Текст книги "Янтарное ожерелье"

Автор книги: Леонид Земляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

23

Неподалеку от порта, в узком переулке, на стене трехэтажного дома висела табличка:

«Ремонт обуви»

Владелец мастерской, угрюмый лысый человек лет пятидесяти, с утра до вечера сидел в тесной клетушке, образованной из загороженного фанерой парадного.

Его заказчиками были жители близлежащих кварталов, но случалось, в тесную каморку сапожника наведывались и моряки со стоявших в гавани судов.

Старожилы этого района помнили, что сапожник Пискун появился вскоре после того, как город был освобожден советскими войсками от оккупантов.

Пискун был человеком замкнутым, и даже постоянные клиенты ничего не знали о его прошлом.

Вечером он переодевался, приводил себя в порядок и, заперев мастерскую, отправлялся в город.

Где проводит ночи Пискун – никто не знал. Да вряд ли мог заинтересовать кого-нибудь этот ничем не примечательный человек.

Утром он снова появлялся на своем месте. И так – изо дня в день.

Однажды, в конце мая, незадолго до захода солнца в мастерскую Пискуна вошла стройная белокурая женщина.

Сапожник исподлобья взглянул на нее.

– Я хотела бы поставить резиновые набойки, – негромко сказала посетительница. – Мне посоветовал обратиться к вам Филимон Евграфович.

Пискун положил молоток на столик:

– Трандофилов?

– Да. Я с ним виделась в субботу.

После того, как сапожник ответил на пароль, Лохова убедилась, что это именно тот человек, который был ей нужен.

Инструкция Фостера предусматривала встречу с этим человеком. Но лишь тогда, когда возникнут непреодолимые препятствия, либо настанет время действовать.

Теперь, по мнению Лоховой, это время пришло. Ожерелье, добытое Савичевым, оказалось фальшивым. Настоящее затерялось в большом городе.

В душе Лохова не верила, что Пискун сумеет разыскать его. Но вынуждена была использовать все имевшееся в ее распоряжении.

Она подумала, что Фостер переоценил возможности Пискуна. Уж слишком непригляден был этот человек.

Сапожник, снова принявшись за работу, внимательно выслушал Лохову. Узнав, что необходимо найти ожерелье, он, не переставая орудовать иглой, проговорил:

– Хорошо. Попробую. Зайдите через три дня.

Лохова удивилась, однако ничего не сказала.

Пискун задумался. И тут он вспомнил, что совсем недавно один из его постоянных клиентов – моряк с «Востока» рассказал об утерянном в троллейбусе ожерелье.

...В полночь Пискун постучал в дверь маленького домика на окраине города.

Ему отворила горбатая старуха в темной шали. Разглядев при свете лампы лицо позднего гостя, она посторонилась и проговорила:

– Тимофей Карпович...

Пискун спросил глухо:

– Сенька Свист – у тебя?

– У меня, родимый, у меня... Пожалуйста.

Пискун шагнул в сени. Здесь пахло плесенью и квашеной капустой.

Старуха затворила дверь.

Очутившись в небольшой комнате с завешанным тряпкой окном. Пискун огляделся.

В углу, на деревянном топчане, широко раскинув руки, спал накрытый пальто Сенька.

Пискун бесцеремонно растолкал его.

Сенька раскрыл глаза и негромко выругался.

– Ну, тише, ты... – грубо проговорил Пискун.

Сенька Свист вскочил на ноги.

– Это со сна я, Тимофей Карпович, – заискивающе произнес он.

Пискун прошелся по комнате. Убедившись, что никто не подслушивает, он проговорил, вплотную приблизившись к Сеньке:

– Срочное дело есть. На днях, в троллейбусе кто-то из ваших стянул у моряка ожерелье. Янтарное. Расшибись в лепешку, но узнай – кто.

На худой, ястребиной физиономии Сеньки появилось недоуменное выражение:

– Тимофей Карпович, – начал он.

– Знать ничего не хочу, – оборвал Пискун. – Ты что, забыл, кто тебе паспорт сработал?

– Как забыть, Тимофей Карпович. Если бы не вы..

– То-то и оно. Так что, будет дело?

– Какой разговор, раз надо...

– Так бы сразу, – недовольно проговорил Пискун. – Ну, бывай... Завтра зайду.

Сенька проводил его до двери.

– Черт. Вот черт... – пробормотал карманщик, когда шаги Пискуна затихли вдалеке.

24

Весь день Сенька Свист метался по городу. Он побывал на рынке, в универмаге, в закусочных и ресторанах.

Всюду, встречаясь с собратьями по профессии, он пытался выяснить, кто обокрал ехавшего в троллейбусе моряка.

Но карманщики будто сговорились: они в один голос отвечали, что к этому делу непричастны.

Наконец, утомленный жарой и хлопотами, Сенька очутился в пивной на центральной улице.

Пристроившись у стойки, он с жадностью тянул прохладный, прозрачно-желтый напиток.

Внезапно кто-то хлопнул его по плечу:

– Здоров, Свист!

Сенька оглянулся. Перед ним стоял Женька Шарманщик, выбритый и улыбающийся.

– Ты откуда взялся? – поинтересовался Сенька.

– Из санатория. Год отсидел, день в день.

– А теперь что?

– Меняю квалификацию. Хватит по чужим карманам шнырять...

– Что так? – удивился Свист.

– Время не то. И вообще... противно.

– Ну, ну, – покачал головой Свист.

Он поставил пустую кружку на прилавок и собрался уходить.

Но Женька удержал его:

– Подожди. Еще по одной. Я плачу.

– Давай, – не отказался Сенька.

Когда кружки были наполнены вновь, Свист поинтересовался:

– Ты что, разбогател?

Женька смутился.

– Да нет, понимаешь. Сунул одному руку в карман и вытащил вещичку. Ну, уж это в последний раз.

– Последняя у попа жинка, – саркастически резюмировал Свист.

– Это ты зря... Я ведь с характером.

– А что за вещичка? – пропуская последние слова мимо ушей, спросил Сенька.

– Да так... Не то четки, не то ожерелье...

Свист схватил Женьку за руку:

– Ожерелье?

– Ну да. А что?

– Да ничего, – спохватился Сенька. – Из интереса. А в каком троллейбусе?

– В седьмом.

– Вот как, – допивая пиво, проговорил Сенька. – А куда ты девал его?

– Ясное дело, продал, – сообщил Женька.

Свист поставил кружку на прилавок:

– Продал? Кому?

– А тебе зачем?.. – начал было Женька.

Свист схватил его за рукав:

– Кому, я спрашиваю?

Женька удивился:

– И чего пристал, в самом деле. Говорю, продал. Артистке цирка.

– Какой?

– А кто ее знает, – пожал плечами Женька. – Помню, кольцо серебряное на пальце у нее.

– Кольцо, говоришь?

– Ну да... – подтвердил Женька.

– Я подался, – поправляя на голове кепку, сказал Свист. – Пока.

Удивленный поспешным уходом собеседника, Женька стал расплачиваться за пиво.

...Когда Сенька Свист рассказал все, что узнал от Женьки, Пискун приказал:

– Разыщи артистку. Ожерелье доставишь мне. Понял?

– Понял, Тимофей Карпович, – покорно согласился Свист.

25

Несколько часов Женька бродил по улицам, тщетно ломая голову над тем, почему пустяковое ожерелье так заинтересовало Сеньку.

Зная Свиста, он догадывался, что разговор в пивной был затеян неспроста.

В том, что он продал артистке простое янтарное ожерелье, Женька был совершенно уверен. Значит, тут кроется что-то другое.

Посоветовался Женьке было не с кем. Но и оставить неразрешенным мучавший его вопрос он не мог.

Женька вспомнил, что года три назад его вызвал к себе прокурор района. Он долго доказывал Женьке, что пора уже образумиться; предлагал работу. Прощаясь, советовал зайти, если Женька одумается.

Тогда Женька не послушался – и поплатился поделом.

Теперь он с чувством уважения подумал об этом седеющем умном человеке, желавшем ему добра.

«А почему бы мне не пойти к нему сейчас?» – мелькнула у Женьки мысль.

Прокурор – представитель власти. Он доступен для всех и, конечно, сумеет разобраться в том, что волнует Женьку.

Незаметно для себя Женька очутился перед парадной дверью. На ней, в лучах весеннего солнца сверкала красная табличка с надписью – «Прокурор».

Поднимаясь по ступенькам, Женька волновался. Как примут его здесь?

Его беспокоило, что в предстоящем разговоре ему придется упомянуть о своем последнем проступке. Но если быть честным – то до конца...

«Эх, будь что будет», – подумал Женька и толкнул дверь.

В приемной посетителей не было. Молодая секретарша в пышной прическе приветливо улыбнулась.

– К товарищу прокурору можно? – робко спросил Женька.

– Войдите, – сказала секретарша.

В кабинете Женька остановился на пороге.

Большая комната была залита светом. В углу, за столом, сидел средних лет человек.

– Не тот, – испугался Женька и попятился.

Но прокурор уже заметил его.

– Прошу вас.

У Женьки заколотилось сердце. Но повинуясь внезапному порыву, он решительно шагнул вперед.

– Садитесь, – указал на кресло прокурор.

Женька осторожно сел на край.

Прокурор молча ждал, пока посетитель освоится с обстановкой.

Женька снял с головы кепку и сжал ее руками.

– Вы извините, конечно, товарищ прокурор... Может, напрасно я...

И Женька рассказал о своей встрече со Свистом,

– Так... так, – постукивая карандашом по столу, проговорил прокурор.

Убийство Анны Роговой произошло в его районе. И теперь, выслушав сообщение, прокурор понял, что между убийством и делом, приведшим сюда бывшего карманщика, существует прямая связь.

Женька умолк и, потупив глаза, ждал.

Ему казалось, что сейчас прокурор начнет ругать его, затем вызовет конвой и отправит в тюрьму.

Но этого не случилось.

– Вы виноваты, – заговорил прокурор, – но то, что вы пришли сюда и откровенно поделились своими сомнениями – говорит в вашу пользу. А главное, что вы решили покончить с прошлым.

– Навсегда, товарищ прокурор...

– Верю. И поэтому возбуждать дело против вас не буду.

Женька вскочил:

– Спасибо, товарищ прокурор!

– Не за что. Теперь дело за вами.

Женька осмелел:

– Может... Может, вы поможете мне устроиться на работу?

– Помогу. Обязательно.

Женька просиял.

26

Мысль о том, что следовало бы задержать Лохову и предъявить ей обвинение в убийстве, неоднократно приходила в голову Сомову.

А дальше?

Дальше, если она и сознается в преступлении, то, безусловно, начнет отрицать, что совершено оно из-за ожерелья...

Тогда дело не будет доведено до конца, сообщники Лоховой останутся на свободе.

А то, что они у нее имеются, ясно уже и теперь.

Появление Лоховой у сапожника, живущего в другом конце города, озадачило Сомова.

И он, анализируя, пытался понять, какая существует связь между этими двумя людьми.

Знал Сомов и о ночном визите Пискуна в домик, где обосновался мелкий воришка Сенька Свист.

Агентурные сведения были исчерпывающими и своевременно докладывались Сомову.

Выходило, что время для ареста Лоховой не пришло. Но и выпускать ее из виду нельзя ни на минуту.

Рано или поздно Лохова демаскирует себя. Но лучше рано, чем поздно...

Сообщение о признании Женьки Шарманщика поступило к Сомову в тот же день.

Он немедленно связался с Карповым.

– Я в курсе дела, – сообщил следователь. – Сейчас отправляюсь в цирк.

Карпов разыскал Данилову без труда. Артистку, носившую серебряное кольцо, ему показал служитель.

Данилова была на арене. Шла репетиция, и следователю пришлось ждать.

Устроившись в партере, он с удовольствием наблюдал, как ловко и слаженно работает под куполом труппа акробатов.

Когда Данилову освободилась, Карпов представился и отвел ее в сторону:

– Скажите, ожерелье, которое вы случайно купили, еще у вас?

– Да, – смутилась артистка. – А что?

– У меня к вам не совсем обычная просьба. Не смогли бы вы ненадолго одолжить его мне?

Данилова удивилась:

– Могу, конечно. Но для чего?

– Позвольте не ответить на этот вопрос, – мягко сказал следователь. – И еще: на несколько дней вам придется исчезнуть из города. Совсем.

– Позвольте. Но я ведь связана с работой.

– Это я беру на себя.

– Но куда мне ехать?

Карпов улыбнулся:

– Вы чудесно отдохнете на даче.

Артистка в упор взглянула на него:

– Это необходимо?

– Да. От вашего согласия зависит многое.

Несколько секунд Данилова размышляла. Затем согласилась.

– Ну что ж. Раз надо...

– Вот и хорошо, – одобрил Карпов. – И... Еще одна просьба.

– Какая?

– Ни в коем случае никому не говорите об этом. Объясните товарищам, что уезжаете навестить...

– Сестру, – подсказала артистка. – Она живет под Харьковом.

– Правильно. Значит, договорились?

27

Выполняя поручение Пискуна, Сенька Свист действовал энергично. Он поспешил завязать приятельские отношения с одним из конюхов цирка. Ключом к сердцу нового друга явилась стопка водки, вовремя предложенная Сенькой.

После обычных в таких случаях изъявлений дружбы, Свист спросил собутыльника:

– А есть у вас там артисточка такая... С кольцом серебряным.

– Была, – меланхолично изрек жрец искусства.

– Как была? – удивился Свист.

– Вчера была. А сегодня нету. К сестре в Харьков выехала.

– Надолго?

– Говорила, дней на пять.

У Сеньки упало настроение. Он натянул кепку, сунул папиросы в карман и сказал:

– Ну, бувай!

– Постой, а платить? – взмолился приятель.

– Сам справишься, – на ходу ответил Свист.

Знаки, выгравированные на бусинках ожерелья, поставили в тупик опытнейших шифровальщиков.

На третий день старший шифровальщик, лейтенант Ткач, доложил Сомову:

– Знаки на ожерелье прочесть нельзя. По всей вероятности, это не шифр.

– Что же это тогда? – с плохо скрываемой досадой спросил Сомов.

– Думаю, бессистемная гравировка, товарищ майор.

– Вы уверены в этом?

Лейтенант слегка обиделся.

– За всю службу не было, товарищ майор, чтобы я...

– А не могут ли это быть буквы неизвестного алфавита? – перебил Сомов. – Клинопись, например?

– Нет, товарищ майор. Мы консультировались с лингвистами.

Сомов потер рукой лоб:

– Да, – протянул он. – Задача...

– Неразрешенная, товарищ майор.

Сомов взглянул на лейтенанта:

– Неразрешенных задач нет. Все дело в методе. Доставьте-ка ожерелье ко мне.

Приложив руку к козырьку фуражки, лейтенант вышел.

Когда принесли ожерелье, майор долго рассматривал его.

«Что скрывают эти, такие невзрачные на вид бусинки? – думал он. – Бусинки, которые стоили жизни трем... И кто его знает, что может произойти дальше?»

На следующий день, вызвав Карпова, Сомов сказал:

– Ожерелье надо вернуть Даниловой, и вот почему...

28

Ксения Тимофеевна Градская, преклонных лет женщина, у которой снимала комнату Лохова, была довольна своей квартиранткой.

Лохова вела скромный образ жизни. К восьми уходила на службу и возвращалась поздно вечером, всегда в одно и то же время.

Друзей и знакомых у нее не было. Во всяком случае, никто не посещал ее запросто.

Приятельских отношений с Ксенией Тимофеевной она не заводила, но и не чуждалась ее.

Случалось, хозяйка заходила в комнату Лоховой перекинуться словом, другим.

Градскую удивляла скромная обстановка Лоховой. В небольшой узкой комнате стояли кровать, письменный стол и радиоприемник «Минск».

– Совсем монашеская келия у вас, голубушка, – заметила Ксения Тимофеевна. – И не видно, что молодая женщина тут живет. Хоть бы занавеси повесили, что ли...

Лохова покачала головой:

– Незачем мне это, тетя Ксеня. Гостей принимать не собираюсь. А одной – и так хорошо.

При этом она взглянула на небольшой портрет мужа, висевший над кроватью.

Градская вздохнула.

Комнаты Лоховой и хозяйки разделял каменный простенок, в котором была забитая и оштукатуренная дверь.

Страдая бессонницей, Градская иногда слышала негромкую музыку...

«Тоскует, бедная», – думала добрая женщина.

Но однажды, проснувшись ночью, Ксения Тимофеевна услышала прерывистый писк. Тогда она не обратила на это внимания. А на следующую ночь повторилось то же.

Любопытная от природы, Градская неслышно поднялась с постели и прильнула к едва заметной щели в двери, в том месте, где недавно отвалился кусок штукатурки.

То, что увидела Градская, поразило ее. Лохова в одной сорочке сидела у приемника и что-то быстро записывала в тетрадь. Потом она выключила приемник и принялась сосредоточенно читать.

– Чудны твои дела, господи, – прошептала старуха.

До рассвета она не спала. Сначала ей пришло на ум спросить Лохову, чем она занимается по ночам. Но, поразмыслив, отказалась от этого намерения.

Ей не хотелось предстать перед квартиранткой в роли соглядатая.

Электротехник порта Володя Рябов занимал с матерью, Полиной Семеновной, квартиру из двух комнат.

Муж Полины Семеновны – партизан, погиб в лесах Белоруссии в неравном бою с гитлеровцами.

С тех пор она посвятила себя сыну, радуясь его успехам, вместе с ним переживая огорчения.

Работая, Володя Рябов продолжал учиться. Он лелеял мечту закончить заочный институт и стать инженером.

Как у всякого человека, у Володи было любимое занятие, которому он уделял все свободное от работы и учебы время.

Маленькая комната, которую занимал Володя, была похожа на мастерскую. На столе и на полках лежали инструменты и разные детали...

Со школьной скамьи Володя пристрастился к радиолюбительству и сделал в этой области немалые успехи.

Недавно сконструированный им аппарат – дефектоскоп, позволявший обнаружить изъян в литье, был премирован на Всесоюзной выставке.

Как-то раз, явившись домой вечером, Володя застал у матери гостью.

Это была ее старая знакомая Ксения Тимофеевна Градская.

Когда появился Володя, Градская засуетилась.

– Ну, мне пора...

Но Полина Семеновна остановила ее:

– Сидите, сидите... Я сейчас. Вот только сына накормлю.

Гостья охотно осталась. Одинокой женщине не хотелось уходить из уютной квартиры.

Кроме того, Рябова была на редкость хорошей собеседницей. И даже хлопоча у стола, она не переставала разговаривать.

Поужинав, Володя поблагодарил мать и ушел к себе. Плотно затворив дверь, он включил приемник, сборку которого закончил вчера.

Предстояло настроить, или, как любил говорить Володя, отшлифовать аппарат.

И юноша принялся за дело. Увлекшись, он не замечал ни свистов, ни громких прерывистых звуков азбуки Морзе, то и дело вырывавшихся из репродуктора.

Работа шла успешно. Володя радовался, что его конструкция действовала хорошо.

В дверь постучали.

– Да, – откликнулся юноша, не прерывая своего занятия.

– Выйди на минуту к нам, сынок, – послышался голос матери.

Володя неохотно повиновался.

В столовой по-прежнему сидела гостья. Юноше бросился в глаза ее тревожный взгляд. Она была явно чем-то взволнована.

– Тут Ксения Тимофеевна интересную вещь рассказала, – обратилась к Володе мать.

Юноша вопросительно взглянул на Градскую.

Та, смущаясь, проговорила:

– Вы уж извините меня, старую, Владимир Николаевич. Может, напрасно побеспокоила. А только, как раздался в вашей комнате писк этот, так спросить вас захотела...

– Спрашивайте, Ксения Тимофеевна, – любезно сказал Володя.

Он симпатизировал этой седой, с полным приветливым лицом, женщине.

– Значит, так, – продолжала Градская. – Есть у меня квартирантка, Лохова... Может, знаете?

Володя кивнул:

– Машинисткой на заводе фруктовых вод работает?

– Она самая. Ну, лежу как-то я ночью, с боку на бок ворочаюсь. Бессонницей страдаю. И вдруг раздался писк, вроде комариный. Из комнаты квартирантки доносится. Каюсь, не утерпела... Дай, думаю, погляжу, чем моя Ольга Владимировна глубокой ночью занимается. Поглядела в щелочку, вижу: сидит она у приемника, слушает и записывает что-то. А потом приемник потушила, и давай записанное читать...

Володя весь превратился в слух. Уж слишком необычным было то, что рассказывала Градская.

– Ну, а дальше? Дальше? – спросил он, когда старуха замялась.

– Дальше? Дальше – как кончила она читать, вырвала лист из тетради и сожгла его...

– Сожгла? – переспросил юноша.

– Ну да, сожгла, – подтвердила Градская и продолжала: – Очень я удивилась этому. А только спросить ее не решилась. Может женщина дело делает, а тут – подглядывают. А сейчас, как услыхала я писк из вашей комнаты, так подумала: может Владимир Николаевич разъяснит, что к чему?

– И часто вы этот писк слышите? – волнуясь, спросил Володя.

– Да, каждую ночь, почитай. А только не так громко, как в первый раз...

– Очень интересно... – протянул Володя.

Смутная догадка мелькнула в его мозгу...

Если верить Градской, Лохова по ночам ведет прием неизвестной радиостанции. Странно, что делает это она в тайне ото всех. И для чего понадобилось ей сжигать записи?

В этой истории надо разобраться.

– Вот что, Ксения Тимофеевна, – проговорил Володя. – Пообещайте, что никому не будете рассказывать об этом. А я постараюсь выяснить.

– И... – всплеснула руками Градская. – Да что я, сорока какая?

– Вот и хорошо, – улыбнулся Володя.

29

– Дело близится к развязке, – подытожил Сомов.

– Да, – согласился Карпов. – Теперь ясно, что Лохова и Пискун действуют заодно. Остается выяснить, как они намерены использовать ожерелье, и... какую тайну скрывает оно.

– Все нити у нас в руках. Будем разматывать клубок до конца, – решительно произнес Сомов. – Да, кстати, вчера к нам явился портовый электрик Рябов. Он рассказал, что некая Лохова ведет прием неизвестной радиостанции. Юноша узнал об этом от квартирной хозяйки Лоховой, Градской.

– Вы проверили?

– Конечно, Градская оказала нам полное содействие.

– И что же?

– Мы убедились, что она была права. Лохова, действительно, слушает по ночам неизвестную радиостанцию.

– Странно все это, – заметил Карпов.

– Почему?

– Не сердитесь, Иван Степанович, за откровенность. Но скажите, разве будет мало-мальски опытный шпион поступать так неосмотрительно? Ну к чему Лоховой включать динамик, рискуя быть подслушанной? Ведь она могла бы пользоваться наушниками.

– Ах, вы вот о чем, – усмехнулся Сомов. – На мой взгляд, дело объясняется просто: одно из двух, либо занятие Лоховой носит невинный характер, либо она – вражеский агент. В первом случае ей нечего бояться. Во втором – она имела все основания считать себя в безопасности. Кроме нее и Градской в квартире нет никого. Разве могла предположить Лохова, что простая, полуграмотная старуха заинтересуется услышанным. Конечно, нет.

– В этом ахиллесова пята вражеской агентуры, – вставил Карпов.

– Вот именно. Любой шпион, диверсант считает своим противником службу контрразведки. Возможно, за рубежом это и так. Но только не у нас. В Советском Союзе никто, будь то ребенок или взрослый человек, не пропустит врага. Рано или поздно шпион, как принято говорить, сорвется.

– Верно, – наклонил голову Карпов.

– А теперь еще о Лоховой, – продолжал майор. – Эту женщину нельзя упускать из виду ни на секунду,

– Не лучше ли задержать ее?

Сомов отрицательно покачал головой:

– Еще не время...

– Но ведь она может скрыться?

– Это исключается, – твердо проговорил майор.