Текст книги "Последний довод"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Фред не сумел отказаться ни от второй, ни от третьей чашечки кофе, который Брунинг наливал из большого кофейника, принесенного с кухни. Он проглотил все три с несвойственной ему жадностью, но удовольствие от кофе было безнадежно испорчено. Косясь на медный кофейник, Фред ругал себя за безволие. Вчерашняя решимость отказаться от кофе, как туман, рассеялась с первыми лучами солнца. Задолго до рассвета Фред был уже на ногах, следил за последними приготовлениями и, хотя его лицо сохраняло обычную угрюмую бесстрастность, сильно нервничал.

Статья Джейн Броуди в “Нью-Йорк таймс” подействовала на него сильнее, чем он сам думал. Фред был невероятно мнителен во всем, что касалось здоровья. Постоянно подозревал у себя какие-то болезни, пугался при малейшем недомогании, с каким-то странным удовольствием читал популярную медицинскую литературу.

Из-за страха перед никотином и алкоголем он уже лишил себя сигарет и спиртного. Теперь “Нью-Йорк таймс” отнимала у него кофе. Фред уже как-то пробовал перейти на кофе без кофеина, но, лишившись привычного утреннего допинга, смалодушничал. Теперь он выяснил, что потребляет не менее тысячи миллиграммов кофеина в день, поскольку умудряется проглотить на работе минимум десять чашечек. Следовательно, его организм подвергался постоянной интоксикации кофеином. От этого медицинского термина ему вчера стало сильно не по себе. Расстройство сна, головные боли, беспокойство, раздражительность, сердцебиение, диарея, боли в желудке, депрессия, нежелание работать – он нашел у себя все симптомы. Теперь ему стало ясно, почему он так болезненно перенес отказ от кофе: синдром абстиненции, от этого страдают все наркоманы, лишившиеся обычной порции. Так, во всяком случае, следовало из статьи. Тогда-то Фред и дал себе клятвенное обещание отказаться на веки вечные от кофе, пусть даже несколько дней ему придется помучиться. Фред был полон решимости перейти на напитки типа “Севен-ап”, “Спрайт”, “Фанта” и имбирный эль, а заодно по утрам заниматься гимнастикой..

Эмсли установил в комнате несколько портативных японских телевизоров “Сони”. Три основные американские телекомпании – Эй-би-си, Си-би-эс и Эн-би-си – транслировали обычные дневные передачи. Скользнув по трем экранам равнодушным взглядом, Фред сосредоточился на четвертом. В голубом прямоугольнике что-то бесконечно мелькало. Ко всем четырем телевизорам были подсоединены видеомагнитофоны. Наконец четвертый экран ожил. Фред, Эмсли и Брунинг уставились на известную каждому американцу гигантскую башню-памятник Джорджу Вашингтону, внутри которого находился музей. Было что-то странное в этом неозвученном изображении. Несколько случайных туристов вышли из музея. За ними наблюдал одинокий служащий.

Брунинг занялся сложной радиоаппаратурой, установленной прямо на полу. Чтобы включить ее, ему пришлось присесть на корточки. Микрофон с длинным шнуром он установил на столе перед Фредом. Эмсли вопросительно посмотрел на Фреда.

– Теперь ждать, – сказал Фред. – Пять минут назад он выехал из мотеля.

До рождества оставалось несколько дней. Приближение праздника ощущалось даже в официальном Вашингтоне. Из магазинов люди выходили с красиво перевязанными коробками и свертками, город приобрел праздничный вид, телепередачи стали заметно веселее, и служба опросов общественного мнения сообщала, что количество времени, проводимого вашингтонцами у телевизоров, увеличилось. Погода подкрепляла надежду на приятные праздники. Невысокое зимнее солнце исправно несло вахту над Вашингтоном, гарантируя, что никаких осадков не ожидается.

В политической жизни наступил определенный вакуум. Люди ничего не хотели знать о проблемах, которые подстерегали их в будущем году; хотя бы несколько дней без забот и тревог…

Первая информация поступила в 9.20. Прежде чем выслушать доклад своего агента, Фред велел Брунингу включить магнитофон. Катушкам с магнитной лентой предстояло крутиться до самого вечера. События этого дня уместятся на не видимой человеческому глазу дорожке магнитной записи. Это совершенно безопасно магнитофонные и видеокассеты, которые будут записаны сегодня, никогда не попадут в чужие руки. Закон о рассекречивании документов по истечении срока давности на них тоже не распространяется.

Эмсли тронул Фреда за плечо:

– Смотрите, шеф.

На экране четвертого телевизора, на котором застыло изображение памятника Джорджу Вашингтону, вдруг что-то изменилось.

– Началось! – не выдержал Брунинг.

Фред посмотрел на часы: ровно половина десятого утра.

Белый микроавтобус “форд” 1979 года выпуска с номерным знаком штата Флорида проехал мимо поста парковой полиции и остановился возле главного входа в мемориал Вашингтона. На кузове большими буквами было написано: “Задача № 1: запретить ядерное оружие”. Из кабины вылез человек в темно-голубом спортивном костюме и черном мотоциклетном шлеме. Шлем, полностью закрывавший лицо, делал его похожим на марсианина. В руке он держал черную сумку, из которой торчала антенна. Стоявший поодаль служитель парка, заинтересовавшийся странным человеком, подошел поближе. Через несколько секунд с выпученными от страха глазами он помчался прочь. Несомненно, он бежал к находящемуся неподалеку посту парковой полиции.

Фред не видел лиц полицейских, к которым бросился служитель, но мог себе представить, что в эту минуту испытывают блюстители порядка, чья задача отгонять пьяниц и позировать перед фотоаппаратами туристов. На экране что-то замелькало, потом все очистилось. Не было видно ни одного человека, кроме водителя микроавтобуса.

Фред явно недооценил начальника поста парковой полиции, дежурившего в тот день. Он велел увести подальше совершенно обезумевшего служителя, который заикался и дрожал мелкой дрожью, и поспешил к телефону, чтобы доложить начальству у подножия мемориала стоит микроавтобус, начиненный тысячью фунтов тринитротолуола, и некий Филип Никольсуг рожает разнести памятник вдребезги, если не будут приняты его требования. В настоящее время, добавил полицейский, в музее осталось во семь человек: шесть туристов и двое служащих.

Охрану всех американских парков несет специальное подразделение полиции, подведомственное министерству внутренних дел. Через не сколько минут капитан Пэйп из парковой полиции был на месте. Ему передали конверт, в ко тором был один листок бумаги, исписанный от руки. Филип Никольс изъявлял желание вести переговоры только с представителем прессы. Короткая приписка гласила: “Или вы в качестве акта благоразумия запретите ядерное оружие, или получайте хорошенькое светопреставление”. Капитан Пэйп выругался. Один из полицейских обратился к нему:

– Капитан, я все время держу его на прицеле. Один выстрел и…

– Заткнитесь! – завопил Пэйп.

Похоже, он был рад выместить на ком-нибудь раздражение, которое распирало его. Потом взял трубку телефона. Световые маячки над его машиной безостановочно вращались, разбрызгивая вокруг желтые отблески, от них рябило в глазах.

Фреда интересовало, сколько понадобится времени, чтобы новость достигла ушей журналистов. Ведь некоторое время информация должна крутиться внутри государственного аппарата, тем более что в это дело неминуемо вовлекалось несколько его звеньев: секретная служба, а следовательно, и министерство финансов, ФБР, парковая полиция, полиция федерального округа Колумбия, состоящего, собственно, из одного Вашингтона, ЦРУ… Из южных окон Белого дома был хорошо виден белый микроавтобус у подножия памятника, окруженного множеством флагштоков. Звездно-полосатые флаги полоскались на ветру. От начиненного взрывчаткой микроавтобуса до Белого дома было меньше километра.

Первой отреагировала личная охрана президента. Были запущены моторы нескольких вертолетов, чтобы в соответствии с планом на случай чрезвычайных обстоятельств вывезти президента и его окружение из Белого дома на авиабазу Эндрюс. Приведено в готовность бомбоубежище под Белым домом, где оборудована так называемая ситуационная комната – из нее можно руководить страной в случае войны. А пока что президента и первую леди перевели подальше от опасной зоны. Ланч, на котором должен был присутствовать президент, из комнаты, обращенной окнами к монументу, перенесли в другое помещение.

Фред не терял из виду экраны трех остальных телевизоров. Взволнованный диктор Си-би-эс зачитывал сверхсрочную информацию, которая мгновение спустя распространилась по всей Америке. Эн-би-си и Эй-би-си тоже прервали передачи, чтобы рассказать о том, что происходит неподалеку от Белого дома.

Фред посмотрел на часы: о безумце, задумавшем взорвать памятник Вашингтону, американцам сообщили всего через сорок минут после того, как Филип Никольс остановил свой “форд” у входа в мемориал. Такой прыти Фред не ожидал от своих коллег, которые отвечали за работу с журналистами. Его даже напугала подобная сверхоперативность: редакции газет и телекомпании начали обзванивать прежде установленного времени. Впоследствии, подумал Фред, это может вызвать подозрения: кто и почему столь настойчиво приглашал прессу и телевидение к памятнику Вашингтону, когда даже ФБР еще ничего не было известно.

Когда автобусы телекомпаний подъехали к Белому дому и американцам показали прямой репортаж об угрозе, нависшей над президентом и Вашингтоном, начальник секретной службы тоже включил телевизор. Все меры предосторожности были приняты, и он не знал, что еще предпринять.

Секретная служба была создана в рамках министерства финансов в 1865 году для борьбы с фальшивомонетчиками (эта задача по-прежнему числится за ней), но после покушения на жизнь президента Уильяма Мак-Кинли в 1901 году взяла на себя охрану хозяина Белого дома. Сотрудники секретной службы не пользуются расположением американцев: иногда они месяцами “бездельничают”, работа для них начинается, лишь когда президент отправляется в поездку по стране или за границу. Их легко узнать: крепкие, коротко стриженные молодые ребята в костюмах устаревшего покроя, внимательно разглядывающие толпу. Многие американцы считают, что от секретной службы мало толку: чем она помогла Джону Кеннеди? Да и те президенты, которые оставались живыми после покушений, были обязаны этим не своим телохранителям, а счастливой случайности. За секретной службой числились разные грешки. Поговаривали, что ее сотрудники занимаются подслушиванием внутренних телефонов Белого дома, а иной раз и исследуют сейфы некоторых его обитателей, разумеется, с ведома и по прямому указанию президента.

Нынешний глава секретной службы, пробившийся наверх из простых охранников, стремился во что бы то ни стало укрепить престиж своего ведомства, но не знал, как это сделать. Если бы произошло покушение и если бы его люди сумели защитить президента… Но, по правде сказать, начальник секретной службы не питал особых иллюзий. Когда президента хотят убить, его убивают.

Он, не отрываясь, смотрел на телеэкран. Эта история предоставляла ему шанс. Но секретную службу сразу отстранили от дела; когда он предложил своими силами немедленно обезвредить преступника, ему даже не дали договорить.

“Вся нация превратилась в заложника”, – вещал один из теледикторов Фреду приходилось теперь делить свое внимание между всеми четырьмя экранами, чтобы не пропустить ничего важного. Самым неинтересным был четвертый экран: Филип Никольс все так же в одиночестве прохаживался около своего микроавтобуса Зато три остальных экрана бушевали Компании подключили лучшие силы, дабы удержать внимание зрителей. Тон выступавших становился все более трагичным. Атмосфера накалялась. “Один человек держит в руках всю страну!” “Мы все находимся в страхе по вине этого фанатика!”

Полиция блокировала центр столицы, некоторые магистрали были закрыты для автомобильного транспорта. Вашингтонцы не могли попасть домой. Двадцать тысяч федеральных служащих – их ведомства находились поблизости от мемориала – отпустили с работы.

К этому моменту специалисты по взрывному делу из Федерального бюро расследований уже доложили своему начальству, что хотя в сумке с торчащей из нее антенной, вполне вероятно, находится миниатюрный радиопередатчик, с помощью которого можно подорвать взрывчатку, тысяча фунтов тринитротолуола лишь поцарапает мраморное покрытие памятника. Единственное, что угрожало Белому дому, – несколько выбитых ударной волной окон Журналистам, однако, об этом не сказали.

На приличном расстоянии от памятника Вашингтону и Филипа Никольса с его черной сумкой парковая полиция организовала оцепление. Журналистов там скопилось не меньше, чем полицейских, – человек сто.

Три основные теле– и радиокомпании вели прямой репортаж в эфир. Газетчики то и дело бегали к телефонам, чтобы передать самую свежую информацию для очередного выпуска После полудня для переговоров с Филипом Никольсом выделили корреспондента информационного агентства Ассошиэйтед Пресс. В течение последующих шести часов он несколько раз беседовал с Никольсом.

Никольс требовал, чтобы конгресс незамедлительно занялся обсуждением вопроса о ядерных вооружениях, чтобы средства массовой информации посвятили половину газетной площади, теле– и радиовремени этому вопросу.

В ответ Эй-би-си показала интервью с одной домохозяйкой из Южной Дакоты, которая прямо заявила: “Все эти активисты антивоенного движения кричат, что хотят спасти нас от ядерной смерти. Теперь мы знаем их подлинное лицо”. Это же интервью продублировала сеть частных телестанций. Корреспондент Си-би-эс беседовал с пожилым строителем из Висконсина. “Я не понимаю, почему полиция медлит! – кричал он в подставленный корреспондентом микрофон. – Никольсу и его единомышленникам место в тюрьме! Или пусть убирается в Россию, на чьи деньги они так стараются!” Супружеская пара – он и она пенсионеры – сказала, что просто не понимает, как вообще можно участвовать в антивоенном движении, если в нем состоят настоящие преступники.

В дневных выпусках всех провинциальных газет появились одинаковые сообщения корреспондентов информационных агентств ЮПИ и АП.

Начались возмущенные звонки в редакции газет: “Когда наконец покончат с этим негодяем, Филипом Никольсом?” Несколько сот человек, как торжественно объявил отдел Белого дома по связи с общественностью, сочли своим долгом выразить свою поддержку президенту. Они задали работу телефонисткам Белого до ма, спеша выразить восхищение мужеством и стойкостью президента.

Фреду теперь приходилось все время вести какие-то переговоры по радио. Не все шло так, как было намечено. В два часа дня Никольс предложил восьми заложникам, остававшимся внутри мемориала, уйти. Первым эту новость услышал Эмсли, который тоже не снимал радионаушников. Фред нахмурился. Брунинг и Эмсли ожидающе смотрели на него: не пора ли кончать? Продолжать игру было опасно. Никто из них не мог поручиться, что Никольс не выкинет еще какой-нибудь номер.

Внимание всей страны по-прежнему было обращено к человеку в мотоциклетном шлеме, с черной сумкой в руках. Фред имел полную возможность убедиться, что, забыв о намеченных программах, телевидение и радио переключились целиком на Никольса.

– Поразительно, что этим наглым шантажом, – брызгал слюной фермер из штата Айова, – занимаются люди, – которые кричат на каждом углу о необходимости покончить со злом и заставляют нас разоружаться. Могу себе представить, что они бы здесь устроили, если бы им поверили.

Фред предполагал, что в редакциях газет и на телевидении раздаются и другие звонки-с требованием прекратить клевету на антивоенное движение, прислушаться к голосу миллионов американцев, требующих ядерного разоружения, но о них ничего не сообщалось. С голубых экранов неслись одни проклятия Никольсу и иже с ним. Словно слепая злоба против него и таких, как он, – вот и все, что испытывали сейчас американцы.

Сумрак быстро сгустился над Вашингтоном. Вспыхнули фонари в парке, разделяющем памятник и Белый дом Белый микроавтобус Никольса стал почти незаметен, констатировал один из сотрудников секретной службы, дежуривший у выходящих на юг окон резиденции президента.

– Шеф, – голос Эмсли заставил Фреда оторваться от телеэкранов, – только что передали: бывший работодатель Никольса – владелец гостиницы из Южной Флориды, у которого Никольс был служащим, – вылетел в Вашингтон, чтобы уговорить его сдаться.

Фред посмотрел на часы семь вечера. Он с удовольствием прикрыл глаза. Целый день он не отрывался от мерцающих экранов. Пожалуй, хватит. Большего добиться все равно не удастся. Он кивнул Эмсли.

Ровно в 7.20 Филип Никольс залез в машину включил двигатель. Вероятно, он хотел только развернуть свой микроавтобус, но, как только он двинулся с места, раздались выстрелы. Полицейские вели прицельный огонь. Микроавтобус повело в сторону, и он перевернулся. Первым к микроавтобусу подбежал агент ФБР. Никольс был еще жив. Он прошептал: “Они попали мне в голову”. Полицейский вертолет – крохотная тень на фоне гигантского памятника – опустился, его прожекторы осветили скрючившееся тело Филипа Никольса. Мотоциклетный шлем свалился с его головы, и на лице Никольса застыло выражение крайнего удивления. Или это только показалось агенту?

В Филипа Никольса попали четыре пули. Но на него сейчас никто не обращал внимания. Высыпавшие из патрульных автомобилей и синих фургонов с гербом ФБР люди лихорадочно осматривали вывалившиеся из “форда” Никольса ящики.

Взрывчатки в микроавтобусе не оказалось. В ящиках был довольно приличный запас еды и безалкогольных напитков. Не оказалось и радиопередатчика, антенна была мистификацией.

Агент ФБР набросился на капитана Пэйпа, приказавшего стрелять. “Я считал его опасным человеком, – хладнокровно ответил капитан, испытывавший, по-видимому, удовлетворение оттого, что сумел расправиться хотя бы с одним возмутителем спокойствия. – Он мог поехать в сторону Белого дома. Нельзя же было подпускать начиненную взрывчаткой машину близко к дому президента. Его мешок с антенной выглядел как настоящий. Кто мог знать…”

Собственно говоря, ему незачем было оправдываться. Кроме сотрудников ФБР, которые предпочли бы получить в руки живого Никольса, чтобы иметь возможность допросить его, никто ни в чем не обвинял полицию. Смерть была сочтена справедливым возмездием человеку, осмелившемуся бросить вызов спокойствию американцев.

Фред оделся и ушел из квартиры, где они просидели весь день, оставив Брунинга и Эмсли возиться с аппаратурой. На платной стоянке служащий вывел его автомобиль. Выехав на улицу, Фред по привычке включил радио и тут же выключил. История с Филипом Никольсом по-прежнему была в центре внимания радиопрограмм. Последнее, что услышал Фред, – слова хозяина гостиницы, где работал прежде Никольс: “Если бы я успел, он был бы жив. Столько людей совершают убийства, и они все еще живы. Филип собирался что-то сделать ради спасения людей, и его убили”.

Рэндольф Хобсон был “жаворонком”, его жена – “совой”. Это значит: он встает до рассвета, пробегает рысцой несколько миль и в семь часов уже сидит в офисе. Она может до полудня проваляться в постели, не чувствует никакого интереса к жизни до вечера, когда готова принимать гостей или танцевать всю ночь. Но к этому времени он уже спит.

Мир пернатых, разумеется, не имеет к этому ни малейшего отношения. Хобсон был, что называется, дневным человеком, его жена – ночным. В Стэнфордском университете Хобсон краем уха слышал, что в мозгу человека есть какие-то клетки, которые контролируют жизненный цикл – когда спать, когда работать. Во время прошлой предвыборной кампании ему частенько приходилось бывать в Стэнфорде; если у него оставалось свободное время, он заходил в лабораторию сна при университете, там он услышал немало любопытного.

Ученые, правда, считали, что “сов” и “жаворонков” в чистом виде не так уж много. Чаще всего склонность людей рано вставать или, наоборот, работать по ночам – результат привычки, ритма, складывающегося с первых лет жизни человека.

Хобсон читал, что большинство супругов, даже если дневные ритмы мужа и жены не совпадают, со временем притираются друг к другу. У них в семье этого не получилось. Рэндольф Хобсон приезжал в Белый дом одним из первых, чтобы ознакомиться с американской прессой и информационными сводками о комментариях зарубежных средств массовой информации, посвященных американской политике. Затем участвовал в инструктивном совещании аппарата Белого дома, которое проводил руководитель аппарата, или его заместитель, или советник президента Генри Дуглас. Иногда Хобсона приглашали в Овальный кабинет, где неизменно присутствовала вышеупомянутая тройка, помощник президента по вопросам национальной безопасности Адриан Корт и кто-нибудь из высших чиновников. Но чаще Хобсона вызывал к себе Дуглас и говорил, что на сегодняшней пресс-конференции нужно обратить внимание на то-то и то-то, внушить журналистам такие-то и такие-то мысли, о том-то умолчать. Потом начинался длительный рабочий день. Две пресс-конференции, одна узкая – важная, вторая – широкая, имеющая обычно чисто формальное значение. И главное – бесконечные встречи с журналистами, аккредитованными при Белом доме, сложные, требующие больших затрат нервной энергии беседы: занимаемое им кресло требовало умения ладить с опытнейшими людьми, которыми американские газеты, телекомпании и информационные агентства укомплектовывали свои вашингтонские бюро. С утра и до вечера он должен был, не выказывая раздражения, без устали защищать политику президента, убеждать журналистов сконцентрировать внимание на том, что может понравиться избирателям, уводя их в сторону от вопиющих ошибок, неудач и безответственных акций администрации.

К вечеру Хобсон терял голос и не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Таращил глаза и автоматически продолжал улыбаться. Именно эта улыбка выводила из себя миссис Хобсон. Как раз тогда, когда она была готова активно включиться в вашингтонскую жизнь, Рэндольф Хобсон мечтал поскорее улечься спать. Редкий день обходился без скандала. После этого Хобсон долго не мог заснуть, а его жена – с благородным гневом в глазах и румянцем на щеках, который, как ее все уверяли, удивительно ей шел, – уезжала к одной из многочисленных подруг.

Вечером того дня, когда Филип Никольс потребовал от правительства Соединенных Штатов запретить производство ядерного оружия, а всех американцев призвал задуматься над угрозой всеобщей атомной смерти, в семействе Хобсонов разразился грандиозный скандал. Хобсон здорово вымотался и надеялся отдохнуть в субботу и воскресенье. Дома же выяснилось, что на уик-энд у четы Хобсонов иные планы: два вечерних приема и один званый обед. Словом, нервную дрожь при воспоминании о вчерашней сцене Хобсон испытывал еще и на следующий день утром, когда без двадцати семь переступил порог своего кабинета.

Едва он уселся за письменный стол, зазвонил телефон, словно кто-то ждал этого момента. Его соединили с заведующим вашингтонским бюро информационного агентства Юнайтед пресс интернэшнл. С ним Хобсон был знаком лет десять.

– Видел утренние выпуски газет? – поинтересовался заведующий бюро.

– Не хочешь же ты сказать, что встаешь раньше меня? – бодро начал Хобсон. – Хотя что я говорю. Ты просто еще не ложился. Ты же, счастливчик, не находишься на государственной службе.

– Ясно, – констатировал заведующий бюро, – еще не читал. Я позвоню попозже.

Он повесил трубку, а Рэндольф Хобсон почувствовал щемящее беспокойство. Что-то произошло.

В половине девятого утра владелец адвокатской конторы Бертис Холл прибыл в офис. Через несколько минут в его кабинет вошла секретарша.

Она положила на стол свежую почту и сообщила:

– В приемной дожидается клиент. Мистер Уэстлейк из Флориды.

– Попросите его подождать.

Холл быстро пролистал газеты. Первые полосы были посвящены рассказу о событиях вчерашнего дня. Газеты единодушно возмущались наглостью человека, посмевшего угрожать президенту и стране.

Немало крепких слов пришлось на долю участников антивоенного движения. Как говорилось в одной из редакционных статей, если кто-то раньше и питал к ним симпатию, находил в их доводах рациональное зерно, то теперь убедился: эти люди еще более отвратительные “ястребы”, чем те, кого они обвиняют в “ястребиной” политике. Как раз они-то и готовы уничтожить страну во имя достижения своих целей…

Глаза Холла скользили по страницам, ни на чем не задерживаясь, пока адвокат не заметил рецензию на книгу о нынешнем президенте. Из нее следовало, что в прошлую избирательную кампанию люди нынешнего хозяина Белого дома украли у соперника – президента Грайнза, надеявшегося остаться на второй срок, важные документы, которые были переданы Генри Дугласу, а он, в свою очередь, показал их Рэндольфу Хобсону. Документы, похищенные из избирательного комитета президента Грайнза, сыграли немаловажную роль в предвыборных баталиях и способствовали поражению Грайнза, хотя первоначально опросы общественного мнения сулили ему победу.

Украдены были копии всех важнейших материалов, определявших предвыборную стратегию Грайнза, списки поддерживавших его активистов (по штатам и округам) и потенциальных жертвователей, которых предстояло обработать в нужном направлении, а также черновики программных заявлений Грайнза, всех его речей и выступлений. Зная его позиции по ключевым внутри– и внешнеполитическим проблемам, аргументацию по каждому вопросу, претендент на президентское кресло смог на диво хорошо подготовиться. Грайнз в результате постоянно оказывался в худшем положении, его выступления не имели успеха, поскольку претендент неизменно умудрялся опередить его. Тогда это казалось политической прозорливостью…

Президент сидел спиной к окну, глядя поверх огромного антикварного стола на мраморный камин, занимающий главное место у северной стены. Два дня назад у него был день рождения. Пятидесятипятилетний юбилей он встретил в кругу семьи и еще сегодня с утра был в хорошем расположении духа. До прихода Дугласа.

Генри Дуглас с номером “Вашингтон пост” в руках – у него только что побывал Хобсон – стоял около стола с левой стороны.

Президент и Дуглас молчали. Слово “Уотергейт” не было произнесено. Но хозяин Белого дома и его советник думали именно о том, как Никсон лишился своего поста. Любую грязную историю в высших эшелонах власти теперь сравнивали с “Уотергейтом”. И сейчас параллель была пугающе очевидной. Сам президент был когда-то профессиональным адвокатом в Техасе и хорошо понимал, сколь губительными для репутации могут оказаться подобные разоблачения.

Президент думал о том, какой линии поведения ему придерживаться. Дуглас – о том, что, если не произойдет чуда, кто-то должен стать козлом отпущения. Но кто? Неужели он, Дуглас?

Но потом их мысли приобрели общее направление: кто вытащил эту старую историю на свет божий? Кто отдал этот материал газетам и начал охоту? Президент взъерошил безукоризненно уложенные волосы (прическа-предмет особого внимания, как это часто бывает у лысеющих блондинов). Такое случалось с ним в минуты крайнего волнения.

Ответы на поставленные вопросы имели решающее значение.

Потому что Америка вступила в год выборов.

Бертис Холл изучающе смотрел на клиента. Перед ним сидел пожилой человек, который вряд ли мог похвастаться отменным здоровьем. Морщинистая шея, худое лицо, толстые стекла очков – старческая дальнозоркость берет свое…

– По-видимому, господин Уэстлейк, – Холл тщательно подбирал слова, – вы не совсем отдаете себе отчет в том, какой неблагоприятный резонанс могут иметь ваши действия. Этот человек сейчас в глазах всей Америки олицетворение зла. Вы уверены, что ваша репутация выдержит любые нападки, которые на вас обрушатся незамедлительно, лишь только вы возьмете под защиту этого человека? Может пострадать ваш бизнес – у вас ведь несколько гостиниц на юге, если я вас правильно понял?

Уэстлейк вовсе не чувствовал себя героем, способным восстать против всех, но он не хотел так быстро сдаваться.

– С ним поступили несправедливо. Он хотел только добра. Он думал, что только таким образом можно заставить людей задуматься над происходящим вокруг. Он часто говорил, что все сошли с ума и мир катится к пропасти. Его поступок-безумие, но не преступление.

Бертис Холл внимательно наблюдал за Уэстлейком.

– Следовательно, вы по-прежнему хотите, чтобы я занялся вашим иском против полиции и постарался как-то оправдать в глазах общественного мнения вашего бывшего служащего?

Уэстлейк утвердительно кивнул головой.

– Когда я услышал по телевизору об этой истории, я сразу позвонил в полицию и сказал, что немедленно лечу в Вашингтон. Вне всякого сомнения, я убедил бы его… Но когда я прилетел, все было кончено. Они не должны были стрелять.

Холл минуту молчал, перекладывая бумаги на столе.

– Хорошо, – наконец произнес он, – я согласен заняться этим делом. Любой клиент, исправно платящий гонорар, вправе получить от адвоката помощь. Теперь вам придется откровенно ответить на несколько моих вопросов. Во-первых, что вас лично связывает с Филипом Никольсом?

Уэстлейк ответил без промедления:

– Он приходился двоюродным братом моей покойной жены.

– Так я и думал, – удовлетворенно кивнул Холл. – Во-вторых, почему Никольс покинул Флориду?

– Работая у меня в гостинице, он накопил немного денег и решил поехать в Вашингтон. Он надеялся изложить кому-нибудь в столице свои взгляды на гонку вооружений. Я-то ему советовал помалкивать. Люди нашего круга уверены: если мы не будем вооружаться, русские проглотят нас. Никольсу изрядно доставалось, когда он высказывался насчет того, что американские стратеги виновны в не меньших грехах, чем Гитлер, и не русские, а мы несем ответ за гонку вооружений. Но в столице, видно, тоже никто не захотел с ним разговаривать.

– Когда он уехал в Вашингтон?

– С полгода назад.

– Где он жил?

Уэстлейк вытащил мятый листок бумаги.

– Он остановился в мотеле “Даунтаун”. Приехал на машине. Зарегистрировался там под фамилией своей матери – Батлер, – добавил Уэстлейк.

Холл вызвал секретаршу.

– Сейчас мы выполним необходимые формальности, – объяснил он Уэстлейку, – и я приступлю к ведению вашего дела.

Рэндольфу Хобсону казалось, что он находится в боевой рубке корабля, который непрерывно обстреливает артиллерия противника. Скандал вокруг похищения документов из штаб-квартиры избирательного комитета президента Грайнза разворачивался с необыкновенной быстротой. В отличие от тогдашнего, никсоновского “Уотергейта”, сонь сразу сосредоточился на руководстве Белого дома Главными мишенями стали Генри Дуглас и Рэндольф Хобсон.

Один из сотрудников избирательного комитета нынешнего президента, в благодарность получивший синекуру – пост председателя Национального фонда искусств и гуманитарных наук, поспешил заявить, что очень хорошо помнит, как ему передали для работы “толстенную пачку бумаг с напечатанным через два интервала текстом”. Это были документы Грайнза Председатель фонда тут же добавил, что получил бумаги от Хобсона.