Текст книги "Заноза (Рассказы)"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

ОСТРОЕ ОРУЖИЕ

Атхаму Хамдамову

Когда люди слышат, что у меня восемь детей: пять мальчиков и три девочки, некоторые товарищи поглядывают на меня с сожалением и сочувствием.

Напрасно, дорогие друзья, честное слово, зря! Конечно, живем мы с женой, может быть, не так легко и беспечно, как бездетные или малодетные супруги, но зато весело. Ребята у меня дружные, хорошие: мальчики – типичные орлы, девочки – типичные горлицы. Правда, клюют эти орлы и горлицы – ой-ой-ой! – порядочно, сядем за стол – пяти буханок хлеба как не бывало. Но тут уж ничего не поделаешь: природа! Растущий ребенок кушает, как лев. И это не афоризм, а сущая правда!

В общем, жить можно, надо только уметь приспосабливаться к обстоятельствам. Возьмем хотя бы вопрос одежды.

Как мы с женой решаем этот, не скрою, трудный вопрос применительно, скажем, к мальчикам?

Очень просто! Раз в году я покупаю хороший дорогой костюм моему первенцу, моему старшине Юсупу, и новый детский костюмчик, какой подешевле и по возможности попрочнее, самому младшенькому кудрявому Абдулле. Старый костюм Юсупа жена чистит перешивает, укорачивает, и он делается, как новый. И переходит на год к Ахмету.

Такой же операции подвергается старый костюм Ахмета – его надевает Вахид. Обновленный костюм Вахида уходит к Рахиму. А под старыми штанами и курточкой Рахима в будние дни проводит свои научные исследования Абдулла. Вы хотите знать тему его научной работы? Вот она: «Лазанье по деревьям и скатывание на заду по лестничным перилам как методы наиболее интенсивного продирания штанных тканей».

Не знаю, получит ли Абдулла степень кандидата наук за эту свою научно-исследовательскую деятельность, но порку от меня он получает довольно часто!

Абдулла получает шлепки, а на его штаны кладется новая заплатка. И караван идет дальше!

С девочками, конечно, труднее. Тут нашему высшему семейному руководству, то есть мне и моей жене Саиде-ханум, приходится иной раз ломать голову, но ничего, обходимся! Во всяком случае, наши горлицы не жалуются: оперение у них не хуже, чем у их подружек!

Короче говоря, если вы в будущем услышите, что моей Саиде присвоено звание матери-героини, – не удивляйтесь. Мы с ней давно решили, что нам нельзя останавливаться, как говорят ораторы, на достигнутых успехах по линии увеличения народонаселения Советского Союза вообще и нашего солнечного Узбекистана в частности. Где восемь, там и десять! И это не афоризм, а сущая правда!

Однако прямо вам скажу, что быть отцом-молодцом такой семьи, как наша, – не простая штука. Тут я имею в виду не материальные, а скорей, моральные трудности. Вот послушайте-ка, что со мной случилось недавно.

Полгода тому назад, когда вся наша семья сидела за обеденным столом, – как сейчас помню, это было в воскресенье, в выходной! – мой старший Юсуп обратился ко мне и сказал:

– Папа, мы решили выпускать семейную стенгазету. Ты ничего не имеешь против?

Ну, конечно, я, как газетный работник, понимающий, что стенная печать является острым оружием в борьбе с недостатками, ничего против не имел и горячо поддержал идею Юсупа:

– Хорошая мысль, сынок! У нас в семье еще имеются недостатки и по линии быта и по линии учебы. Рахим опять принес двойку по арифметике. Вот вам прекрасная тема для серьезного критического выступления в стенной печати!.. Абдулла, сейчас же вынь свой указательный экскаватор из носу, если не хочешь попасть в первый номер газеты… Я тебя назначаю главным редактором, Юсуп! А как мы назовем нашу стенгазету?

Со всех сторон посыпалось:

– «За боевую семью», «Семейный спутник», «Семейная ракета», «Семейная правда».

Но тут в дверях столовой появилась Саида-ханум с огромным блюдом дымящегося плова в руках, и я сказал:

– Наша стенгазета будет называться «Горячий плов».

Все захлопали в ладоши, и мое предложение было принято.

И наша семейная стенгазета «Горячий плов» стала выходить аккуратно! Два раза в месяц! Вывешивает ее Юсуп в нашей столовой. Хорошая стенгазета, ведется на высоком идейном уровне.

Однажды – это было тоже в воскресенье – я сижу после обеда на веранде, курю и собираюсь немножко подремать. И вдруг ко мне подходит Юсуп. Лицо очень серьезное и какое-то такое… смущенное…

– Папа, мне надо с тобой поговорить по делам «Горячего плова».

– Давай, сынок, поговорим.

– Папа, дело в том, что на тебя поступил материал. Как быть?

– Какой материал?!

– Папа, ты знаешь какой!

Я действительно знал, какой материал мог поступить в редакцию «Горячего плова». В четверг после работы я зашел по дороге домой к одному товарищу, и мы немножко выпили. Моя Саида-ханум очень не любит, когда я прихожу навеселе, и поэтому я всегда стараюсь сделать так, чтобы она ничего не заметила. И в этот четверг я тоже проявлял, как говорится, бурную активность, дабы усыпить бдительность Саиды-ханум и показать ей, что я настоящий высокоморальный, а главное – трезвый отец-молодец.

Я стал лично проверять академические успехи у своих орлов и горлиц. И тут выяснилось, что у Рахима не выходит задача, которую им задал преподаватель для решения на дом.

– Иди ко мне, великий математик, будущий новый Улугбек! – сказал я своему мальчику. – Так и быть, я помогу тебе. Какие условия? Ага! Колхозник привез на базар двадцать пять килограммов луку, двенадцать килограммов персиков и так далее… Сейчас мы с тобой это решим.

Раз, раз, я помножил, сложил, разделил и сказал Рахиму:

– На, сынок, запиши результат, но помни, что я решил за тебя задачу в первый и в последний раз!

Рахим записал… и в пятницу принес из школы двойку, потому что, будучи навеселе, я не так складывал, не на то умножал и не на то делил!

Подумав, я сказал Юсупу:

– Критика и самокритика – святое дело. Раз материал поступил и он правильный, надо давать в газету! Только скажи мне, Юсуп, солнышко мое, кто автор заметки?

– У него псевдоним – Экскаватор.

– Я не буду его преследовать, Юсупчик, радость моя, но все-таки скажи, кто же он – этот Экскаватор?

– Это Абдулла!

– Абдулла? Да ведь он, сопляк, еще не умеет ни читать, ни писать!

– Неважно, папа. Рахим рассказал ему первому про свое несчастье, и Абдулла пришел в редакцию и сказал, чтобы мы обработали его устную заметку.

– А кто обработал?

– Вот это уже редакционная тайна, папа!

Что мне оставалось делать? Я махнул рукой и сказал:

– Помещайте материал!

– Этого мало, папа. Ты знаешь порядки нашего «Горячего плова». Ты должен написать письмо в редакцию, что признаешь критику правильной и даешь клятвенное обещание не допускать повторения подобных ошибок.

Пришлось тут же написать письмо в редакцию «Горячего плова». Я признал критику Экскаватора правильной и поклялся, что больше в рот не возьму белую.

На следующий день после выхода стенгазеты с моим покаянием мы с Саидой-ханум были приглашены к нашим друзьям Бободжановым.

Хозяин дома налил мне стопку водки, но я только посмотрел на нее с сожалением и отодвинул в сторону.

– Что с тобой, друг? – спросил меня Бободжанов.

Я рассказал свою печальную историю.

Тогда Бободжанов, мудро улыбаясь, взял чайник и подкрасил мою водку чаем.

– Ты дал клятву не пить белую, – сказал Бободжанов, – пей желтенькую.

И я уже поднес стопку ко рту, но Саида отобрала у меня стопку и под общий смех сказала, что, если я выпью желтенькую, она сама напишет про меня в «Горячий плов» и назовет свою заметку «Клятвопреступник тире очковтиратель».

Весь вечер я пил теплый, сладкий лимонад и думал, что сладкое в жизни иногда отдает горьким. И это не афоризм, а сущая правда.

…На днях мы будем отмечать выход в свет двенадцатого номера «Горячего плова». Приходите! Будет шурпа, будет шашлык, будет плов. И лимонаду, будь он проклят навеки, сколько угодно!

ЗАНОЗА

Позвонил Насонов, председатель райисполкома, расспрашивал о том, о сем, а потом сказал будто невзначай:

– Да, Федор Павлович, а как там у тебя обстоит дело с этим домишкой по второму Заломному… семь дробь пятнадцать, кажется? Председательский бас звучал в трубке подозрительно ласково, и Федор Павлович Блескунов, заведующий жилищным отделом, сразу почуял подвох со стороны начальства. Только вчера, в воскресенье, они вместе ездили на рыбалку и за ушицей Федор Павлович рассказывал Насонову, как он мучается с этим проклятым семь дробь пятнадцать по второму Заломному, а Насонов, посмеиваясь, даже сочувствовал ему. И вдруг сегодня звонит, интересуется официально. Это неспроста!

Однако на всякий случай Федор Павлович ответил подчеркнуто бодро:

– Все в порядке, Аркадий Иванович. Вопрос о сносе дома семь дробь пятнадцать по второму Заломному упирается лишь в одну гражданку Сухарькову.

– Вопрос упирается или гражданка Сухарькова упирается?

«Понятно, куда ты гнешь», – усмехнулся про себя Федор Павлович и с той же обаятельной бодростью сказал в трубку:

– До невозможности упрямая женщина попалась, Аркадий Иванович! Уж я с ней и так и этак. Как говорится, – и лаской, и таской. Ни в какую. Ломается, как пушкинская старуха из сказки про золотую рыбку!

– Смотри, как бы ты сам, Федор Павлович, в конце этой сказки не оказался у разбитого корыта!

Насонов хохотнул. Можно было принять его угрозу как шутку, но опытное ухо Федора Павловича уловило в смехе председателя райисполкома нотки зловещей многозначительности.

«Ему сверху звонили, – тревожно подумал Федор Павлович. – Нажали на него, а теперь он на меня жмет!»

Тут в кабинет Федора Павловича заглянула Лидочка, секретарша. Энергично тряхнув золотыми кудряшками, она хотела что-то сказать, но Федор Павлович яростно замахал на нее рукой, и Лидочка исчезла за дверью.

Плотнее прижав к уху телефонную трубку, Федор Павлович сказал с чувством:

– В этом треклятом домишке, Аркадий Иванович, как вам известно, двое козовладельцев жили. И один цветовод-любитель. В отношении переселения в новые дома это самые упорные люди. Про таких мы, жилищники, говорим, что им «сносу нет». Они в своих деревянных клоповниках насмерть сидят, Аркадий Иванович, потому что у них свой интерес – палисадник! И то я их одолел! Цветовода балконом взял, он теперь на балконе свои настурции разводит, вчера приходил благодарить за комнату… даже букетик принес моей секретарше. Но гражданка Сухарькова, Аркадий Иванович, любому козовладельцу сто очков вперед даст. Это сверхупорная женщина, Аркадий Иванович…

– Вот что, товарищ Блескунов, – бесцеремонно прервал излияния Федора Павловича председатель райисполкома, – даю вам три дня на эту сверхупорную гражданку Сухарькову. Это же безобразие в конце концов! Строители не могут начать расчистку площадки из-за вашей безрукости… Через три дня мне лично доложите… про вашу золотую рыбку со старого Заломного. И имей в виду, Федор Павлович: вызовем тебя на президиум, если не справишься с боевой задачей, а то и на бюро! Желаю успеха!

Некоторое время Федор Иванович сидел молча, укоризненно смотрел на телефон. Потом перевел взгляд на потолок, – толстые губы Федора Ивановича при этом беззвучно шевелились, и со стороны можно было подумать, что заведующий жилищным отделом молится богу, а на самом деле он облегчал душу словами, произносимыми «в уме».

Тут снова в кабинет заглянула Лидочка и сказала как ни в чем не бывало:

– Федор Павлович, вы будете граждан принимать? Тут вас, между прочим, эта прелесть дожидается… Сухарькова со второго Заломного.

– Сухарькова здесь?!

– Вы же сами мне велели вызвать ее на сегодня для беседы.

– Почему вы раньше мне не сказали про Сухарькову?

– Хотела, да вы на меня руками замахали, – обиженно сказала Лидочка.

– Ну, ладно! Давайте Сухарькову первую сюда!

В кабинет вошла пожилая женщина, сухопарая, с утиным носом, с плаксивым выражением плоского неразборчивого лица, одетая не по возрасту ярко. На ней было платье из крепа – по зеленому фону алые маки, – на костлявых желтых щиколотках – белые носочки с синей каемкой, в руках – розовая маленькая сумочка, которую она нервно теребила и мяла.

«Ишь вырядилась, старая курица!» – подумал Федор Павлович и приветливо сказал:

– Здравствуйте, Аграфена Ильинична! Садитесь, пожалуйста.

Сухарькова молча кивнула головой и села на краешек кресла.

– Ну как, Аграфена Ильинична, будем переезжать в новый дом или будем капризничать? – с той же привычной бодростью начал беседу Федор Павлович, решивший сразу «брать быка за рога».

Сухарькова положила свою сумочку на письменный стол заведующего жилищным отделом и, глядя ему прямо в глаза, сказала значительно:

– Товарищ Блескунов, вы, пожалуйста, только не давите на мою психологику, не надо этого делать… я все законы знаю, со мной надо по-хорошему!..

– Я же по-хорошему с вами… который день бьюсь. Ведь все выехали, вы одна остались… как заноза!

Сухарькова поджала тонкие недобрые губы:

– Я не заноза, товарищ Блескунов, а женщина… одинокая… незамужняя, хоть и работаю кассиршей в магазине… у меня почетная грамота имеется, к вашему сведению!

Она достала из розовой сумочки скомканный платок, прижала к глазам. Ее утиный нос покраснел.

– Меня нельзя обижать! За меня всегда общественность заступится. Я ведь и к депутату и в редакцию пойду, если что…

Федору Павловичу стало не по себе.

– Да разве я вас обижаю, Аграфена Ильинична?! – сказал он с легким испугом. – Это вы меня обижаете… подводите под монастырь! Пожалуйста, беру «занозу» назад. Но поймите же и вы нас: вы – одна! – задерживаете большую стройку. Ведь на месте вашей развалюхи новый дом поставят, со всеми удобствами для наших замечательных советских людей!

– А я, значит, не советская и не замечательная?

– Фу, ты господи! Вы тоже замечательная… в своем роде. Откровенно говоря, я в толк не могу взять, чего вы цепляетесь за свою гнилушку? Ведь я же вас не в конуру какую-нибудь переселяю, а тоже в новый дом и тоже со всеми удобствами!

Сухарькова потупилась, подумала и сказала:

– Я в этой гнилушке, товарищ Блескунов, двадцать пять лет оттрубила. Теперь надо хорошенько подумать… чтобы ни в чем не прогадать. А посоветоваться мне не с кем… – глаза у нее снова налились слезами.

– А я на что?! – весело отозвался Блескунов. – Я ваш самый наилучший советчик, Аграфена Ильинична. (Он достал из ящика своего стола бумагу.) Вот извольте. Малый Кисельный, дом 16-а… отличная комната, ваши метры, даже чуть побольше, в малонаселенной квартире на шестом этаже.

– На шестой этаж не поеду.

– Там же лифт имеется!

– Они портятся, ваши лифты, а у меня – сердце. Могу показать справку поликлиники.

Сухарькова потянулась к своей сумочке, но Федор Павлович остановил ее:

– Не надо, верю и так!.. Тогда, вот еще… Колотушинский, восемь… новый дом… второй этаж… хорошая комната на солнечной стороне.

– Мне солнечная сторона противопоказана, у меня – нервная система в систематическом беспорядке. И тоже справка есть из поликлиники.

– Тогда… ладно уж, для вас на все иду. Берите… (тут Федор Павлович сделал паузу) отдельную однокомнатную квартирку… там же на Колотушинском… куколка – не квартирка!

– Не поеду в отдельную – жуликов боюсь.

– Да что вы говорите, Аграфена Ильинична?! – Федор Павлович развел руками. – Какие жулики?!.

– Обыкновенные, про которых в газетах пишут. На последней странице. Подумают: кассирша – значит при деньгах, да еще одна проживает. Заберутся и придушат.

Федор Павлович посмотрел на Сухарькову – глаза у него были мученические, шалые – и сказал хрипло:

– Против жуликов замок можно навесить на дверь надежный, с секретом!

– Теперь таких замков не делают!

– Помогу – достанем.

Сухарькова неопределенно пожала плечами, и обрадованный Блескунов перешел в решительное наступление:

– Соглашайтесь, Аграфена Ильинична! Ведь этакое счастье вам подвалило: не квартирка – куколка! При такой квартирке вы и супруга быстро себе подберете. Не забудьте меня-то на свадьбу пригласить! Завтра за ордером приходите, а послезавтра – переедете.

– А где я транспорт достану для переезда?!

– Поможем, обеспечим!

– Нет, послезавтра я не успею. Мне одной не управиться с вещами.

– Неужели у вас никого из родственников нет, чтобы вам помогли в этом деле?

– Есть племянник… да я с ним в ссоре.

– Заставлю помириться. Где племянник работает?

– В Главпродтранспорте, экспедитором!

– Позвоню в местком, в партийную организацию, – одним словом, нажму по всем линиям. Безобразие какое, – родную тетку родной племянник держит в таком забросе!.. Ну как, Аграфена Ильинична, договорились насчет квартирки?

Сухарькова с той же неопределенностью пожала плечами и поднялась.

– За ордером завтра приходите! – сказал Федор Павлович, с трудом сдерживая свою радость. – Без очереди получите, я дам распоряжение! До скорого свидания!

Сухарькова вышла. Федор Павлович тоже поднялся из-за стола, с удовольствием потянулся. Ну, кажется, вытащил занозу!

Дверь отворилась, и в кабинет вскочила Лидочка. Кудряшки растрепаны, в глазах – искорки смеха.

– Федор Павлович, Сухарькова сейчас оступилась…

– Неужели ногу сломала?

– Нет, но просила вам передать, что за ордером не придет, потому что это плохая примета. Не к добру, говорит!.. Будете дальше граждан принимать?.. Ой, что с вами?!

Покачнувшись, Федор Иванович тяжело опускается на стул. Перед глазами его плавают темные круги, грудь пронизывает острая колющая боль. Заноза осталась и сидит крепко!

ГОВОРИТ БУКАНОВ

Жена с дочкой Иринкой, студенткой-первокурсницей, пошли в кино, а Сергей Петрович заупрямился и категорически отказался их сопровождать. Нужно кое-что проштудировать к завтрашнему совещанию да и голова побаливает.

Голова у Сергея Петровича не болела и штудировать было нечего. Просто захотелось побыть вечерок одному, посидеть перед телевизором, поваляться с книжкой в руках, а то вон та же Иринка совсем засрамила отца: «Ты, папочка, напрасно игнорируешь художественную литературу, это грозит тебе интеллектуальным и эмоциональным усыханием!..»

Поваляться с книжкой в руках Сергею Петровичу, однако, не удалось. Только он, сбросив шлепанцы и уютно накрывшись халатом, расположился на диване, только, раскрыв свежую книжку толстого журнала, приступил к спасательному обводнению своего пересыхающего интеллекта, как зазвонил телефон.

Чертыхнувшись, Сергей Петрович недовольно поднялся, подошел к письменному столу, снял трубку:

– Слушаю!

– Сергей Петрович?

– Да! Кто говорит?

– Говорит Буканов! – ответила трубка жирно-рокочущим баском.

Сергей Петрович оторопел. Зачем Буканову – тому самому Буканову! – звонить ему, Сергею Петровичу?! Он, Сергей Петрович, правда, возвышается – и прочно возвышается! – на довольно видной ступеньке иерархической лестницы в своем управлении, но это именно только ступенька, а Буканов занимает, вернее, занимал самую высокую ее площадку, откуда не так давно и слетел. Вернее, спланировал. Под большим углом снижения. Куда его назначили-то? Кажется, в какой-то технический журнал!

– Сергей Петрович, куда вы пропали? – с легкой усмешкой сказала трубка тем же рокочущим баском, в котором Сергей Петрович вдруг уловил знакомые нотки. Ну, конечно, это Колька Солодов звонит, сослуживец, товарищ по институту. Его голос! До седых волос дожил, а не оставляет студенческие шуточки!

– Бросай, Колька, свою художественную самодеятельность! – ворчливо сказал Сергей Петрович. – Я тебя узнал.

– Меня, правда, зовут Николай, но я скорее Николай Григорьевич, чем Колька! – ответила трубка с той же жирноватой усмешкой.

– Слушай, неужели тебе не надоело паясничать?!

– Сергей Петрович, ей-богу, это говорит Буканов.

– Шутить, весь век шутить, как вас на это хватит! Из Демьяна Бедного. Про таких, как ты.

– Точнее, из Грибоедова, – поправила Сергея Петровича трубка, – про Чацкого, слова Софьи. Только там другой глагол стоит, Сергей Петрович. Не «хватит», а «станет». «Как вас на это станет!»

– Нет, именно хватит! – вскипел Сергей Петрович. – Хватит, кончай бодягу, Николай, надоело! Солидный мужик, отец семейства!.. Говори, что тебе нужно!

После секундной паузы трубка, хохотнув, сказала:

– А давай, Сережа, допустим, что тебе звонит действительно Буканов. Что бы ты ему сказал?

– Послал бы этого фанфарона подальше и повесил трубку!

– Разве Буканов… такой уж фанфарон?

– Фанфарон! – убежденно отозвался Сергей Петрович. – И к тому же груб, как утюг. Ты ведь на себе его грубость испытал? Забыл, как на парткоме дело разбиралось?

– Не забыл! – серьезно сказала трубка. – Даже помню, что ты, Сергей Петрович, сидел и молчал тогда. Ни одного слова в осуждение Буканову ты лично не произнес.

– Мы же с тобой, Коля, уже объяснялись по этому вопросу, – заторопился Сергей Петрович. – И я свою ошибку тут же признал. Смалодушничал! Да, да – смалодушничал. Зачем ворошить старое?!

– Я хочу только сказать, что твое малодушие и Буканову тоже не пошло тогда на пользу, – сказала трубка.

Какой-то странный разговор! Куда гнет Колька Солодов? Непонятно!

– Знаешь, Коля, если серьезно говорить, – начал Сергей Петрович издалека, – то у Буканова были и свои положительные качества.

– Почему же тогда его сняли?

– Сверху виднее почему!

– Снизу тоже было видно! – сказала трубка.

– Ты имеешь в виду всю эту глупую шумиху с Громыхинским комбинатом? – спросил своего собеседника Сергей Петрович.

– Хотя бы!

– Да, тут дело пахло форменным очковтирательством. Мощности еще, собственно говоря, не освоены, а он бухает во все торжественные колокола. Ты помнишь, какую он речугу закатил на активе?!

– Помню! – мрачно сказала трубка. – Его тогда здорово раскритиковали – Буканова. Один только ты, Сергей Петрович, меня поддержал. Осторожненько, но все же поддержал. В общем, из редакции вам позвонят. До свиданья!

Минуты две Сергей Петрович сидел неподвижный, как собственное изваяние, держа в руке телефонную трубку, издававшую частые требовательно-визгливые гудки. Наконец очнулся, положил трубку на рычаг и сейчас же снова снял и быстро набрал номер домашнего телефона Солодова:

– Николай, ты?

– Здорово, отец Сергий! Что скажешь?

– Ты мне сейчас звонил? Только без фокусов: да или нет?

– Нет! А что такое?

– Понимаешь… позвонил кто-то… назвался Букановым… плел всякую чепуху… что за шутки дурацкие.

– Почему шутки?! Мне он тоже звонил, приглашал сотрудничать в его журнале. Собирает, как он сказал, «живые силы» – теоретиков и практиков! Такой, понимаешь, стал демократ, куда там! А может быть, критика на него подействовала? Бывает ведь и так!

…Когда мать и дочь вернулись из кино, они застали Сергея Петровича сидящим на диване в позе глубоко задумавшегося человека. Раскрытая книжка толстого журнала лежала у него на коленях.

Иринка – худенькая, черненькая, похожая на графического бесенка – подошла к отцу, поцеловала его в щеку и сказала, смеясь:

– Вот видишь, папочка, как хорошо действует на тебя художественная литература.

– А что такое, Иринчик?

– Поомотри на себя в зеркало – у тебя лицо стало какое-то такое… просветленное. Что ты читал – стихи или прозу? Наверное, – стихи!

– Скорее… критику! – сказал Сергей Петрович и, чтобы перевести разговор на другую тему, с большей, чем обычно, обстоятельностью стал расспрашивать жену и дочь, что они видели в кино и понравилась ли им картина.