Текст книги "Кутузов"

Автор книги: Леонтий Раковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

VII

После того как австрийская армия Макка сдалась Наполеону, положение Кутузова стало тяжелым: у Наполеона было двести тысяч человек, а у Кутузова лишь пятьдесят. Волынская армия Буксгевдена находилась в двадцати переходах, а австрийские войска стояли в Северной Италии, и у Вены оставались лишь мелкие отряды союзников.

Кутузов решил отступать, уничтожив мосты на реке Инн. Он чувствовал, что австрийцы воюют нехотя. Кутузов переправился через Дунай раньше французов, разбив их у Кремса. Но после того как австрийцы сдали без боя мост у Вены, а с ним и самую столицу, Мюрат настиг Кутузова. Захватив обманным путем венский мост, Мюрат наивно думал, что обманет и Кутузова, но попался в ловушку сам – предложил русским заключить перемирие. Мюрат хотел дождаться подхода своих главных сил, чтобы обрушиться на Кутузова.

Кутузов охотно согласился на перемирие: это давало ему возможность оторваться от французов. Он оставил заслон в шесть тысяч человек под командой Багратиона, а сам скорыми маршами пошел к Ольмюцу.

Наполеон, узнав о перемирии Мюрата, обозлился до крайности: его шурин попался в свои собственные сети. Наполеон велел немедленно же начать военные действия. Французы погнались за Кутузовым.

Багратион с честью выдержал неравный бой против тридцати тысяч французов и не дал окончательно уничтожить свой корпус, чего боялся Кутузов.

У Ольмюца сошлись обе русские армии – Подольская Кутузова и Волынская Буксгевдена. У союзников оказалось всего восемьдесят шесть тысяч человек, из них пятнадцать тысяч австрийцев. Теперь соотношение сил воюющих резко изменилось. Кроме того, в Северной Италии стояли две армии под командой австрийских эрцгерцогов.

План Кутузова был естествен и несложен: оттянуть Наполеона за Карпаты и там разбить.

VIII

Александр слепо верил в себя и в свою счастливую звезду.

В самом деле, как хорошо получалось: с помощью Луизы Фридрих-Вильгельм III вступил в коалицию.

Александр I восторгался собою, как тонким дипломатом, а его приближенные – генерал Фуль, полковник Вейротер, который приехал к императору в Берлин, и свои – Аракчеев, князь Долгоруков, Волконский – предвещали Александру славу великого полководца. Вейротер неустанно твердил: Наполеон пассивен, и стоит Александру фланговым маршем отрезать французов от Вены, как песенка Наполеона будет спета. У Наполеона меньше сил, чем у союзников. Он оставил две трети для охраны коммуникаций.

И Александр готов был наступать.

Наполеон предугадывал замыслы врагов. Пленные в один голос говорили о том, что Союзники собираются наступать. Наполеон приказал Даву и Бернадоту отходить, притворяясь слабыми и нерешительными, а арьергарду не вступать в бой с русским авангардом и послал генерала Савари с письмом к Александру: Наполеон поздравлял императора с благополучным прибытием к армии.

Савари должен был высмотреть положение союзных армий и познакомиться с настроением в русской главной квартире.

Из разговоров с Александром Савари убедился в слепой самоуверенности русского императора и его окружения. С другой стороны, Савари удалось вселить в Александра убеждение в том, что Наполеон не готов к сражению.

Русский император ликовал. Он уже видел лавры победы и себя Александром Македонским.

15 ноября союзники начали наступать. Они шли как на парад.

Несмотря на грязь, на изорванную обувь, Александр приказал полкам идти в ногу.

На следующий день у Вишау произошло небольшое дело: пятьдесят шесть эскадронов союзников прогнали восемь французских.

Александр I впервые участвовал в деле. Правда, он ни в кого не стрелял и никого не колол, а только ехал за наступавшими колоннами, но все-таки услыхал свист пуль.

Когда стычка окончилась, он шагом объехал поле сражения, рассматривая в лорнет трупы убитых, как барыня нищих на паперти.

Самоуверенные военные педанты и глупцы из императорской свиты возомнили о себе еще больше, непомерно раздув незначительный успех у Вишау.

Чтобы окончательно убедить союзников в своей кажущейся слабости, Наполеон еще раз послал Савари к Александру. Он предлагал перемирие и просил свидания с Александром.

Хитрый расчет Наполеона оказался верным: Александр с каждым днем все больше заносился – он не пожелал видеться с Наполеоном, а послал вместо себя князя Долгорукова.

Долгорукова во французскую главную квартиру не пустили – Наполеон был не так прост, как Александр. Посланца русского императора продержали на линии передовых постов, куда, любопытства ради, приехал сам Наполеон. Он говорил с Долгоруковым на большой дороге.

Узнав у Долгорукова о здоровье Александра, Наполеон спросил:

– Чего хочет Александр? За что воюет?.. России надо следовать иной политике и думать о собственных интересах! – резонно, справедливо заметил Наполеон.

Самонадеянный Долгоруков держал себя с Наполеоном напыщенно, вызывающе и ни разу не назвал его «ваше величество».

Наполеон с презрением смотрел на этого заносчивого фанфарона.

Когда Долгоруков уехал, французский император с возмущением рассказывал своим маршалам, что посланник русского императора держал себя с Наполеоном так, словно Наполеон был «боярином, которого собираются сослать в Сибирь».

Из-за желания показать свое пренебрежение «корсиканцу» Долгоруков не увидал во французском лагере ничего, кроме «робости и уныния».

– Наш успех несомненен. Стоит только идти вперед, и Бонапарт отступит, так же как от Вишау, – захлебываясь от удовольствия, рассказывал Долгоруков улыбающемуся Александру.

Чарторийский и Новосильцев, наоборот, уговаривали Александра не давать боя.

– Если мы отступим, Бонапарт примет нас за трусов! – горячо возражал Долгоруков.

– Лучше умереть, чем прослыть трусом, – согласился с ним император. И на все доводы Чарторийского и Новосильцева отвечал: – Это дело генералов, а не гражданских сановников!

Предусмотрительный, опытный и осторожный Кутузов просил отделить австрийские войска от русских, говоря, что австрийцы подавлены неудачным началом действий их войск и только внесут неуверенность и беспорядок в русские ряды, советовал отходить к Карпатам.

– Вы говорите вздор! – нагло бросил в лицо старому полководцу вспыльчивый и глупый князь Константин Павлович.

Сам Александр I не пожелал даже ответить Кутузову на это.

Русский император твердо решил наступать и поручил австрийскому полковнику, генерал-квартирмейстеру Вейротеру составить диспозицию к бою.

Оба императора – Александр I и Франц I, еще менее понимавший в военном деле, чем Александр, – утвердили диспозицию Вейротера, которая массой названий селений, озер и рек больше напоминала перечень к географической карте, чем план будущего сражения.

Молодые советники императора Александра ликовали – их мнение восторжествовало.

Судьба Наполеона, казалось, была уже предрешена.

IX

В эту ночь Александру не спалось: хотелось поскорее насладиться победой.

И он и его главный советчик Долгоруков боялись одного: как бы Наполеон не удрал, пользуясь темнотой зимней ночи.

С вечера Долгоруков сам объезжал посты, приказал наблюдать за французами, и если они начнут отступать, то следить, по какой дороге пойдут, чтобы нагнать и уничтожить врага.

Второй ярый сторонник наступления – генерал Аракчеев начал нервничать: чем ближе становилась роковая минута боя, тем он чувствовал себя неспокойнее. Александр I желал предоставить своему любимцу возможность разделить с ним славу победы, хотел поручить ему одну из колонн.

Но Аракчеев отказался, он сказал, что не выносит вида крови. Он забыл о том, как в Гатчине и Петергофе прогонял сквозь строй солдат и в злости сам вырывал у них усы. Та кровь не производила на Аракчеева никакого впечатления.

Александр I проснулся до света. Все окутывал густой туман.

Выбритый, одетый в парадный мундир, он казался себе безмерно красивым и уже осененным лавровым венком победителя. В сопровождении нарядной, напыщенной свиты Александр I поехал к Кутузову. Его злил этот упрямый старик.

Вот и теперь на Праценских высотах, где при колонне Коловрата должен был находиться Кутузов, его еще не было.

«И чего он там спит?» – раздраженно думал Александр, не желая считаться с тем, что Кутузову не двадцать восемь лет, а шестьдесят, и не зная, что командующий только два часа тому назад лег спать.

Император послал разбудить Кутузова.

Михаил Илларионович тотчас же явился по приказу императора.

Александр I захотел проехать с командующим вдоль расположения русских войск. Они подъехали к ближайшей бригаде генерала Берга.

Берг со своим штабом грелся у костра.

– Твои ружья заряжены? – спросил император у Берга.

– Никак нет, ваше величество.

– Зарядить! – приказал император.

Он внутренне любовался собой: смотрите, вот какой полководец!

А старый Кутузов, ссутулясь, сидел на маленьком неавантажном коне и смотрел как-то не очень уверенно и не очень весело.

– Ну, как полагаете, Михаил Илларионович, дело пойдет хорошо? – бодро спросил император.

– Кто может сомневаться в победе под предводительством вашего величества, – ответил Михаил Илларионович. Он прекрасно понимал состояние духа Александра и ответил, как старый дипломат, привычной придворной льстивой фразой, в которой, однако, заключалась тонкая ирония.

Александр не переносил, когда кто-нибудь угадывал его слабость. И в нем сказался хитрый и двуличный человек – он на всякий случай поспешил обеспечить себе отступление.

– Нет, нет, командуете вы. Я здесь простой зритель! – театрально замахал обеими руками император и поспешил дальше.

Кутузову оставалось только вежливо поклониться.

– Хорошенькое дело – я должен командовать боем, которого, видит бог, не хотел предпринимать, – сказал Бергу с горькой улыбкой Михаил Илларионович. И последовал за императором.

Он заранее знал: хотя император затеял это сражение против желания Кутузова, но, в случае неудачи, свалит, как всегда, всю вину на него.

X

Под Австрлицем он бежал…

Пушкин

Союзники приняли план сражения против армии, которой не видели, предполагая ее на позиции, которой она не занимала, и, сверх того, рассчитывали на то, что французы останутся настолько же неподвижными, как пограничные столбы.

Ф. Бюлов

Русскими войсками распоряжались: император Франц, полковник Вейротер,

Гогенлоэ, Лихтенштейн, Вимпфен и

Буксгевден, изменник своей стране француз Ланжерон и т. д. Потеря сражения и бесчестие армии не были страшны для этих людей, они не боялись поражения.

Лев Толстой

Александр I и император Франц, окруженные свитой, стояли верхами на Працене среди войск четвертой колонны Коловрата, ожидая, когда рассеется туман.

Император Франц зевал, не выражая особого нетерпения. Он вообще был меланхоличен и вял. Дома его любимым развлечением было бить мух или, стоя у окна, считать проезжавшие мимо дворца кареты. Здесь император Франц смотрел равнодушными глазами на все. Победной славы он не ждал.

А самолюбивый Александр I горел от нетерпения: ему хотелось, чтобы поскорее начался бой.

Снизу из тумана доносился глухой шум – топот тысяч людских и конских ног, лязг оружия. Колонны, выполняя нелепую диспозицию Вейротера, спускались с высот, которые господствовали над местностью.

По замыслу Вейротера союзники намеревались выйти сквозь дефиле у селения Сокольницы и Тельницы в обход правого фланга французов.

Александр I томился в ожидании начала сражения. Вейротер, проведший с русским императором несколько дней в Пулавах, сумел убедить его в своих непререкаемых военных познаниях. Александр уверовал в этого сухого рыжеватого австрийца, как верил в таланты и ум всех иностранцев вообще.

Вейротер, Винцингероде и задававший тон нахальный Долгоруков убедили Александра в том, что Наполеон боится союзников, что стоит только наступать, и корсиканец будет побежден.

Тщеславный Александр ждал сражения, которое принесет ему славу великого полководца, и теперь ему казалось, что все совершается сегодня крайне медленно.

Император Александр не предполагал, что никто из русских командиров не мог толком разобраться в этой путаной кабинетной диспозиции австрийского педанта. К тому же, хотя в союзной армии насчитывалось всего лишь пятнадцать тысяч австрийцев, а русских семьдесят пять тысяч, диспозиция была написана на немецком языке. Только к утру ее успели перевести на русский язык и дали прочесть старшим командирам. И потому при движении войск к намеченным пунктам происходила путаница и неразбериха, усугублявшаяся туманом.

Александр I с неудовольствием видел, что 4-й корпус Коловрата все еще стоит на высотах, хотя, по мысли Вейротера, союзники должны были очистить Працен.

Несмотря на то, что четвертая колонна состояла из четырех русских обстрелянных пехотных полков Милорадовича, а австрийские батальоны были составлены из рекрутов, Александр I вверил колонны не опытному суворовскому ученику генералу Милорадовичу, а австрийскому Коловрату.

Граф Коловрат, конечно, давно выполнил бы предначертания диспозиции – ушел бы с Праценских высот, – но при четвертой колонне находился сам командующий союзными войсками генерал Кутузов. И эта задержка в движении, очевидно, результат его происков.

Как ни старался Кутузов под маской полного повиновения императору Александру скрыть свое недовольство, но Александр видел: Кутузов не согласен с прекрасной диспозицией Вейротера.

Александр расценивал это как зависть Кутузова.

Терпеть дальше стало невмоготу. Александр подъехал к Кутузову и принудил его очистить Праценские высоты.

Старый дипломат Кутузов на этот раз не удержался – позволил себе даже возражать императору. Никто не заметил, как порозовели щеки у Александра от сдерживаемого гнева.

И все-таки стало так, как хотел Александр: последние союзные войска двинулись с Праценских высот.

Оба императора начали спускаться вниз.

В свите Александра I открыто возмущались поведением Кутузова, не желавшего оставлять высоты:

– До чего упрямый старик!

– Заважничался.

– Выжил из ума!

И вот наконец снизу, из тумана, послышались выстрелы. Но ружейная стрельба и крики сражающихся слышались где-то вот тут, поблизости. Союзники думали, что Наполеон стоит за Шлапаницем, готовый в любую минуту дать тягу, что до него не менее десяти верст, а на деле вышло иное: французы скрытно подошли и оказались в двух шагах от союзников по эту сторону прудов перед Кобельницем.

Случилось то, чего никак не ждал Вейротер: Наполеон не стал дожидаться, когда союзники обойдут его с фланга, а сам перешел в наступление.

Плотные массы французской пехоты ударили по неосторожно, преступно ослабленному центру союзников. Австрийцы и русские смешались, дрогнули и побежали.

Вся хитроумная диспозиция Вейротера рухнула, словно карточный домик.

Когда при обсуждении диспозиции у Вейротера спросили, что он предпримет в том случае, если Наполеон атакует Праценские высоты, австрийский генерал-квартирмейстер самоуверенно, категорически заявил: «Эта возможность исключена!»

Вейротер наивно, слепо верил в то, что Наполеон будет спокойно стоять на месте, пока враги пойдут в обход его правого фланга.

И вот теперь союзники жестоко платились за грубейший просчет позорной австрийской диспозиции: французы легко прорвали центр союзников и били с фронта и фланга.

Каждая воинская часть была принуждена защищаться самостоятельно, а каждый солдат – думать лишь о своем спасении.

В суматохе жаркого штыкового боя все смешалось.

Александр I очень скоро растерял всех: меланхолического императора Франца, свою блестящую свиту, состоявшую из генералов и министров, и свою непреклонную уверенность в победе. Воинственный пыл Александра сразу же исчез. Он уже не воображал себя Александром Македонским, а торопился назад к Аустерлицу, как самый обыкновенный беглец.

Мимо него, что-то крича, промчался без шляпы, с растрепанными буклями и потерянным, бледным лицом Вейротер.

В эти минуты Александр I охотнее увидел бы не сухопарого австрийского генерал-квартирмейстера, а грузного, неспешного, хотя и нелюбимого им, русского полководца Кутузова. Но и Кутузов где-то затерялся в жестоком побоище.

Русские солдаты, заведенные в ловушку австрийскими «немогузнайками», дрались мужественно и стойко. Впоследствии, на острове Святой Елены, Наполеон вспоминал доблесть и упорство русских солдат.

Александр I, увлекаемый бегущими толпами, ехал к Аустерлицу. Он был ошеломлен случившимся. Он видел, что ни победы, ни славы нет, а есть ужас и позор поражения.

Кроме берейтора Ене, рядом с императором оказался только лейб-медик барон Вилие. И это было как нельзя более кстати: от всех тягостных волнений у Александра открылась «медвежья болезнь». Он вынужден был ежеминутно слезать с коня.

Императорская коляска, теплые вещи, кухня – все исчезло. Приходилось ехать верхом.

Отступающие, как всегда, ничего и никого не видели, старались лишь унести ноги. Беглецы распространяли слухи один ужаснее другого.

Александр I услышал, что генерал Кутузов убит, что он сам, «Александра Павлович», тоже убит.

Ссутулившись, стараясь не смотреть никому в глаза, трясся в седле Александр I.

К вечеру, измученный переживаниями и желудком, император Александр кое-как дотащился до деревни Годьежицы.

Вся деревня была забита обозами, фурами, ранеными и бежавшими с поля боя. Александр решил ехать дальше: гул орудий затихал, но он боялся все-таки, в довершение всего, попасть в плен.

Накрапывал дождь, дорога превратилась в грязное месиво.

Александр смог протащиться еще только семь верст – понос усилился, и он уже чуть сидел в седле.

Император принужден был остановиться в деревне Уржица, где ему с трудом нашли крестьянскую избу.

Забрызганный грязью, бледный, сидел за крестьянским столом у огарка свечи император Александр, держась за живот. Вилие дал ему тридцать капель опия и настой ромашки. Александру стало немного легче.

Вилие узнал, что тут же, в доме пастора, остановился император Франц, и пошел к обер-гофмаршалу Ламберти попросить у него для императора Александра вина, чтобы больной мог согреться. Но австрийский обер-гофмаршал отказал наотрез, сославшись на то, что у них самих вина очень мало.

Союзники показывали свое настоящее лицо.

XI

Поражение при Аустерлице больно отозвалось в столицах – Петербург и Москва были избалованы победами Румянцова, Суворова и других русских орлов.

Все обвиняли молодых министров, что они довели Россию до такого унижения. Народ ругал «немцев». Петербургские сапожники и портные в трактирах и полпивных лезли в драку с такими же ремесленниками-иностранцами с Васильевского острова за то, что они предали русских в бою.

Бонапарт, которого еще вчера называли не иначе как «корсиканский выскочка», теперь, явившись победителем, нашел себе поклонников и особенно поклонниц – дамы стали носить шляпы «наполеон».

Чтобы как-нибудь сгладить горечь поражения, Александр щедро роздал участникам Аустерлица ордена и медали. Старые армейские служаки, чью грудь украшали очаковские, измаильские кресты и ордена за Итало-Швейцарский поход, называли вновь награжденных «кавалерами аустерлицкого поражения».

Георгиевская дума постановила поднести орден Георгия первой степени самому главному виновнику «торжества», императору Александру, – «будучи преисполнены благоговения к великим подвигам, которыми монарх лично подавал пример войску своему против неприятеля».

Но даже Александр I понял всю несуразность такой награды. Совершенно отказаться от ордена и тем признать свои ошибки у него не хватило воли и такта. Александр согласился принять Георгиевский крест, но самой последней, четвертой степени. Этим шагом Александр вновь попытался сложить с себя ответственность за аустерлицкое поражение, заявив, что орден Георгия первой степени дается только за «распоряжения начальственные», а что он-де «не командовал, а храброе войско свое привел на помощь своему союзнику».

Меньше других был, конечно, награжден Михаил Илларионович Кутузов.

Когда оба императора вместе со всеми своими вейротерами бежали без оглядки, Кутузов оставался на поле боя и принял командование. Он постарался спасти от окончательного уничтожения расстроенные полки, и сам был при этом ранен в левую бровь.

Александр всегда не любил Михаила Илларионовича, а теперь окончательно возненавидел его и всю вину за аустерлицкое поражение свалил на ни в чем не повинного главнокомандующего.

Александр назначил Кутузова на новый пост – генерал-губернатором в Киев.

Это снова была плохо замаскированная опала.

Глава десятая

РУЩУКСКАЯ ВИКТОРИЯ

I

В Киеве Кутузова ждала полная своих каждодневных хлопот и забот мирная жизнь большого города, ждали скучные гражданские дела.

Михаилу Илларионовичу пришлось заниматься борьбой с воровством – очень уж много оказалось в Киеве взломов и краж; уличным освещением – в других губернских городах употребляли для фонарей масло, здесь почему-то ставили свечи, которые быстро сгорали; наводил порядок на ежегодной контрактовой ярмарке, следил за ценами на поставку продовольствия и фуража.

Были и свои, личные заботы о деньгах, о том, что бы такое продать из горошкинских запасов, как бы вывернуться и послать в Петербург Кате хотя бы тысчонку рублей. Она жила, как и раньше, не по средствам: устраивала у себя приемы, легко тратила деньги и еще легче подписывала векселя. И долги росли год от году.

Среди этих нудных своих и чужих мелких дел, неизбежной бумажной переписки, от которой болели слабые глаза, среди генерал-губернаторских приемов и визитов Михаил Илларионович все-таки не забывал о более высоком. Привычным, опытным глазом старого дипломата он внимательно следил за тем, что происходит в Европе.

Русской армии вновь представлялась работа: на западной границе опять вспыхнула война с Наполеоном.

Прусский король все время пытался усидеть между двумя стульями: заключил союз с Александром против Наполеона, а с Наполеоном – против Александра. Но в конце концов не избежал войны с Францией.

Наполеон в одну неделю разгромил прусскую армию и занял Берлин. Королевская семья бежала в Кенигсберг.

Наполеон поселился в королевском дворце в Берлине и ежедневно принимал ключи от позорно, без боя, сдававшихся прусских крепостей.

Александр I вспомнил синие прекрасные глаза королевы Луизы, их платонические беседы наедине – на большее он был не способен, свои клятвы в дружбе королю и решил прийти на помощь Пруссии, хотя России следовало бы думать не о благополучии Пруссии, а о защите и целости своих границ. Это не только понимал, но об этом даже беспокоился умный поляк Адам Чарторийский, когда предостерегал Александра: «Доверяясь Пруссии и слепо подчиняясь ее внушениям, Россия готовит себе неминуемую гибель».

Но «кроткого упрямца» было невозможно переубедить. Он написал прусскому королю: «Будучи вдвойне связан с Вашим величеством в качестве союзника и узами нежнейшей дружбы, для меня нет ни жертв, ни усилий, которых я не совершил бы, чтобы доказать Вам всю мою преданность дорогим обязанностям, налагаемым на меня этими двумя наименованиями».

Александру было легко жертвовать русскими людьми – он к ним не питал таких нежных чувств, как к пленительной королеве Луизе!

Началась новая война против «общего врага тишины в Европе» Наполеона.

Встал вопрос о главнокомандующем армии.

Сам Александр I на этот раз благоразумно не выражал желания руководить войсками лично.

Сановные доморощенные полководцы, никогда не нюхавшие пороху, и придворные дамы, обожавшие своего «ангела», Александра I, и тоже принимавшие деятельное участие в выборе командующего, не хотели и слышать о Михаиле Илларионовиче Кутузове. По их мнению, Кутузов нарочно дал возможность этим мальчишкам, генерал-адъютантам царя, проиграть Аустерлицкое сражение, чтоб сконфузить Александра I.

– Вот нет Суворова! – жалели все. – Он бы!..

И тут все вдруг вспомнили о фельдмаршале Михаиле Федотовиче Каменском. Каменский всю жизнь старался быть таким оригинальным, как великий Суворов, но только старался, а не был им. Каменский жил на покое у себя в орловском поместье. Ему было около семидесяти лет.

Но ведь и Суворову было не меньше, когда он отправился в Итало-Швейцарский поход!

Александр I назначил Михаила Федотовича Каменского главнокомандующим русской армией, предназначенной действовать против Наполеона…

Встреченный в Петербурге как спаситель отечества, Каменский еще бодрился. Восторженный прием во дворце временно придал старому фельдмаршалу силы. Но, отправившись к армии, он понял все-таки, что взялся не за свое дело, и стал слать царю с курьерами такие письма:

«Я лишился почти последнего зрения: ни одного города на карте сам отыскать не могу… Боль в глазах и голове; не способен я долго верхом ездить, пожалуйте мне, если можно, наставника, друга верного, сына отечества, чтобы сдать ему команду и жить при нем в армии. Истинно чувствую себя не способным к командованию столь обширным войском».

И в молодости отличавшийся странностями, Каменский повел себя в действующей армии так, что его вполне можно было счесть сумасшедшим.

Мало доверяя собственным силам и вовсе не доверяя никому другому вообще, он в неделю запутал в армии все до невероятия. Каменский сам лично писал маршруты, сам отправлял курьеров, ездил от одной дивизии к другой, отдавал противоречивые приказания и кончил тем, что бросил армию и самовольно уехал в Россию, написав с дороги в свое оправдание царю:

«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, которому был избран… таковых, как я, в России тысячи».

Генерал Беннигсен, оставшийся вместо него, принял бой под Пултуском, и русские войска неожиданно для генерала Беннигсена одержали победу.

Пришлось опять думать о главнокомандующем.

Александр всегда относился презрительно к русским генералам. По его мнению, в России вообще не существовало никого, кто мог бы возглавить армию, кроме него самого, конечно.

«Где у нас тот человек, пользующийся общим доверием, который объединил бы военные дарования с необходимою строгостию в деле командования?» – писал он своему любимцу, дежурному генералу армии Петру Толстому.

Когда Александр пытался наметить кандидатуру на этот ответственный пост, ему приходили на ум разные, малопопулярные и столь же малодаровитые, но нерусские по происхождению генералы вроде Кнорринга, Мейендорфа или Сухтелена.

В конце концов Александр остановился на ганноверском ландскнехте бароне Беннигсене, который командовал под Пултуском. Беннигсен был больше других «тот человек», о котором думал Александр. «Необходимая строгость» у него присутствовала. Александр не забывал ее: в ночь на 11 марта Беннигсен один оказался в Михайловском замке на высоте положения.

Война с Наполеоном продолжалась девять месяцев. Русские еще раз одержали победу при Прейсиш-Эйлау, но потерпели поражение под Фридландом.

После Фридланда Александр, долго не раздумывая, покинул свою союзницу Пруссию и подписал перемирие с Наполеоном.

Он давно ждал такого же вероломства со стороны Пруссии, а на деле сам первый встал на такой скользкий путь.

Для чувствительной Луизы Прусской это было двойным страшным ударом: с одной стороны – измена возлюбленного, с другой – предательство союзника. Подавленная случившимся, Луиза так писала своей подруге об Александре:

«Он не заслуживает больше писем от меня, так как он мог забыть обо мне в момент, когда все соединялось, чтобы сделать меня так беспощадно несчастной, когда не оставалось страданий, с которыми бы я не познакомилась. Нет, правда, мир – не лучший из миров, и люди в нем не лучшие из людей. Не нужно Лагарпов для моих сыновей».

Летом 1807 года в Тильзите, на Немане, Александр встретился с Наполеоном, и здесь в годовщину Полтавской битвы был заключен мир.

Наполеон ратовал за двойственное соглашение между Францией и Россией. Он не хотел никаких третьих лиц, вроде Австрии.

– Я часто спал вдвоем, но никогда втроем, – сказал он по этому поводу Александру.

Александр назвал это выражение «прелестным».

Если бы он пожелал говорить так же откровенно, как Наполеон, то вынужден был бы сказать, что всегда предпочитал обратное: спать в одиночку, делая вид, будто спит вдвоем.

Такого приема Александр придерживался и в политике, и в жизни.

Еще накануне тильзитского свидания Наполеон в русской официальной переписке неуважительно именовался «Буонапарте», в воззваниях синода – «антихристом» и «супостатом», в просторечии же – «авантюристом», а после тильзитского свидания стал Александру «другом» и «братом».

– Как же наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с эти окаянным нехристем? – недоумевал какой-либо мужичок, узнав о том, что Александр встретился с Наполеоном на плоту среди Немана.

– Эх, братец, ты не понимаешь дела! – урезонивал его более смекалистый. – Разве не знаешь: встретились на реке. Наш батюшка Ляксандра Павлыч и повелел приготовить плот, чтоб сперва окстить Бонапартия, а потом уж допустить перед свои светлые очи!..

Еще в начале войны, в 1806 году, Наполеон натравил на Россию турок, чтобы ослабить силы русских.

Последние сто лет Турция была тесно связана с Францией. Французские инженеры строили туркам крепости и корабли, заводили артиллерию и старались, чтобы турки вели войны, служившие интересам Франции.

Кутузов, будучи в Константинополе, метко охарактеризовал турок в письме к русскому послу в Польше Сиверсу:

«Верный градусник дел здешней страны – дела самой Франции. Кажется, Оттоманская империя предназначена только служить флюгером Франции».

Наполеон убедил султана Селима III, что теперь Турция сможет вернуть себе Крым и Причерноморье. Французский посол в Константинополе генерал Себастиани пообещал туркам военную помощь. И турки, забыв, что еще так недавно, семь лет тому назад, в союзе с русскими били под командой адмирала Ушакова французов на Ионических островах, безо всяких поводов со стороны России объявили ей войну.

Борьба с турками продолжалась шесть лет.

Главная русская армия была занята на западном фронте. Против турок на Дунае могли действовать лишь сравнительно небольшие силы.

За пять лет войны в Молдавской армии сменилось пять командующих. Тут были талантливые Багратион и Каменский-сын и малодаровитые: Михельсон, все воинские доблести которого заключались в поимке Пугачева, вероломно выданного своими друзьями; Ланжерон, французский эмигрант, завистник и интриган, и семидесятисемилетний князь Прозоровский, прозванный «Сиречь» за пристрастие к этому слову, которое он употреблял без меры. Прозоровский был глух и так дряхл, что напоминал мумию. С утра его приводили в чувство мадерой и затягивали в корсет. В течение дня он кое-как еще мог держаться прямо и даже, посаженный в седло, ездил на смирной лошади верхом.

Прозоровский был мелочен и придирчив. Будучи московским генерал-губернатором, он прославился как гонитель Новикова. По приказу Прозоровского сожгли карамзинский перевод «Юлия Цезаря» Шекспира. Прозоровский был круглый невежда, но считал себя поэтом и, уезжая на Дунай, сочинил вирши: