Текст книги "Нищенка и миллионер (СИ)"

Автор книги: Леонид Герзон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

И вот, нашла коса на камень. Плотская любовь в монастыре запрещена. Монахини, честно следуя запрету, запрещают себе не только самоё плотскую любовь, но даже и мысли о ней. Потому что религия возбраняет все мысли о плотской любви. Любовь у монахинь всегда бесплотна, а плоть им нужна лишь на умерщвление. Дальше вступает Фрейд со своей теорией. То, что сознательно себе самому запрещают, мозг загоняет в подсознание. То есть человек, который по идее должен бы страстно чего-то желать, запретил себе это желать. И больше не желает. Нет, он и правда не желает! Спросите у любой монахини. Только попросите ответить на ваш вопрос искренне, как на духу: желаема ли ей плотская любовь или не желаема? Каждая монахиня, плюнув и перекрестившись, с чистым сердцем ответит, что конечно же, как на духу, не желаема – и как только язык поворачивается задавать такие вопросы?! И эта монахиня ни капли не кривит душой! Сознательно она и правда не желает никакой плотской любви, а только духовной, божественной, патриотической, сестринской, сыновьей, родительской и т.д., – одним словом, какой угодно, лишь бы не плотской.

Но Фрейд неумолимо утверждает: чем менее мы хотим чего-нибудь сознательно, тем страстнее наше подсознательное желание. И это подсознательное желание – о котором наше благопристойное сознание ничего не знает – оно как бешеная, запертая в бочке голодная крыса, которая старается прорваться усатой мордой сквозь любую щель. Но стоящее на страже сознание тычет в ответ колючей метлой, заставляя крысу бегать изнутри по кругу и искать новые щели. Как всякая запертая субстанция, подсознание изо всех сил старается подать наружу знак. Вот почему у многих монахинь дергаются части тела. У кого рука, у кого плечо или ключица, или щека, или скула, или ухо, или глаз, или бедро. Подсознание старается склонить свою хозяйку к действию, но та искренне не понимает, чего от нее хотят. Потому что сознание полностью изгнало, полностью исключило из себя самоё мысль, самый намек на какую бы то ни было плотскую любовь.

Этот диагноз называется невроз. Одна монашка никак не может улечься в кровать. То ей кажется, что свечку перед образом поставить забыла, то, что "Отче наш" не прочла, хотя прочла уже сто раз, то, что не перекрестилась, проходя мимо распятия в коридоре. И она бежит проверять свечку и перечитывать "Отче наш", и креститься. На самом-то деле подсознание гонит ее совсем не туда, но бедная женщина совершенно утратила связь со своим подсознанием и не понимает более его намеков.

Другая женщина, произнося слова молитвы, после каждого слова обязательно должна зажмурить правый глаз. Потому что ей представляется, что по стенам часовни бегает маленький голый чертик и, зажмуривая глаз, она как бы стреляет в него лазерным лучом, и черт от этого опаляется, теряя бесовскую силу – но только на время, до следующего слова молитвы – и приходится снова на него моргать.

Бывает и хуже. Некоторые монахини, молясь, совершают так называемые оговорки, то есть заменяют одно слово другим. Не буду приводить здесь примеры, чтобы не оскорбить чувства верующих. Особенно тех немногих, у кого нет конфликта между сознанием и подсознанием и кто, услышав молитву в таком виде, искренне вознегодует. Но у монахинь с неврозом оговорки во время молитв случаются сплошь и рядом. Раньше считалось, что это просто случайные ошибки. Но гениальный Фрейд доказал, что ничего подобного! С помощью оговорок подсознание пытается достучаться до сознания женщины и объяснить ей, что пора обратить внимание на свою половую жизнь, иначе может произойти гормональный срыв. Да что там оговорки! Некоторые женщины, доведенные неврозом до исступления, вместо молитвы произносят вдруг совершенно недозволенные речи! Такие отчаянные речи часто называют криками души. Бывали примеры в истории, что эти монологи даже записывались, и они превращались в священные тексты, наподобие Песни песней.

Эти совершаемые бедными девушками оговорки, невольные движения, непреднамеренно вырывающиеся из вздымающейся груди всхлипы и звуки были тонко подмечены такими великими писателями, как Тургенев и Достоевский, глубоко познавшими психологию страдающей женщины. Особенно оно удалось Антону Павловичу Чехову в его пьесах, в которых подсознательные влечения героинь вырывались, например, в виде "звука лопнувшей струны".

И только во сне бедный мозг монашенки попадает под безраздельную власть подсознания. Что тут творится – одному Богу известно, и тут не разберется никакой невролог со своим магнитно-резонансным аппаратом. Каких только снов не снится монахиням! Иероним Босх отдал бы обе ноги и левую руку на отсечение – правая-то была ему нужна для работы. А может, и не только это отдал бы Иероним Босх, лишь бы подсмотреть хоть одним глазком сны монахинь. Да и Фрейд был не прочь в них покопаться. Тогдашние технологии, понятно, этого не позволяли.

Ученым двадцать первого века повезло больше. Подключая монахинь-доброволиц к диффузно-взвешенному магнитно-резонансному томографу, они имеют эту счастливую возможность наблюдать сны затворниц на компьютерном экране в цвете и слышать, что в них происходит, через динамики. О господи! Один магнитно-резонансный невролог сошел с ума и так и не смог получить присужденную ему Нобелевскую премию. Когда его уже прикованного к инвалидной коляске и невменяемого привезли на процедуру вручения в знаменитый Голубой зал стокгольмской городской ратуши и стали зачитывать его имя и те заслуги, за которые он удостоился собственно премии, нобелевский лауреат страшно побагровел, обвел шведскую королевскую семью диким взглядом, глаза его при этом вылезли из орбит, и – не успели его остановить – как он порвал все зажимы, прилеплявшие его к креслу, и учудил такое бесчинство, от которого не только королевская семья и все члены нобелевского комитета, но и видавшие виды коллеги-психиатры, пришедшие поддержать лауреата, не могли опомниться много недель спустя.

Читателям может показаться странным, что я так много места посвятил разъяснению сути фрейдовского учения. Ведь моею изначальною целью было описать внутренний мир Марии. Сейчас объясню, в чем тут дело. Я это все писал для того, чтобы потом сказать: а у Марии никакого невроза на почве подавления сексуальных желаний не было и нет! Потому что если бы я так не сказал, то многие читательницы и читатели из чистого предубеждения стали бы думать – а я уверен, что и уже думали: "А-а-а! Она монашка. Все они..." – и так далее. А если бы я просто так, на ровном месте заявил, что у Марии нет невроза, это показалось бы читателям подозрительным, и они бы только еще более укоренились в мысли, что у нее как раз-то такой невроз и есть. Вот зачем объяснил я суть психоанализа.

А Мария таки свято верила в плотскую любовь. "Раз Бог создал плотскую любовь, я должна ее изведать", – твердила она, и настоятельница монастыря, мать игуменья, которую, кстати сказать, звали мать Ксенофора Малодавская, не раз нарекала ей за это святотатство тяжелую епитимью в виде колючей власяницы с последующей раздетой ночевкой на каменном полу неотапливаемой часовни и на закуску – бичевания кожаным кнутиком. Но Мария стояла на своем.

Конечно же, Мария не была какой-то сумасшедшей. Она понимала, что плотская любовь – это совсем не та любовь, которою любят Бога. Богу богово, а не богу – небогово. Может показаться неправдоподобным, что у девушки сформировался такой странный для монахини образ мыслей. Но вот, сформировался же!

Тут дело вот в чем. У потомственных монахинь, в отличие от непотомственных, от невроза есть прививка. Это потому, что они выросли в монашеской среде, а не стали монахинями уже созревшими женщинами или девицами, вот так, с бухты-барахты. Потомственным монахиням не приходится запрещать себе плотскую любовь и загонять ее в подсознание. Они начинают мечтать о плотской любви, как только принимают постриг, они молятся об этом Богу, а он практически всегда внимает таким молитвам. Так что мечта их сбывается. Поэтому и неврозов у них никаких нет.

Ну вот. Теперь мы знаем практически всё о внутреннем мире Марии. Даже о ее подсознании, с которым у девушки оказалось все в порядке. Можно продолжить изложение событий в той последовательности, в которой они происходили, но теперь мы их будем понимать гораздо глубже.

В общем, о Марии достаточно. Но что же Жорж? Сносно ли живется бывшему миллионеру в стенах Новодевичьего монастыря? Как ему удалось пережить падение из богачей в нищие, а оттуда – или это был взлет – в монахи? Точнее, в монахини. Не заболел ли он от такой крутой перемены образа жизни? Не свихнулся ли с ума?

Оказывается, нет. Не свихнулся. А даже, наоборот, как-то поздоровел умом, что ли, и вообще всем телом. Мы помним, что ставши нищим, он почувствовал себя наконец на своем месте. После стольких лет смертельно опасного плавания в бурном и мутном море, кишащем акулами и подводными скалами – я имею в виду его миллионерскую деятельность – он ощутил прекрасное спокойствие и смог наконец предаться простому миросозерцанию. Нищая жизнь показалась ему пределом мечтаний, которого он наконец достиг. Так что и мечтать стало не о чем. Разве что о том, чтоб пореже голодать да мерзнуть. А так – нищая жизнь была просто раем. Но попав в монастырь, Жорж понял, насколько глубоко заблуждался. То, что он принял за рай, тянуло разве что на чистилище. Да и может ли быть рай без настоящей, всеобъемлющей, всепоглощающей плотской любви?!

Да-да, именно плотской и никакой другой, потому что Жорж все яснее понимал, что плотская – самая важная из любвей, а вовсе не платоническая, как он раньше думал. А у них с Евгенией так редко выдавался краткий миг именно дляплотской(платонической-то хватало с избытком). Потому что и он, и она были всё время заняты. Вначале он был погружен в свой бизнес, а она – в усовершенствование методов попрошайничества и нищенствования. Потом Евгения нырнула в бесконечный мир сочинительства, а Жорж, став нищим, углубился в созерцание, на которое у него уходило все свободное время. Нет, для плотской любви у них оставались какие-то жалкие крохи мгновений, какие-то миллисекунды на фоне месяцев и годов!

Ну, а платонически можно любить и порознь. Даже находясь за километры друг от друга. Даже в присутствии множества чужих людей и занимаясь при этом посторонними вещами. Нет-нет да и вспомнишь возлюбленную и воспылаешь к ней платоническою любовью, роясь в курсах акций, где-нибудь в Интернете. Но плотская любовь – эта редкая и нежная птица – тем и ценна, что для нее нужно полное уединение с предметом. Так думал Жорж, и он все более убеждался, что именно плотскую любовь имел в виду бог Иисус Христос, когда говорил: возлюби ближнего своего и даже врага, как самого себя. Плотской, плотской любовью! А иначе враг так и останется врагом, а ближний удалится, рассуждал Жорж. Вот о чем думал он все свое свободное, а в особенности, несвободное время, когда в тяжелом, жарком одеянии монахини, в тридцатиградусную жару, окучивал, скрючась в три погибели, брюкву на монастырском огороде. А о чем думала Мария, трудясь, для конспирации, на наиболее удаленной от Жоржа грядке, трудно вообразить.

Я могу только предположить, что в те минуты, когда она не видела своего возлюбленного, Мария думала о грехе. Наверно утверждать не могу, но, как мне представляется, это то, о чем должна думать каждая монашка в ее положении. Может быть, поэтому в монастыре так часто слышались ее вздохи, а один раз даже сама мать игуменья пристально посмотрела на Марию и спросила, не мучит ли ее какой-нибудь тяжкий грех. Было это в церкви, и настоятельницу поразило, как истово, а может даже, и неистово молится Мария.

– Грешна я, грешна, мать игуменья, – против воли вырвалось у Марии. – Грешна! – и она с силой стукнула себя в грудь, так что стало больно.

– Да чем же ты грешишь, дочь моя? Что-то не замечала за тобой ничего такого. Ужели в мыслях?

– В них самых, мать игуменья, – соврала Мария и тотчас же подумала про себя: "Прости, господи, что соврала".

– Ну, это частый грех. Налагаю на тебя епитимью.

И она наложила на Марию Гороховую епитимью – то есть два часа стоять голыми коленками на горохе. Ах, если бы она знала онастоящемгрехе Марии!

Надеюсь, теперь читатели поняли, почему у некоторых монашек нет невроза. Просто у них в сознании для плотской любви выделено если не почетное, то хотя бы уважаемое место. И Мария далеко не единственная такая была. И скоро мы об этом всё подробно узнаем. Но теперь несколько слов о многократно упомянутой, но пока не вполне представленной настоятельнице монастыря. Зовут ее матерь Ксенофора, а фамилия у нее Малодавская, но в монастыре не используют фамилий. Ксенофора не всегда была Ксенофорой и игуменьей. Когда-то давно она была молодой девушкой по имени Ксения. Ксения проявляла большие способности к педагогике и воспитанию, так что даже окончила Московский ордена Ленина и трудового красного знамени педагогический институт имени Владимира Ильича Ленина на Ленинский горах, после чего поступила учительницей в одну из московских школ. Подающую надежды комсомолку сразу же назначили комсоргом младшего помощника секретаря школьной ячейки по воспитательной линии. Ксения тогда же решила одеваться, как настоящая комсомолка: в кожаную куртку, короткую кожаную юбку и полусапожки, на груди значок, а на голове красная косынка, завязанная по-комсомольски. Молодого педагога переполняла жажда деятельности. Она начала с борьбы против курения. Сперва как следует подготовилась к этому вопросу, составив список литературы. Затем комсорг Малодавская провела два месяца в библиотеке имени Ильича Ленина, изучая вопрос курения среди подростков и взрослых, а также его вредное влияние на общественную жизнь.

Если бы Ксения добилась только того, что курить бросили поголовно все ученики 710-ой московской физико-математической экспериментальной школы от академии наук, то такое достижение не стоило бы здесь упоминать. Но судите о деятельности Ксении сами: курить бросили не только все ученики, не только их братья и сестры, которые учились в других школах – для чего Ксения с пристрастием допросила курильщиков 710-ой, выявив родственные связи... Благодаря Ксении, от вредной привычки отказались родители, друзья и соседи всех учащихся этой школы, а также весь преподавательский состав. Тут было, чем гордиться. Малодавскую тут же продвинули по комсомольской линии, а затем с этой линии она перешла прямо на партийную.

Но такая ерунда, как курение, была слишком легкой задачей для теперь уже парторга Малодавской. Активистка решила избрать для себя более значимую и трудную цель. На собрании с членами партийной ячейки провели разъяснительную работу, рассказав им про такие пагубные общественные явления, как потеря сексуальной ориентации, а также ее замена на противоположную. Процесс этот, разумеется, происходит под влиянием тлетворного Запада, поставившего своей целью смену сексуальной ориентации всех советских людей, что должно привести к полному прекращению размножения в СССР. Таким образом советские люди перестанут рождаться, и капитализм победит социализм биологическим путем. Очевидно, что комсомол, партия и пионерия должны стать плечом к плечу на борьбу с этим коварным происком империализма.

Прослушав лекцию, Ксения поняла, что эта задача как раз для нее. Возглавив Киевский обнетрасексор – отдел по борьбе с нетрадиционной сексуальной ориентацией Киевского райисполкома города Москвы, Ксения всего за пять лет блестяще справилась с этой задачей. Она развернула широкую пропаганду, особенно среди подростков. Ксения отличалась крутым нравом, и лица нетрадиционной ориентации боялись ее как огня. Не буду описывать методы, которыми действовала парторг Малодавская. Вместо этого расскажу о результатах, говорящих сами за себя. Ксения не только с честью выполнила принятый Киевским райисполкомом пятилетний план, рассчитанный на снижение смены ориентации среди подростков и молодежи на восемьдесят пять процентов. Парторг Малодавская в несколько раз перевыполнила этот план, что выразилось в возвращении в свою изначальную ориентацию девяноста двух процентов всех переметнувшихся Киевского района города Москвы, а также в стабильном повышении рождаемости и снижении абортов.

За свою деятельность Ксения Малодавская была удостоена ордена трудового красного знамени. Сам товарищ председатель президиума верховного совета РСФСР пожал ей руку, поцеловал, по обычаю презирающих предрассудки членов политбюро, в губы и приколол к груди молодой женщины большой пятиконечный орден. Малодавскую из райкома перевели в политбюро. Ксения была счастлива и начала приискивать для себя новое дело по плечу. Но тут грянула перестройка. Райкомы распустили, а политбюро распалось само собой. Вместо комсомольских и партийных ячеек открылись монастыри – мужские и женские. Ксения поняла, что нужно менять род деятельности на противоположный. С негодованием сдала свой партбилет и приняла место настоятельницы вновь сформированного Новодевичьего монастыря. Приняв монашеский постриг, она превратилась в матерь Ксенофору, а мирскую свою фамилию Малодавская утратила. Теперь читатели и читательницы знают, что за женщина командовала новодевичьими монахинями и какие героические руки держали здесь бразды правления.

Дал этот рассказ почитать приятелю. Он говорит:

– Ну, как тебе не стыдно? Столько держал читателя в напряжении, и вдруг на тебе, пошло-поехало: какой-то бесконечный психоанализ, какие-то неврозы и психозы послушниц, комсомольские работники, противозачаточные средства, что за ерунда? Рассказ надо взять и кончить!

– Да не могу я, – говорю, – не могу взять и кончить! Вдохновения нет.

– Для того, чтоб кончить, вдохновение не нужно. Нужна только техника. Ты писатель или кто?

В общем, по его совету, кончаю. Через полгода после появления новой монашки Терезы, в монастыре состоялась большая торжественная встреча с благодетельницей – знаменитой миллионершей и писательницей, которая не просто жертвовала в монастырь огромные деньги, но и лично помогала монахиням. Читатели, наверное, удивятся, зачем Евгения это делала. Ведь когда-то давно, когда она была еще только подающей надежды студенткой, монашки, во главе с настоятельницей, еетакунизили, прогнав голую и беззащитную – а ведь она просила у них помощи именемБога. Но Евгения была выше всего этого. Хоть она и не верила в Иисуса Христа, но вполне была согласна с тем, что нужно «возлюбить ближнего, как самого себя, а врага своего – еще больше». «Ведь если будешь любить врагов, они перестанут быть врагами, и останешься без врагов», – написала она в одной из своих книг.

Кроме денежной помощи, Евгения организовала еще и уроки сексуального просвещения для молодых послушниц. Читателям, а в особенности читательницам это может показаться нелепо. Что это такое – преподавать секс монахиням? Ведь на то они и монахини, чтобы ничего не знать о сексе, а любить одного Бога, которому секс от них никак не нужен! Но для того чтобы монашки, особенно молодые, могли долго выдерживать столь сильную платоническую любовь к Богу, им время от времени нужно разряжаться, предаваясь низменной, то есть плотской любви к какому-нибудь подвернувшемуся смертному. Так что случай с Марией – далеко не единственное исключение. В монастыре это называется грех, и его можно искупить, если как следует покаяться.

Настоятельница монастыря, мать Ксенофора, как мы теперь знаем, отличалась крутым нравом. Разве смогла бы она иначе вернуть сексуальную ориентацию стольким людям Киевского района Москвы? В монастыре характер Ксенофоры еще больше закалился, а нрав ее стал намного круче. На провинившихся монашек мать игуменья налагала тяжелые покаяния и епитимьи. Например, за Половую провинность они должны были поститься три дня, умерщвляя при этом плоть следующими способами. Во-первых, становиться голыми, коленями на горох – и не какой-нибудь там вареный или консервированный из банки, а замороженный! Этим горошком были полны морозилки монастырских холодильников, и использовать его разрешалось исключительно для умерщвления плоти монашек. Вот почему Агафоклия никогда не пробовала гороховый суп. Во-вторых, за вышеупомянутую Половую провинность монашкам полагалось надевать на голое тело волосатую и ужасно колючую ткань власяницу, от которой потом везде чесалось. В третьих, и если грех был особо тяжел или если на власяницу была аллергия, назначалось самобичевание небольшим бичом. А в конце полагалось покаяние: девушек оставляли ночевать в страшной часовне, где покоятся мощи святых и где, по рассказам старых монахинь, водятся ужасные призраки, лишающие девушек сна и покоя. Но любым мучениям приходит конец. И рано или поздно монашкам разрешалось встать с колен, одеться или, наоборот, раздеться, сбросив власяницу, и отпарить свое несчастное тело в бане, где настоятельница добавляла им еще небольшого умерщвления плоти: стегала березовым веником, после чего тело у девушек почти переставало чесаться. Конечно, у кого не было аллергии...

Но не будем о грустном. Что поделать, хоть и указано в библии "возлюби ближнего", но за эту любовь божьим людям назначена дорогая плата. Разумеется, если игуменья-мать заметит. Но она почти всегда замечала. Не даром на эту должность Святейший синод назначает только самых дотошных и тонко разбирающихся в психологии – то есть душе – женщин. Если они даже не были пойманы с поличным, настоятельница все равно уличала монашек в грехе. По глазам. И почти никогда не ошибалась. Кроме тех монашек, кто окончательно потерял всякий стыд. Настолько, что и глаза у них становились бесстыжие. В Новодевичьем монастыре было несколько таких вот монашек – с бесстыжими глазами. Одной из них была Мария. А у Терезы – переодетого Жоржа – были глаза небесного ангела. Именно за счет этих глаз он и стал таким успешным бизнесменом.

Вернемся к визиту Евгении. Как я уже упоминал, она организовала уроки сексуального просвещения для монахинь. Несмотря на строжайшие и многочисленные запреты, монашки часто беременели. Дело в том, что они понятия не имели о противозачаточных средствах. Ведь эти средства богопротивны – поскольку он велел плодиться, а не предохраняться – а потому запрещены в монастыре. Вдобавок у монашек практически не было доступа к Интернету, где они бы могли прочесть о пользе контрацепции, а заодно и о вреде беспорядочной половой жизни. Девушкам запрещалось иметь мобильный телефон, смартфон, планшет, лэптоп и компьютер. Даже если б имели, где бы им его было заряжать – ведь в кельях нет розеток. Но в Святейшем синоде же не звери заседают, и они считают неправильным держать монахов и монахинь совсем уж в полном неведении относительно достижений науки, которых последняя добилась благодаря Богу. Поэтому в монастыре был компьютерный зал. Там стояло два компьютера, и заблаговременно записавшиеся в журнал монахини получали доступ к Интернету, который связывал их с внешним миром. Конечно же, сайты, на которых девушки могли бы прочитать о противозачаточных средствах или, упаси бог, венерических болезнях, были недоступны. Была закрыта также и Википедия, Гугл, Яндекс, Фейсбук, Твиттер, сайты новостей, все форумы, электронная почта, все порнографические сайты, а также ресурсы, где рассказывалось о существовании других богов: Аллаха, Будды, Афродиты, Зевса, Кришны, Вишну, Амона-Ра, – и им подобных, дабы не вводить монахинь в соблазн переметнуться в соседнюю религию. В общем, много чего было закрыто. Зато монашки могли свободно заходить на сайт Святейшего синода или онлайн библиотеки Всея святых, или просто посидеть и почитать в Интернете библию.

Жорж и представить себе не мог, что Мария не пользуется контрацептивами. А Мария слыхом не слыхивала, что это такое. Она радовалась, что сами собой пропали и больше не случаются критические дни, в которые у нее всегда так сильно болел живот. Это же просто невыносимо в эти самые дни полоть, согнувшись в три погибели, брюкву на монастырском огороде, а настоятельница никому не делала поблажек! "Наша промать согрешила, когда была в раю – вот и мучайтесь теперь одну неделю каждого месяца и вспоминайте ее тяжкий грех!" – приговаривала она. Мария же, когда месячные прекратились, хоть и искренне считала, что это ее от них избавил Бог (она, кстати, не раз его об этом просила) – но все-таки, как говорят, каким-то шестым чувством поняла, что нельзя подавать виду. Одну неделю в месяц она регулярно охала, стонала и хваталась поминутно за спину, паша огород, словно у нее и впрямь месячные. И Жоржа научила притворяться. Ему было особенно тяжело именно в неделю своих "мнимых" месячных, когда бывшему миллионеру даром что вскапывать грядки и втыкивать туда морковку – еще и при этом стонать и вздыхать да поминутно хвататься за бока приходилось, чтобы изобразить, как его критические дни скрутили.

У Марии было прекрасное телосложение. Жорж именно такое телосложение как раз любил. Хоть она была стройная и высокая девушка, но грудь у нее была вовсе не маленькая, а бедра – вполне себе широкие. Так что живот от беременности – а читатели, и конечно же, читательницы в первую очередь, догадались, что Мария таки забеременела от Жоржа – так вот, живот проявился далеко не сразу. К тому же Мария старательно скрывала его. Она всегда старалась что-нибудь нести перед собой: то корзину с бельем, то полный подол огурцов, то бадью с квашеной капустой... Марию часто рвало, что было следствием токсикоза, но в монастыре это обычное дело и безо всякой беременности. Думали, что она, как обычно, капустой отравилась, не то тухлой рыбой. Когда Мария однажды ночью дала Жоржу послушать, как шевелится в животе ребенок, бывший миллионер оторопел.

Нет, конечно же, Жорж очень любил детей! А еще больше он любил Марию и понимал, что если заметят живот, ее с позором выгонят из монастыря. А если даже не заметят – хватит ли у него присутствия духа и умения как-нибудь секретно принять роды, ничем себя не выдав? Как перегрызть пуповину? Где потом держать родившегося ребенка? Во что пеленать? Как купать? Чем кормить?

Все эти мысли мучили Жоржа, но вся эта тяжелая ситуация в конце концов счастливо разрешилось. Не без божьей помощи и к великой радости влюбленных. А помогла им в этом, сама и не предполагая, что так выйдет, жена бывшего миллионера Евгения. Надо сказать, что она очень сильно о своем муже беспокоилась, нервничала и даже горевала. Обыскав с помощью надежных людей Москву, так ничего и не нашла. Единственный след Евгения обрывался на Красной площади, где его видели люди из охраны Президента. Евгения попыталась через свои каналы прощупать, не перебежал ли он как-нибудь случайно дорожку какому-нибудь важному или секретному лицу. Но ничего не нащупалось. В отчаянии Евгения привела на Красную площадь обоих бультерьеров: Бабу-Ягу и Шарика. Бультерьеры уверенно взяли след хозяина и, после долгих скитаний по закоулкам Бульварного кольца, привели Евгению к Москве-реке. Здесь след обрывался. Где-то она уже видела и этот мост, и этого мальчишку, удящего рыбу. Но писательница давно позабыла о своем приключении на берегу Москвы-реки в годы бурной юности. Память заботливо стирает из нашей головы неприятные воспоминания. Евгении не пришло в голову, что муж мог найти пристанище на противоположном берегу, в монастыре. С грустью она прекратила поиски, уже не чая найти супруга среди живых, и вернулась к своим многочисленным делам.

Первым из них, значащимся в дневнике миллионерши-писательницы, был визит в Новодевичий монастырь, на который Евгения часто жертвовала деньги, и проведение там воспитательной лекции. Секретарь писательницы связался с монастырем. Мать-игуменья как раз только что вернулась из Украины, где она встречалась с митрополитом Чернобыльским, наместником Свято-Успенской и Киево-Печерской лавр, чтобы обсудить некоторые совместные дела.

Урок проводился в Большой трапезной палате, куда собралось все женское население монастыря. Те из туристов, кто побывал в Новодевичьем, не дадут мне соврать, а те кто не были – поверят тем, кто были: Большая трапезная палата представляет собой шедевр зодчества и скульптурно-живописного искусства. Не стану на этом останавливаться слишком подробно. Скажу только, что глаза Евгении поразили прекрасные скульптуры Адама и Евы, картины кистей великих мастеров, изображающие изгнание из рая, потоп, исход из Египта, – и прочие ветхозаветные сцены. На самих монахинь, часто бывавших в этом зале, где раз в неделю проводилось всеобщее монастырское собрание, он уже не производил впечатления.

Евгения разбила девиц и женщин на две группы. Тех, кому за тридцать, усадила на скамьи вдоль длинных столов – вести разговоры о семейной жизни мирян, предназначении женщины и проч. Молоденьких монашек она усадила на персидский ковер в центре залы, изображавший поединок Давида с Голиафом, и принялась объяснять, для чего нужны контрацептивы. Знаменитая писательница, конечно же, не узнала мужа. Бывший миллионер сидел на ковре, в двух шагах от своей жены. Мария сидела немного поодаль. Жорж глядел на Евгению во все глаза. Видит Бог, он любил ее теперь даже больше, чем прежде. Видно разлука сделала свое дело. Жорж поглядел на Марию. Но и Марию он любит ничуть не меньше! Что же делать? На нем грех двоеженца, понял Жорж.

А Евгения тем временем раздала монашкам презервативы о которых, у тех, конечно же, не было никакого понятия, потому что в монастырях презервативы строжайше запрещены.

– Что это за кружочки? – наивно спросила Мария.

– Бедные девушки, – пробормотала писательница и принялась объяснять.

Она старалась делать это как можно деликатнее, понимая, какие тонкие могут быть чувства у монашенок и вообще у верующих. "Как бы не дай бог эти чувства не оскорбить", – поминутно думала она. Евгения как раз недавно начала писать книгу про монастырь. По задумке, главной героиней романа была девушка-монашка, которая забеременела от работавшего на монастырской звоннице звонаря. Когда она после множества проблем и неприятных переживаний все-таки наконец родила, у нее украли ребенка. Мать была безутешна, но ничего не смогла сделать. Прошли годы. Ребенок вырос, послушался голоса крови и стал монахом. Его послали работать звонарем в тот самый монастырь, где жила его мать. Мать была еще вполне молодая и очень красивая женщина, к тому же, не испорченная мирскими удовольствиями. Звонарь пылко влюбился в нее. У них начался настоящий монастырский роман, тайный, страстный и короткий. От этой связи родился больной ребенок, которого оставили при монастыре. Из-за отсутствия медицины он вырос калекой, немым, с большим горбом, длинными руками до пола, скошенным черепом и ужасным выражением лица, при этом, чрезвычайно физически сильным. Но душа у него была добрая. Горбун прожил в монастыре и состарился, но душа у него так и осталась молодой и полной нерастраченной силы страсти. И вот, когда он уже практически состарился, этот безобразный горбун влюбился в молодую прекрасную монашку. Это была уже не просто прекрасная, а невероятно прекрасная, подлинная красавица. Она была настолько красивее и прекраснее обычных красавиц, насколько старый безобразный горбун был уродливее обычных горбунов.