять командование Молдавскою армиею. Вам же предписываю, сдав оную под видом слабости здоровья Вашего после столь тяжкой болезни преемнику Вашему и известя его подробно о всех моих намерениях, отправиться, сколь скоро возможно будет, в Житомир, где получите Вы от меня повеление принять главное начальство над 2-ю армиею…»

Стало быть, Александр только поэтому и вспомнил о Кутузове!

А фраза Барклая о славе и мире теперь, когда положение русской армии на Дунае стало тяжелее, чем когда-либо за все шесть лет, казалась просто иронической. И само преждевременное поздравление военного министра выглядело не лучше.

«Нечего сказать, «знаменитое» назначение! – думал Михаил Илларионович. – Пять дивизий сняли для западного фронта, на Дунае осталось всего четыре, и вот извольте с ними добиться победы и мира! За пять лет с большими силами не сделали ничего, а тут хотят, чтобы я с горстью людей победил в одну минуту!»

Делать было нечего, приходилось благодарить министра за поздравление. Но в письме к Барклаю Михаил Илларионович все-таки вскользь заметил: «Случаи дали мне познания той земли и неприятеля». Этим он как бы говорил: «Я столько лет имел дело с турками, так хорошо знаю их, а вы только теперь удосужились предложить мне пост командующего!»

7 марта 1811 года последовал рескрипт царя о назначении Кутузова на Дунай.

Михаил Илларионович не возрадовался рескрипту: он попадал в невыгодную историю. Задачи, как военная, так и дипломатическая, предстояли труднейшие. Кутузову, с его вдвое меньшими силами, в напряженнейший политический момент требовалось совершить то, чего не сделали исподволь за шесть лет все его предшественники. Положение осложнялось еще тем, что турки, ободренные шестью годами войны, не принесшей России победы, готовились сами к активным действиям. От султана, конечно, не скрылось то, что из Дунайской армии русские оттянули к своим границам пять дивизий из бывших девяти. Знали турки и о том, что Наполеон готовит войну против России.

II

15 марта 1811 года Кутузов безо всякого удовольствия оставлял милую, живописную Вильну и отправлялся в Бухарест, где была главная квартира командующего Молдавской армией.

Вот уже позади остался роскошный генерал-губернаторский дворец. Замковая гора с башней Гедимина и еще черными, голыми деревьями, узкие средневековые улочки и Острая Брама, перед которой во всякую погоду стоят коленопреклоненные молящиеся.

Дальше, на многие сотни верст, протянулся давно знакомый путь через Минск – Ровно – Житомир. Он шел широким большаком, обсаженным с каждой стороны двумя рядами берез «екатерининским трактом» мимо серых, бедных белорусских деревень и грязных еврейских местечек. А потом вырывался на степной простор, где навстречу путнику выбегали белые, веселые украинские хатки и стройные тополя.

В последние годы Михаил Илларионович несколько раз проделывал этот путь. Еще два месяца назад он ехал так же из Вильны к себе в Горошки в отпуск, а затем возвращался этим же путем обратно. Правда, тогда в санях было покойнее, а теперь в коляске, несмотря на рессоры, порядком трясло.

От Вильны до Бухареста Михаил Илларионович ехал две недели.

Дни стояли здесь по-настоящему весенние – солнечные и теплые, а к ночи становилось холодно и сыро. Проезжая вечером через небольшое молдаванское село, где, видимо, располагался батальон какого-то мушкатерского полка, Михаил Илларионович увидел из коляски, как ежатся на резком ветру в истертых шинелишках, а главное – в парусиновых брюках (уже поспешили выдать взамен зимних, суконных!) часовые.

«Это не дело! Ишь как беднягу кашель бьет! Так в госпитале окажется больше людей, чем в строю!» – озабоченно подумал Михаил Илларионович.

Кутузов очень хорошо помнил, что в Молдавской армии осталось всего четыре пехотные и две кавалерийские дивизии и что поэтому дорог буквально каждый солдат.

А на следующее утро Михаил Илларионович в другом лагере увидал иную картину, еще более возмутившую его. На площади маленького городка усатый унтер-офицер, тараща глаза, обучал молодых солдат самой пустой и ненужной прусской муштре.

Император Александр мог бы порадоваться такой гатчинской сценке: палочная пруссомания еще цвела в Молдавской армии пышным цветом! Положим, в том не было ничего мудреного: и Прозоровский, и Каменский-сын, и Ланжерон – все командующие были ярыми поклонниками Фридриха II.

– Вот учат, как вытягивать носок, а стрелять в цель поди не догадаются обучить! – высказал вслух свое негодование Кутузов.

31 марта Михаил Илларионович приехал в Бухарест. Николай Михайлович Каменский не делал вида, что тяжело болен, а на самом деле лежал при смерти. Командующим Дунайской армией как-то не везло: здесь умерли старики Михельсон и Прозоровский, теперь умирал от лихорадки тридцатитрехлетний Каменский.

Кутузову было искренне жаль Николая Михайловича, но невольно подумалось о царском рескрипте и намерениях Александра I: «Человек предполагает, а бог располагает!»

Еще не приступая к приему дел по армии, Михаил Илларионович прежде всего отдал одно весьма тактичное и дальновидное распоряжение. По дороге в Бухарест он услыхал от жителей жалобы на то, что они за пять лет войны не могут спокойно ни посеять, ни убрать свой хлеб.

Кутузов запретил войскам брать подводы у крестьян.

Этот приказ произвел огромное впечатление на жителей. В первое же воскресенье молдаво-валашский митрополит Игнатий сказал по этому поводу в Бухарестском соборе слово. Рассказав о подвигах Кутузова как полководца и дипломата, митрополит отметил большую человечность русского командующего.

– Он дает возможность землепашцу спокойно сеять. Он предотвращает голод, от которого так ужасно страдала наша страна, – сказал митрополит.

С первого дня своего вступления в командование Кутузов засуча рукава энергично принялся за дело. Прежде всего он уточнил свое положение и силы. По спискам в Молдавской армии осталось всего сорок шесть тысяч человек, но это было лишь на бумаге. Как и предвидел Кутузов, в каждом полку много людей болело. Легко одетые солдаты мерзли по ночам и простуживались. Всему виною были эти парусиновые «парталоны», как обычно писали штабные писаря.

– В Дунайской армии полезно было бы и летом носить зимние, – говорил Кутузов.

Он знал, что пока переменить это нельзя, и думал, чем бы помочь делу.

Русская армия занимала тысячеверстное расстояние. Часть войск составляла гарнизоны крепостей Рущук, Никополь и Силистрия – на правом берегу Дуная. Крепости Кутузову были не нужны: он решил действовать иначе, нежели все бывшие до него командующие Молдавской армией.

Кордонная система расположения войск, применявшаяся его предшественниками, не соответствовала планам Кутузова. Он хотел разгромить живую силу врага, а не заниматься турецкими крепостями и не сидеть сиднем в своих. Кутузов стал стягивать силы к трем пунктам – Бухаресту, Журже и Рущуку, зорко наблюдая за тем, что предпринимает неприятель. Турки собирали отовсюду войска к Шумле и Софии, готовясь к наступлению. Намереваясь вести эту трудную кампанию по-своему, осторожный Кутузов, как обычно, старался тщательно подготовиться к ней и все предусмотреть. Он всегда помнил, как делал в таких случаях Суворов. Ярче других суворовских примеров выступала в памяти подготовка Суворова к штурму Измаила.

Кутузов составил план предстоящей войны. План являлся итогом многолетних наблюдений над противником, обобщением всего опыта последних войн русских с турками.

В плане, между прочим, говорилось:

«Против турок не должно действовать, как против европейских войск, всею массою совокупно.

Разделить всю армию на два или три корпуса отдельные, которые не должны озабочиваться иметь сношения между собою, но всякой должен действиями своими располагать по обстоятельствам к преодолению всех могущих представиться препон.

Против турок безопасно можно с таковыми сильными корпусами вдаваться в отважные предприятия, не имея между собою никакого сообщения. Всякое неожиданное или новое действие приводит их всегда в такое смятение, что не можно предположить, в какие вдадутся они ошибки и сколь велик будет наш успех.

Сверх того, против турок успех зависит не от многолюдства, но от расторопности и бдительности командующего генерала. Фельдмаршал граф Румянцов всегда говорил, ежели б туркам удалось разбить наш корпус, состоящий из двадцати пяти тысяч человек, то и пятьдесят имели бы ту же участь».

Кутузов твердо знал, что не предоставит туркам этой возможности.

III

Михаил Илларионович начинал день в Бухаресте с прогулки по саду – командующий Молдавской армией жил в особняке богатого валашского боярина.

Он старался побольше двигаться, чтобы не толстеть, – склонность к полноте у Кутузова была смолоду, а в последние годы тучность стала особенно одолевать Михаила Илларионовича: кафтаны, шитые год назад, не сходились.

Пешие утренние прогулки Михаил Илларионович завел еще в Киеве, где при генерал-губернаторском дворце был расположен громадный сад, гулять в котором было тем более приятно, что в нем пели соловьи.

Особых результатов от прогулок Кутузов не видел, но оставить их все-таки не решался.

Обычно во время прогулки его сопровождал полковник Резвой или правитель канцелярии капитан Кайсаров.

Сегодня Михаил Илларионович ходил один. Сад стоял, как невеста, весь в нежном цвету. Кутузов шел не торопясь, заложив руки назад. Пальцы едва сходились за спиной. В последние полгода он, кажется, снова пополнел: в Вильне Михаил Илларионович гулял меньше, нежели в Киеве и у себя, в Горошках. Это раздражало его. Он невольно вспомнил, как две недели назад приехал сюда.

Бухарест встретил его торжественно и радушно. Коляску нового командующего ждала – кроме официальных лиц – пышная толпа валашских бояр и их ярко и порой безвкусно одетых жен и дочерей.

Валашки, наслышанные об европейской учтивости, галантности генерала Кутузова, о том, что он, несмотря на занятость, любит уделять время светскому обществу, театрам и балам и неизменно оказывает внимание дамам, встретили Кутузова цветами и улыбками. Яркая, шумливая толпа окружила карету командующего. Цветник живописно нарядных дам возглавляла жена знатного валашского негоцианта, красавица Смарагдецкая. И – о конфуз! – Смарагдецкая протянула Михаилу Илларионовичу руку, помогая вылезть из коляски.

«Проклятая тучность!» – досадливо вспомнил эту сцену Кутузов, снимая фуражку и вытирая вспотевший лоб платком. Дожил до того, что молодая женщина протягивает ему руку помощи! До сих пор он всегда помогал дамам выходить из кареты, а теперь… Правда, госпожа Смарагдецкая очень порывиста и немного более восторженна, чем следует, но все-таки женщина, и притом хорошенькая!

Никак не хотелось мириться с тем, что ему уже шестьдесят шесть лет, что, в сущности, как ни верти, а – старость…

Он не спеша зашагал по дорожке. Мысли о старости невольно вызвали мысли о смерти. И Михаил Илларионович вспомнил о трагической гибели командира 9-й дивизии генерал-лейтенанта Аркадия Суворова, сына прославленного полководца. Все последние дни Михаил Илларионович жил под впечатлением этого ужасного события.

Кутузов знал и любил Аркадия Суворова с детства, и его преждевременная нелепая смерть потрясла Михаила Илларионовича.

Ни лицом, ни фигурой Аркадий Суворов не напоминал отца. Высокий, белокурый, он был красив, но красотой не отцовской, суворовской, а материнской – Прозоровских. Не получив систематического образования, Аркадий Суворов дослужился до чина генерал-лейтенанта. Он ничего не читал, не был так жаден к знанию, как его великий отец, и увлекался только охотой и картами. И лишь характером немного походил на отца: имел ясный ум, был добр, общителен, прост и храбр. Офицеры и солдаты его дивизии обожали своего двадцатишестилетнего начальника.

И вот 13 апреля 1811 года, возвращаясь из Бухареста в Яссы, где располагалась 9-я дивизия, Аркадий Суворов должен был переезжать через дрянную речонку Рымна, которая когда-то прославила его отца и название которой было присоединено к их фамилии.

Аркадий Александрович до этого неоднократно переезжал ее вброд без всяких приключений. Рымна была неширока и неглубока, и в первый раз, когда Аркадий Суворов увидал ее, он даже пошутил: «Я вижу, что мой батюшка иногда любил преувеличить: он рассказывал, что в этой речонке потонули во время сражения тысячи турок. Да через Рымну курица пройдет, не замочив ног!»

Но перед 13 апреля прошли сильные дожди. Маленькая, тихая Рымна вздулась и превратилась в широкую, бурную реку.

Стоявшие на берегу молдаване и суруджи предупреждали генерала Суворова: «Не езди, ваше превосходительство!»

Но горячий Аркадий Александрович (в этом он был вылитый отец) возмутился и крикнул своему ямщику: «Чего боишься? Поезжай!»

Не успела коляска въехать в реку, как ее опрокинуло. Ямщик, плохо плававший, стал тонуть. Генерал Суворов, успевший сбросить шинель, кинулся ему на помощь. Ямщик кое-как уцепился за коляску, и его, порядком избитого о камни, выбросило на берег, в полуверсте от места переправы. А генерал-лейтенант Аркадий Суворов утонул.

И вот это печальное происшествие не выходило из головы у Михаила Илларионовича. Точно он чего-то недосмотрел, точно он был виноват в смерти сына своего учителя и друга – Суворова.

И теперь Кутузов шел, с грустью думая о молодом Аркадии, так рано окончившем все расчеты с жизнью.

Сзади по дорожке послышались шаги. Михаил Илларионович обернулся и увидал шедшего к нему от дома генерал-лейтенанта Александра Федоровича Ланжерона.

Большим носом, наглыми, чуть навыкате, коричневыми глазами, в которых было не столько ума, сколько высокомерия, хохолком по моде взъерошенных волос граф Ланжерон напоминал забияку-петуха. Узкие губы его были всегда сжаты. Вот и теперь он, меньший летами, опытом и чином, шел к старому Кутузову с таким видом, словно учитель к ученику.

Граф Ланжерон, французский эмигрант, был не бог весть какой вояка. Он участвовал в штурме Измаила, в прошлом году отнял у турок Силистрию и поэтому считал себя непревзойденным полководцем. Интриган, сплетник и завистник, он никого не уважал и не ценил, кроме самого себя.

До приезда Михаила Илларионовича в Молдавскую армию Ланжерон временно командовал ею вместо больного Каменского и теперь безо всяких оснований считал себя обиженным: почему Молдавскую армию вверили не ему, а Кутузову?

За плечами Кутузова Ланжерон судил о его действиях и приказах вкривь и вкось, нагло уверял, что Кутузов ничего не предпринимает без его совета.

– Михаил Илларионович, – сказал Ланжерон, здороваясь с Кутузовым, – посланный в Шумлу вернулся. Я прав: визирь новый!

Несколько дней тому назад в болгарских деревнях правого берега Дуная распространился слух о том, что султан назначил вместо престарелого, нерешительного Юсуф-паши нового. Кутузов послал в Шумлу разведчика под предлогом пересылки в Турцию писем турецких пленных, находящихся в России.

Почему Ланжерон считал правым себя? Ведь Михаил Илларионович не оспаривал слуха, Ланжерон же передавал слышанное от других. Кутузов не стал допытываться у Александра Федоровича об этом – фраза Ланжерона была во всегдашней манере надменного и наглого француза.

– И кто же назначен вместо Юсуфа? – обернулся к Ланжерону Кутузов.

– Ахмед-паша. Знаете, он был начальником Браиловского гарнизона. В прошлом году он прекрасно отбил приступ князя Прозоровского, – не без удовольствия рассказывал Ланжерон. – Ахмед-паша – деятельный и дельный азиат. С ним придется считаться!

– А я с Ахмед-пашой посчитался уже двадцать лет назад, – спокойно ответил Михаил Илларионович, – летом тысяча семьсот девяносто первого года разбил его при Бабадаге… А потом встречался с ним в мирной обстановке – вместе пили прекрасный кофе и курили чудесный табак в Константинополе. Ахмед часто сопровождал меня в поездках по Константинополю… Мы – старые друзья, – с легкой улыбочкой закончил Михаил Илларионович.

Высокий Ланжерон искоса, сверху глянул на небольшого Кутузова, но ничего не сказал – превосходства не получилось!

– Так, может быть, нам можно воспользоваться этой старой дружбой? – минуту помолчав, предложил Ланжерон.

«Яйца курицу не учат!» – язвительно подумал Михаил Илларионович, но сказал:

– Такая глубокая мысль делает вам честь, граф. Я об этом сразу же подумал и сам.

И, как мог ускорив шаги, направился к дому.

Граф Ланжерон, звеня шпорами, шествовал сзади надменным петухом. Михаил Илларионович прошел прямо к себе в кабинет. Проходя через приемную, он молча кивнул головой Кайсарову, который что-то диктовал писарю. Капитан бросился вслед за командующим.

Михаил Илларионович повесил фуражку на вешалку и устало опустился в кресло.

«Ходишь-ходишь, а вот ноги не держат», – подумал он.

– Будем писать письмецо моему другу, новому визирю Ахмед-паше. – И стал диктовать:

«Благороднейший и прославленный друг!

Мне было весьма приятно по моем прибытии в армию узнать о почти одновременном возвышении Вашей светлости в ранг первых особ Оттоманской империи. Я спешу в связи с этим принести Вам мои искренние поздравления и пожелания. К этому побуждает меня давность нашего знакомства, начавшегося около девятнадцати лет тому назад. Я вспоминаю то время с истинным удовольствием и радуюсь счастливому обстоятельству, которое ставит меня теперь в непосредственные отношения с Вашей светлостью и позволит мне иногда выражать чувства, которые я сохранил к Вашей светлости с того времени, ибо я осмеливаюсь считать, что несчастные обстоятельства, разделяющие обе наши империи, ни в коей мере не повлияли на нашу старинную дружбу. Она не находится в противоречии с тем усердием и той верностью, которые мы оба должны испытывать к нашим августейшим монархам».