Текст книги "День ангела"

Автор книги: Леонид Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

щем?..

Вопрос был сильный. Хотел бы я, чтобы

кто-нибудь сказал мне, каким я хочу ви

деть самого себя в настоящем, подумал он.

Я знаю только одно: человек есть объ

ективный носитель разума; все, что мешает

человеку развивать разум, – зло...

Мир не может меняться вечно, – возра

зил Будах, – ибо ничто не вечно, даже пе

ремены... Мы не знаем законов совершенс

тва, но совершенство рано или поздно дос

тигается.

Меморандум Кира

Мы – дети. Без каких-либо "а кроме того", "но" или других добавлений. Просто дети: люди одиннадцати-двенадцати лет. Становясь метагомом, землянин, как известно, человеком быть перестает. Наша же инициация не меняет ничего. В самом полном смысле этого выражения: человек перестает меняться. Биологически, физически, психологически – как угодно. Это не исключает, разумеется, роста и развития любых навыков, уровня знаний и интеллекта. Прогресс каждого – в его руках. Нет регресса – регресса взросления и старения.

И сколько бы мы ни знали и ни умели, сколько бы ни прожили – от Эдны, которой четыре года назад стукнуло сто – календарных сто! – до неофитов, еще только привыкающих к новому ощущению жизни, – все равно, детство не уходит. И это не внешний эффект, не фокус и не уродство. Это – нормально! Просто Старшие исправили какую-то поломку – и все встало на свои места. Не бойтесь – вы привыкнете. И помните: никто никого ни к чему не принуждает! Ясно уже и сегодня, что лишь ничтожное меньшинство захочет встать в наши ряды – ксенофобию ведь никто не отменял. Так что исчезновение вашему взрослому миру не грозит. Просто среди вас теперь будем и мы – всего несколько сотен, а к концу столетия, возможно, тысяч. И не только среди вас, но и рядом с вашими детьми, а значит – и с вами тоже. Например – во исполнение Императива Горбовского – у края пропасти, как и метагомы. Только мы на Земле.

Вы ведь все еще хотите "осваивать" Вселенную? Извольте космическая экспансия – не наша область. Как раз там вас метагомы и прикроют. Если что. Однако не мы ведь первые заметили, что полеты к звездам как-то не очень решают вечные вопросы здесь, дома. Да, банально. Вот и давайте пробовать тут что-то новенькое. Вместе.

В конце концов, во все века по-настоящему любящие родители мечтали, чтобы дети в чем-то их переросли.

Что же до нашей работы, то ни на какие области земной деятельности мы не посягаем. Кроме одной. Мы – учителя.

Обучение – добровольное. Вход – свободный. Пожалуйста, не забудьте дома ваше чувство юмора. И захватите детей. Ведь нас так мало на всю планету, а надо же и нам с кем-то играть.

От имени группы "Здравствуй и прощай"

Кир Костенецкий

5 декабря 242 года

ЭПИЛОГ

Саула

Да и какая же мать

Согласится отдать

Своего дорогого ребенка

Медвежонка, волчонка, слоненка...

А ребенку не нужен хороший отец. Ему нужен

хороший учитель.

– Пять! – сказал Саул, поднимая руки к потолку. – А пятьсот пятьдесят пять не хотите? Тоже мне просветители!

Из архива группы "ЗИП". Рабочий материал Дневниковая запись

Митайра-су, координатор-стажер Саула, база "Океан-2". 1.08.2170, суббота

Установку дальней гипер-Т чинили всю ночь. Когда я следующим утром явилась в здание Проекта, там по-прежнему было пусто и темно – никто не прибыл, гипер не работала. Так. На Ковчег-Полюс я не попадаю – Игры начнутся без меня. Ну, без меня-то – полбеды. А вот что на Сауле застряли сразу пятеро "старичков" – целая выездная "учебка", включая Маму и Капитана – это беда. Для них.

Я даже чуть-чуть обрадовалась. Хоть денек, а побуду среди мэтров без всей этой суеты, поспрашиваю. У меня есть что спросить, хватит и не на один день. Главное теперь – не дать им заняться любимым делом: решать наши проблемы. Точнее, брать их штурмом. Тем более что кроме Капитана здесь еще один надеждянин, Арвиан. Вот кого хлебом не корми – дай поштурмовать. Потому они и здесь, что по войне скучают. Но у нас-то другое. Тут много не навоюешь. Тут – политика. И не то чтобы они этого не понимали, не новички давно. А все же хочется, как и всегда, побыстрее. Да и аргументы налицо: только от голода и только в лагерях ежедневно умирают сотни. Ладно, в это вмешиваться мы не можем, привыкли уже – и я привыкла, и даже мальчишки с Надежды. То есть привыкли не показывать внешне, какие это вызывает эмоции... Однако сколько смертей в лагерях – столько сирот на Материке. Что же, смотреть, как их поглощает Система – тех, кто вообще выживет?.. Так что понять наших воинов можно.

Все это так. Но и мы кое-чего добились. Без штурма. Нигде, кроме Саулы, такого нет: с нами сознательно сотрудничает целая сеть подполья. Взрослого подполья! Где еще – на какой планете Проекта – можно найти таких взрослых, чтобы сами вели отбор и агитацию, сами переправляли и "сдавали" нам детей? Ясно – не от хорошей жизни, но все-таки!..

Так что воспользуюсь-ка я этим временем, и пусть "старички" помозгуют над нашими политическими делами – не все ж войны воевать. Вот и новые тексты листовок пора составлять. Да и газета становится какой-то... однообразно-слезливой, что ли. В штабе подполья уже были намеки: мол, плохо работаете, детишки, мы так не договаривались, даешь высокий уровень общения с угнетенными массами.

Нет, определенно это судьба. Капитан, правда, от одного этого слова мгновенно превращается в воинствующего материалиста – на трибуне. Что ж, вот и используем его навыки: со стороны-то оно виднее, как у нас тут агитировать.

Я шла от здания Проекта к куполу, где еще спали ребята, и обдумывала тактику аккуратной переориентации наших воинов на мирные цели. Погода благоприятствовала вполне: над лагуной царили именно мир и покой, и ветер дул какой-то совсем уж мягкий – даже есть расхотелось. А захотелось, наоборот, всех разбудить и лезть купаться. Имеем мы, в конце концов, право?.. Так я и поступила, не стала очень уж бороться с искушением.

После завтрака Ковчег-Полюс вышел на связь и подтвердил отсутствие гипер-Т минимум на двое суток. Причем – суток Ковчега. Так что по-нашему и того больше. Не теряя времени попусту, я приступила к вербовке. Парни, вопреки ожиданиям нацелившиеся устроить прямо на песке турнир по аксу, вяло отругивались. Что мне оставалось? Пришлось брать Сепритуана "на слабо". Чтобы Капитан да не сумел выдать пару зажигательных листовок или сочинить какую-то жалкую передовицу в ежемесячную "Наше завтра"? Да делов-то! А ну-ка, где тут у вас фронт работ? Кем руководить, куда вести, где вражеские укрепления? Пришлось его даже немного остудить, особенно насчет врага...

Дело пошло. За Капитаном понемногу раскачались и остальные. Эдна, правда, попыталась было увиливать, но была пресечена и мобилизована в качестве комиссара – вдохновлять Сепритуана и Арвиана на великое. А заодно следить, чтобы они в своем творчестве не отклонялись от генеральной линии – на мирное решение проблем. Так что этим троим досталась газета. Мирка с Саракша от писания агиток как самая неразговорчивая была отстранена и занялась наглядной стороной работы с массами: распределением фотографий ужасов и их противоположностей – типа "наш рай".

Убедившись, что все и вправду занялись делом, я с чистой совестью заарканила дона Токиву и погнала его в авангард писать листовки и прочие воззвания. Он, правда, слегка закусывал удила, фыркал и ворчал что-то насчет голубых кровей и утонченного мировосприятия, но, по-моему, это так, для порядка: просто не хотел легко сдаваться – и я не стала с ним разговаривать.

Мы сели к отдельному динго-принту, и Токи, окончательно прирученный и усвоивший, что путь к военным играм лежит через битву словесную, деловито осведомился:

– О чем писать-то надо? Все о голодных?

– О голодных тоже надо, – сказала я. – О голодных, о сытых, о том, как получаются из обычных детей носители мечей и копий. О Великом Утесе – обязательно.

– Слушай, Су, сделай одолжение, – Токива потянул меня за локоть. – Ты когда заводишься, не говори с этими вашими вывернутыми интонациями. А то я тебе тут насочиняю – получится похоронка вместо призывов. Или наоборот. А то, хочешь, перейдем на линкос.

– Ой, я опять, да? Нет, не надо – я послежу. Да и что линкос? Тексты-то все равно наши. Ладно. С чего начнем?

Токи зажмурился, будто пытался выжать из себя первую строку. Успеха, впрочем, не последовало. Вредная Эдна хихикнула.

– Э, девчонки, я так не могу. Где творческая атмосфера? Су, ну правда, ну чего она подслушивает? – Токива надул губы: точь-в-точь капризуля-братишка Дайрысу из Холмистого.

– Ага, – сказала Эдна. – Это пойдет. Это у тебя получилось. Творческая удача. Вот особенно та, предыдущая пауза на десять тактов. А я ее, значит, подслушала. Теперь непременно опубликую под своим именем.

– Давайте работать, – предложила я. – Что за пример вы подаете стажеру? Как не стыдно, а еще мэтры!

Мы снова замолчали. Ребята, похоже, давно набрали темп и нас не слышали – гнали тексты своих передовиц. Токива снова весь сморщился и вдруг выдал – мрачным голосом земного стереоведушего из программы "Абсолютно конкретно":

– С ногой на небе наш Утес, он страх и голод нам принес!

– Какой голод? – спросила я. – Разве в Империи Межгорья голод?

– Нет, – сказал Токива. – Только страх. Голод в лагерях. Это я для ритма.

Мы снова помолчали. Ничего, кроме этого ритма, не возникало. Да и ритм что-то не завораживал.

– Слушай, Токи, – сказала я. – Может, не нужна эта ритмовка, а? Проще никак нельзя?

– Нельзя, – сказал Токива. – Ты ж не в Проект, ты к массам обращаешься. А массы сиры и убоги. Нет у масс культуры, и посему они жаждут хлеба и зрелищ. Или иных развлекалищ. Эта проза народу не нужна. Народ любит стих и песню. А стих – это ритм.

– Вот-вот, давай. Напишем им марш.

– А что. – Токива оживился. – Это идея. "Марсельезу". Даешь межгалактический Интернационал! На чем тут у вас играют – в массах?

– В массах у нас тут не играют, – сказала я. – В массах, как ты верно подметил, только жаждут. А утоляют сию жажду менестрели. Ну, у золоченых, понятно, свои музыканты. Но это – для избранных. От избытка денег.

Токива мечтательно возвел очи горе.

– Менестрели!.. – Все, готово, он уже представлял себя с венком на голове и чем-то струнно-щипковым в руках – среди толпы, громадной и рукоплещущей. – Эх, а в Арканаре вообще петь запретили – только каноны, будь они неладны. Зря все-таки, Эдна, вы земное средневековье ругаете – вот где развернуться...

– Погоди, – сказала Эдна, не поднимая головы от экрана принта, – будет и у вас эпоха менестрелей, напоешься еще. Народный трибун. Акын. Баронет-золотое горлышко. Или – серебряное? Флейтист гаммельнский пестрый.

– Ну право, королева, вы мне льстите! – Токи сорвал несуществующую шляпу и, метя пером по полу, исполнил ряд затейливых па. – Недостоин. Счастлив уже только лицезреть. – Он согнулся в поклоне.

– Ладно-ладно, не отлынивай, агитатор! – Эдна махнула на Токиву рукой, пытаясь спрятать улыбку. Любит она его: артист!..

Я подперла голову руками и стала вспоминать – какие у нас люди. Массы. Да. Это вам не Эдна с Токивой...

Надеждяне творили: на экранах бежали страницы текста. Эдна подключилась к машине Арвиана – читала готовое. Мира выводила на свой экран все написанное и монтировала в текст фотографии. Бездельничали только мы с баронетом.

– Нужна идея, – сказала я. – Ключ. Стержень. А то мы так весь день просидим.

– Ну и что за идея? – спросил Токива.

– Да не знаю я! Давай предлагай все подряд – вдруг всплывет что-то. Мозговой штурм.

– Штурм унд дранг, – сказал Токива, ухмыляясь. – Это вон к Сепри и Арви. А я лучше так, по старинке. Впрочем, изволь, но только уж без шуток: все, что в голову, все – в дело. Так... Голод – холод... молот – весь исколот, нет – заколот. В смысле – копьем заколот. Или мечом. Дальше: молод – во, гляди, уже почти со смыслом! Давай-давай, Мита, не спи!

– Голод? – Я попыталась попасть в темп. – Пусть в родительном: с голода – из золота? Нет, плохо. Голодный – холодный – народный – тьфу ты, вот теперь будет лезть "Марсельеза" твоя. Ладно – мимо! Что там еще? Утес – принес: было. В нос – гм, что, тоже копьем? Задравши нос – ну, это уже для считалочки.

Токива поморщился:

– Да не думай ты! Гони, сама ж сказала – штурм. Пусть хоть "понос" – потом отсеем. Что еще? Пес – нес. "Нес" было. Нес – не донес. Не, "Утес" – это не то слово. "Голод" и то лучше.

– Подожди-подожди, – сказала я. Я чувствовала что-то... Смутно, не вытянуть. – Сейчас, помолчи. Токи, не звени. Одну минуту.

Опять стало тихо. Слышно было, как баронет шевелит мозгами. Я тоже старалась изо всех сил, пытаясь нащупать проскользнувшую по краю сознания мысль. Или образ. Ну!.. И тут меня осенило. Вот же оно.

– Джек! – сказала я. – Спираль с рефреном.

– Так... Митка. – Токива положил мне руку на лоб. – Ты не переусердствовала, сестричка?

– Точно, – откликнулась Эдна, не оборачиваясь. – Шли бы вы окунулись еще разок. Пииты. "Мечом заколот"! Работать только мешаете.

– Да ну вас, – сказала я, – перестаньте. Это стишок такой – "Дом, который построил Джек" – вы ж, наверное, учили.

– Верно. – Токива наморщил лоб. – Было. Сейчас. Земля, Британия... Не, век не помню. Как раз, между прочим, считалочка. Перевод еще был... Точно – спираль. И что?

– Подожди, подожди, – сказала я. Меня уже несло. – Вот мир, в котором царит Утес. Ха, и рифмы почти не надо. А это народ, который в долинах зеленых живет...

– Это пойдет, – признал Токива. – Только отчего же без рифмы. Больше – не меньше. Не забывай про массы. Народ – наоборот. Урод. Недород. Еще корни есть? Сброд. Не, это – тот же. Ну и ладно. Склеивай давай! А то что это – "живет"?

– Ладно, – сказала я. – Пусть в рифму. А это народ, который не сверху, а наоборот... Или что-то вроде.

Эдна гулко сглотнула, однако промолчала.

– Который здесь называется сброд, – сказал Токива. – В мире, в котором царит Утес.

– Отлично! – сказала я. – Фиксируй. Именно сбродом их в Межгорье и называют. Ну, еще цикл.

– А это начальники разных пород. Или – над ними начальником этот урод? – Токива явно вошел во вкус.

– Позорят они человеческий род, – сказала я. – Черт с ним, пусть все однокоренные, зато созвучно.

– Созвучно, – отозвался Капитан, подходя. В руках он держал гранки – еще теплые. – Род они точно позорят. Это я знаете о ком? Исключить из класса гуманоидов за надругательство над языком. Посмертно. А пепел – в космос. "Не сверху, а наоборот"! Поэты вы наоборот. А ну марш купаться, борзописцы грошовые. Мита, завтра без нас допишешь, не век же на стариках паразитировать. Мы и так вон сколько нашлепали. Все. Приказ – отдыхать.

Мы лежали на песке у самой воды и лениво отфыркивались. Блажен тот час, когда сломалась гипер-Т. Через некоторое время я спросила:

– Капитан, а вы раньше так где-нибудь работали?

– Ты про агитацию? Да случалось.

– Расскажи.

– Работали-работали. И не такое, покруче бывало, – сказал Сепритуан.

– Ну?

– Вот тебе и ну. Ты сколько в Проекте, три года?

– Чуть больше двух с половиной, – сказала я. – По-земному.

– И не знаешь? А, ну верно, это у нас на Надежде было, ты еще мальком была. Салажонком. Помнишь, Арви? Ту кампанию агитации в Долине.

– Да, мой Капитан, – вздохнул Арвиан. – Как не помнить. Они тут и не мечтали о таких масштабах. Им и не снилось, что такое серьезная, тщательно организованная агитация. И пропаганда.

На лицах надеждян появились благостные улыбки – мальчишки вспоминали. Они жмурились, словно котята на солнышке. Они переглядывались. Они хихикали. Потом Капитан вдруг сказал:

– Месяц они шли косяком – как на нерест. Все мощности включая Лабораторию – гнали вакцину круглосуточно. И все равно не хватало. Даже мальки восьмилетние вывелись в Долине подчистую. Не то что в куполах – в шатрах селили: и на Ковчеге, и у нас – на Островах...

Токива вдруг ожил, вскочил и встал в позу. Он был прокурор – и он обличал:

– Социалисты, – прогремел он. – Утописты дремучие. "Город солнца" как опиум для народа. Не стыдно – бедных детишек обманом уводить! Фи! Флейты бы еще взяли!

– Да, – сказал Капитан с сожалением, – массовая агитация – это не предмет для подражания. Тут никто таким, как у нас, не болеет. Ищите новые подходы, Мига. А пока – побоку наглядные методы. Смотаемся-ка на Южный Материк, раз застряли. Что у нас тут с транспортом?

– Да есть транспорт, – сказала я. – Местный-то пожалуйста. Будем лететь или как?

– А что, можно "или как"? – быстро спросил Токива.

– Да можно. У нас многое можно – Океан ведь. Хотите на подводных крыльях – за три часа доползем. А то вон недавно Учитель субмарину наладил.

– О! – Токива снова ожил. – Хочу суб! Никогда не ходил под морем. Тут красиво под7 И эти водятся у вас... Оо-ика? Хочу к ика!

– Дались тебе эти ика! Они тебя придушат, – сказала я и осеклась. Это была ошибка.

– Серьезно? – прошептал Токива с тихим восторгом. – Субмарину! Желтую. Я устрою охоту. – Он пал в песок и пополз во все стороны сразу. Он был гигантский ика – гроза океанов. Он поражал воображение и вселял ужас.

– Под водой, Токива-сан, везде красиво, – сказала Эдна. Он заставил-таки ее снова улыбнуться. – А ика твои людей не душат – ни тут, нигде. Фильмы надо чаще смотреть. Неуч благородный. Словоблуд. А ну вставай! – Она пошевелила его ногой.

– Ага, вот еще. – Баронет Токива дон Хару не терпел фамильярностей. – Фильмы! Не к лицу благородному дону осквернять зрение дьявольскими игрушками. Хочу лицезреть воочию, ибо не верую, пока не узрею. Субмарину мне. Наиболее лучшую. Эй, кто-нибудь! – Он перевернулся на спину и пощелкал над головой пальцами.

Большинство, похоже, было "за", не считая, конечно, Миры. На Саракше – во всяком случае, в Оде – не слишком верят в красоты морских глубин. И понятие "субмарина" ни с чем хорошим не ассоциируется. Но в конце концов Мира тоже поддалась общему настрою, и я пошла выводить корабль. Мне и самой было интересно. Подумаешь, на пару часов дольше добираться. Зато – Океан!..

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

(ГРАНИЧНЫЕ УСЛОВИЯ)

Ом учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно!

– Ваня, а каких людей вы больше всего не любите?

Жилин немедленно ответил:

– Людей, которые не задают вопросов. Есть такие – уверенные...

Здесь все хорошо. Тревоги учебные, аварии понарошку. А вот кое-где похуже. Гораздо хуже. Туда и надо идти, а не ждать, пока тебя поведут...

Но тут вы зашли в тупик. Есть сила, которую даже вам не побороть... Мещан не победить силой, потому что для этого их пришлось бы физически уничтожить. И их не победить идеей, потому что мещанство органически не приемлет никаких идей.

И не подумай, пожалуйста, что я намекаю на разницу в наших годах. Нет. Это ведь неправда, что бывают дети и бывают взрослые. Все на самом деле сложнее. Бывают взрослые ц взрослые.

Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное – подвиг. А если знаешь – что тебе тогда подвиг?

В частности, выяснилось, что в Мировом Совете – шестьдесят процентов учителей и врачей. Что учителей все время не хватает, а космолетчиками хоть пруд пруди.

Экипаж слушал так, что Тенину было жалко, что мир слишком велик и нельзя рассказать им сейчас же обо всем, что известно и что неизвестно.

Учитель колебался. То, что он собирался сделать, было, в общем, дурно. Вмешивать мальчишек у такое дело – значит многим рисковать. Они слишком горячи и могут все испортить.

Короче говоря, она летела на Венеру, чтобы внимательно изучить местные условия и принять необходимые меры к деколонизации Венеры. Миссию же землянина она понимала так, что на чужих планетах нужно ставить автоматические заводы.

– Всякому времени своя мечта, – сказала Шейла. – Ваша мечта унесла человека к звездам, а наша мечта вернет его на Землю. Но это будет уже совсем другой человек.

– Да, – сказал Горбовский. – Наверное. Все равно это было очень дерзко.

И опять Кондратьев не понял, одобряют его или осуждают.

– Родных у меня нет, – сказал Сидоров. (Горбовский поглядел на него сочувственно.) – Плакать по мне некому.

– Почему – плакать? – спросил Горбовский.

Психологический шок... Не будет никакого шока. Скорее всего, мы просто не заметим друг друга. Вряд ли мы им так уж интересны.

В Комиссии желчные и жестокие люди. Например, Геннадий Комов. Он наверняка запретит мне даже лежать. Он потребует, чтобы все мои действия соответствовали интересам аборигенов планеты. А откуда я знаю, какие у них интересы?

Но уже теперь здесь есть люди, которые желают странного. Как это прекрасно – человек, который желает странного! И этого человека, конечно, боятся.

– История, – хрипло сказал Саул. не поднимая головы. Ничего нельзя остановить.

Так помните, что начинать нужно всегда с того, что сеет сомнение.

Бедная Дева Катя, подумал Антон. Это тебе не сайва.

...терпеть не могу людей, неспособных удивляться.

И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании и смысл жизни в том же.

Бессмыслица – искать решение, когда оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос, который, как я вижу, тебе, прикладнику, к сожалению, не доступен.

Во-первых, мы приняли постулат, что происходящее не является галлюцинацией, иначе было бы просто неинтересно.

Найдут ли рецепт всеобщего счастья? Умрет ли когда-нибудь последний дурак?..

Снизить скорость и повысить внимание. Очень точно сказано.

Вы знаете, Поль, у меня такое впечатление, что мы можем чрезвычайно много, но мы до сих пор так и не поняли, что из того, что мы можем, нам действительно нужно. Я боюсь, что мы не поняли даже, чего мы, собственно, хотим.

Разве вам не хочется возвести ограду вдоль пропасти, возле которой они играют? Вот здесь, например, – он ткнул пальцем вниз. – Вот вы давеча хватались за сердце, когда я сидел на краю, вам было нехорошо, а я вижу, как двадцать миллиардов сидят, спустив ноги в пропасть...

– Чего вы, собственно, боитесь? – сказал Турнен раздраженно. – Человечество все равно не способно поставить перед собой задачи, которые оно не может разрешить. – Леонид Андреевич с любопытством посмотрел на него. – Вы серьезно так думаете? – сказал он. – Напрасно... Вы спрашиваете, чего я боюсь. Я не боюсь задач, которые ставит перед собой человечество, я боюсь задач, которые может поставить перед нами кто-нибудь другой. Это только так говорится, что человек всемогущ, потому что, видите ли, у него разум.

И думать за вас я не буду, думайте сами, а я уеду. Уеду. Уеду. Все равно вы никогда не поймете, что думать – это не развлечение, а обязанность.

И всех я здесь знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной.

Если это вообще страшно, подумал он. Необходимость не может быть ни страшной, ни доброй. Необходимость необходима, а все остальное о ней придумываем мы.

Конечно, все запутано в клубок, но только за какую ниточку ни потянешь, обязательно придешь или к любви, или к власти, или к еде...

...и нельзя ли в ней переменить плюсы на минусы, чтобы она двоечников превращала в отличников.

Вавилонскую башню, надгробный памятник всем дуракам, которых ты выпустил на эту Землю плодиться и размножаться, не продумав как следует последствий акселерации. ..

...ты, конечно, взрослый, здоровенный, можешь меня выпороть, однако как ты был с самого детства дураком, так дураком и останешься, помрешь дураком, но тебе этого мало, ты еще и меня дураком хочешь сделать...

Этих ребятишек пока еще очень мало... К тому времени, когда их будет много, я уже, даст бог, благополучно помру. Как это славно – вовремя помереть!..

Наше дело – научить их думать, – сказал Эдик, а не помогать им думать, но они не учатся...

...теория позитивной реморализации. Из нее следует, что любое существо, обладающее хоть искрой разума, можно сделать порядочным.

– Я мог бы возразить, что космос членистоногим ни к чему, – произнес он. – Однако и людям он тоже ни к чему, и поэтому об этом говорить не будем.

...тут у меня объявилась дочка двенадцати с лишним лет, очень славная девочка, но мать у нее дура и отец тоже дурак, так вот, надобно ее пристроить куда-нибудь подальше от глупых людей...

Боже, спаси взрослых. Боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время... Для твоей же пользы прошу тебя. Боже, а то построят они тебе

Должен вам сказать, что родители двенадцатилетнего ребенка – это всегда существа довольно жалкие, обремененные кучей забот. Но здешние родители – это чтото особенное. Они мне напоминают тылы оккупационной армии в районе активных партизанских действий...

...но человек-то учит детеныша: " Думай как я", а это уже – преступление...

И вообще все это уже было, все это уже пробовали, получались отдельные хорошие люди, но главная масса перла по старой дороге, никуда не сворачивая. По-нашему, по-простому...

И уж во всяком случае, ни Бол-Кунац, ни Ирма, ни прыщавый нигилист-обличитель никогда не наденут золотых рубашек, а разве этого мало? Да черт возьми – мне от людей больше ничего и не надо!..

...использовать башни по-старому, но для других целей.

– Для каких – других? – мрачно сказал Максим. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

– Кто это подарил мне жизнь? Жизнь моя! Принадлежит мне!

Ваш затуманенный и оглушенный совестью разум утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, продиктованного вашей совестью. А разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете – что ж, тем хуже для вас. И не только для вас.

И нечего на меня орать, если вы виноваты, проспали свой мир, массаракш, оскотинели, как последнее зверье! Что теперь с вами делать? – Он вдруг оказался возле Гая, схватил его за грудь. – Что мне теперь делать с вами? – гаркнул он. – Что? Что? Не знаешь? Ну, говори!

Человечество в целом – слишком стационарная система, ее ничем не проймешь.

И здесь они меня обвели, без языка оставили, гады... Шпана... Как был шпаной, так шпаной и состарился... Вот этого не должно быть! Ты, слышишь? Чтобы на будущее это раз и навсегда было запрещено! Человек рожден, чтобы мыслить.

Он знал, что все это надо уничтожить, и он хотел это уничтожить, но он догадывался, что если все это будет уничтожено, то не останется ничего – только ровная голая земля.

– Я – это жрец. А ты – потребитель... И не кривись, дурак! Это же очень здорово! Ведь храм без потребителя был бы вообще лишен человеческого смысла. Ты, балда, подумай, как тебе повезло! Ведь это же нужны годы и годы специальной обработки, промывания мозгов, хитроумнейшие системы обмана, чтобы подвигнуть тебя, потребителя, на разрушение храма... А такого, каким ты стал теперь, и вообще нельзя на такое дело толкнуть, разве что под угрозой смерти!.. Ты подумай, сундук ты с клопами, ведь такие, как ты, – это же тоже малейшее меньшинство!

– Еще бы! – ядовито произнес Щекн. – Ведь стоит вам попасть в другой мир, как вы сейчас же принимаетесь переделывать его наподобие вашего собственного. И конечно же, вашему воображению снова становится тесно, и тогда вы ищете еще какой-нибудь мир, и опять принимаетесь переделывать его...

Тут, видимо, все дело в контрасте. На фоне злобного идиота даже самый обыкновенный человек выглядит ангелом...

Ему пришлось учиться рассказывать... И очень скоро обнаружилось в нем четвертое вожделение: жажда делиться знанием. Это было что-то вроде любви.

...но образование вооружило их логикой, скепсисом и пониманием извечной невозможности объяснить необъяснимое.

Дай бог каждому из вас на протяжении всей жизни заставить задуматься десять человек. Не к народу ты должен говорить, продолжал он, возвысив голос с иронической торжественностью, – но к спутникам. Многих и многих отманить от стада – вот для чего пришел ты...

Так Я возвестил тебе знанье, более тайное, чем сама тайна;

До конца обдумай это и тогда поступай, как хочешь.

Бхагавадгита, XVIII, 63