Текст книги "Дополнительный прибывает на второй путь"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Объявление бригадир прочитал дважды и перед Мичуринском повторил.

Антон повеселел.

– Дело будет...

Астраханский наконец набрал скорость. За Хоботовом стали появляться короткие платформы пригородных поездов – дополнительный проследовал их не останавливаясь.

Денисов посмотрел на часы:

"Одиннадцать часов пятнадцать минут".

Мичуринск угадывался в веере путей, за катившими по обе стороны дополнительного контейнеровозами, спиртными и кислотными цистернами, хопперами, в продолжавших мелькать названиях посадочных площадок – Новое депо, Кочетовка.

Инструкция могла ждать в Мичуринске.

– А может, преступление раскрыто, только мы ничего не знаем? Незаметно для себя Антон тоже склонялся к такому варианту. Представляешь? Я домой, а ты дальше, в отпуск...

Антон достал "Беломор".

– Как вчера посадка была? Тебя провожали?

– Зачем? – Денисов показал на полку, под которой лежал рюкзак. – Да и поздно отправлялись...

В начале третьего, на переломе ночи, с опозданием прибыл почтово-багажный. Его приняли на третий путь, из чего Денисов и все носильщики заключили, что посадка на астраханский дополнительный начнется с пятой платформы, не с четвертой, как думает большинство. А на четвертой окажется нерабочая сторона состава.

Носильщики погнали тележки назад, молчало радио. Под Дубниковским мостом низко, над самыми путями, горели красные огни, дальше по горловине виднелись разбросанные в видимом беспорядке синие и все виды сигнальных белых – лунно-белые, прозрачно-белые, молочно-белые. Ничего не происходило на вокзале и на всем железнодорожном узле. Когда Денисов ненадолго забежал в отдел, чтобы проститься, телетайп деловито выстукивал:

"...Направить делегатов на конференцию первого райсовета

"Динамо"..."

Денисов заглянул в папку "Для оперативного использования" – все-таки путь пролегал по его же участку обслуживания, перечитал на всякий случай:

"...Мостовой М. З. (Стоппер) будучи вызванным на беседу

инспектором по особо важным делам после свидания с женой заявил

ввиду изменившихся обстоятельств он решил не дополнять ранее

данные им на предварительном следствии показания о всех

выявленных связях Мостового-Стоппера прошу срочно сообщить...

приметы..."

Он вздохнул, вышел на платформу.

Темное пятно в горловине станции появилось незаметно. Чуть слышно стали подрагивать рельсы, дежурная по вокзалу подтянулась к справочной в начале перрона. Дополнительный подавали на посадку, он был совсем рядом, между блокпостом и технической библиотекой – скрытый от глаз торцевой стенкой последнего, шестнадцатого вагона.

Прошли мимо коллеги, работавшие в ночную смену, и с ними Апай-Саар, младший инспектор, подшефный Денисова.

– Привет, патрон, – Апай-Саар, в переводе с тувинского "козленок", махнул рукой. – Счастливо отдохнуть!

– Удачи!

Денисов знал, как это бывает, когда провожаешь других, – теперь он уезжал сам.

До стрелки оставалось несколько десятков метров. Три хвостовых огня астраханского все еще терялись в панораме других, разбросанных в горловине станции.

Наконец – негромкий стук! Вагон, шедший впереди, пересек стрелку...

На кривой астраханский дополнительный открылся внезапно и сразу весь. В тамбурах замелькали фонари проводников. Вспыхнул свет. Вагон за вагоном, равномерно потряхивая, весело катил к вокзалу.

– Граждане пассажиры!..

Но и без объявления было ясно. Мирное войско с чемоданами, с детьми с четвертой платформы устремилось на пятую. В сутолоке Денисова несильно задели зачехленным остовом разборной байдарки, какой-то пассажир, чтобы упростить задачу, попробовал открыть дверь с нерабочей стороны состава, она не поддалась, через минуту попытку повторил еще кто-то, груженный рюкзаками и сетками. Последний, кого увидел Денисов, был невозмутимый Апай-Саар с раскрытым блокнотом и карандашом, читающий мораль кому-то, успевшему просунуть сумку в одно из окон.

Порядок на посадке постепенно налаживался. Перронное радио щелкнуло в последний раз:

– ...Администрация вокзала приносит извинения в связи с допущенным опозданием... Счастливого вам пути!

4

– Мичуринск!..

Знакомое мрачноватое здание возникло неожиданно посреди залитой солнцем платформы. С торца его были тоже пути – там шла посадка на пригородный.

Яростно скрипнули тормоза, загремело перронное радио.

– Штоянка... – Дикторша словно перекатывала во рту что-то горячее. Денисов разобрал два последних слова: – Опожданием... шокращена...

Мимо бюста великого садовода Денисов пробежал в вокзал. Дежурный располагался в первом этаже мрачноватого здания, против парикмахерской. И на этот раз удушающий запах шипра наполнял помещение.

– Оперативная группа? С поезда? – Молодой незнакомый лейтенант, моложе Денисова, с выгоревшими напрочь ресницами, черным от загара лицом, был наготове.

– Телеграмма!

В конверте лежала свернутая вдвое узкая полоска бумаги. Денисов нетерпеливо развернул:

"...Смерть Голея последовала результате повреждения области

сердца режущим предметом односторонней заточкой клинка шириной

уровне погружения одного сантиметра длиной не менее семи тчк

примите меры розыска..."

Это была ориентировка "Всем, всем", отправленная после вскрытия трупа.

Дежурный уже подавал трубку.

– С Москвой говорить будете?

В Москве, в старом, не подвергавшемся реконструкции крыле вокзала, долго не отвечали. Наконец послышался знакомый голос:

– Слушаю.

"Апай-Саар..."

– Денисов.

– Привет!

– Ты тоже занимаешься убийством в астраханском? – Он не стал никого звать к телефону: каждая секунда была на учете. Кроме того, ему как раз и был нужен этот маленький невозмутимый инспектор.

– Подняли в шесть. Можно считать, занимаюсь, – сказал Апай-Саар.

– Пострадавший – москвич?

– Голей? Иногородний. Прописанным в Москве не значится.

– По Кировограду?

– Тоже нет.

– Гостиницы проверяли?

– Все делается.

– Осмотр перегона дал результаты?

– Пока нет. Что у вас?

– Пассажир пропал ночью... Из тринадцатого вагона. Я послал сообщение, приметы.

– Вот это новость!

– Ш-шештого пути... – донеслось с перрона. – Отправляется...

Денисов заторопился.

– Кроме того, потерпевший прямо-таки настойчиво искал пассажира с собакой... Надо проверить! На багажном дворе около часа ночи произошел инцидент: кто-то ударил собаку. Вызвали постового... Кому что известно?

Было слышно, как там, в Москве, кто-то щелкнул зажигалкой.

– Вы же сами были на посадке!

– В качестве пассажира... Что я видел! Обязательно проверь...

Дежурный с выгоревшими ресницами тревожно встал у окна. Перронное радио молчало. Сколько прошло после объявления дикторши: минута? три?

– Теперь главное: ты кого-то записал на платформе... – Закончить он не успел.

– Отправился! – тонко, почти фальцетом крикнул дежурный. – Пошел! Быстрее!

– Телеграфируй по ходу астраханского. Сейчас каждая мелочь...

Девушка-сержант, которую Денисов сразу не заметил, настежь открыла дверь – волна приторного запаха ворвалась в помещение. Дежурный почти силой выхватил у Денисова трубку.

Рослая, в кожаной юбке проводница тринадцатого, Галя Пятых, встретила Денисова и Антона как давних знакомых...

– Чайку? Кофе? Хотите в ресторан за лимоном сбегаю?

В ней все было чрезмерно – голос, доброжелательство.

– Не стоит, пожалуй. Пришел пассажир? – спросил Антон.

Пятых покачала головой:

– По всем вагонам прошла. И по радио объявили. Пропал.

– Покажите его купе.

Она пошла впереди, занимая почти весь просвет узкого коридора. Остальное закрыл собою Антон. Купе было последним в ряду.

– Открывать?

– Пригласите двух пассажиров, – Антон поправил форменный галстук-регату, который надел, несмотря на жару. – Можно из соседнего.

В присутствии понятых Денисов "тройником" открыл дверь.

Вагон был поставки до шестьдесят третьего года – с шестью пепельницами в купе – четырьмя внизу и двумя над верхними полками. Вместо пластика для внутренней облицовки был использован линкруст с унылым рисунком цвета старости.

– Тишина и покой, – сказала Пятых.

Следов ехавшего в купе пассажира не чувствовалось. Три полки были застелены, к ним никто не прикасался, на четвертой – постель была смята в середине. Денисов осмотрел пикейное покрывало – его не поднимали, подушка выглядела только что взбитой.

Было трудно представить человека, просидевшего ночь, не сдвинувшись с места.

– Чудно, – заметил один из понятых – моторный, с колючими глазами. Купе заперто, никого нет. Что же он, в окно вылетел?

Второй пожал плечами:

– Может, у него ключ был?

– Мне, например, ключ не вручили!

– Милые! – Пятых словно осенило. – Вот ведь это кто! Который того человека в одиннадцатом!.. Понимаете?! Суркова говорила: "Дверь в тамбуре открыл ключом, выскочил!" Поручень в крови!

Денисов осмотрел коврик, все шесть пепельниц. В одной, над верхней полкой, оказался пепел сигареты. Пассажир внизу не курил, не отодвигал занавески, не опускал штору. Между подушкой и стенкой купе остался его портфель – потерявший форму, похожий на спущенный футбольный мяч.

– Интересно, что там? – Пятых увидела, как Денисов осторожно, чтобы не оставить следов, переносит портфель на стол.

Латунный замочек оказался незаперт. Денисов извлек завернутый в газеты пакет: пуловер, несколько рубашек. Особняком лежали фирменная коробочка Ювелирторга, электробритва, брошюра о героях Аджимушкая. В соседнем отделении Денисов нашел обернутые бумажной салфеткой бутерброды, бутылку чешского пива.

Денисов сложил обнаруженное на столике, расстелил газету, вытряхнул из портфеля мелочь: шариковые стержни, запонки. Газета была июньская, старая, во весь разворот выведено крупно: "Клубной самодеятельности пристальное внимание".

В коробочке Ювелирторга лежали кулон и тонкая золотая цепочка Бронницкой ювелирной фабрики пятьсот восемьдесят третьей пробы.

– В подарок вез, да не довез... – сказала Пятых.

– Убийца ехал в тринадцатом вагоне. А потом прошел в одиннадцатый, вырубил групповой щит, убил Голея и скрылся. – Вернувшись к себе, Антон устроился у окна, снял рубашку. – А вдруг не так?

Денисов положил голову на стол и почувствовал, что устал, буквально валился от изнеможения. Ощущение это появилось внезапно, противиться ему не было сил.

– Если и его тоже... Того, что ехал в тринадцатом? Только не нашли пока?

– Кроме Голея могла быть еще жертва? – Денисов мыслил с трудом. Труп?

– А вдруг жив? Попал в больницу? Никуда не заявил... А может, оттого и постель не смята, что вывели из строя раньше, едва отъехали от Москвы? Антон обхватил руками колени – толстый рыжеватый Будда в брюках с кантами.

– С какой целью?

– Легко представить: теперь все подозрения на него... того, кто исчез. Ты вспомни кулон, цепочку...

За Сабуровом Денисов заснул, подложив руки под голову, сдвинув лежавшие на столе бумаги. Когда он проснулся, солнце светило прямо в купе – направление поезда снова сменилось. Часы на руке показывали тридцать шесть минут первого. Сабодаш – в рубашке, хотя и незастегнутой, при кобуре – разговаривал с Феликсом, официантом-разносчиком, который стоял у порога с корзиной, полной молочных пакетов.

– Как себя чувствуешь? – спрашивал Антон. – А то совсем позеленел...

– Утром-то? – Тот насторожился... – Ерунда... Ночь без сна. И духота... – Куртка у него на поясе была разорвана, сквозь дыру проглядывала загорелая складка.

Денисов сдвинул занавеску. Пока он спал, Антон задернул ее, спасая от прямых лучей.

– Работы много? – спросил Сабодаш. – Ты садись...

Феликс покосился на кобуру, однако сел, поставил корзину у ноги.

– Работы как всегда. Не спалось... Я вообще не сплю в поездке... Нервы, что ли?

– В твои годы!

Официант-разносчик был молод, с начинающимся брюшком.

– Возраст ни при чем.

– По составу ночью ходил? – продолжал Сабодаш.

– Было.

– Было? А мы по радио обращались, искали очевидцев... Когда ты приходил ночью, свет горел?

– Сначала горел, – Феликс отвечал неуверенно, – в темноте тоже проходил.

– Куда?

– В хвост состава, по-моему.

Денисов слушал, пробуждение оказалось неожиданно легким.

– Пострадавшего видел?

– Убитого? – Официант подумал. – Видел, когда еще свет горел. Он разговаривал с пассажиром.

– С кем? Помнишь?

Феликс пожал плечами.

– Ты его соседей по купе знаешь?

– Знаю. Старичок. А еще – высокий, в джинсах. Нет, с ним стоял другой. По-моему, не из этого вагона...

Антон оглянулся на Денисова: слышит ли?

– В одиннадцатом я этого пассажира не видел.

– Какой он из себя?

– Немолодой...

– Я сам не молод, – сказал Сабодаш, – скоро тридцать. И Денисов тоже. Он, правда, моложе. Сколько ему на вид?

– Лет сорока...

Денисов вспомнил Пятых: "Пожила людина".

– Где они стояли? – Антон был явно в ударе.

– У служебки...

– Любопытно!

За окном показались дома – Феликс обрадовался.

– Тамбов! Областной город, а пять минут всего стоим! Разрешите, – он показал на пакеты с молоком. – Жара! Сразу киснет...

Поезд замедлил ход.

– Сорокалетний мужчина из другого вагона, – подытожил Антон. – Может, тот самый? Исчезнувший? Проводнице даже ты кажешься староватым...

Денисов внимательно слушал.

– ...Пассажир этот приходил в одиннадцатый вагон к Голею и не вернулся.

– А потом?

– Потом настала очередь самого Голея!

В станционную милицию Антон отправился один, Денисов ждал в купе. Вокзал был залит солнцем, казалось, вокруг нет клочка земли, не пронизанного палящими лучами.

Перрон был пуст. Пассажиры прятались в тень, под козырьки вокзальных павильонов, в залы. Никто не оставался на расплавленном асфальте. Под тентом ближайшего киоска Денисов увидел Марину, разговаривавшую о чем-то с проводницей. От головы поезда рядом с дежурной по станции шел Шалимов.

Антон появился перед отправлением, в обеих руках нес яблоки.

– А как с телеграммами?

– Пока нет.

5

За обедом Марина и Антон снова говорили о субботних вылазках за город. Как бывает, разговор малознакомых людей касался одной счастливо найденной темы.

– ...Глаза страшатся, а руки делают! Как подумаешь: в пятницу собрать детей, спальные мешки! Все эти котелки, поводки, ошейники... – Круглая большая оправа делала ее лицо моложе. Из-за чуть затемненных стекол следили внимательные глаза. – Оторопь берет! Отправила бы одних, сама бы до понедельника с тахты не вставала... Но приедешь к реке – тишина, птицы. До утра сидим, стихи читаем, смотрим на костер. Тем не менее все высыпаемся!..

– Понимаю.

– И всю неделю – ожидание поездки, – она улыбнулась. – Помните, у Вероники Тушновой: "Счастье – что оно? Та же птица: упустишь – и не поймаешь. А в клетке ему томиться тоже ведь не годится, трудно с ним..."

– Цветов много в Сумах?

– Очень. У гостиницы в Москве гладиолусы, настурции... Но у нас больше. Аромат на весь город.

Денисов смотрел в окно. За Тамбовом в направлении Рады тянулся смешанный лес. Поезд перерезал овраг. По обоим склонам строго вверх росли деревья.

– Стоит ли ехать на Каспий? – Он с трудом оторвался от прочерченных ими вертикалей. – Если так хорошо дома?

Наискосок, через два столика, снова сидел Ратц, скучный, похожий на высохший глиняный сосуд. Одинаково тусклый свет исходил от его нержавеющих металлических зубов и потухших голубоватых глаз.

– Поездки кончились, – Марина отодвинула прибор. – Распалась компания.

– Поссорились?

– И не ссорились. На работе встречаемся, разговариваем. Распалась, и все. Теперь каждый по себе.

В конце обеда появился Вохмянин с толстой общей тетрадью. По просьбе Денисова Шалимов подобрал купе, где завлабораторией мог готовиться к симпозиуму.

Антон продолжал прерванный разговор, Денисов снова ему позавидовал: сам он был скован, боялся что-нибудь упустить. Как будто день и ночь все играл одну и ту же сложную турнирную партию...

– ...Он увлекается магнитофонами... – сказала Марина.

Денисов понял: Антон спросил о муже.

– Сколько их перебывало! То что-то не отрегулировано, не доведено. То меньше, чем хотелось, ватт на выходе. Разъем двухштамповый вместо одноштампового...

Антон кивал.

– ...Он способный, талантливый. Недавно вернулся из командировки в Италию. Евгений переживал, когда так получилось с компанией, – Марина поправила очки. – Мужчины наши – друзья по институту, все с одного выпуска, "мушкетеры". Только жены перезнакомились... – Она обернулась к Денисову: – Как по – вашему? Меня еще будут тревожить?

За стеклами мелькнуло беспокойство.

– Насчет Голея?

– Придется приезжать, давать показания? По существу, я ничего не знаю!

Денисову показалось: она сейчас расплачется.

– Закон есть закон.

– Я хочу быть объективной. Не было в купе ничего, кроме этой стычки Голея с Ратцем.

– Так вы считаете?

Тот же закон, однако, запрещал Денисову настаивать. Беседа со свидетелем за столиком купе, в вагоне-ресторане даже по поводу только что совершенного преступления оставалась беседой, а допрос – допросом, процессуальным действием со взаимными обязанностями, правами, протоколом.

– Голей что-то сказал...

– А Ратц?

– Может, у них старые счеты? Ратц побледнел. Слово "война" я определенно слышала.

Денисов помолчал.

– Но вначале было все мирно?

– Вполне.

– Если бы они были знакомы раньше, вы бы заметили?

– Конечно!

– Еще вопрос. Кто открыл шампанское?

– Может, Игорь Николаевич? Голей, я знаю, проткнул пробку, чтобы не выбило.

– Странно.

– Мне это было тоже в новинку. Ратц дал свой ножик.

– У него был нож? – спросил Антон.

– Он не сказал? – Марина удивилась.

Из раздаточной показался Феликс. От Денисова не укрылось: официант-разносчик вздрогнул, увидев обоих сотрудников милиции.

– Вы спрашивали еще о сторублевых купюрах... Я не видела их, – она словно спешила снять с себя подозрения. – На вокзале он не расплачивался в моем присутствии!

Ее слова навели Денисова на мысль.

"А ведь такой свидетель есть! – вспомнил он. – Шпак! Житель Кагана... Он стоял у кассы позади Голея, мог видеть сторублевку! А то и все восемь тысяч!"

Бородатого, с узловатыми морщинами Шпака Денисов нашел в служебке девятого вагона. Свидетель пил чай.

– Присоединяйтесь, – он придвинул вторую пиалу. – Представьте, что мы в Кагане.

– В Бухаре.

Частая дробь колес на секунду прервалась.

Денисов сел, Шпак налил чай.

– Что вас больше поразило в Бухаре? – спросил он. – Если не секрет... Мавзолей Саманидов?

– Бала-Хауз!..

Денисов вспомнил: звенел совсем московский морозец, знаменитый водоем был пуст. Крутые ступени уводили вглубь, к ледяному зеркалу, где несколько пацанов играло в хоккей.

Денисов поблагодарил за чай.

– Проводница спит?

– Бригадир послал ее в четырнадцатый. За бельем. Сейчас придет.

– У меня вопрос к вам. На московских вокзалах кассиры оформляют билеты иначе. Не как везде, – Денисов рассчитывал на его наблюдательность.

– С помощью манипулятора, – прямой как палка каганец откинулся еще дальше назад, – я видел... Потом пишущая машинка заполняет бланк.

– Верно. Тогда вы наверняка вспомните... Сколько билетов изготовили, пока вы стояли у окошка?

– Три. Может, четыре.

– Впереди вас расплачивались сторублевой купюрой?

Пауза показалась долгой, наконец Шпак качнул головой:

– Нет.

– Определенно?

– Я бы обратил внимание, – борода его легла на воротник красного батника, узловатые морщины как будто расправились. – Хотите еще чаю?

– Нет, благодарю.

– Это шестидесятый номер. Обычно я завариваю сто двадцать пятый...

– Он лучше? – Денисов думал о другом.

– Как сказать...

Появилась проводница – в джинсовом костюмчике, с косичкой. В первую минуту она показалась Денисову подростком.

– У нас гости?

– Денисов, – он представился. – Инспектор транспортной милиции.

– Рита, – она преувеличенно-внимательно оглядела его. – Не задержали еще?

– Убийцу? Пока нет.

Рита обернулась к Шпаку.

– А вы говорили: "Быстро найдут".

За окном показались дома, дополнительный пошел совсем тихо. На песчаном бугре мальчик гладил лежавшую рядом собаку, вторая рука была приветственно поднята.

– Потом поймешь, малыш, – Шпак тоже вскинул руку. – Глупо махать всем без разбора. Жизнь – штука пресложнейшая... Главное в ней – выбор цели. Согласны?

Денисов не ожидал вопроса.

– Вы говорите о сверхзадаче?

– Вот именно! Шестьдесят пять лет человеческого существования и миллиарды по обе стороны от точек отсчета! Есть над чем задуматься...

Денисов пожалел, что с ним нет Антона: Сабодаш любил поспорить.

– В очереди за билетами шел разговор о гостинице. О какой именно? спросил он.

Бугор и мальчик с собакой остались позади, Шпак с сожалением отставил пиалу.

– По-моему, я назвал: гостиница "Южная".

– Не ошибаетесь?

– "Южная"... Хорошо помню. Потерпевший хвалил ее.

За Иконоковкой рядом с сенокосами все чаще попадались подсолнухи, в одиночку, потом целыми массивами. Земля почернела, опять лежала жирная антрацитово-черная в низине, замкнутой на горизонте небольшими холмами.

Перед самым Кирсановом ненадолго открылась контейнерная площадка размером с футбольное поле, с двумя козловыми кранами, похожими на ворота, за ней – отгороженная деревьями станция.

– Мы ломаем головы, – выходя в коридор, Антон запер купе. Представляешь, Денис? А в Кашире, возможно, отбой! – Он почти дословно повторил сказанное им перед Мичуринском.

Суркова в малом тамбуре гремела ведрами.

– Шесть минут стоим. Между прочим, здесь да в Иконоковке лучший картофель по дороге...

– Кому красной? – слышалось за окнами.

Из-за жары, кратковременности стоянки никто, кроме Антона и проводников, не проявил интереса к станции.

Дополнительный уже двигался, когда откуда-то из-за летнего павильона появился запыхавшийся сержант.

– Капитан Сабодаш? Пакет!

– Больше ничего?

– Все! Счастливо!

Бумаг было несколько.

"Проверкой пути следования поезда нр сто шестьдесят восьмого

дополнительного жертв несчастных случаев не зарегистрировано"

"Проживающий Астрахани Желябова 39 Плавин Олег Алексеевич

старший ихтиолог Азчерниро допросе показал что никогда раньше не

слыхал человеке фамилии Толей..."

Последняя телеграмма была тоже неожиданной:

"Полученным Новосибирска сведениям Вохмянин Игорь Николаевич

вылетел Москву двадцать третьего августа..."

Она означала, что сосед Голея по купе – заведующий лабораторией Вохмянин – находился в Москве не двое суток, как он сообщил Сабодашу и Денисову, а трое.

– Интересно... – Антон закурил, отодвинулся от окна.

Боковая стенка вагона полыхала теплом.

Денисов посмотрел на часы:

"Пятнадцать с минутами".

– Самое время пройти по составу... – сказал он.

Антон безропотно встал.

– Я готов.

В коридоре казалось прохладнее. Двери всех купе были раскрыты в надежде заполучить толику сквозняка. В час послеобеденного покоя общественные соты вагона просматривались в каждой своей ячейке.

– Далеко? – полюбопытствовала у Денисова Суркова. Она возилась в нерабочем тамбуре с совком.

– Прогуляться.

– Бригадир в хвостовых секциях.

– Спасибо. Пошли, Антон.

Двенадцатый вагон был тоже венгерской поставки до шестьдесят третьего года – без пепельниц в большом продольном и малом коридорах, но с пластикатом и откидными сиденьями у окон. И здесь двери в купе были открыты, словно в современном спектакле без занавеса.

Денисов пропустил Антона вперед: форма капитана милиции отводила упрек в любопытстве. У последнего купе Сабодаш неожиданно остановился.

– Денис!..

Денисов заглянул в купе.

На верхних полках спали, внизу, за столиком, сидел хмурый чернявый пассажир и смотрел в окно. Не он заинтересовал Антона. На полу у входа лежала собака, Денисов узнал дога: прямоугольная голова, гладкая черная шерсть, сильный саблевидный хвост.

Дог неприязненно посмотрел на пришельцев, хотел подняться, но тут же лег, до хруста выпрямил когтистые лапы.

Чернявый повернул голову.

– Гу-ляй, Дарби!.. – В голосе с хрипотцой слышалось раздражение.

Рядом с пассажиром Денисов увидел плетеный поводок с петлей на конце – удавку, резиновую поноску и намордник.

– Не бросится? – спросил Антон.

– Как себя будете вести!.. Английский дог! Чуть грубее сказал – уже амбиция. – Пассажир хохотнул. – Станешь мямлить, на голову сядет. В Англии лакеи их по пять часов кряду выгуливали.

Пес повернул брезгливую морду.

– Как же вы управляетесь?

– Приду с ночной и гуляю. Если днем работаю, хозяйка водит...

Во время разговора он адресовался к сотруднику милиции в форме и ни разу не взглянул на Денисова.

– Как он с другими собаками?

– Не знает страха.

– А насчет маленьких? – Антон возвышался на манер пагоды. Комнатных...

– Растреплет, – благодушно прохрипел чернявый.

– Ваша фамилия? – спросил Денисов. – Откуда вы?

Антон достал блокнот.

– Судебский... Иван Васильевич. Живу в Ступине, – он так и не взглянул на Денисова.

– Как полное имя собаки?

– Дарби-Воланд.

– Регистрацию прошли?

– В областном клубе каждый его знает...

– У вас не было конфликта во время посадки? Может, кто-то ударил собаку? Пнул?

– Хотел бы я посмотреть на того, кто это сделает!..

По какой-то причине Денисов был ему явно несимпатичен. Разговор не получился.

– До Астрахани?

– Да. Всегда рады. Дарби!

Дог заворчал, гулко хрястнул хвостом о пол.

– Допустим, это собака, о которой говорил Голей, – сказал Антон в коридоре. – Голея могла заинтересовать породистая собака. Что из того?

В тамбуре два свежеиспеченных лейтенанта разговаривали с электромехаником.

– Опять непорядок? – осведомился Денисов.

– Обрыв. – Электрику, казалось, прибавило спеси, с тех пор как они видели его утром. – А здесь не побриться – напряжения не хватает... – Он поиграл фибровым чемоданом с инструментами.

Лейтенанты молчали.

– Электрохозяйство образцовое, – заметил Денисов.

Электромеханик цыкнул зубом:

– Последняя перевозка...

В купе Сабодаш вернулся к разговору:

– Если бы Голей перед гибелью разговаривал о белых мышах или о саблезубых тиграх, ты, наверное, отправился бы в Африку.

– Может, в библиотеку. – Познакомившись с Судебским и его догом, Денисов как будто успокоился. – Поручиться за успех в нашем деле никто не может. Но за то, что ничего не будет оставлено без внимания, я отвечаю...

Ратц сел у дверей.

– Как бы вы охарактеризовали вчерашнюю обстановку в купе? – спросил Денисов.

Интересуясь происшедшим, Денисов вверг бухгалтера в центр лабиринта, предоставив ему отыскивать выход.

– Можно ее назвать дружеской? Или преобладала отчужденность?

Ратц покрутил головой.

– Отчужденности не было.

– Голей выглядел компанейским?

– Наверное, – бухгалтер немного успокоился, – вино, шампанское. Голей поцеловал женщине руку.

Своим тоном он дал понять, что не принимает экстравагантных замашек погибшего.

– ...В Нововиленском, когда провожали счетовода на пенсию. Школьников, председатель райпотребсоюза, поцеловал ей руку. Перед войной дело было. Шум, гвалт! – Казалось, Ратца ничего не интересовало, кроме воспоминаний сорокалетней давности.

– О чем с вами говорил Голей?

– Спросил, бывал ли я в Кировоградской области.

– Вы упоминали Каменец-Подольск?

– Он сказал, что был в Каменец-Подольске... – Старик не искал выход из лабиринта, Денисову предстояло заниматься этим самому.

– Голей выпил больше, чем другие?

– Я бы сказал: меньше. Голей нервничал. Руки!.. Он все время шевелил пальцами.

– Из-за чего произошла ссора?

– Он хотел отметить отъезд, я отказался!

Налицо была другая интерпретация, не та, которой придерживались его спутники. Помолчав, Ратц спросил:

– Деньги нашлись?

– Денег нет. В том-то и дело, что, кроме вас, их никто не видел...

– Восемь тысяч.

– Не ошиблись?

– Слава богу! Я бухгалтер!..

Денисов вернулся к разговору о купе, где совершилось преступление.

Все было важным и значительным там в поздний час, перед "третьей стражей", как называли его древние, делившие ночь на стражи в предвидении "татинных и убивственных дел".

– Из ваших попутчиков никто раньше не знал друг друга?

– Голей и Вохмянин? Мне неизвестно.

– Где вы сидели за ужином?

Ратц оглянулся, еще ближе подвинулся к двери.

– Женщина и Голей сидели там, у окна, напротив друг друга. Я здесь. На другой полке Вохмянин. Согласно билетам... Потом легли спать. Обычно у меня бессонница, а тут будто провалился! И пробуждение! Этого не объяснить... – Ратц серьезно посмотрел на Денисова. – Видели, как падают ящики? Или картонные коробки. Штабеля картонных коробок... Проходит трещина наискосок, и они валятся. Ряд за рядом.

– Давно это с вами? Как вообще себя чувствуете?

– Похудел сильно. Майки, пиджаки – все сваливается!

Был еще вопрос:

– Ваш ножик...

– Тоненький! С красной ручкой!

– Где он?

– Я давал его откупорить бутылки... – Ратц посмотрел на Денисова, потом на Антона. Маленькое лицо сжалось еще больше. – Вы нашли его? Ничего не помню...

Крохотной Тоновкой, заставленной платформами с пиломатериалами, закончилась Юго-Восточная дорога. Следующая станция – Умет – принадлежала Приволжской.

В Умете уже ждали, почту принесли в вагон. Радости от нее было мало. Телеграммы были те же, что и в Кирсанове, Москва продублировала их в два адреса на случай непредвиденных обстоятельств: о том, что Вохмянин пробыл в Москве не двое суток, как показал на опросе, а трое; а старший ихтиолог Плавич, чей адрес был в блокноте пострадавшего, никогда не слыхал о человеке по фамилии Голей.

Одну телеграмму Денисов отложил в сторону:

"Осмотром перегона Вельяминово – Привалово правой стороны ходу

Москвы семьдесят третьем километре второго пикетного столба

обнаружен нож заточкой клинка односторонней ручка красная

пластмассовая направлен биологическую экспертизу =

Газимагомедова".

Это был ответ на только что состоявшийся разговор с Ратцем.

– Все? – спросил Денисов у посыльного.

– Все. – Посыльный вежливо откланялся: – Удачи в раскрытии тяжкого преступления!

Все было в лучших традициях транспортной милиции.

– Спасибо.

Вместе с Антоном Денисов подошел к тринадцатому вагону. Юную великаншу. Пятых, окружили пассажиры.

– Фокус-покус! – Мужчина в майке-сетке, в полосатых брюках, с венчиком редеющих медно-красных волос владел общим вниманием. – Выпью из бутылки, не раскупорив ее!

– Скажите! – Пятых хохотнула. – Не раскупорив...

– Пари!

Сабодаш, простая душа, заинтересовался:

– Это как?

– Показать, товарищ капитан? Подай вино! – крикнул мужчина кому-то в вагон. – Протокол не составите?

Из тамбура передали две бутылки "Марсалы", одна была раскупорена.

– Следите!

Он перевернул запечатанную бутылку – с наружной стороны в дне имелось едва заметное углубление. Мужчина налил несколько капель из второй бутылки, пригубил.

– Пью?

– Ну, дает магаданец! – объявила Пятых.

Вокруг засмеялись.

– Магадан – город без фрайеров... – он оборачивался во все стороны, показывая фокус-покус. – Условие соблюдено? Пью из неоткупоренной!

Двое его друзей – пожилой, со шрамом, и второй, в тельняшке, с металлической пластинкой на руке, – наблюдали за ним из тамбура.

– Игра слов... – Антон махнул рукой.

Колодки тормозов неожиданно скрипнули.

– Тро-га-ем-ся! – пропела Пятых. – Садитесь!

Денисов и Сабодаш прошли в служебку. Здесь было прохладнее, окно завешено мокрым одеялом. Рядом с распределительным щитом висел отрывной календарь. Денисов заглянул в него: