Текст книги "Волчьи ягоды"

Автор книги: Леонид Залата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Гафуров поравнялся с Гринько, обменялся с ним несколькими репликами, после чего мотоцикл далеко отстал. Водитель такси, парень лет двадцати с вислыми усами, которые казались неестественными на его юном лице, не скрывал разочарования. Майор уже знал, что зовут этого юношу Димкой, что Димка Чижик – дружинник и недавно имел дело один на один с гулякой, который приставал на улице к девушке.

– Не страшно было? – поинтересовался Гафуров.

– А я его об этом не спрашивал, – улыбнулся Димка.

Димке очень хотелось подбавить газку, чтобы поглядеть, кто там в фургоне, и он совсем скис, когда Гафуров приказал пристроиться за ним и не высовывать носа. Так они доехали до перекрестка, где от шоссе ответвлялась дорога на Красоновку, и тут их остановил патруль ГАИ.

– Майор Гафуров?.. Приказано передать вам, что путевка выписана в Самарский горпромкомбинат.

"Панин постарался или Павелко? – подумал майор. – Впрочем, какая разница. Главное – ребята сориентировались, что для меня это важно".

– Благодарю, инспектор. Это все?

– Приказано содействовать вам, если в этом есть нужда.

– Пока что нет. Видите мотоциклиста? Передайте ему все, что сказали мне... Давай, Дима, поднажми!

Димка нажал и догнал фургон. Вскоре миновали Тополиное и еще одно небольшое село, название которого на столбе майор не успел прочитать. По обеим сторонам лежала изрезанная буераками степь, на горизонте предвестниками города замаячили мачты высоковольтной линии.

Неожиданно фургон отвернул в правую сторону, вильнул на выбоине и нырнул, как показалось Гафурову, прямо в кукурузу. На самом же деле кукурузный клин прикрывал от глаз кое-как утрамбованный степнячок, почти заросший бурьяном. Гафуров мысленно выругался и, поймав Димкин взгляд, отрицательно покачал головой. Они проскочили съезд на степнячок и остановились в отдалении за частоколом придорожной посадки.

– Сбежит же, товарищ майор, сбежит! – разгоряченно воскликнул Димка. Нужно бы за ним! Мы же могли его так легко взять!

– Могли, – согласился Гафуров. – Давно могли. Еще дома. Но как раз этого, Дима, и не следует делать. Ни в коем случае.

Подъехал Гринько, встревоженно глянул на шины.

– Прокол?

– Прокол, Гриня, – сказал Гафуров. – В наших с тобой планах прокол. Колею между кукурузой видел? Седьмой километр. Там он. Вдалеке – село.

– Нет там никакого села, – возразил Гринько. – Там давно брошенный хутор Лыськи. Лет пять уже, как хуторяне переселились на центральную колхозную усадьбу в Песчаном. А от хаты остались одни развалины.

– Гм, интересно, очень интересно. – Майор глянул на линялое от жары небо и перевел взгляд на часы, словно хотел сверить их с солнцем. – Давайте помозгуем. Версия номер один: Валиев решил убедиться, нет ли за ним хвоста.

– Мог бы сделать это и на шоссе.

– На шоссе труднее. На шоссе, Гриня, мы бы не поймались на крючок.

– А сейчас?

– Хочется думать, что и сейчас эта беда нас миновала. Версия номер два: брошенный хутор – цель Валиева. Спрашивается: за каким чертом ему нужны эти руины?

– Что-то забрать? – выпалил Димка и покраснел.

– Резонно, – похвалил Гафуров. – Но, может, и наоборот: что-то спрятать.

– Версия номер три, – подхватил Гринько, заговорщически подмигнув таксисту: – Начхать Валиеву на хутор. Пока мы тут, извините, товарищ майор, точим лясы, он обходными путями выбирается на Донецкое шоссе.

– Причина? Заметил преследование?

– Вряд ли.

– В таком случае – абсурд. Мог бы повернуть на Красоновку, а не глотать пыль на бездорожье... Меня волнует другое. Вдруг Валиев как-то пронюхал об аресте Горлача, бросит машину где-то в глуши и даст стрекача пешком. Куда? А на все четыре стороны! Тогда мы останемся в дураках. – Майор потрепал Димку по плечу и засмеялся, хотя было видно, что ему не до смеха. – Все же я склонен думать, что вскоре наш приятель вернется на трассу. А раз так будем ждать.

По шоссе в обе стороны пролетали машины. Вопросительно взглянув на Гафурова, проехал уже знакомый автоинспектор. Вдалеке над зеленым буераком, размывая контуры прошлогодней скирды соломы, волновалось марево. Пахло степными васильками и еще чем-то неуловимо знакомым. Гафуров решил, что это черемуха, которая вдоволь растет на склонах оврагов. В ее зарослях всегда найдется хоть один кустик, который запоздал своевременно отцвести.

– Раздражают меня эти тучки над мачтами, – сказал Гринько. – Очень они похожи на вареники.

– С вишнями? – спросил Гафуров.

– Почему с вишнями?

– Моя Зинаида обещала на ужин с вишнями. Пригласил бы тебя, да боюсь. Говорят, за один присест полсотни уминаешь. Или врут?

– Конечно, брешут, товарищ майор! Моя норма – сорок девять. Семь порций. Но сейчас я и на одну согласен.

Димка Чижик удивлялся этому разговору. Шутят, а преступник тем временем на свободе. Разве он дурак, чтобы самому лезть в руки милиции?

Так прошло не менее двух часов. Солнце начало склоняться к западу, когда фургон вынырнул из-за кленов. В тот же миг Димкина "Волга" и мотоцикл Гринько двинулись на Самарск. Теперь Гафуров не сдерживал, а подгонял шофера, и вскоре они вырвались далеко вперед, так далеко, что потеряли фургон из поля зрения. Майора это почему-то не беспокоило.

– Застоялась твоя лошадка, Дима. Батожком ее, батожком! – весело говорил он, поблескивая пронзительно-черными глазами. – Мы должны выиграть время, это для нас сейчас важно.

Димка верил, что это важно, хотя и не понимал, почему они перестали следить за фургоном. Недавнее недовольство поведением майора сменилось безоговорочным уважением. Готов был поклясться, что для этого невысокого человека с кавказским носом ничего не стоит предвидеть каждый следующий шаг преступника. Вероятно, он был бы немало поражен, если бы знал, что Гафуров боролся с искушением кинуться на поиски фургона и удержала его не столько уверенность в правильности своих размышлений, сколько надежда.

На окраине Самарска в тени деревьев краснощекие молодухи торговали вишнями. Димка достаточно красноречиво сбросил газ. Однако Гафуров только скользнул взглядом по корзинам с ягодами.

– А вареники с вишнями воистину шедевр украинской кухни! – воскликнул он, похлопав ладонью по животу. – Гринько прав.

КОНЕЦ ФИРМЫ

1

К Ванже Панина не пустили. Главный врач клинической больницы, известный всему городу травматолог Белогус, принял посетителя сухо. И хотя капитан достаточно наслышался о нетерпимом характере Белогуса, все же не мог понять, как в одном человеке сочетаются абсолютно противоположные черты – фанатичная преданность больным и откровенное равнодушие к здоровым. Даже к своим пациентам, стоило им чуть подняться на ноги, Белогус сразу терял интерес. Длительное время возглавляя клинику, он успел нажить себе не только друзей, но и врагов. Его требовательность была беспощадной, и случалось, что подчиненные выходили из кабинета главного врача в слезах, но ни один и мысли не допускал пожаловаться на Белогуса или подать заявление об уходе. Наверно, потому что эта требовательность не знала исключений, а то, что умели делать его руки, граничило с фантастикой.

Таков был человек, который сидел перед Паниным, опершись локтями на стол, отчего его костлявые плечи вытянулись вверх, словно спрятанные под халатом эполеты.

– Все родственники уверены, что без их вмешательства мы и пальцем не шевельнем. – Голос у Белогуса был неприятно скрипучим. – Разве не так?

– Я не родственник, – сказал Панин. – Я начальник уголовного розыска. Моя фамилия Панин. Ванжа – мой товарищ по работе.

– Так это ваши люди крутятся тут под ногами?

– Мои.

– Их присутствие нервирует медперсонал.

– Придется потерпеть, Игорь Игнатьевич. Такая ситуация.

– У нас своих ситуаций хватает. – Белогус скривил тонкие губы. – Знаю, вам невтерпеж. Но если ваши люди вздумают проникнуть к этому парню без моего разрешения...

– Не стану скрывать, – проговорил Панин, – нам в самом деле крайне необходимо поговорить с потерпевшим. Чем раньше – тем лучше. Мои люди, как вы сказали, крутятся здесь не для этого.

– А какого же им тогда дьявола нужно?

– Слышал я о вас, – сдерживая себя, сказал Панин. – И все же надеялся на большую вежливость. С Ванжой мы будем говорить тогда, когда вы скажете: можно. Не раньше.

– Тем более что это будет не так скоро, – скинул обороты Белогус. – К превеликому сожалению.

– День, два, три?

– Вы бывали в цирке? Так вот, ваш товарищ сейчас идет по канату. Мы дали ему балансир, но ведь и с балансиром падают.

– К вам будет просьба, Игорь Игнатьевич, – сказал Панин. – И я прошу отнестись к ней как можно внимательней. На все звонки или личные вопросы о состоянии Ванжи должен быть один ответ: такого пациента в больнице нет. Понимаете? Предупредите, будьте добры, свой персонал. Кто бы ни звонил: из милиции, из прокуратуры, из какой-либо высокой инстанции. Ведь назваться можно кем угодно.

Белогус скептически пожал плечами. За припухшими веками мелькнуло любопытство.

– Так-таки и отвечать: нет?

– Нет и не было.

– А родственникам?

– Отец и мать в селе. За ними послали машину. Я сам привезу их в больницу. – Панин немного поколебался. – Видите ли, Игорь Игнатьевич, мы с нетерпением ждем, когда Ванжа скажет нам несколько слов, а в городе есть человек, способный на все, лишь бы он только никогда не заговорил.

– И вы думаете...

Панин поднялся.

– Я рад, что мы с вами все же нашли общий язык. И это придает мне смелости оставить вам свои телефоны. Рабочий и домашний. На всякий случай. Звоните в любое время дня и ночи.

Вернувшись в райотдел, Панин поспешил к Журавко. В коридоре на него чуть не налетел Павелко.

– Товарищ капитан, вас начальник спрашивал. Вы уже знаете?

– Сейчас узнаю, – усмехнулся Панин.

Павелко откинул со лба прядь белокурых волос и совсем по-мальчишески захлопал глазами:

– Мой шеф звонил. Он вышел на след.

– О! – обрадовался Панин. – Не подвела все-таки майора интуиция. Из Самарска звонил?

– Из Самарска. Ну, я побежал, – сказал Павелко, не двинувшись даже с места. – С Уманской, Олекса Николаевич, истерика была. Как принялась дубасить в дверь изолятора, а кулачищи у нее, скажу вам, хоть на ринг. Ведите меня, кричит, к начальнику с повинной. К самому старшему! Вечером, говорит, хотела сама бежать в милицию, да не успела – утром задержали. Хитрющая баба!

– Пишет?

– Второй час пишет, никак не выпишется. Теперь они все будут наперегонки топить один другого. Знаю я эту братию.

– А что Горлач?

– Свистит.

– В каком смысле?

– В буквальном. Сержант приструнил, а он говорит: не имеете права запрещать.

– Веселый мужик.

– Точно, веселый, – согласился Павелко. – Только веселиться ему недолго осталось...

У Журавко сидели Ремез и Очеретный. Заместитель начальника уголовного розыска, как всегда элегантный, аккуратно причесанный на косой пробор, щурился на Ремеза, который докладывал Журавко о ходе следствия в доме Полякова. Полковник махнул Панину рукой.

– Приземляйся, Олекса. Был?

– Был.

В нескольких словах Панин пересказал разговор с Белогусом.

– Скверное дело. – Журавко сурово посмотрел в глаза каждому из присутствующих и встряхнул тяжелой головой, словно отгоняя навязчивую мысль. – М-да-а, ждать, пока Ванжа укажет на преступника пальцем, не приходится. Нужно действовать, товарищи, и действовать как можно более оперативно. Так на чем мы остановились?

– Собственно, я доложил почти все, – сказал Ремез. – Можно подвести итоги. Определенно мы знаем некоторые обстоятельства. Первое: Поляков убит, видимо, тем же кастетом, каким нанесен удар Ванже. Второе: преступник был хорошо знаком Полякову, поскольку тот угощал его коньяком. На кухне. Выпито мало, значит, драка на почве пьянки отпадает. После этого преступник поволок тело в спальню. Подчеркиваю: не понес, а поволок, сохранились следы. Это дает основание думать, что Поляков был для него слишком тяжелым...

Очеретный иронически скривил губы. Ремез посмотрел на него искоса и продолжал:

– Для чего преступник задал себе лишние хлопоты, непонятно. Единственное объяснение: окно из кухни выходит на улицу, может, боялся, что кто-нибудь ненароком заглянет. И, наконец, третье обстоятельство: убийца что-то искал в доме. Сначала я подумал, что он искал горючее – бензин, керосин, чтобы поджечь дом. Бросался в глаза беспорядок в шкафу и в других местах. Но, подумал я, искать в доме бензин, когда в глубине двора стоит гараж, глупо. Конечно, ломать замок в гараже канительно и опасно. Дальнейший осмотр показал, однако, что преступник искал не горючее. Он рылся во всех комнатах, переставлял предметы, сломал замок секретера и, похоже, ничего не взял, хотя взять там было что. В спальне под кроватью его заинтересовала паркетина, которая, возможно, недостаточно плотно прилегала. Преступник вытащил ее, сломав при этом кухонный нож. Кончик лезвия так и остался лежать в углублении.

– В такой халупе паркет? – удивился Очеретный.

– Вы, Ларион Григорьевич, побывайте в этой халупе. Еще и не то увидите. Внешне это действительно халупа, зато внутри – хоромы! Покойник жил на широкую ногу.

– А не думаете вы, что под этой паркетиной лежала именно та вещь, которую преступник искал? – спросил Журавко.

– Куманько фиксирует смерть Полякова приблизительно в восемь часов утра. Ванжа застукал убийцу в двенадцать... Выходит, тот четыре часа рылся в доме, а нашел, что искал, как раз тогда, когда пришел Ванжа? Маловероятное стечение обстоятельств.

– Я согласен с вами, – поддержал следователя Панин. – Необходимо еще и еще раз осмотреть дом, гараж, чердак. Возможно, есть погреб, наконец, какой-нибудь тайник.

– Стоит поинтересоваться, кто знал, что Поляков оставался дома один, добавил полковник.

– Интересовались. В переулке Тимирязева не нашлось ни одной хаты, где бы не знали, что задаваки на собственных "Жигулях" двинулись отдыхать на Кавказ. Извините, товарищ полковник, но их там все так называют: задаваки. Очень они пыжились своим достатком. Машину повела дочка Полякова... – Ремез заглянул в записную книжку. – Марго. Говорят, и на самом деле королева, по крайней мере по спеси.

– Следы?

– Следов хоть пруд пруди. Особенно в саду. Но отпечатков пальцев нет. Рюмка, из которой преступник пил коньяк, заботливо вытерта.

– Ваши предложения?

– Тщательный обыск в доме Полякова, выявление всех его связей и знакомств, ну и, конечно, допрос задержанных по делу "Пряжа". – Ремез вопросительно посмотрел на Панина, словно ждал от него совета. Панин никак на это не отреагировал. – Больше ничего, к сожалению, предложить не могу...

– Все направления поисков вести параллельно, – предупредил Журавко.

– Не помешает опросить поездную бригаду, – заметил Панин. – В двенадцать десять мимо дома Полякова прошел пригородный поезд. Как правило, именно там, перед семафором, он притормаживает. Следы преступника обрываются на насыпи. Не исключено, что он на ходу вскочил на ступеньки вагона. Кто-нибудь из железнодорожников мог заметить такого "зайца".

– А пассажиры?

– Пассажиры тем более, но попробуй их сейчас найти. Не давать же объявление через газету.

Журавко поднялся.

– Все, товарищи. Панин, более или менее свободных сотрудников – на разработку версий. Вы, Ремез, действуете по указаниям Котова. Это дело никак не изолируешь, все тут скрутилось в клубок.

– Можно мне несколько слов? – спросил Очеретный.

– Слушаем вас, Ларион Григорьевич.

Очеретный прокашлялся.

– На поддержку я вряд ли могу рассчитывать, – начал он, щуря глаза на Ремеза. – И все же скажу. Мне кажется, что следствие поспешило с оправданием Яроша.

– Опять двадцать пять, – подхватился Ремез. – Сколько можно говорить, что Ярош...

– Товарищ Ремез! – оборвал следователя полковник. – Имейте терпение. Продолжайте, Ларион Григорьевич.

– В конце концов, высказать свое мнение считаю обязанностью. Старший лейтенант Ремез, похоже, в восхищении от честности этого Яроша. Даже ночных соловьев вдвоем с ним ездил слушать в Дубовой балке. А что мы, собственно, знаем о нем? Говорят, способный звукорежиссер. Возможно. А еще что? Знаем, что Сосновская погибла в ночь перед его отъездом в Мисхор. А ведомо ли вам, товарищ Ремез, что до знакомства с Сосновской Ярош ухаживал за Юлей Полищук, той самой, которая проходит по делу "Пряжа"?

– Ну и что? – пожал плечами Ремез. – Не далее как в тот минувший понедельник он сам мне это сказал. Полищук и познакомила его с Сосновской. Девушки дружили.

– И вы не заинтересовались этим фактом?

– Представьте себе – заинтересовался. И узнал, что у Яроша была еще одна пассия. Звали ее Галочкой. Так вот. Ярош воровал у матери конфеты и тайком носил их Галочке. Тоже подозрительный факт. Правда, это было еще в детсаду.

Панин видел, как лицо Очеретного покрылось пятнами. Журавко нахмурился.

– Надеюсь, Ремез, вы из этого возраста уже вышли. Идите. Вы тоже свободны, Ларион Григорьевич.

Ремез и Очеретный вышли. У двери случилась заминка, каждый вежливо пропускал другого первым.

Полковник обошел стол и вынул из ящика распечатанный конверт.

– Лубенец получил записку. Читай. Неизвестный доброжелатель обвиняет милицию в том, что она стала на защиту Яроша. Мол, поспешили снять с него подозрения. Фактически то же самое, что сказал Очеретный.

Панин пробежал глазами бумагу.

– Почерк намеренно изменен, – сказал он. – Буквы совсем падают влево. Экспертам не давали?

– После того как письмо прошло столько рук?

– Вы правы. Да и писал его, думаю, тот, кто хорошо знает, что такое дактилоскопия.

– Отдам я его Ремезу, – проговорил полковник. – Эта анонимка подействует на него, как красная тряпка на быка... Рахим звонил, знаешь?

– От Павелко. Но без подробностей.

– А где их взять, подробности, когда он только и сказал: вышел на важный след. Очень спешил. Я через областное управление попросил самарских коллег посодействовать.

– Водолазки?

– Признаться, я не очень верил этой версии, но Рахим... Не будем спешить с выводами. Ты уже обедал?

– Вы хотите спросить, ужинал ли?

– А который час?

Зазвонил телефон.

– Не иначе моя Евфросиния Тимофеевна! Перепадет мне сейчас и за обед, и за ужин.

Журавко сгреб трубку широкой ладонью, и по тому, как его лицо приняло ласковое и одновременно виноватое выражение, Панин понял, что начальник не ошибся.

2

Двор Самарского горпромкомбината был тесный и захламленный. В глубине его виднелись приземистые цеховые здания и складские помещения. Около одного из них суетились рабочие, укладывая картонные ящики в контейнеры, покачивался на стреле крюк автокрана. Вдоль ограды шелестели листвой молодые топольки.

Из окна кабинета директора была видна почти вся территория предприятия, металлические, покрашенные в пепельный цвет ворота и незастекленное окошко проходной.

– Обижаете, товарищ майор, незаслуженно обижаете, – бубнил директор комбината Гаркавый, обмахиваясь свернутой вчетверо газетой, хотя в кабинете было нежарко. – Наконец, какие у вас основания?

Гафуров был сама вежливость.

– Вы напрасно волнуетесь, Дмитрий Егорович, – говорил он, совсем неслышно выбивая дробь двумя пальцами на подоконнике. – Вряд ли стоит волноваться преждевременно. Нас интересует человек, который в скором времени прибудет на комбинат. Это не ваш работник, но я хотел бы видеть, с кем он будет общаться. Да вот и он! Легок на помине.

В ворота въезжал фургон. Навстречу ему, показывая дорогу, спешил вертлявый человечек в полинявшей на солнце безрукавке.

– Кто это, Дмитрий Егорович?

– Не знаю фамилии, но машина с трикотажной фабрики. Она не раз у нас бывала.

– Я не о машине. Тот, в безрукавке, кто?

– Лойко, экспедитор наш... Вспомнил я, товарищ майор. Мы просили у трикотажников шерстяной путанки. С сырьем, знаете, туго, а мы, значит, как бедные родственники, нам и путанка сгодится. Хотя мороки с нею... Я сам документы подписывал. Гальченко, спасибо ему, не скряга. Есть же у нас хозяйственники – и сам не ам, и другому не дам.

– А что, этот ваш экспедитор не должен был сам ехать за путанкой?

– Конечно! Его обязанность. Но на деле, признаться, бывает и иначе. Поехал, скажем, с требованием, а груз не готов. Или транспорт в разгоне. Тогда фабрика своим, значит. Само собой, выставят счет, даром машину никто гонять не будет. Я сейчас уточню, что там привезли.

– Потом, потом? – удержал директора Гафуров. – Они сами разберутся. А это кто сейчас подошел к фургону, высокий?

– Горлач.

– Кто-кто?

– Начальник трикотажного цеха Горлач. Так сказать, заинтересованное лицо. Путанка идет на нужды его цеха.

Майор мысленно присвистнул. "Вот это да! Охотились на одного Горлача, а вынырнул еще и второй. Заинтересованное лицо... Очень возможно, что и заинтересованное. Впрочем, не исключено – просто однофамилец, фамилия распространенная".

– Знакомая фамилия, – сказал он равнодушно. – У этого вашего начальника цеха случайно нет сына?

– Олег? Шалопут, а не сын. Учился в политехническом, выгнали. Что-то там по женской линии перестарался. Теперь баклуши бьет, усевшись на отцовскую шею... Где это вы успели о нем услышать?

– Не помню. Кажется, тоже что-то по женской линии. Парень, видимо, пижонистый.

– Видел как-то. Красавец. Может, отсюда и беда, если в голове негусто.

Из фургона разгружали мешки. За углом столовой, пристроенной к помещению дирекции, не было видно, куда их относили. Гаркавый сказал, что как раз там находится склад сырых материалов и путанку, наверное, сейчас взвешивают. Директор явно повеселел и теперь смотрел на Гафурова более дружелюбно.

– Работка у вас непоседливая, – посочувствовал он майору. – Наверно, натворил беды этот водитель, если вы за ним даже сюда примчались. Сбил кого-нибудь?

– От вас, Дмитрий Егорович, ничего не скроешь, – усмехнулся Гафуров. Насквозь видите. Сбил, чертов сын, и надеется замести следы. Кроме того, хочу посмотреть, что он "запланировал" на обратный рейс.

– Калымщик?

– Вот-вот. Ну, фургон уехал, нам осталось убедиться, что привез он именно путанку. Меня она, конечно, не интересует, но такой у нас порядок. Сделайте это сами, только как-нибудь так, словно мимоходом. И вот что, Дмитрий Егорович: обо мне и вообще... одним словом, молчок. А то знаете, как бывает: вы – Лойко, Лойко – еще кому-то, и испортим все дело.

Директор, припадая на одну ногу, вышел. Майор доверял фронтовику Гаркавому, но все же не хотел до конца посвящать его в свои дела. Из многолетнего опыта знал, как иногда одно лишнее слово ломает даже самую продуманную в деталях операцию, а тут, как любит говорить Павелко, все еще вилами по воде писано...

Гаркавый вернулся бодрый. В каждой руке держал по бутылке лимонада.

– Путанка согласно накладной! – воскликнул он. – Лучше, чем я надеялся. Живем! План, знаете, серьезный товарищ, юмора не признает. Выпьем холодного лимонада, майор? Даже бутылочки запотели!

Гафуров, сославшись на капризы желудка, отказался. Ему хотелось не столько пить, сколько есть, и он позавидовал Димке Чижику, который, наверное, успел уже позавтракать в какой-нибудь харчевне.

– Рад был познакомиться, – сказал Гаркавый, не слишком смутившись отказом гостя. – Прощевайте.

"Боюсь, Дмитрий Егорович, наше знакомство придется продолжить, подумал Гафуров. – Как раз радости я не гарантирую".

3

Тем временем Гринько был на Матросской, 22. Еще зимой, когда фургон Валиева потерпел аварию на Самарском шоссе, Гафуров поручил Павелко проверить, существует ли на самом деле женщина, на которую ссылался шофер. Женщина существовала. Майор не придал тогда значения случаю на шоссе и ограничился самим фактом ее существования, не поинтересовавшись даже фамилией. Потому-то Гринько пришлось звонить Павелко. Память у старшего лейтенанта, как известно, была феноменальной.

– Тамара Сташевская, – сказал он, ни минуты не задумываясь. – Ты сразу ее узнаешь. Большие черные глаза, а на щеках ямочки. Типичная украинская Оксана.

– Оксана все-таки или Тамара? – переспросил Гринько.

– Тамара, тупая твоя головушка, Тамара. С тобой, Гриня, лучше всего говорить протокольным языком, – съехидничал Павелко. – Ну, как там у вас дела? Где шеф?

– Велел кланяться, – сказал Гринько. – Приглашал на вареники с вишнями. В собственные апартаменты. Не перепутай: меня приглашал, не тебя.

– Не говорил, чтобы я приехал?

– Говорил. Вызвал бы, мол, Павелко, да боюсь, все дело испортит.

Гринько решил, что достаточно отомстил старшему лейтенанту за его ехидство, и поспешил повесить трубку.

Сташевская оказалась именно такой, как описал ее Павелко. А мальчуган, который прижимался к ней, был точной копией Валиева.

"Тут трудно ошибиться, – подумал Гринько. – Что же их связывает? Любовь или расчет? Семья, а живут врозь".

– Здравствуйте, Тамара, – приветствовал он ее. – Тенгиз дома?

В глазах женщины мелькнуло удивление.

– Что-то я вас не помню.

– Это не удивительно, – Гринько широко улыбнулся и подмигнул мальчику. – Впервые видимся. Но вы не ответили на мой вопрос.

– Если знаете Тенгиза, то должны бы знать, что он тут не живет.

– Ваша правда. Где он живет, я знаю. Знаю, однако, что и здесь он не чужой человек. Сесть не пригласите?.. Вот что, Тамара, времени у меня в обрез, поэтому не будем играть в прятки. Я оперуполномоченный Гринько, вот мое удостоверение.

Сташевская отшатнулась.

– Что с Тенгизом?

– А почему вы решили, что с ним что-то случилось?

– Так ведь, – неуверенно начала она, – милиция зря не будет интересоваться.

– Вы правы. Справляться о здоровье вашего мужа нам вроде бы и ни к чему. Раз мы уж, как вы метко выразились, интересуемся им, то для этого существуют серьезные причины. Вы знаете, чем занимается Тенгиз?

– Ш-шофер... На ф-фабрике, в областном городе.

– А еще?

Сташевская молчала. Мальчик дергал ее за юбку, просился на руки, а она не сводила перепуганных глаз с Гринько.

– Не знаете или не хотите говорить? Тогда я вам скажу. Тенгиз Валиев замешан в преступлении, которое сурово карается законом, – в хищении социалистической собственности. И вы это знали!

– Нет! Клянусь, нет!

– Но догадывались. Разве не так?

– Н-не знаю. – Сташевская смутилась. – Иногда мне казалось...

– Что он на удивление много зарабатывает?

– Да. Тенгиз сердился, когда я спрашивала. Я, говорит, шофер, а шофер всегда при деньгах. Если у него на плечах голова.

– Тамара, – Гринько глянул в окно, – вы любите его. Помогите мне. Не скрою, наказания он не избежит, но смягчить его судьбу еще не поздно. Скоро он придет сюда...

В глазах Сташевской вспыхнула радость и сразу же угасла. Мальчик все еще теребил ее за юбку, женщина прижала его к себе, тихо заплакала.

– Что я могу?

– Много. Вы имеете на него влияние. Уговорите, чтобы он прислушался к моему совету, не вытворил еще чего-нибудь.

Послышался рокот мотора.

– Он, – сказал Гринько. – Решайтесь, так будет лучше.

Валиев вошел без стука, чуть ли не бегом.

– Салют, Тамарка! – крикнул с порога. – А что это мы плачем? Сынок, это ты обидел маму? А ну, признавайся! – Заметив Гринько, нахмурился. – Что тут происходит? Ты кто такой? Ты что тут делаешь?

Гринько сделал шаг, отрезая Валиеву дорогу к двери.

– Слишком много вопросов, – сказал он. – Но все законные. Потому и отвечаю: моя фамилия Гринько, я из уголовного розыска, жду вас, Тенгиз Валиев. Поговорим?

Продолговатые глаза Валиева спрятались в щелках век. Какое-то мгновение он колебался, не зная, как себя вести, затем полоска черных усиков поползла вверх, что, вероятно, означало усмешку:

– Поговорим.

– С этой минуты, Тенгиз Валиев, вы задержаны, – сказал Гринько. – Вам будет предъявлено обвинение в хищении социалистической собственности, использовании в корыстных целях государственного транспорта, покушении на жизнь гражданки Полищук. Всего не перечислишь, да и не моя это задача. Говорю вам лишь для того, чтобы вы знали: нам известно все, отпираться бессмысленно.

Всего лишь на секунду отвернулся младший лейтенант, чтобы глянуть в окно – показалось, что кто-то направляется к дому, и тут же услышал отчаянный крик Сташевской:

– Тенгиз!

Одним прыжком Гринько оказался около Валиева и вывернул ему руку. Звякнул о пол нож.

– Э, голуба, так не годится. Мы же условились поговорить. Симпатичная финочка. Сам смастерил? Спасибо вам, Тамара, что уберегли его еще от одной глупости. Он и так наделал их больше, чем нужно.

– И ты с ним заодно! – взвизгнул, упираясь, Валиев.

– Тихо! Кому говорю? Горячая кровь... Остынь! Я же могу и рассердиться. – Гринько спрятал финку в карман, а вместо нее вынул сопелку из вербы. – Сына бы постыдился! Не бойся, мальчик, папка пошутил. Бери дудочку, вот так. А ну подуй! Ах, как поет. Ну, убил бы ты меня, Валиев, и была бы тебе высшая мера наказания. Благодари жену, она у тебя умница, да дураку досталась. – Инспектор вздохнул. – А чтоб не было между нами больше недоразумений... – Гринько открыл окно и свистнул. Из-за кустов смородины в палисаде выступили два милиционера. Он махнул им рукой, мол, все в порядке, и повернулся к Валиеву. – Как видишь, я тут не один. Продолжим наш разговор.

– Не о чем нам говорить. Все брехня! Поклеп! И вообще, пусть Тамарка выйдет.

– Да нет, вместе начинали, вместе и закончим. А разговор у нас, Валиев, будет такой. Слушай и мотай на ус...

4

На брошенный хутор Лыськи прибыли в сумерки. Валиев привел к полуразрушенной саманной хате, над которой сохранился кусок почерневшей от дождей камышовой крыши. Под кучей гнилой соломы обнаружилась крышка.

– Тут?

Валиев молча кивнул. Вид у него был жалкий. Кудрявый чуб свисал на лоб грязными клочьями, глаза запали.

Майор Гафуров подозвал понятых и приказал Гринько откинуть крышку. Из погреба пахнуло смрадом и сыростью. Вниз вела деревянная лестница. Выделенные начальником Самарского горотдела милиции оперативники столпились около лаза, тихо переговариваясь.

– Слушайте и смотрите, – сказал Гафуров понятым, молодым супругам, которые чувствовали себя несколько растерянно в необычной для себя роли. Потом подпишете протокол. Валиев, что в погребе?

– Мешки. Три штуки.

– А в мешках?

– В двух – шерсть в конусах, японского и бразильского производства, в третьем – акрил в бобинах, тоже импортный. Откуда именно, я не помню...

Гринько выскочил из погреба, переводя дух, словно вынырнул из воды. За ним выбрались понятые.

– Ну и тайничок, черт бы его побрал! – воскликнул Гринько. – Очуметь можно. Там три куля, товарищ майор. Завязанные. Еще кадка в углу, на дне остатки гнилой капусты под гнетом. Видно, от бывших хозяев этой халупы осталась. Вот она и смердит.

– Крышку на место. Притрусите. А теперь, товарищи, по местам! Курить запрещаю. Сержант, задержанного отведите к машине. Понятых прошу за мной.

Милицейский "газик" стоял за развалинами с таким расчетом, чтобы его нельзя было заметить с дороги, "Волга" Чижика – за кустами терна.

Час назад, когда стало ясно, что в перспективе вырисовывается бессонная ночь, Гафуров приказал Димке двигать домой, но встретил такой умоляющий взгляд, что в конце концов заколебался.