Текст книги "Дополнительный прибывает на второй путь"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Словин Леонид
Дополнительный прибывает на второй путь

Леонид Семенович СЛОВИН

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ПРИБЫВАЕТ НА ВТОРОЙ ПУТЬ

Повесть

ОГЛАВЛЕНИЕ:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

================================================================

В настоящий том включены остросюжетные повести, посвященные

сложной и благородной работе сотрудников уголовного розыска

столичной транспортной милиции.

Живущий многоликой напряженной жизнью современный

железнодорожный узел и оперативный уполномоченный Денисов

главные герои сборника. "Железнодорожный детектив" – так можно

условно определить это довольно редкое направление отечественной

детективной литературы.

Для широкого круга читателей.

================================================================

ЗАЯВЛЕНИЕ

Не собираясь приводить пространные доводы как в пользу принятого мною теперь решения, так и в оправдание другого, какого я придерживался во время следствия и суда, хочу с прямотой и откровенностью сообщить обо всем, что мне известно о людях, приведших меня на скамью подсудимых, способствовавших моему моральному падению, а также раскрыть их связи, каналы приобретения и уловки при транспортировке груза.

Прошу вызвать меня для беседы 25 августа с. г. после свидания с женою, которую хочу оповестить о предпринимаемых мною шагах.

К сему: Мостовой М. З., 1930 года рождения, осужденный, числящийся за Московским городским судом.

(п о д п и с ь)

СПРАВКА

Согласно имеющимся сведениям, лица, вовлекшие Мостового М. З. (уголовная кличка Стоппер) в преступную деятельность, обязались в случае его провала в трехмесячный срок полностью компенсировать материальный ущерб, причиненный арестом и конфискацией имущества, а также выплатить крупное вознаграждение семье при условии, что Стоппер не назовет на следствии основных организаторов преступления.

По тем же сведениям, лицо, направленное с деньгами к жене Стоппера, до настоящего времени в Москву не прибыло.

Срок обязательства истекает 25 августа.

Начальник отдела уголовного розыска

полковник милиции

(п о д п и с ь)

ИЗ СВОДКИ

...В 08.48 зафиксирована встреча Мостовой Ф. Т. с неустановленным гражданином. Последний вручил Мостовой пакет, завернутый в газету, после чего быстро ушел без сопровождения. Есть основания полагать, что в пакете находились деньги, предназначенные семье Стоппера оставшимися на свободе организаторами преступного к а р т е л я.

25 а в г у с т а

(п о д п и с ь)

РАПОРТ

В соответствии с полученной инструкцией мною для беседы по существу поданного заявления о явке с повинной был вызван Мостовой М. З. Беседа происходила в следственном изоляторе после того, как осужденному было предоставлено свидание с женой – Мостовой Ф. Т.

В ходе беседы Мостовой М. З. (Стоппер) поставил меня в известность о том, что ввиду изменившихся обстоятельств он решил отказаться от сделанного им заявления и не дополнять ранее данные на предварительном следствии показания.

Старший инспектор по особо важным делам подполковник милиции

25 а в г у с т а

(п о д п и с ь)

1

Свет погас в три шестнадцать, в ночь на двадцать шестое августа, через тридцать с лишним минут после отправления из Москвы: что-то грозно треснуло на групповом щите между туалетной комнатой и служебкой, и вагон погрузился в темноту.

Перед тем с ходу проскочили безлюдные платформы Бирюлево-Пассажирское, Расторгуево, впереди был город Домодедово с известным аэропортом. Большинство пассажиров спали, сморенные душной ночью, вокзальной суетой. Посадка приходилась на глухие часы суток.

Суркова, проводница одиннадцатого купейного, не пошла в штабной вагон к бригадиру, прикорнула у себя в служебке, накоротке, головой к двери. Поезд был дополнительный, на время пика пассажирских перевозок собранный по вагонным депо, – за лето в нем привыкли к неожиданностям.

Проснулась она внезапно, сразу не поняла, в чем дело. Мигнула фонарем, поднесла к часам на руке.

"Три сорок шесть..."

Состав равномерно потряхивало на стыках.

– Товарищ проводник!..

Узкоплечему человечку на пороге было не меньше семидесяти: голый стариковский череп, ребячья пижама, большие, как капустные листы, уши.

Впереди, за десять вагонов, загудел электровоз – вкрадчиво, но мирно. Человек переждал.

– Пассажира в третьем купе убили.

Голос его при этом оставался спокойным.

Дверь третьего купе оказалась приоткрытой. Луч со слепым пятном посередине потянулся к столу, все остальное в купе было в тени: бутылки, еда. Слева спали: внизу – женщина, на верхней полке – мужчина.

Суркова повела фонарем. Пассажир на двенадцатом месте вверху полусидел, склонившись к коленам, лицо было повернуто к двери. Косивший, лишенный жизни глаз следил за всем, что происходило в купе.

Человечек в пижаме стоял в коридоре.

– Надо сообщить... – он замолчал.

Проводница заметила, что лоб его испачкан в крови.

– Бегите в девятый вагон, пусть бригадир Шалимов идет сюда... – она показала в тамбур, почти не видимый в темноте. – Погодите, как ваша фамилия?

– Зачем? – Он растерялся.

– На всякий случай. Спрашивать будут: кто обнаружил, как?

– Ратц. Из Хмельницкой области я. Бывшая Каменец-Подольская...

За окном все время плыл длинный голый бугор, словно состав не переставая двигался по дну огромной высохшей реки. Выше виднелась узкая полоска неба. Русло реки было прямым, с крутыми обрывистыми берегами. Суркова привыкла к ним. Время от времени набегали неяркие огни нескончаемый бугор прерывался, и тогда не было ни реки, ни обрыва, а только бегущая вдоль полотна черная тень вагонов.

Проводница достала мешочек с билетами, кассу, нашла нужную ячейку: убитый брал билет в Москве, ехал до конечного пункта – "на Каспий", как почти все в поезде.

Она еще возилась с кассой, когда пришел заспанный озябший Шалимов.

– В тамбуре кровь. Я чиркнул спичкой – на полу большое пятно, – он хрустнул переплетенными пальцами. – Молодой?

– Тебе только молодых жалко?

Вдвоем они подошли к купе.

Постель четвертого пассажира, справа, была застлана. Рядом, ближе к окну, стояла стремянка.

– Света давно нет? – Шалимов вздохнул, сон его сразу пропал.

– От Домодедова.

– Электрика разбудила бы или меня...

Он приставил к губам пострадавшего маленькое зеркальце.

– Отъездил! – шепотом сказала Суркова.

– Да-а... – Шалимов заметил, что тыльная часть кисти у него в крови, оглянулся на проводницу. – В тамбуре, видно, зацепил. Дверь у тебя справа по ходу открыта...

– Открыта? – Она вздохнула, добавила, словно кому-то назло: – Теперь ищи ветра в поле! Дверь я сама запирала!..

Пассажиры – мужчина и женщина на полках слева – по-прежнему не шевелились. Женщина дышала ровно, чуть посапывая.

– ...Следователя бы сейчас!

– Подумаем, – Шалимов поскреб подбородок. – Во сколько он тебя разбудил?

– Три сорок шесть было – по Привалову.

На ходу передали обстоятельную телеграмму:

"Поезде сто шестьдесят седьмом дополнительном Москва – Астрахань

отправлением двадцать шестого августа вагоне одиннадцать

полученного ранения скончался неизвестный пассажир обеспечьте

представителей следственных органов прибытию поезда Каширу

тамбурная дверь правой стороны ходу движения обнаружена

открытой-нвп Шалимов".

...В дверь купе стучали металлическим железным ключом, "тройником".

Денисов открыл. В коридоре стоял механик-бригадир поезда, нвп, по железнодорожной терминологии, с нарукавной повязкой. Он держал билет Денисова, выписанный по перевозочному требованию Министерства внутренних дел.

– Извините, что разбудили. Тут у нас... Документ, пожалуйста...

Денисов подал удостоверение инспектора, отпускное.

– Уголовный розыск... – бригадир только мельком заглянул под красную обложку. – Чепе, товарищ лейтенант! Пассажир убит в одиннадцатом купейном. Кто, что – неизвестно... – Он словно боялся, что его остановят не выслушав. – Надо меры принимать. Пойдемте, по дороге доскажу.

Пока шли по составу, Шалимов уточнил:

– Об убийстве сообщил старичок с одиннадцатого места, Ратц. Из Хмельницкой области, бывшая Каменец-Подольская, – Шалимов сохранил эту деталь, посчитав ее важной. – Дверь в купе, видно, оставалась всю ночь открытой. Понимаете? На полу в тамбуре тоже кровь.

– А другие соседи по купе?

– Спят.

Денисов не мог сосредоточиться. Через несколько часов после начала отпуска он снова оказывался на месте происшествия.

– Остановок не делали, – сказал он. – Выходит, преступник в поезде...

– Подлец мог выскочить у Вельяминова. Там ограничение скорости.

– Наружные двери смотрели?

– Я и хочу сказать. Тамбурная дверь открыта и поручень в крови, Шалимов на ходу достал платок.

– Какая у вас схема, поезда?

– Четыре первых вагона общие, с пятого плацкартные по восьмой. Потом купейные. Пятнадцатый и шестнадцатый тоже плацкартные.

Композиция была стандартной.

– А ресторан? – поинтересовался Денисов.

– Между восьмым и девятым.

– Первые восемь отпадают – через запертый вагон-ресторан не пройти... В Кашире многие выходят?

– Немного. Почти всем на Каспий.

– Пусть проводники проверят по билетам. Если преступник выпрыгнул, кого-то должны не досчитать.

Денисов начал чувствовать обстановку.

– Что же вы? Так и искали инспектора по воинским билетам?

– А что делать?

Суркова встретила их в тамбуре.

– Людей будить, которые ехали с пострадавшим?

– Они спят? Будить обязательно.

– Не перепугать бы!

Пока бригадир вместе с Сурковой объясняли в купе ситуацию, Денисов прошел в следующий тамбур. Бурое пятно, о котором говорил Шалимов, темнело на полу у самой двери. В углу валялись осколки бутылочного стекла.

"Похоже, что-то разбилось..."

Он прошел в десятый вагон: в тамбуре и в малом коридоре виднелись бурые пятна – следы обуви. В середине вагона следы пропадали.

Денисов вернулся в одиннадцатый – наружная дверь справа по ходу оказалась незапертой, сбоку, на поручне, виднелась кровь. Он выглянул из поезда.

Над нескончаемым полем плыла гряда облаков. Нигде не виднелось ни домов, ни деревьев. Было совсем светло. Странная группа неожиданно промелькнула у насыпи – женщина в макси с букетом, двое мужчин в черных костюмах, в галстуках.

"Кто? Откуда в такую рань?.."

Дверь переходной площадки внезапно скрипнула, показался человечек с голым блестящим черепом, в пижамке. Денисов понял – Ратц. Старичок увидел Денисова, красное пятно на полу, попятился.

"...Если бы знать, – подумал Денисов, – что потребуется инспектору уголовного розыска через час, через год! Приметы промелькнувших мужчин? Ратц? Может, первостепенное сейчас – недоверчивый взгляд проводницы? Буроватый мазок на руке бригадира?"

Денисов вернулся в вагон.

Первым из купе показался мужчина – разрумянившийся после сна, в джинсах, замшевой куртке, наброшенной на голые плечи.

– Надо, значит, надо... – Он не задал бригадиру поезда ни одного вопроса: "Почему?", "Зачем?", "С какой стати должен оставить купе?". Мельком оглядел оба конца пустого коридора.

– Сюда, – показал Шалимов. Он нашел два места в разных купе.

– Вещи взять? – спросил мужчина.

Шалимов посмотрел на инспектора.

– Пока не следует, – Денисов подошел ближе.

До осмотра на месте происшествия полагалось оставить все как есть: преступники могли что-то унести, что-то, наоборот, подбросить в купе.

– Не беспокойтесь, – кивнул Шалимов, – за вещами мы проследим.

– А постель?

– Там постлана чистая.

Из купе появилась проводница и следом молодая женщина в очках. Денисов заметил: ей стоило большого труда не броситься опрометью в другой вагон.

Подбирая полы халата, женщина быстро пошла за Сурковой.

– Взгляните... – Шалимов подал Денисову фонарь.

Бригадиру хотелось, чтобы затея со следователем из пассажиров оправдала себя. Поступали же точно таким образом, когда в пути требовался врач!

Денисов шагнул вперед. Лампочка в фонаре мигнула.

Убитому, определил Денисов, было не меньше пятидесяти пяти. Лицо хорошо запоминающееся: коротко подстриженные волосы, широкий лоб, слегка уплощенная спинка носа. Широко расставленные глаза.

Постепенно Денисов представил картину происшедшего и свои первые неотложные действия.

"Удар, по всей вероятности, нанесен, когда потерпевший лежал поверх простыни одетый – в майке и брюках..."

Пиджак и серая в полоску рубашка висели у изголовья, галстука Денисов не увидел. На третьей полке, над трупом, виднелся поставленный косо клетчатый баул, рядом свисали ремни пустого рюкзака.

Ранение в грудь показалось Денисову единственным. Сквозь покрывало он прощупал колено пострадавшего: трупное окоченение еще не наступило.

"У пострадавшего еще хватило сил приподняться, потом он упал головой вперед, согнувшись..."

Денисов оглядел купе – туфли на вытертом коврике, лесенка-стремянка у стола. На столе следы поспешного дорожного пиршества – "Двин", отпитый меньше чем на треть, початая бутылка "Марсалы", выдохшееся шампанское. Пробка от шампанского валялась здесь же, тот, кто открывал, проткнул ее ножом. Под столом Денисов заметил еще пустую бутылку из-под боржоми, обертки от конфет, мятый телеграфный бланк – им пользовались как салфеткой.

Требовался детальный осмотр.

– С собою принесли, – Шалимов кивнул на бутылки, – "Марсала" без штампа вагона-ресторана. А минеральная вода у нас – "Айвазовская".

– Ресторан ночью работал? – спросил Денисов.

– Не положено. Там кто знает!

Постель на нижней полке справа была едва примята: Ратц, похоже, не ложился или, поднявшись, успел аккуратно ее заправить.

– Постели постланы заранее?

– До посадки. – Шалимов достал носовой платок, повертел в руках. – У нас такое правило. Вам тоже застлали?

– Да, спасибо.

Денисов продолжил осмотр. При спущенной шторе картина преступления выглядела ненатуральной. Безжизненные глаза, восковое лицо убитого. Брови шли углом, словно приклеенные. Телесного цвета майка на потерпевшем казалась принадлежностью инсценировки.

– Закройте меня на минутку, – Денисов сделал шаг вперед, выключил фонарь.

Шалимов налег на дверную ручку. Угольно-черная темнота наполнила купе, представления Денисова о пределах мгновенно сместились: стол, стремянка, голое плечо неживого человека. Ничего невозможно было рассмотреть.

– Открывайте!

– Выяснили что-нибудь? – Шалимов ждал немедленного результата.

Денисов не ответил.

– Скорее бы сентябрь, – бригадир переменил тему. – Все едут, все на Каспий, поездов не хватает! А экипировка в дополнительных какая? Вы из территориальников? Я не рассмотрел удостоверение...

– Железнодорожная милиция. С этого вокзала.

– Уважаю, – Шалимов кивнул. – Командировка?

– Отпуск.

Денисов вышел в коридор, закрыл купе. Яркий свет ударил в глаза. Проехали Белопесоцкий. Два моста – старый и новый – на разной высоте пересекали Оку. Главный путь и с ним вагоны астраханского дополнительного скользнули вниз, два других пути, наоборот, потянулись вверх мимо старого блокпоста.

– Кашира! – Шалимов поправил китель, сразу заметно приостановился.

Между клавишами моста показалась желтоватая небыстрая Ока. Приближавшийся берег был усеян бесчисленными лодочками, катерами остановившаяся разноцветная карусель.

– Возьмите под наблюдение поручень... – сказал Денисов.

Шалимов не понял.

– Поручень, испачканный кровью. Чтобы на стоянке следы не могли уничтожить.

– Совсем выскочило из головы! Суркову я поставлю в тамбур. Пусть смотрит!

– Стоянка шесть минут? – Денисов посмотрел на часы.

– Да, дальше, на станции Ожерелье, пятнадцать.

– Сколько до Ожерелья по расписанию?

– Семнадцать минут.

"Каширская опергруппа доедет до Ожерелья, – подумал Денисов. – Итого на осмотр тридцать восемь минут. Немного..."

Мелькнула граница станции. Ржавый звук возник в середине поезда, заскрипели тормозные тяги.

Против окна Денисов неожиданно увидел оперативную группу русоголовую голубоглазую Наташу Газимагомедову – следователя транспортной прокуратуры. Наташа что-то говорила каширским инспекторам уголовного розыска, уважительно кивавшим в ответ.

Поезд еще двигался. Денисов ощутил напряжение колесных пар, дописывавших последнюю полуокружность.

На миг показались начальник линотделения – бледный, со шрамом на тонком умном лице, пожилая женщина – патологоанатом, а рядом тяжелый, в кителе, казалось готовом ежесекундно лопнуть, Актон Сабодаш, третьего дня направленный из Москвы в командировку.

"Кашира..." – мелькнула надпись по фронтону.

Денисов стоял в коридоре, чтобы не мешать оперативной группе. В купе, как всегда в таких случаях, была суета, и спешка, и вспышки "блица", и потом короткая заминка, перед тем как стоящие ближе инспектора должны взять остывшее тело на руки, чтобы снять с полки.

На станции Ожерелье отправление дополнительного пришлось задержать. Пока упаковывались вещественные доказательства, на вагонах вывесили красные флажки.

Начальник линотделения подошел к Денисову, едва отъехали от Каширы.

– Я мыслю таким образом... С поездом поедете вы и капитан Сабодаш... – Он кивнул на Антона, перегородившего коридор. – Я звонил в Москву, там дали "добро".

– О чем говорить?! – Сабодаш всем восьмипудовым телом уже ощущал жару начинающегося утра, поселившуюся в жесткой гофрированной стенке вагона.

– Я с оперативной группой беру перегон. Птичек, возможно, уже нет в клетке...

"Бригадир выразился: "Подлец мог выскочить у Вельяминова", – подумал Денисов. – Начальник линотделения, известный ревнитель ОБХСС, предпочел нейтральное "птички в клетке"..."

– У Вельяминова ограничение скорости, – заметил он.

– Мне говорили. – Бледное, неулыбчивое лицо начальника линотделения выглядело маской, но Денисов почувствовал его неуверенность. – Выскочил из поезда – и беги на четыре стороны. Я мыслю: без квалифицированного осмотра перегона не обойтись. ...Кроме того, в случае неудачи мы успеваем в пути снова перехватить поезд, – начальник линотделения отодвинулся, пропуская женщину-патологоанатома. – Если едем с вами, теряем перегон...

– Товарищ подполковник!.. – позвали из купе.

– Денис! Я полностью в твоем распоряжении... – Антон забыл поздороваться. – Сколько нам отпущено времени?

– До Астрахани?

– Да.

– Тридцать часов.

– Вычесть на сон, на еду. Итого меньше суток... – Он достал "Беломор".

Сабодаш курил много – чтобы похудеть.

– И еще я рад, что мы снова вместе.

По коридору сновали инспектора. Денисов увидел всех трех пассажиров, ехавших вместе с убитым, – уснуть им так и не удалось. Начальник линотделения что-то быстро записывал, поочередно обращаясь к свидетелям. Русоголовая, гладко причесанная на пробор, Наташа Газимагомедова присоединилась к нему. Вдвоем они управились быстрее, чем можно было ожидать.

Наташа подошла к Денисову и Антону.

– Никто ничего не знает. Все путешествуют до конца. – Она стянула хирургические перчатки, бросила в бумажный пакет. – Лучше, если бы я поехала вместе с вами...

– В чем же дело? – спросил Денисов.

– Вскрытие, морг. Жара какая!..

Денисову стало жаль ее.

– Дверь в купе закрывал Ратц, – Наташа заговорила о другом, – он же, видимо, укладывался последним. Тамбурную дверь Суркова определенно заперла – кому-то понадобилось ее открыть... – Начальник линотделения и ее увлек версией о выпорхнувшем из вагона преступнике. – Вам придется опросить каждого, кому что-нибудь известно об убитом...

Наташа была ревнителем направления, повсеместно одержавшего верх. Суть его, как заметил еще Сименон, заключалась в том, что всем на месте происшествия должен распоряжаться следователь, а роль сотрудников уголовного розыска ограничивается выполнением его, следователя, поручений.

– Товарищ начальник! – Бригадир подошел от служебки. – В тамбуре пятно. Видели?

– Это вы обнаружили? – спросила Наташа.

– Я. Это кровь?

– Мы взяли соскобы, – Газимагомедова с любопытством оглядела бригадира. – С пятном все в порядке. – Они успели проверить реакцию на перекись водорода: мелкоячеистой пены, характерной для ферментов крови, на полу не было.

– Дай-то бог! – Он сразу отошел.

Начальник линотделения ждал в дверях купе, теперь там оставались только эксперты и патологоанатом.

– Ранений три. Два в боковую часть грудной клетки, – Наташа заглянула в записи, – но смертельное, по-видимому, одно – в грудь. На полке, между трупом и стенкой купе, обнаружен нож с самовыбрасывающимся лезвием. Что еще? Преступник, скорее всего, касался также баула и рюкзака потерпевшего.

– Рюкзак пуст?

– Да. Составьте протокол осмотра. Бутылки мы изымем.

– А документы? – Денисов ревизовал остающееся от оперативной группы хозяйство. – Личность убитого установлена?

– Профсоюзный билет на имя Голея Николая Алексеевича, двадцатого года рождения, вступал в союз в Кировоградской области до войны.

– Что последняя запись?

– В том-то и дело – дубликат выдан в этом году. В пиджаке аккредитивы. Между прочим, на предъявителя. Блокнот...

– Блокнот?

Наташа показала тонкую книжицу.

– "Праздная жизнь не может быть чистою", – она раскрыла наугад. А. П. Чехов. "Освобождение себя от труда есть преступление..." Все в таком духе. Писарев, Толстой... И один адрес: "Астрахань, 13, Желябова, 39, Плавич". Я дам телеграмму, чтобы допросили.

Из купе показался начальник линотделения.

– В бауле тоже ничего, – он все больше нервничал. – Шорты, плавки... – Начальник линотделения посмотрел на часы. – Постарайтесь в купе не наследить. В крайнем случае, в Астрахани можно будет произвести дополнительный осмотр...

Сабодаш огладил китель.

– Все будет в лучшем виде. Вот!

Долгое носовое "вот!" Антона, точнее "уот!", в зависимости от конкретной обстановки можно было перевести по-разному, но оно неизменно обозначало высшую степень его заинтересованности, старания, исполнительской дисциплины.

– Велик участок, где преступник мог выскочить, – начальник линотделения, казалось, больше всего был угнетен именно этим обстоятельством. – За час можно далеко уйти...

– Держите нас в курсе дела, – сказал Денисов, – нам будет важна полная информация.

– Обещаю.

Труп наконец вынесли в коридор, уложили на носилки. Несколько минут в купе еще стрекотала кинокамера. Каширский инспектор пробежал по поезду, показывая проводникам фотографию Голея.

Убитого подняли на руки. Денисову показалось, что грудь несчастного Голея в последний раз высоко взметнулась. Позади хлопнула дверь. В малом тамбуре показался высокий парень в форменной белой куртке с корзиной.

– Понесли! – крикнул в это время начальник линотделения.

Денисов услышал стук. Официант-разносчик ресторана, увидев труп и работников милиции, от неожиданности отпрянул назад, лицо его пожелтело, с секунду он находился в состоянии, близком к обморочному. Денисов направился было к нему, но официант уже взял себя в руки.

– Ничего положительного, – инспектор, пробежавший вдоль состава, передал Денисову профсоюзный билет с фотографией Голея. – Никто его не видел. Удачи!..

Официант-разносчик повернул назад, в десятый вагон. Денисов проводил его глазами: профессиональная полнота, длинные руки, куртка на поясе разорвана.

– Отправляемся! – предупредил Шалимов.

Когда Денисов через минуту выглянул в окно, милицейский "газик" уже разворачивался, включив сигнализацию – тревожную круговерть фиолетово-синего огня над кабиной. Таяла гряда утренних облаков. Несколько машин с надписями "Зерновая" пропускали поезд у переезда. На Северной Вытяжке все пути были забиты поданными на сортировку вагонами.

День только начинался – ясный, обещавший быть бесконечно долгим, трудным, теперь уже известным до мелочей, в котором нельзя ничего изменить.

– Почему стал жертвой именно Голей? Не я, не наши соседи? Такие пассажи дают необыкновенно богатую информацию для размышлений. Я ехал в купе с убитым, Вохмянин Игорь Николаевич, Новосибирск, улица Пархоменко... – Румянец, какой бывает после глубокого здорового сна, все еще не сошел с его щек. Под курткой, наброшенной на плечи, чувствовалась не бросающаяся в глаза мускулатура. В руке Вохмянин держал короткую вересковую трубку. – Поэтому я верю в судьбу. Вы нет?

Для работы Шалимов высвободил купе, соседнее с тем, где было совершено преступление. Денисов забросил в ящик под полкой рюкзак, сумку; у Антона не было с собою ничего, кроме плаща и свежих газет.

– Расскажите о себе, – Антон достал "Беломор". – Цель поездки.

Вохмянин помедлил.

– Симпозиум по вопросам гетерогенно-каталитических реакций, точнее, по проблемам гетерогенного катализа в области жидкофазных процессов, объясняя, он оглаживал холодную вересковую трубку, подносил к глазам, словно желал обнаружить нечто, незамеченное раньше. – Тема, понимаю, вам мало говорит. Гетерогенная система, собственно, – система, состоящая из различных по физическим свойствам или химическому составу частей. Работаю в научно-исследовательском институте заведующим лабораторией. Что еще? Женат. Приводов не имею, под административным надзором не состою.

– Вы вчера приехали в Москву? – Антон прикурил.

– Позавчера, рейс пятьсот шестой.

– Потом?

– Билетов не было, гостиницы тоже. Частично ночевал в вокзале.

– А частично?

– Бродил по Москве... Не представляю, что бы я делал в январе или в декабре.

– Вы знали убитого?

– Никогда до этой поездки.

– Познакомились?

– Позавчера, у кассы, около одиннадцати... – Вохмянин отложил трубку, но тут же взял снова. – Собственно, какое знакомство?

– Что Голей говорил о себе?

– Ничего или почти ничего, – Вохмянин задумался. – В то же время создал впечатление человека много повидавшего.

– Можете уточнить – почему?

– Нет, но в этом трудно ошибиться. Сказал, например, что мог подолгу голодать и это несколько раз спасло ему жизнь... – Вохмянин поправил аккуратно выложенные рукава куртки. – Упомянуто было между прочим, так сказать, одной строкой. Убедительно?

– Пожалуй. Он был на фронте?

– Я счел неудобным справляться.

– Перед посадкой вы тоже видели Голея?

– Он был один. Вскоре началась посадка, мы оказались вместе в купе...

Антон конспектировал.

– ...Николай Алексеевич достал шампанское, боржоми. И вот этот ужин...

– Николай Алексеевич?

– Фамилию я узнал от следователя. У меня был коньяк. Сидели минут пятнадцать, не более. Выпили граммов по пятьдесят. Чуть не упустил! Сам он выпил "Марсалы". Вскоре стали готовиться ко сну. Вот все.

За окном бежал пейзаж средней полосы – поля, сохранившиеся кое-где вдоль рек рощи. Прилегающая к Подмосковью индустриальная часть Центра все больше уходила к Тульской области – Узловая, Новомосковск. Впереди были Рязанская, Липецкая.

– За ужином был какой-то разговор? – Антон ладонью вытер пот.

– Даже наверняка. Но о чем? Из тех, что невозможно вспомнить, я не говорю – пересказать.

– Что говорил Голей?

– Набор незначащих фраз. Например? "По вкусу похоже на мадеру, но более сладкое". Это о "Марсале". "Смолистый привкус..."

– А что-нибудь более существенное?

Вохмянин улыбнулся.

– Пустяки... "Почему волнистые попугайчики выводят птенцов зимой? Оказывается, на их родине это разгар лета..." В киоске он купил "Картины современной физики".

– Что-нибудь еще.

– Он говорил о собачках. Это вас тоже не интересует.

– А стержневая тема?

– В разговоре? Я действительно не помню. Разговор случайных попутчиков. Как автомобилист я, по-моему, говорил о машине: баллоны, молдинги, "дворники". Потом вышел из купе.

Антон продолжал разрабатывать вопросы первого круга:

– В коридоре было много пассажиров?

– Большинство сразу же легло спать.

– Где вы были, когда погас свет?

– Против двери. В купе в этот момент никого не было.

– Дальше.

Вохмянин развел руками.

– Утром нас разбудили!

Антон, Вохмянин и Денисов перешли в соседнее купе.

Вохмянин показал на верхнее багажное отделение.

– Мой чемодан.

– Проверьте...

В кожаном с чехлом для ракетки чемодане все оказалось в порядке: сорочки, спортивный костюм, глиняные фигурки – сувениры. На дне лежала папка с блестящей пряжкой с прямоугольной металлической монограммой.

– Все на месте.

Антон спросил:

– Кто ночью закрыл купе?

Это был один из главных вопросов следующего круга.

– Не я, – Вохмянин задумался. – Возможно даже, она оставалась открытой. Вот боковая защелка хлопнула, я слышал.

– Попробуйте все вспомнить. Когда была поставлена стремянка? Ее не могло быть, пока вы сидели за столом.

– Может, Голей?

– Когда вы ложились спать, она стояла?

– Не знаю, – Вохмянин недовольно взглянул на Антона, – не забудьте, что я укладывался в темноте.

Денисов наконец вошел в разговор. Ему так и не удалось представить себе потерпевшего.

– Голей к тому времени уже лежал?

– Да. Женщина, по-моему, тоже была в купе.

– Кто задернул штору?

– Это я хорошо помню: штору опустил Ратц. Его заботило, чтобы в купе было абсолютно темно и душно. Николай Алексеевич говорил про жару, но не смог убедить. На этой почве у них произошла размолвка.

– У Ратца с Голеем?

– Дело еще в том... – Вохмянин расправил чехол для ракетки, вделанный в крышку чемодана. – Ратц и Голей жили или работали в одних и тех же местах на Украине. Забыл название области. Кировоградская? Выяснилось случайно.

День за окном горел совсем ярко.

– Ратц тоже выпил? – Сесть в купе было негде. В течение разговора все трое стояли. – Я имею в виду – за ужином... – Денисов показал на столик.

– Полрюмки, не более. Сначала отказался.

– А женщина?

– Она только пригубила.

– Вы сказали, Голей что-то говорил о собачках...

– Он спросил, не видели ли мы пассажира с собачкой. Точно не помню, опрос начинал его тяготить.

– Какие у потерпевшего были деньги? Вы знаете?

– Случайно знаю, – Вохмянин в который раз заглянул в трубку, но интересного снова не обнаружил. – Николай Алексеевич платил за постель из маленького квадратного кошелька. Там лежали десятирублевки.

– Как велик кошелек?

– Сантиметра четыре на четыре.

– Много купюр?

– Пятнадцать. Он их пересчитал... – Вохмянин поежился. – Страшно подумать! Любой из нас этой ночью мог оказаться на месте Голея.

Они помолчали.

– Где состоится симпозиум? – спросил Денисов.

– Я понадоблюсь? – Вохмянин взглянул на него.

– Вы свидетель: ехали в купе с убитым.

– Какой свидетель: спал как сурок! Не видел, не слышал... – Он сунул трубку в карман. – В прошлом году симпозиум проходил на берегу моря. В пансионате Ас-Тархан...

– Последний вопрос, – сказал Денисов. – Можете показать, кто из какого стакана пил? – Он кивнул на столик.

– Сейчас... – Вохмянин в первую секунду растерялся. – Я сидел здесь, тут старичок... Это, должно быть, стакан женщины или Голея, – вся посуда по какой-то причине была сдвинута на край. – Не пойму только, как мой стакан оказался у места, где сидел Ратц...

За Михайловом несколько станций миновали без остановок: Боярцево, Голдино – участок был Денисову знаком.

"Впереди Катино, Мшанка. В семь пятьдесят Павелец-1 с тридцатишестиминутной стоянкой..." – Из-за этой неспешности Денисов и выбрал для отпуска астраханский дополнительный.

Он принес из служебки расшитую карманами матерчатую "кассу", которой ведала Суркова.