Текст книги "Первородство"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Наполненный прохладою и ленью,

Берут пятак. Заплатишь и лежишь...

– Не ешь кишмиш и не кури гашиш,

А тень купи! Она дешевле дыни

Здесь в городе! – торговец мне шептал. —

Но понимаешь: весь свой капитал

Отдашь ты за нее среди пустыни!

РЕКА ТИШИНА

– Ты хотел бы вернуться на реку Тишину?

– Я хотел бы. В ночь ледостава.

– Но отыщешь ли лодку хотя бы одну

И возможна ли переправа

Через темную Тишину?

В снежных сумерках, в ночь ледостава,

Не утонешь?

– Не утону!

В городе том я знаю дом.

Стоит в окно постучать – выйдут меня встречать.

Знакомая одна. Некрасивая она,

Я ее никогда не любил.

– Не лги!

Ты ее любил!

– Нет! Мы не друзья и не враги.

Я ее позабыл.

Ну так вот. Я скажу: хоть и кажется мне,

Что нарушена переправа,

Но хочу еще раз я проплыть по реке Тишине

В снежных сумерках, в ночь ледостава.

– Ночь действительно ветреная, сырая.

В эту ночь, трепеща, дотлевают поленья в печах.

Но кого же согреют поленья, в печах догорая?

Я советую вспомнить о более теплых ночах.

■– Едем?

– Едем!

Из дровяного сарая

Братья ее вынесут лодку на плечах

И опустят на Тишину.

И река Тишина у метели в плену,

И я на спутницу не взгляну,

Я только скажу ей: «Садитесь в корму!»

Она только скажет: «Я плащ возьму,

Сейчас приду...»

Плывем во тьму.

Мимо предместья Волчий хвост,

Под Деревянный мост,

Под Оловянный мост.

Под Безымянный мост...

Я гребу во тьме.

Женщина сидит в корме,

Кормовое весло у нее в руках.

Но, конечно, не правит – я правлю сам!

Тает снег у нее на щеках,

Липнет к ее волосам.

– А как широка река Тишина?

Тебе известна ее ширина?

Правый берег виден едва-едва —

Неясная цепь огней...

А мы поедем на острова.

Ты знаешь – их два на ней.

А как длинна река Тишина?

Тебе известна ее длина?

От полночных низин до полдневных высот

Семь тысяч и восемьсот

Километров – повсюду одна

Глубочайшая Тишина!

100

В снежных сумерках этих

Все глуше уключин скрип.

И замирают в сетях

Безмолвные корчи рыб.

Сходят с барж водоливы.

Едут домой лоцмана.

Незримы и молчаливы

Твои берега, Тишина.

Все медленней серые чайки

Метель отшибают крылом...

– Но погоди! Что ты скажешь хозяйке?

– Чайки метель отшибают крылом...

– Нет, погоди! Что ты скажешь хозяйке?

– Не понимаю – какой хозяйке?

Которая в корме склонилась над веслом.

– О! Я скажу: «Ты молчи, не плачь.

1 ы не имеешь на это права

В ночь, когда ветер восточный – трубач

Трубит долгий сигнал ледостава».

Слушай!

Вот мой ответ —

Реки Тишины нет.

Нарушена тишина.

Это твоя вина.

Нет!

Это счастье твое.

Сам ты нарушил ее.

Ту глубочайшую Тишину.

У которой ты был в плену.

101

НУВШИННА

Цвела кувшинка на Руси...

В пруду, где дремлют караси.

Купался ты. И вдруг она

Всплыла, как будто бы со дна.

И ты спросил ее во тьме:

– Цветок! В своем ли ты уме?

А если я тебя сорву?

– Сорви! Не бойся. Оживу!

...Кувшинкам трудно – до вершин.

Кувшинкам хочется в кувшин,

Хотя бы очень небольшой,

Но с человеческой душой.

102

ПИРЕТРУМ

Всю страсть, которая имелась,

И всех своих желаний зрелость

Он отдал вам. А где их целость?

Вы точно черная монашка.

...Так, черноморская ромашка

Качается под знойным ветром,

А получается —

Пиретрум!

103

СПОР

– Искусство – это подвиг! —

Я убеждал сестру. —

Искусство – это подвиг! —

Она в ответ:

– Умру!

– Нет, не умрешь! Ты сильной,

Сказал я. – быть должна! —

А день был душный, пыльный...

Крутые времена!

104

РАВНОПРАВЬЕ

Я знаю.

Что женщины

Тоже крылаты.

Мне ведомо это —

Ведь я не ребенок.

За матриархатом

Был век амазонок.

Кому ж равноправье свое отдала ты?

Открою глаза

И увижу я тотчас

Бесстрашных разведчиц

И яростных летчиц.

Густые леса и святые пустыни

Расскажут, какие у нас героини.

И были они и останутся явью.

А ты?

Где оно?

Где твое равноправье?

Зачем в обнаженный комочек ты сжалась,

Держась лишь за праве на слабость и жалость?

Ведь ты ж величава. Ответь не лукавя,

Кому отдала ты свое равноправье,

105

Ссылаясь на слабость и нежность здоровья?

Ведь ты же его заработала кровью.

А летчицы

В небе летают и ныне,

Актрисы

По сцене идут, как богини.

Ты знаешь про это.

Я был твой поклонник,

Я был твоего равноправья сторонник.

Я им и остался.

При чем же здесь сонник,

Свеча и обличие карточной дамы?

Ведь ты же была героинею драмы!

106

В МИРЕ СОРНЫХ ТРАВ...

За горизонтом,

В мире сорных трав,

Где блещут солонцовые плешины,

Лежат ничком старинные машины.

Старинные....

Сказавши так, я прав.

Агрикультура знает много тайн.

Таинственен и сложен чрезвычайно

И вовсе не походишь на комбайн

Ты, предок современного комбайна!

Не лошадьми ль толкаемый вперед,

Возник из австралийского ты зноя?

Австралия!

Там все наоборот!

А вот еще чудовище иное:

Котлы, каких не видывал и ад, —

К их тяжким чревам ржавчина пристал

Вы не жалели черного металла,

Конструкторы, полсотни лет назад!

И напролом ломилась эта сила,

Как будто паром был он сыт и пьян.

Такой Ойль-Пуль.

И вот его могила,

107

И шелестит вокруг него бурьян!

Здесь.

За холмами,

В мире сорных трав.

Где над солончаковою плешиной

Крушины ствол возвысился, коряв.

Стою я перед мертвою машиной

И отхожу, ни слова не сказав.

Но думаю:

Всегда бывает так!

Еще недавно твердь под ним дрожала.

Все грохотало

И толпа зевак.

Ликуя, как за чудищем, бежала.

И вот теперь

На грани роковой

Лежит недвижен, ржав, тяжеловесен...

А иногда

Бывае! таковой

Судьба людей, идей

и старых песен.

108

ЭРЦИНСНИЙ ЛЕС

Я не таил от вас

Месторожденья руд.

Пусть ваш ласкает глаз

Рубин, и изумруд,

И матовый топаз,

И золотой янтарь,

Я звал вас много раз

Сюда —

Недавно,

Встарь!

Я говорил, что дик

Мой отдаленный край.

Я говорил: – Язык

Деревьев изучай! —

Я звал вас много раз

Сюда, в Эрцинский лес,

Чьи корни до сердец,

Вершины до небес.

Я звал вас много раз

И на степной простор,

Где никогда не гас

Пастушеский костер.

Я звал вас в пыльный рай

109

Необозримых стад.

Делить все, чем богат,

Я был бы с вами рад!

Но посылали вы

Сюда лишь только тех,

Кто с ног до головы

Укутан в темный грех.

Ведь правда было так?

Труби, норд-ост могуч.

Что райских птиц косяк

Летит меж снежных туч!

Косяк безгрешных душ

Ему наперерез.

Пути, зима, завьюжь!

В снегах Эрцинский лес.

В снегах Эрцинский лес,

В снегах Эрцинский лес,

Чьи корни до сердец,

Вершины до небес!

110

МЕТЕЛИ НАЛЕТЕЛИ

Метели

Налетели,

Окошки запотели,

Пупырышки на теле...

Мы скорбны, мы угрюмы,

Я знаю ваши думы,

Когда морозный сон

Сошел на стадион, нагой, как полигон.

И стынут на бульварах, оградах и заборах,

На складах, на амбарах, вокзалах и соборах

Промерзлые пласты звенящей пустоты,

Павлиний хвосты, нет тела у которых.

И сам ты как кристалл, который отблистал.

О ты, студеных скал ничтожная частица,

Во что бы превратиться сегодня ты мечтал?

В мехов пушистый ворох?

– Нет!

В топливо в моторах?

– Нет!

В динамит и порох!

111

ПОДСОЛНУХ

1

Сонм мотыльков вокруг домовладенья

Порхал в нетерпеливом хороводе,

Но, мотыльков к себе не допуская.

Домохозяин окна затворил,

И мне, судьбой дарованному гостю,

Открыл он двери тоже неохотно.

Я понял, что ночное чаепитье

Организовано не для меня.

Я это понял.

Что же было делать?

Вошел я.

Сел к столу без приглашенья.

Густое ежевичное варенье

Таращило засахаренный глаз;

И пироги пыхтели осуждая;

И самопар заклокотал, как тульский

Исправник, весь в медалях за усердье, —

Как будто б я все выпью, все пожру!

– Она приехала! – сказал художник.

И вот я жду: поджавший губки ангел.

Дыша пачулями, шурша батистом.

Старообразно выпорхнет к столу.

112

Но ты вошла...

Отчетливо я помню,

Как ты вошла – не ангел и не дьявол,

А теплое здоровое созданье.

Такой же гость невольный, как и я.

Жена ему?

Нет!

Это толки, враки.

Рожденные в домашнем затхлом мраке,

Ему, который высох, точно посох.

Вовек не целовать такой жены!

Я это понял. Одного лишь только

Не мог попять: откуда мне знакомы

Твое лицо, твои глаза, и губы,

И волосы, упавшие на лоб?

Я закричал:

– Я видел вас когда-то,

Хотя я вас и никогда не видел.

Но тем не менье видел вас сегодня.

Хотя сегодня я не видел вас!

И повторяя:

– Я вас где-то видел,

Хотя не видел...

Чаю?

Нет, спасибо! —

Я встал и вышел.

Вышел на веранду.

Где яростно метались мотыльки.

Ты закричала:

– Возвратитесь тотчас! —

Я на веранду дверь раскрыл широко,

Л. Мартынов

113

И в комнату ворвалось сорок тысяч

Танцующих в прохладе мотыльков.

Те мотыльки толклись и кувыркались,

Пыльцу сшибая с крылышек друг другу,

И довели б до головокружения,

Когда б я не глядел в твои глаза.

2

Не собирался он писать картину,

А вынул юношеские полотна

В раздумий: нельзя ль из них портянки

Скроить себе? И тупо краску скреб.

Затем его окликнули соседи.

Надевши туфли, он пошел куда-то.

Оставив полотнище на мольберте

И ящик с красками не заперев.

Заманчивым дыханием искусства

Дохнули эти брошенные вещи,

И я – хотя совсем не живописец —

Вдруг ощутил стремленье рисовать.

Тут маковое масло из бутыли

Я вылил, и на нем растер я краски.

И, размягчив в нем острый хвостик кисти,

Я к творчеству бесстрашно приступил.

Тебя я рисовал.

Но вместо тела

Изобразил я полнокровный стебель,

А вместо плеч нарисовал я листья,

Подобные опущенным крылам.

И лишь лицо оставил я похожим

У этого бессильного подобья —

114

Прекрасного, но пленного растенья,

Ушедшего корнями в огород.

И хрен седой растет с тобою рядом.

И хнычут репы, что земля на грядах

Черна. И всех своим нехитрым ядом

Перетравить мечтает белена.

И солнца нет. За облаками скрыто

Оно. И огородница подходит.

Морщинистыми, дряхлыми руками

Схватила за прекрасное лицо...

Художник тут вбежал.

Он крикнул:

– Кто вам позволил рисовать?

– Идите к черту! – ему я сдержанно сказал

И тотчас

Покинул этот серый, пыльный дом.

3

Вы ночевали на цветочных клумбах?

Вы ночевали на цветочных клумбах —

Я спрашиваю!

Если ночевали,

Какие сны вам видеть удалось?

Покинув дом, где творчество в запрете,

Весь день метался я, ища квартиру,

Но ни одна квартирная хозяйка

Меня не допустила ночевать.

Они, крестясь, захлопывали двери

И плотно занавешивали окна

Дрожащими руками. Слишком страшен

8

115

Был вид и взгляд мой...

} Наступила ночь,

И сумрачно постлал я одеяло

Меж клумб под сенью городского сада.

Но сон не брал. И травы щекотались.

И вброны рычали с тополей.

Так ночь прошла.

Рассвета не дождавшись,

По улицам сырым, туманным, серым

Я вышел за город.

В глазах двоились

Тропиночки, ведущие в поля.

И был рассвет!

Земля порозовела.

В ней зрели свеклы.

Я стоял, вдыхая

Все запахи земли порозовевшей.

Рассвет прошел.

И день настал в полях.

Я не стоял. Я шел вперед, вдыхая

Медвяный запах длящегося полдня,

Ища чего-то и не находя.

Но голоса растений властно шепчут:

«Ищи, ищи!»

И вдруг на перекрестке

Дорог, ведущих в будущие годы,

Ты появилась, как из-под земли.

Ты закричала:

– Где вы ночевали?

Чем завтракали?

116

Сколько беспокойства

Вы причинили мне своим уходом!

Вторые сутки, как я вас ищу!

Все кончилось.

На розовой поляне

Пьем молоко, закусываем хлебом,

И пахнет перезрелой земляникой

Твой теплый хлеб-

Июльская земля

Нам греет ноги.

Ласкова к скитальцам

Всезнающая, мудрая природа.

Подсолнух!

Из чужого огорода

Вернулся ты в родимые поля!

117

СОН ПОДСОЛНУХА

Старый хрен растет сс мною рядом,

Стонут репы, что земля черна,

И детей своим нехитрым ядом

Отравить мечтает белена.

Солнце! Скрылось ты за облаками!

Скоро огородница придет,

Мощными, шершавыми руками

По венцу тихонько проведет.

– Семя, – говорит она, – созрело!

Мы его поджарим и сгрызем! —

Так открутит голову. А тело

Упадет, ломаясь, в чернозем.

Уцелею ли, простой подсолнух,

Если не сумею в эту ночь

Напряженьем сил еще неполных

Цепкость этих рук превознемочь!

Ну, рванись! Употреби усилья,

Глядя ввысь, в лазоревую ширь,

Листья, превращаемые в крылья,

Над землей упрямо растопырь.

Ну, рванись! Употреби усилья!

Ведь летает даже нетопырь!

118

Листья, превратившиеся в крылья,

Над землею мощно растопырь.

Пусть бегут и улица и дворня.

Пусть кричат:

– Сгрызем его, сгрызем! —

Взвейся в небо, осыпая с корня

На головы жирный чернозем!

Но земля.

Упорная, за корень

Уцепилась:

– Ты куда? Постой!

Поволнуйся, горд и непокорен.

Это и зовется красотой!

119

ЕРМАК

Еще торчит татарская стрела

В стволе сосны на берегу тобольском,

Смердят непогребенные тела

Там, на яру, еще от крови скользком.

– Мы голову Кучуму отсечем! —

Сказал Ермак. – Сибирь на меч подъемлю! —

Он вынул меч. И боевым мечом

Ударил в землю и разрыхлил землю.

Подходит пленник. Он хитер и стар,

Мурза татарский с жидкими усами.

– Ермак могилу роет для татар? —

Ермак в ответ: – Ее вы рыли сами!

И засмеялся. Острием меча

Он продолжает рыть еще упорней.

Он рушит дерн. И слышно, как, треща,

Растений диких лопаются корни.

Земля, на меч налипшая, жирна:

В ней кровь, в ней пепел от лесных пожаров.

– Кольцо! Достань-ка горсточку зерна —

Немолотое есть у кашеваров.

120

...Глядят на атамана казаки

И пленники – праправнуки Батыя.

Летят из атамановой руки

В сырую землю искры золотые.

«Я много ль сеял на своем веку?» —

Так думает страны завоеватель.

Иван Кольцо подходит к Ермаку.

Его помощник и большой приятель.

Ивану заглянул Ермак в лицо

И шепчет он – тревогой полон голос:

– Как думаешь, дружок Иван Кольцо.

Не вытопчут? Взойдет? Созреет колос?

121

МОРСКОЕ ДНО

Я шел ко дну,

Дошел до дна.

Пошел по дну —

И не страшна

Мне никакая глубина!

Я изучил морское дно:

Оно пустынно и темно,

И по нему, объят тоской,

Лишь таракан ползет морской;

Морская там горит звезда,

Морская там шипит змея...

А я?

Я не вернусь туда,

И даже кажется, что я

И не бывал там никогда...

Но бьет о мол

Могучий вал,

Кричит орел.

Скрипит штурвал:

– Бывал! Бывал! Ты там бывал!

Ты шел ко дну.

Дошел до дна,

Пошел по дну_

И не страшна

Тебе морская глубина.

I ы сам сказал: – Не утону!

НОРД-ОСТ

Я норд-ост, родился в тундре,

Но ее покинул вскоре.

Чтоб иные видеть зори

На далеком Черном море.

Выл я в горном коридоре,

На степном ревел просторе

И теперь, рожденный в тундре,

Я бушую в теплом море.

Так, принявши облик бури.

Мы летим. Пора настала.

Чтоб о нас иное море

Днем и ночью грохотало.

124

ПЕРЕПРАВА

Туман. Река. Клубятся облака.

Я жду. И вместе ждут у переправы

Охотники, солдаты, гуртоправы,

Врачи, крестьяне... Всех томит тоска.

Толкуют, что сюда не для забавы

Пришли. И переправа не легка.

И вообще дорога далека...

Так говорят. И я в ответ:

– Вы правы! —

Тут кто-то вдруг: – Паром! Паром! —

А изо мглы не эхо ли звучит:

– Харон! Харон! —

Я слышу это имя.

Вот перевозчик. Медленно гребет.

Приткнулась лодка. Кинулся народ.

И на борт я вступаю вслед за ними.

Мой правый берег, навсегда прости!

К твоим низинам не вернусь песчаным.

Вздымай, река, стремительно кати

Крутые гребни в сумраке туманном!

Но поведенье кажется мне странным

125

Гребца.

– Ты трезв? —

Молчит.

– Устал грести?

– Устал. —

А в лодке душ до тридцати.

– Пусти на весла! Говорю – пусти! Пусти,

проклятый

И в бессилье пьяном

Тут впрямь от весел отвалился он,

И ветер веет пепел с небосклона,

И на меня глядят со всех сторон

Все тридцать душ тревожно, напряженно.

А я неторопливо, монотонно

Гребу во мрак.

Меня зовут Харон!

И все понятно.

Над водой встают дебаркадеры, статуи и зданья.

Всех городов я вижу очертанья,

Где находил когда-то я приют.

Я позабыл оставленный уют,

На деловые не пойду свиданья,

И той, что любит, слышу я рыданья.

Нет, я не тут! Харон меня зовут!

– Харон! Харон! – кричат на берегу.

Напрасный зов! Не превозмогу

Стремительность подводного теченья.

И вёсел все медлительней размах.

Ведь все равно за Стиксом на холмах

Все встретимся мы там без исключенья!

Так я решил.

И левый берег, крут,

126

Вдруг встал из мглы. И веет с этой суши

Горячим ветром.

Трепещите, души!

Суд ждет вас здесь! Последний страшный

Но почему такое равнодушье?

Не мечутся, не плачут, не клянут,

А слышу я:

– Причаливай вот тут!

– Да нет, не тут, а здесь вот, где посуше!

Неужто вы не видите мостков?

Эреб, Эреб! Так вот ты есть каков!

Чу! Звон подков. Гудки грузовиков.

И лодочник, во всю орущий глотку,

Чтоб услыхал бы весь загробный мир:

– Озорничал вот этот пассажир!

Сам, видно, пьяный! Всполошил всю лодку!

127

ПУТЕШЕСТВЕННИК

Друзья меня провожали

В страну телеграфных столбов.

Сочувственно руку мне жали...

Вооружен до зубов?

«Опасностями богата

Страна эта? Правда ведь? Да?

Но мы тебя любим, как брата,

Молнируй, коль будет нужда!»

И вот она на востоке.

Страна телеграфных столбов,

И люди совсем не жестоки

В стране телеграфных столбов,

И есть города и селенья

В стране телеграфных столбов,

Гулянья и увеселенья

В стране телеграфных столбов!

Вхожу я в железные храмы

Страны телеграфных столбов.

Оттуда я шлю телеграммы —

Они говорят про любовь.

Про честь, и про грусть, и про ревность.

Про то, что я все-таки прав.

Твоих проводов песнопевность

Порукой тому, телеграф!

128

Но все ж приближаются сроки.

Мои дорогие друзья!

Ведь я далеко на востоке —

Вам смутно известно, где я.

Ищите меня, телефоньте.

Молнируйте волю судьбы!

Молчание.

На горизонте

Толпятся немые столбы.

Л. Мартынов

129

ПРАВДА

В равнинах Востока, багряных от зноя,

Где водит июль соляные смерчи,

Тревожно сжимается сердце родное...

Ты просишь меня:

– Отвечай! Не молчи!

Ведь скоро и осень.

И ливень осенний

Ударит о крыши, железо дробя!

Ответь!

Не молчи!

Но взамен объяснений

Я песню пою про тебя, про тебя!

Нет! Я не молчу!

Мы увидимся скоро,

Тебя обниму я, все больше любя.

Но слышишь! – взамен телефонного спора,

Ты слышишь! – взамен телеграфного вздора

Я песню пою про тебя, про тебя!

Где я?

Я в народом наполненных залах,

В высоких мансардах, в богатых дворцах,

Бываю на пристанях я и вокзалах,

130

На пашнях, в болотах и на солонцах.

Я в небе бываю, где солнце цветное,

Могущество туч и ветра горячи.

Я в шахтах и там, за магнитной стеною,

Где денно и нощно куются мечи.

Я всюду!

И ты!

Ты повсюду со мною!

Не надо тревожиться, сердце родное!

А ты говоришь: – Отвечай, не молчи!

Волнуешься ты. И последних известий

У старого радио трепетно ждешь,

Но ты не тревожься!

Мы вместе! Мы вместе!

А все остальное – глубокая ложь!

131

ключ

День кончился.

Домой ушел кузнец —

Знакомый, даже свойственник мне дальний.

Я в кузнице остался, наконец,

Один. И вот, склонясь над наковальней,

Ключ для очей, для уст и для сердец

Я выковал. Мерцал он, как хрустальный,

Хоть был стальным – та сталь была чиста,

И на кольце твое стояло имя.

Тебе я первой отомкну уста!

И я пришел и отомкнул уста,

Но тотчас их связала немота —

Так тесно сблизились они с моими!

Тут сердце я открыл твое ключом,

Чтоб посмотреть, что будет в нем и было.

Но сердце не сказало ни о чем,

Чего б не знал я. Ты меня любила.

И я решил открыть твои глаза,

Чтоб видеть все смогли они до гроба,

Но за слезой тут выпала слеза...

Я говорю: не радость и не злоба,

А слезы затуманили глаза,

Чтоб ничего не видели мы оба!

132

ТОСКА

Лил на свете я до сорока лет

И не знал никогда, что такое тоска. Нет.

Даже знать я не знаю, что такое тоска. Мне

Никогда не бывала она близка.

Ни ночами во сне

11 ни наяву

Никогда не зову

Эту самую деву я. Грусть.

Говорят иногда.

Что она и сюда

Заезжала —

И пусть!

Я – появится если она – улыбнусь,

Л объявит она, что со мною должна

Повстречаться одна, —

Рассмеюсь.

Я ее не боюсь!

Что такое она?

Если взвесить все и учесть —

Есть на свете Надежда, и Вера, и Мудрость

и есть

Месть, и Гордэсть, и Ревность, и Верность,

и Страсть...

А с тоской этой, с Грустью, ни в рай

и ни в ад не попасть.

133

Пусть имеет она над другими верховную

Да уж лучше к земле я ничком припаду

Да зароюсь в пески,

Захочу – улечу на другую звезду,

А уйду От тоски.

У меня две руки,

У меня кулаки,

А у ней под глазами круги велики,

У меня есть товарищи-весельчаки...

Боже мой,

Помоги

Мне уйти от тоски!

134

Замечали —

По городу ходит прохожий?

Вы встречали —

По городу ходит прохожий.

Вероятно, приезжий, на нас не похожий?

То вблизи он появится, то в отдаленье.

То в кафе, то в почтовом мелькнет отделенье.

Опускает он гривенник в щель автомата.

Крутит пальцем он шаткий кружок циферблата

И всегда об одном затевает беседу:

– Успокойтесь, утешьтесь – я скоро уеду!

Это – я!

Тридцать три мне исполнилось года.

Проникал к вам в квартиры я с. черного хода,

На потертых диванах я спал у знакомых,

Преклонивши главу на семейных альбомах.

Выходил по утрам я из комнаты ванной.

«Это гость, – вспоминали вы, – гость не незваный,

Но, с другой стороны, и не слишком желанный.

Ничего! Беспорядок у нас постоянный!»

– Это гость, – поясняли вы мельком соседу

И попутно со мной затевали беседу:

– Вы надолго к нам снова?

– Я скоро уеду!

135

– Почему же? Гостите. Придете к обеду?

– Нет.

– Напрасно торопитесь! Чаю попейте!

Отдохните да кстати сыграйте на флейте!

Да! Имел я такую волшебную флейту.

За мильоны рублей ту я не продал бы флейту.

Разучил же на ней лишь одну я из песен:

«В Лукоморье далеком чертог есть чудесен!»

Вот о чем вечерами играл я на флейте.

Убеждал я: поймите, уразумейте.

Расскажите знакомым, шепните соседу,

Но, друзья, торопитесь – я скоро уеду!

Я уеду туда, где горят изумруды,

Где лежат под землей драгоценные руды,

Где шары янтаря тяжелеют у моря!

Собирайтесь со мною туда, в Лукоморье!

О! Нигде не найдете вы края чудесней!

И являлись тогда, возбужденные песней,

Люди. Разные люди. Я видел их много.

Чередой появлялись они у порога.

Помню – некий строитель допрашивал строго:

– Где чертог? Каковы очертанья чертога? —

Помню также: истории некий учитель

Все пытал: – Лукоморья кто был покоритель?

И не мог ему связно ответить тогда я...

Появлялся еще плановик, утверждая,

Что не так велики уж ресурсы Луккрая,

Чтобы петь о них песни, на флейте играя.

И в крылатке влетал еще старец хохлатый,

Непосредственно связанный с Книжной палатой.

– Лукоморье! Изволите звать в Лукоморье!

136

Лукоморье отыщете только в фольклоре! —

А бездельник в своей полосатой пижамке