Текст книги "Нищенка и миллионер (СИ)"

Автор книги: Леонид Герзон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Надо сказать, что книга пока что выходила у Евгении неприятная. Писательница чувствовала, что все это не политкоректно. Что времена теперь не те, как при Викторе Гюго, что она своей книгой обижает некрасивых людей, разных там уродов, горбунов и т.д. Но у Евгении как раз была мысль показать, что внешняя непривлекательность ничего не значит, а важна внутренняя красота. Потому что в конце романа уродливый горбун оказывается бесконечно прекрасен изнутри, то есть в душе, а удивительная красавица предстает пред читателем своим отвратительно-ужасным внутренним миром, хуже, чем у самой гадкой ведьмы.

Но только вот образ этой красавицы что-то не вырисовывался перед внутренним взором Евгении. Ну никак она не могла его придумать. Прекрасная монашка с черной душой, противной и грязной, как внутренность пылесоса. Одно не вязалось с другим. Слишком контрастно. Как-то не клеилось.

Посещение монастыря явилось как нельзя кстати. Евгения внимательно всматривалась в лица, стараясь найти подходящий типаж. А тем временем за молодыми монахинями пристально следила находившаяся тут мать Ксенофора.

– Для чего эти кружочки? – спросила Мария про презервативы, а глупая Агафоклия надула один из них.

– Так это обычные воздушные шарики, – разочарованно протянула она.

Мать Ксенофора быстро повернулась, и Агафоклия, чтобы спрятать надутый шарик, засунула его себе под рясу.

– Агафоклия, сдуй сейчас же живот! – строго приказала игуменья.

В это время у Евгении зазвонил мобильный. Это был важный звонок от американского продюсера, и писательница вышла на несколько минут из зала. А Агафоклия послушалась игуменью и сдула свой шарик. Но тут ее взгляд упал на Марию, и она обижено сказала:

– Не только я себе шарик засунула. Вон Мария тоже!

Ксенофора повернулась к Марии.

– Дочери мои! – громко попросила она. – Ради Бога! Ведите себя прилично. Мария, немедленно сдуй свой шарик!

Но Мария не могла его сдуть. Наконец до монахинь дошло. Господи... что тут началось!

– Срамница! Блудница! – повскакали они с ковра, и одни сжали кулаки, а другие потянули к Марии свои скрюченные пальцы, готовые вцепиться ей в волосы.

– Не судите да не судимы будете! – громко крикнула сестра Тереза, вскакивая на ноги. – Она ни в чем не виновата! Это я во всем виновата!

– Ты?! – повернулись к ней монахини. – О, дорогая сестра Тереза! Мы знаем, какая ты самопожертвенная и как ты всегда готова взять на себя чужой грех, чтобы подвергнуться тяжелой епитимьи, самобичеванию и умерщвлению плоти. Но на этот разеегрех очевиден! Он так и выпячивается...

– Я сделала Марии этого ребенка, – твердым голосом проговорила Тереза. – Я! Точнее, не сделала, а сделал, а... – тут Жорж почувствовал, что язык у него заплетается, но все же решил продолжать свою речь. – Да! – повторил он. Именно я и именно сделал, а не сделала, – провозгласил он с ударением на последнее "а". Потому что я – это на самом деле не я. То есть, что я говорю, – тут Жорж снова почувствовал, что запутывается. Он старался разъяснить монахиням. – Я – это, конечно же, я, но не то я, которое вы все сейчас имеете в виду. Потому что... н-не знаю, как вам объяснить, – у миллионера закружилась голова, и он схватился за статую святого.

– Она больна, – услышал он шепот монахинь. – Она бредит.

– Нет, это не бред! – твердо возразил он. – Ведь если я – это я не потому, что я – это я, а потому, что она – это она... а она – это она не потому что она – это она, а потому что я – это я. То я – не я, а она – не она!

Наконец Жоржу удалось ухватить эту мысль за хвост, и в голове его заметно прояснилось. Он заговорил намного увереннее:

– Но если я – это я, просто потому что я – это я, а она – это она, только потому, что она – это она... то я – я, а она – она! Ясно вам, сестры??

Монахини молчали. Они ничего не поняли в страстной речи Жоржа, хотя эта речь и дала небольшую задержку. Но едва он кончил, монашенки снова повернулись к Марии, злобно глядя и шипя на бедную девушку, и уже протягивали к ней кто кулаки, кто скрюченные руки, утыканные пальцами с острыми ногтями на конце. Все жаждали расправиться с блудницей. Мария в ужасе скорчилась на ковре, стараясь прикрыть живот руками.

Мысль миллионера лихорадочно работала. Вдруг его осенило:

– Кто без греха, пусть первая бросит в нее камень!

Но эта фраза, которая много веков назад предотвратила подобную расправу, на этот раз никак не подействовала на толпу. Монашки окружили Марию, собираясь учинить над ней самосуд. Тут Жорж решился на крайнюю меру.

– Ну, ладно, хватит! – проговорил он таким низким басом, что все монахини от неожиданности подпрыгнули на персидском ковре, изображавшем битву Голиафа с Давидом.

Даже мать Ксенофора подпрыгнула и от изумления и ужаса выпучила глаза на Терезу. Все они подумали, что в сестру вселился бес и заговорил изнутри нее ужасным голосом. Жорж обрадовался, что внимание снова отвлечено от Марии. А сестры кто изумленно, кто испуганно глядели на Терезу, которая сняла с головы клобук, затем медленно размотала черное покрывало, а потом и освободилась от белого платка, так что их взорам предстало лицо Жоржа, обрамленное черными кудрями, спускающимися ему на плечи. Ведь миллионер уже шесть месяцев не стригся.

– Что-то я не поняла, – пропищала сестра Агафоклия, а сестра Евлампия недоуменно сказала:

– Тебе что жарко?

Жорж откашлялся и сказал, стараясь говорить своим мирским голосом, от которого он уже совсем отвык. Потому что днем с монахинями разговаривал высоким фальцетом, а по ночам с Марией – страстным шепотом. Он сказал:

– Это я виновата... то есть виноват...

Сестра Амалия громко фыркнула. Агафоклия покатилась со смеху. Остальные монахини тоже заулыбались. Они решили, что Тереза их разыгрывает, притворяясь мужчиной и выдавая себя за отца будущего Марииного ребенка. Жорж, и правда, так свыкся с ролью монашки, что даже без платка и клобука, все еще был похож на женщину – со своими накладными грудями и густыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Одна Мария сидела, скрючившись, на ковре, втянув голову в плечи, белая, как полотно. На лице ее не было и тени улыбки.

– Сестра Тереза! – строго приказала игуменья. – Прекрати сейчас же паясничать. Монахини! – постаралась как можно грознее крикнуть она, сама при этом едва сдерживая смех. – Хватит смеяться! Нам тут не до шуток, и само дело это не шуточное!

Но Жорж тут почему-то разозлился.

– Так вы мне не верите! – срывающимся басом прокричал он. – Я вам покажу! Докажу!

Он засунул руки под одежду и стал вытягивать оттуда груди. Это было непросто сделать. Его ряса была Жоржу мала – Марии не удалось найти такого большого размера. Все же, благодаря отчаянным движения Жоржа, груди, смотанные из двух платков-клобуков, потихоньку вытягивались и наконец он их вытащил, торжествуя, из под юбки: два длинных помятых клобука, а грудь его под рясой стала совершенно плоской.

– Вот! – торжествуя, сказал Жорж.

Улыбки медленно сползли с лиц монахинь. Глаза округлились от ужаса.

– Я никакая не сестра Тереза! – с твердостью в голосе возвестил Жорж. – Я – брат Терез. То есть тьфу! Брат Жорж!

В эту минуту вернулась Евгения, которая как раз закончила говорить по мобильному. Услыхав голос мужа и увидев его самого в таком странном виде, удивленно сказала:

– А ты... что здесь делаешь?

Но монахини не слыхали ее слов. Их опять словно подменило. Улыбки превратились в злобные оскалы. Разъяренный блеск засверкал в глазах их.

– Мужчина! – вскинулись они.

– В нашей скромной обители – мужчина!

– Он осквернил!

– Очернил!!

– Запятнал!!!

– Замарал!!!!

– Запачкал!!!!!

– Загадил!!!!!!

Тут всем им вдруг припомнилось, в каком виде эта ложная сестра Тереза видела каждую из них, и монахини окончательно рассвирепели. Они кинулись на Жоржа и вцепились ему в волосы.

– Помогите! – воскликнул миллионер.

– Я ему всю себя открыла! – кричала Евлампия. – Он плюнул мне в душу!

– Гад! – кричала Фотида.

– Он залез ко мне в самую душу!

– А ко мне – в душ!

– Бесстыжее животное!

– Похотливец!

Одна Агафоклия не разозлилась.

– Подождите! – пищала она своим тоненьким голоском. – Тереза – мужчина? Дайте же посмотреть на нее! То есть на него! Я же никогда не видела мужчин.

Но ее голос тонул в бешеном реве разъяренных монахинь. Они дергали Жоржа за волосы, тянули за полы одежды, щипали, царапали. Некоторые пытались укусить.

– Сестры, чего мы ждем! – вскричала сестра Бастардия. – Вышвырнуть ее из обители!

– Правильно! – озверело рявкнула Нимфодорра. – Она недостойна носить одежду монахинь!

– Прочь! – возопила Нунехия. – Долой монашеское одеяние с нее!

Сестра Евлампия впилась в рукав Жоржевой мантии и с треском отодрала, едва не подавившись при этом жестким сукном. Другие сестры с визгом вцепились в одежду миллионера зубами, ногтями и пальцами и мигом разорвали ее в клочки. Тут они, и правда, смогли убедиться, что перед ними самый настоящий мужчина – высокий, красивый, широкоплечий. Каким сотворил его сам Господь-бог.

– Так вот они, значит, какие мужчины! – прошептала Агафоклия. – Ну, Бог! Теперь я вижу, что ты потрудился на славу, когда создавал Адама. Господи, какой же это полет...

Когда последняя рваная тряпка спала с Жоржа, а монахини, все-таки слегка шокированные открывшимся зрелищем, отпрянули назад, выпустив волосы миллионера, тот воспользовался их замешательством, чтобы броситься вон из залы. Но мать-игуменья, увидав быстро удаляющуюся фигуру мужчины, дошла уже до такого неистового градуса, что изрыгнула из своей груди истошный взвизг, который пропорол воздух и, казалось, самои древние стены всей Новодевичьей обители:

– Как завещал великий... Иисус! Как учит комму... тьфу ты! священное писание! Догнать! Гнать из монастыря в шею! Содом и Гоморра!

– Гнать и догнать! Содом и Гоморра! – эхом отозвались монашенки и с криками ринулись за Жоржем.

– Не ходи, – остановила Евгения. – Тебе нельзя, выкидыш будет. Он от них убежит, – заверила она беременную девушку. – У него шестой разряд по бегу. В институте профессионально спортом занимался.

– Что мне теперь делать? – взмолилась Мария. – Подскажите! Вы такая опытная...

– Нам надо как можно быстрее скрыться, – сказала Евгения и набрала своего шофера.

А Жорж мчался по монастырским коридорам. Шестой разряд не подвел его. Освободясь от тесной монашеской одежды и от грудей, он точно обрел крылья и стал крылатым херувимом. Или Купидоном. Жорж летел сквозь монастырские залы, где на него то ли укоризненно, то ли завистливо глядели прибитые к стенам святые и сострадательно вздыхали, причмокивая, корчащиеся на кострах мученики. На всем ходу врезался он в огромную дверь, которая, распахнувшись, впустила его в просторную залу. На стене висело знаменитое полотно Иеронима Босха "Сад неземных наслаждений". Конечно же, не оригинал, а копия, выполненная специально по заказу Новодевичьего монастыря художником девятнадцатого века Рубиным.

Жоржу бросился в глаза злобный дьявол, вонзающий свой трезубец в нежную плоть юной грешницы. Мелькнула волосатая птица с глобусом на голове, которая пожирала какого-то нечестивца, заглатывая его широко раскрытым клювом. Миллионер в ужасе кинулся вон. В какое-то мгновение ему показалось, что гонка выиграна. Но монахини были не так-то просты. Часть их бросилась наперерез, и страшные фигуры в черных балахонах появились в конце коридора, вооруженные швабрами и метлами, которые они успели прихватить в дворницкой.

Тут Жоржу попалась на глаза мраморная статуя святого Себастьяна – голая, как и он, но утыканная стрелами, словно подушечка для иголок. Быстро отломав три стрелы, Жорж, замычав от натуги, столкнул статую вниз по лестнице. А сам принял позу святого, сунув одну стрелу под мышку, вторую зажав между ног, а третью придавив подбородком, как будто она застряла у него в шее. Прибежавшие монахини приняли Жоржа за Себастьяна и промчались мимо, а миллионер, побросав стрелы, перескочил через валяющегося святого и кинулся вниз по лестнице. Он быстро сбежал на первый этаж, в галерею, и перепрыгивая через веревочку, запрещающую вход туристам, успел заметить шокированные выражения на их лицах. Но извиняться было некогда. Едва не опрокинув попавшуюся на пути немку средних лет, миллионер выбежал во двор монастыря.

Жорж и не предполагал, что уже зима пришла. В монастыре ничего кроме своей Марии не видя, он все еще жил среди жаркого лета, как Герда в саду доброй волшебницы. Во дворе, оказывается, лежали сугробы. С неба медленно шел снег белыми хлопьями, ложась на голые плечи миллионера. На мгновение он остановился, завороженный. Холода он не чувствовал. Здесь его уже ждал "мерседес" Евгении. Писательница с Марией сидели на заднем сидении, передняя дверца – открытая для Жоржа, шофер газовал и отчаянно махал впавшему в оцепенение миллионеру. Монахини уже настигали его, а Ксенофора громогласно командовала со стен обители, чтоб закрывали ворота. Стальной скрежет воротных петель вывел из оцепенения миллионера. Он головой вперед кинулся в "мерседес", и шофер стартанул с места так, что не успевший пристегнуться миллионер кубарем перекатился через спинку кресла на заднее сидение. Хорошо, что он повалился на Евгению, а не на Марию, которая все-таки была на пятом месяце беременности. Створки ворот уже съезжались, а сверху, скрежеща, опускалась ощетинившаяся железными кольями решетка. Монахини рычали от натуги, крутили деревянный ворот, но колоды от времени рассохлись и все время заедали. Это и спасло беглецов. Мгновение – и "мерседес" выпорхнул на свободу, словно птица, только царапнув крышей о ржавые острия кольев. Зубовный скрежет этого царапанья, вызвал, к несчастью, преждевременные роды у девушки. У нее мгновенно отошли воды, и начались болезненные схватки. Бедняжка кричала, корчась от родовых мук, а Жорж пытался перевернуться со спины на живот, чтоб хоть как-то ей помочь, потому что на спине чувствовал себя совершенно бесполезным. Евгения не растерялась.

– Поворачивай в роддом, – скомандовала она.

Шофер выставил на крышу мигалку и понесся по Москве. Жорж лежал на заднем сидении на коленях у жены и Марии ни жив ни мертв. Ребенок рождался. Любимая бультерьерша миллионера и бультерьер Евгении Шарик тоже были тут и радостно лизали Жоржу морду. То есть я имел в виду, конечно же, лицо.

Ну, вот и еще одна страница жизни позади, подумалось Жоржу. Когда-нибудь у этой истории будет продолжение. Надо только сделать небольшой перерыв. Собраться с мыслями.

Монахини еще долго потом бесновались в монастыре. Кроме Агафоклии. Она тихо ушла в свою келью и раздумывала там над сотворением мира.