Текст книги "Волчьи ягоды"

Автор книги: Леонид Залата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! – весело сказал он.

Людочка Яремчук сидела, склонившись над микроскопом.

– Птичка прилетела, – певуче произнесла Людочка, не поднимая головы. Что-то срочное?

– Не очень.

– Раз не очень, то посиди, я скоро освобожусь.

– Можно и посидеть, – сказал Ремез. – Кое-кто вон за дверью стоит. На своих собственных, не казенных.

Людочка прыснула.

– Это я его выгнала, чтоб не мешал. Представляешь, у меня новая прическа, а он и глазом не повел. А еще из уголовного розыска!

– А при чем тут это? – удивился Ремез.

– Работник уголовного розыска должен быть наблюдательным, – объяснила Людочка. – Неужели не ясно?

– Ага, – проворчал Ремез. – Теперь ясно. И долго ты будешь его мучить?

– За дверью или вообще?

– Вообще.

– А ты за Лизой сколько бегал?

– Во всяком случае, она меня за дверь не выставляла.

– И зря. Я, Ремезик, сказала ему: выйду замуж только за капитана. Ты не знаешь, когда ему дадут звездочку?

– При чем тут звездочка! – сказал Ремез. – Не любишь ты его, девонька.

– Любишь, не любишь. – Людочка оторвала наконец от микроскопа подсиненные по последней моде глаза. – Может, люблю, а может, и нет. Разве я знаю?.. Слушай, а как это, когда любишь? Ну, что чувствуешь? Вот ты, например?

Ремез фыркнул.

– Взгляни лучше на этот сорнячок. У меня тут кое-какие дела, минут через пять забегу.

Никаких дел, собственно говоря, у Ремеза не было, но ему не хотелось продолжать разговор, который сам затеял, тем паче что за дверью напрасно тратил время Очеретный. Людочка Яремчук была красивая девушка и, похоже, слишком хорошо знала это, а Ремез считал, что ничто так не портит женщину, как сознание собственной красоты. С красотой, рассуждал он, надо обращаться осторожно, как с ножом, – недолго и порезаться.

Очеретного за дверью уже не было, остался только пепел в кадушке с олеандром да облачко дыма. Ремез втянул носом воздух. "Ага, – мысленно сказал он. – "БТ" – визитная карточка Лариона. Обиделся, и правильно сделал. Уж очень она привередничает. Но хороша чертовка на редкость!" Ремез еще немного потоптался в коридоре и возвратился в НТО.

– Забирай свой сорнячок, – сказала Людочка. – Совершенно одинаковые, если это тебя интересовало. Названия не знаю.

– Дикий клевер, – сказал Ремез, засовывая пакеты в карман. – Растет на песчаных берегах Днепра, семейство бобовых, существует почти триста разновидностей.

– Исчерпывающие сведения, – улыбнулась Людочка. – А теперь говори, как ты чувствуешь, что любишь?

Ремез разозлился:

– Ну что ты заладила! Такие вещи не объяснишь. Любишь – и все! Тут ни микроскоп не поможет, ни микроанализ. Любовь не раскладывается на элементы. И Ларион уже ушел. Не захотел дверь подпирать, вот!

– А ты, оказывается, злой, товарищ следователь, – тихо сказала Людочка. – У тебя еще есть ко мне дела? Нет? В таком случае кланяйся Лизе.

Ремез удивленно посмотрел в бездонные Людочкины глаза. "Кто их разберет, этих девчат, – думал он. – Может, за капризами кроется причина, которую мне не дано знать. В конце концов, Очеретный тоже не пряник".

3

Полищуки жили в высотном доме на улице Постышева, которая начиналась на горе около планетария, а другим концом выходила на набережную. Высотный дом соседствовал с госпиталем для инвалидов Великой Отечественной войны и отхватил у него кусок сквера, где стояли деревянные скамьи. Заняв удобную позицию, Гринько мог видеть не только вход в угловой подъезд, где жила Юля, но и окна Полищук на седьмом этаже. На таком расстоянии в окне невозможно было что-либо рассмотреть, зато каждый, кто приближался внизу к двери или выходил из нее, не миновал глаз оперативника.

От нечего делать мастерил сопелочки, вскоре их накопилось изрядное количество, можно было раздать их ребятишкам, которые шумной стайкой бегали во дворе, но он не решался выйти на видное место.

Вечерело. Гринько подумал, что завтра Юле на работу в первую смену, следовательно, необходимо еще на рассвете занять наблюдательный пункт, и недовольно поморщился. Не потому, что придется вставать рано. К этому он давно привык и даже любил предрассветные часы, когда город только-только просыпается, чем-то напоминая неуклюжего после сна человека, но постепенно ускоряет ритм, и вот уже под ним дрожит земля, напряжение возрастает великан двинулся в путь. Младший лейтенант считал, что рассудительный Панин на этот раз ошибся, ибо если Юле Полищук что-то и угрожало, так это справедливая кара правосудия. "Родители – инженеры, люди интеллигентные, единственная дочка в семье, – думал Гринько, – чего ж тебе не хватало? Парфюмерии? И ради этого пошла на преступление?"

Он понимал, что профессия вынуждает его общаться не с лучшими представителями общества. "Забыв об этом, – сказал однажды полковник Журавко, – можно проникнуться презрением ко всему человечеству. Жизнь – это океан, но и у океана есть свое дно. Нам выпало заботиться, чтобы оно было чистое". Тогда эти слова показались Гринько высокопарными, но потом не раз вспоминал их и пришел к выводу, что недаром существует грубое слово "подонок": оно наилучшим образом характеризует тех, кто опустился на дно.

Тут мысли оперуполномоченного снова переметнулись к Юле. Гринько не мог бы сказать, что больше поразило его: анонимное письмо или ее заявление. Сперва не мог понять слова девушки: "Мы создавали". Кто мы? Выходит, и она, Юля... Может, и Нина? Ванжа словно перехватил мысль:

"А Сосновская?" – глухо спросил он.

В глазах девушки затаился страх, сигарета, которую она достала из пачки длинными ярко-красными ногтями, танцевала в губах.

"Я спрашиваю о Нине! – почти закричал Ванжа. – Она тоже?"

На него было страшно смотреть, каким он стал смертельно-бледным.

Юля замахала руками:

"Она была святая! Нина скорее умерла бы..."

"И умерла, – сказал Гринько, наблюдая, как на лицо Ванжи возвращается румянец. Он понимал, какой сокрушительный удар могла нанести Юля его другу, если бы назвала Сосновскую среди своих соучастников. – Умерла, – повторил он. – А мы обязаны выяснить – почему? И вы нам поможете".

Так в раздумьях оперативник сидел в сквере, пока в окнах Полищуков не загорелся свет. На асфальт легли нарядные тени каштанов. За кустом желтой акации блеснули кошачьи глаза. "Кис-кис", – позвал Гринько. Кошка высунула голову, но с места не двинулась. "Не довольно ли мне напрасно тратить время, как ты думаешь? – спросил он кошку и решительно поднялся. – Довольно. Будем считать, что сегодняшнее задание выполнено. Ты согласна?"

Сопелочки гремели в карманах, и он пожалел, что не оставил их на скамье: кому-то была бы находка, у инвалидов тоже есть внуки, глядишь, его поделки и попали бы по назначению.

К трамвайной остановке вел переулок, над которым висел виадук. Гринько свернул напрямик и... обомлел. Прямо на него шла Юля. В переулке было темно, но не настолько, чтобы он не узнал девушку. Оперуполномоченный почти физически почувствовал на себе насмешливый взгляд Панина. Капитан посоветовал Юле без особой надобности не выходить из дому, она обещала, и этого оказалось достаточно, чтобы Гринько несколько часов просидел под ее окнами. Это был промах.

Ему бы надо отойти в сторону, чтобы не встретиться с Юлей, а он застыл на месте, допустив тем самым еще одну ошибку. Но, как известно, в жизни хотя и редко, а все же бывают случаи, когда ошибки становятся полезными.

Именно в тот миг, когда Гринько наконец сообразил, что ему следует шагнуть в тень, из-под виадука выскочила машина.

Из рапорта младшего лейтенанта Гринько начальнику уголовного розыска капитану Панину:

"...Я успел потянуть Полищук на себя, и мы упали. "Жигули" выскочили на улицу Постышева и свернули налево. Часы показывали 22 часа 18 минут. Я доставил Полищук с переломом бедра в больницу. Номер машины – ТНК 48-04".

Из доклада лейтенанта Ванжи начальнику уголовного розыска капитану Панину:

"ВАЗ-2101 "Жигули", номер ТНК 48-04, принадлежит гражданину Юмасову П.А., домашний адрес: ул. Орджоникидзе, № 77, кв. 15. Проверкой установлено, что Юмасов Петр Алексеевич, начальник цеха метизного завода, до 18.00 был на работе, а с 18.00 до 20.35 – на районном совещании партактива во Дворце культуры металлургов. Машина ТНК 48-04 стояла в гараже (Глиняный спуск, № 31), никаких повреждений на корпусе не обнаружено. Проверка проведена мною вместе с инспектором ГАИ лейтенантом Чубуком".

4

Полковник Журавко обвел взглядом присутствующих.

– Надеюсь, – сказал он, – теперь уже никто не сомневается, что версия о самоубийстве Сосновской отпала. Ниточка потянулась на трикотажную фабрику. Следовательно, можно допустить, что Сосновской стало известно о преступниках или же... или она сама была одним из них.

– В таком случае не исключено и самоубийство, – подал голос Очеретный. – Мучила совесть, отсюда замеченное Ярошем тревожное состояние, покаяться не хватало смелости. Для неуравновешенных натур иногда достаточно какого-то импульса.

– А телефонный звонок? – не удержался Ванжа. – Его вы не принимаете во внимание?

– Мальчик мог и напутать.

– Вы, Ларион Григорьевич, строите свои заключения на причастности Сосновской к махинациям на фабрике, – вмешался Панин. – А если это не так?

– Нельзя упускать из виду все возможные версии, – буркнул Очеретный.

– Согласен. Но давайте еще раз обратимся к фактам. Причины смерти Сосновской мы не знаем. Достаточно, однако, было Гринько встретиться с Полищук, которая работала вместе с Сосновской, как на свет божий появилось подметное письмо. Кто-то очень заинтересован в том, чтобы Полищук молчала. Ее стремились напугать, цели достигли, но перестарались – она пришла к нам. В тот же день на Полищук было совершено покушение, и если бы не Гринько, неизвестно, чем бы это кончилось. Как видим, складывается вполне логичная цепочка.

– А если это случайный наезд? – возразил Очеретный. – Обычное дорожное происшествие, каких, к сожалению, еще немало. Переулок темный, водитель, возможно, был подвыпивши, сбил девушку и с перепугу дал стрекача, лишь бы замести следы.

– Скажите уж, что я сам толкнул Полищук под колеса, – сказал Гринько.

Журавко нахмурился.

– В чем дело, товарищ капитан? Вы не ознакомили своего заместителя с результатами расследования?

– Старший лейтенант Очеретный только что возвратился из Казацкой слободки, – объяснил Панин. – Как вы знаете, прошлой ночью там совершена кража из промтоварного магазина. Я просто не успел ввести его в курс событий.

Начальник райотдела потянулся за "Шахтерскими".

– Потому и разговор у нас, как у немого с глухим... Версия с пьяным водителем, товарищ Очеретный, отпадает, поскольку проверка установила, что "Жигули" ТНК 48-04 весь вчерашний день стояли в гараже на Глиняном спуске. Следовательно, номер был фальшивый.

– Это другое дело, – смутился Очеретный.

– Водителя вы не разглядели, – сказал Журавко, обращаясь к Гринько, – а как же номер?..

– Темно было. Я только заметил низко надвинутую кепку, дальше все произошло молниеносно. Когда я упал, машина проскочила буквально в нескольких сантиметрах, и номер было видно четко. Водитель, видно, забыл выключить задние огни.

– Не забыл, а намеренно не выключил, – заметил Панин.

– Что ж, это похоже на правду, – сказал Журавко. – Преступники хотели отвлечь наше внимание на поиски именно этой машины, и это им удалось.

– Полищук утверждает, что она встретилась взглядом с водителем, и его глаза показались ей знакомыми, – сказал Ремез. – Плачет: "Я уже видела эти глаза раньше".

– Можно допустить, что за рулем был кто-то из фабричных шоферов.

Гафуров, который пока лишь вслушивался в разговор, сдержанно кашлянул.

– Павелко предъявил Полищук несколько фотографий, – сказал он, – и она уверенно показала на водителя автофургона Валиева. С нею там была истерика, Павелко получил взбучку от врачей. Конечно, я должен извиниться перед следователем прокуратуры Котовым, но Павелко побывал в больнице уже после него.

– Старший лейтенант Павелко мог бы сделать это в моем присутствии, обиженно сказал приглашенный на совещание и молчавший до сих пор Котов. – В конце концов, дело веду я.

– Согласен! – кивнул полковник. – Обращаю ваше внимание, товарищ майор, на недопустимость процессуальных нарушений... Но тут, как вы все понимаете, ведомственные интересы скрестились. Уже не разберешь, где кончается одно дело, а где начинается другое. Есть над чем поразмыслить. Все свободны. Майора Гафурова и капитана Панина прошу остаться.

Последним вышел, чуть задержавшись перед дверью, старший лейтенант Очеретный.

– Давно присматриваюсь к Очеретному и никак не могу понять, что он за человек. Дисциплинированный, пунктуальный, но есть в нем что-то такое, Журавко поморщился, щелкнул пальцами, – от показухи. Иногда кажется, что он спешит не до сути добраться, а поскорее доложить, что дело закончено. Любой ценой, лишь бы в срок.

– Кстати, пора аттестовать его на присвоение очередного офицерского звания, – сказал Панин. – Из отдела кадров уже звонили, напоминали.

– И что ты об этом думаешь?

Капитан шевельнул бровью.

– Задерживать не вижу явных причин. Но присвоение звания может потянуть за собой вопрос о должности. Очеретный давно мечтает о повышении по служебной лестнице.

"И прекрасно, – подумал Журавко. – Пусть забирают. Только бы не вышло так, что заберут Панина, а мне оставят Очеретного".

– Ну, это еще не горит, – сказал он и пожаловался: – В жару ноги стали отекать. Сбросить бы ботинки да под холодный кран... Блаженство! Раньше такого не замечалось. Старею.

Журавко нацедил из сифона стакан газированной воды, выпил залпом.

– Имеем, товарищи, дело с серьезным противником. У кого-то там не выдержали нервы, иначе мы и поныне бродили бы в потемках. Полищук назвала пять человек. Не исключено, что это только верхушка айсберга. Во всяком случае, среди них нет вашего, майор, Горлача, не проливают они свет и на существование гипотетического "левого цеха". И все же мы не можем дальше тянуть. После неудачного покушения на Полищук преступники начнут прятать концы в воду. Кстати, позаботьтесь, чтобы Полищук была в полной безопасности.

Панин поднялся.

– Уже сделано, товарищ полковник. В больнице дежурят наши люди. Медперсонал предупрежден.

– Вы, майор, заготовьте надлежащие бумаги и сегодня же получите санкции у прокурора. Операцию "Пряжа" проведем завтра.

– Завтра ничего не выйдет, товарищ полковник, – Гафуров улыбнулся одними губами, подмигнул Панину. – Завтра воскресенье! Фабрика не работает, а нам одновременно с арестом расхитителей необходимо опечатать склады, чтобы немедленно началась инвентаризация.

– А, черт! – начальник райотдела потянул к себе настольный календарь, словно не поверил Гафурову на слово. – Кажется, только вчера был понедельник! Чего хохочете? Рады, что начальство зарапортовалось?

Журавко не выдержал и сам засмеялся, поблескивая сощуренными глазами.

– Что ж, – подытожил он, – придется на день отложить.

5

Панин завтракал в уютной кухоньке и искоса посматривал в окно. Кусок неба за окном был грозово-синим и, хотя стекло еще сохраняло сухую прозрачность, через открытую форточку уже пахнуло дождем.

Когда в передней раздался звонок, Панин подумал, что это жена вернулась за зонтиком и ленится воспользоваться собственным ключом, потому что ключ пребывает где-то в недрах до отказа наполненной женскими мелочами сумочки. Но когда открыл дверь, увидел Яроша. Вид у того был взволнованный, видно было, что парень одним махом одолел четыре этажа и теперь тяжело дышал, опершись рукой о косяк двери.

– Прошу, – сказал Панин, ничем не выдавая удивления. – Я собирался вызвать вас именно сегодня. Налицо проявление загадочной индукции. Чашечку кофе? Холодного. Я знаете, люблю по утрам холодный кофе.

Они прошли на кухню, Панин все-таки вынудил гостя выпить кофе, поставил посуду в раковину и обернулся к Ярошу.

– Что же вы молчите? Я же вижу, как вас распирает нетерпение. Что-нибудь случилось?

– Случилось, Олекса Николаевич. Я и сам бы пришел к вам, в райотдел, но ваш сотрудник, белобрысый такой здоровяк...

– Гринько?

– Вот-вот, он самый... Немедленно, говорит, беги к капитану Панину.

– Где же вы виделись с ним, с Гринько, спозаранку?

– В больнице.

Глаза Панина сузились.

– Это уже интересно. Вот как, вы были в больнице?

– Да. В семнадцатой. Ну, вы знаете, на Щорсовской, это как раз около института растениеводства. А дело было так. Только я к двери – подскакивает ко мне человек. Мол, в девятой палате лежит девушка, Юля Полищук, передайте ей букетик, потому что я на работу опаздываю. Ну, я взял, значит, и пошел.

– То есть как пошел? Там что – как на улице? Иди куда хочешь?

– Не знаю. Только иду я в выданном халате по коридору, ищу девятую палату, а тут кого-то везут на коляске. Отступил в сторону и слышу: "Славка, здравствуй!" Глядь, а это она.

– Кто она?

– Да Юля же. Полищук.

– Что же было дальше? Вы говорили с нею?

– Дальше? – Ярош посмотрел на следователя отсутствующим взглядом. – Я хотел спросить, почему она оказалась в больнице, но не успел. Не успел и розы отдать, потому что откуда-то появился ваш Гринько и забрал у меня цветы. Это потом я уже узнал, что он – ваш сотрудник, а тогда подумал санитар... Юлю повезли, а мы остались вдвоем.

– Вы сказали ему, что цветы не ваши?

– Сказал, но он сразу не поверил. А может, и до сих пор не верит. Так вцепился в меня... – Ярош нервно передернул плечом, и Панин почти зримо увидел на нем тяжелую ладонь Гринько. – Учинил допрос, словно я не цветы принес, а бомбу. Хотел сам вести в милицию, потом передумал и велел явиться к вам.

– Хорошо. Ваш рассказ мы запротоколируем. Конечно, не тут. А пока что объясните, что вам было нужно в больнице?

– Разве я не говорил? – искренне удивился Ярош. – Голова кругом. Там работает жена Савчука, нашего главного редактора. Она хирург. Я как раз собирался на работу, когда позвонил Андрей Андреевич.

– Это кто?

– Да Савчук же. Моя, говорит, жена, уходя на дежурство, схватила вместо своих очков мои. Так ты заскочи, забери. Ну я и заскочил, мне по дороге. Андрей Андреевич без очков как дитя.

– Отвезли?

– Когда же? Гринько велел немедленно быть у вас.

– Придется отвезти. – Панин уже направлялся к двери. – Вы на "Яве"?.. Сделаем так. Отдадите очки, отпроситесь с работы. О том, что было в больнице, – ни звука. Потом в райотдел ко мне. Очки у вас?

Ярош хмуро полез в карман.

– Не доверяете? Вот они... Можете позвонить Савчуку. Гринько не верил и вы вслед за ним. Выходит, я все выдумал? Сам принес розы? Да у меня и мысли не было, что Юля в больнице! А в самом деле, почему она там? Кажется, нога была в бинтах, под простыней не очень разглядишь. И откуда к ней такой интерес у милиции?

Панин поморщился.

– Слишком много вопросов, – сказал он. – Мы с вами, Ярослав, насчет этого как-то договаривались, разве не так? К девяти в райотдел успеете? Вот и чудесно. А насчет недоверия – это вы напрасно. Гринько мог бы и не отпустить вас одного, а вот отпустил.

– Знает, что никуда не денусь.

– Может, и так, – Панин внимательно посмотрел на Яроша. – А может, иначе. Во всяком случае, у него есть причины для сомнений. И виноваты в том вы сами, потому что часто путаетесь у нас под ногами. Чего вас понесло к высоковольтной?

– Когда?

– А сколько раз вы там были?

– Один... один раз.

– Так почему переспрашиваете?

– Выходит, все-таки следите за мной, – сумрачно сказал Ярош. – Играете, как кошка с мышью, а говорите о доверии.

Панин кашлянул с досады.

– Никто за вами не следит! Вы расспрашивали бакенщика о той фатальной майской ночи?.. Ну вот, и мы интересовались. А он обмолвился и о вашем визите. Как видите, все просто. Кроме того, Васю Сосновского подстерегаете около калитки, устраиваете ему допрос. А я же просил вас не вмешиваться в расследование. Просил или не просил?.. Теперь больница, хоть тут не ваша вина, я верю, что это случайное стечение обстоятельств... Пошли, Ярош, мы теряем время.

Они вышли во двор. Дождь шел на город с Левобережья. Там, за заводскими трубами, из грозовых туч спускались на землю черно-синие хвосты.

Что-то мучило Яроша на протяжении всего разговора на квартире начальника уголовного розыска и еще там, в больнице, но он никак не мог понять, в чем дело. Когда оно появилось, это чувство? Когда увидел Юлю? Нет, раньше, наверное, еще тогда, когда незнакомец, который словно подстерегал его за кустами сирени, сунул в руки букет. Да, он, Ярош, в эту минуту подумал: неужели Юля успела выйти замуж? Впрочем, он сказал: в девятой лежит девушка. Не жена, а девушка...

– Олекса Николаевич, я вспомнил. Слышите? Вспомнил!

– Что вспомнил?

– Вспомнил того человека, что букет передавал... Не знаю имени, но видел его раньше. Я иногда встречал Нину около проходной, так вот, он тоже выходил из фабричных ворот. Усики у него. Не такие, как у Ванжи, а узенькой полосочкой и черные... Т-точно, он.

– Обрисовали его Гринько?

– А как же! Только тогда я не вспомнил про фабрику. Это сейчас...

– Ну и отлично! А теперь, как говорит наш общий знакомый из уголовного розыска Гринько, шевелитесь, дядя! Потому что вот-вот начнется дождь.

Тучи и на самом деле уже нависли рядом над Днепром, на асфальт падали первые капли, большие, как горох. Тревожно и одновременно весело защебетали ласточки.

Ярош уехал разочарованный. Казалось, что Панин равнодушно отнесся к его сообщению. Почему же тогда Гринько цеплялся к каждому слову: что да как, откуда да куда? Не разберешь эту милицию. А все-таки чего они крутятся вокруг Юли? Неужели она что-то натворила? Шевельнулась жалость к девушке, которая, он это хорошо знал, искренне любила его, а потом, когда они расстались, не упрекнула ни словом, тихо и незаметно ушла из его жизни. Может, были и слезы, но наедине с собой. Раньше Ярош об этом не думал и почувствовал сейчас вину перед Юлей.

Панина тем временем волновало другое. Слушая рассказ звукорежиссера, он догадался, что цветы принес Валиев. Чудеса да и только! Сперва сбил девушку машиной, а теперь дарит розы. Какая-то бессмыслица. Он проводил глазами мотоцикл Яроша и остановил такси.

6

Этот июньский понедельник принес сразу несколько неожиданностей. Именно в то время, когда Панин у себя дома разговаривал с Ярошем, старший лейтенант Павелко в своем кабинете слушал путаный рассказ Марины Костюк. Марина так волновалась, что ему, чтобы успокоить ее, пришлось прибегнуть к испытанному средству.

– Вы успели загореть, – сказал Павелко, – и это вам очень идет. На Черном были или на Азовском?

Давно известно, что женщине трудно устоять перед столь безыскусным комплиментом. Какое-то мгновение Марина смотрела на него растерянно, затем ее хорошенькие глазки блеснули, а полные губы расплылись в улыбке.

– В самом деле? Но вы ошибаетесь, на море я не была.

– Неужели на нашем, днепровском песочке? Показать бы вас моей жене, а то она все к морю да к морю!.. – сказал Павелко и, увидев, что Костюк настроилась развивать эту тему дальше, поспешил повернуть разговор в нужное русло. – Итак, вы пришли на Клинчик, когда вдруг Горлач...

– Ага, смотрю – он. Искоса поглядывает на меня, видать, ждет, когда я отойду от прилавка. Узнал же! Я тогда была совсем иначе одета.

– Но ведь и вы узнали? – подкинул Павелко.

– Волосы белесые, а глаза черные. Это не так часто бывает... Приметный мужчина.

Марина уже успокоилась и принялась подробно рассказывать, как она вчера зашла на Клинчик за кормом для цейлонских барбусов, а тут, значит, Горлач. Спрашивает: ну, как – водолазки не залежались? Не тот, говорю, товар, чтобы залежаться. А что же не пришла, как договаривались? Приходила, да меня хозяйка и на порог не пустила. Смеется: это Валька. Вот дура! Ревнивая – не приведи господь. Всех женщин выпроваживает, а вы к тому же такая хорошенькая... Ну, это дело поправимое. В следующую пятницу буду ждать, в первой половине дня. Кивнула я, а ноги дрожат мелкой дрожью. Вроде и симпатичный человек, а в глазах что-то такое... неприятное.

– Он не заметил, что вы испугались?

– Вряд ли. Говорили мы тихо, спокойно... Да, он еще спросил: приварок большой? Ну, сколько я имела сверх цены. Это уж, отвечаю, не ваша забота. О вашем приварке я же не спрашиваю! Он снова засмеялся: "О твой язычок можно порезаться..." Пришла домой – вся трясусь. Зачем мне это? Решила никуда не ходить – ни к нему, ни к вам. А ночью страшно стало, едва утра дождалась. Лучше уж, думаю, в милицию...

Гафурова старший лейтенант нашел в кабинете начальника райотдела. Был там и Панин. Капитан шелестел разложенными на столе бумагами, делая карандашом какие-то пометки.

– Разрешите, товарищ полковник?

Журавко недовольно обернулся.

– Что-то срочное?

– В городе появился Горлач, – сказал прямо с порога Павелко, уверенный, что самое большое впечатление эта новость окажет на Гафурова. И не ошибся. Майор даже подскочил.

– Подробности! – воскликнул он и виновато посмотрел на Журавко. Извините, Сергей Антонович, но вы же знаете, этот Горлач – моя болячка.

– Твоя, конечно, твоя, – с иронией пробурчал начальник райотдела. – Нам с Паниным они ни к чему.

Павелко рассказал все, что узнал от Марины Костюк. Не успели, однако, участники совещания обменяться мыслями по этому поводу, как зазвонил телефон. Из Левобережного райотдела сообщали, что сержант Шарий видел человека, который вышел из дома № 118 на улице Хабаровской и сел в такси "Волга" ТНЗ 14-75. Приметы совпадали с указанными в ориентировке на так называемого Горлача. Проследить за ним сержант не смог, поскольку вел в милицию двух юных лоботрясов, затеявших драку на трамвайной остановке.

– М-да, – проговорил Журавко, положив трубку. – Не зря говорят, что понедельник – день тяжелый. Посыпалось на нас... Вчера Горлач был на Клинчике, сегодня катается на такси. Валиев приносит Полищук розы. Что-то эта братия слишком уж обнаглела, ничего не боится. Не наша ли бездеятельность тому причиной, товарищи офицеры?

Офицеры молчали. Обвинение было несправедливое, они это знали. Знал это и Журавко. Просто ему вспомнился недавний разговор с председателем райисполкома Лубенцом. На прошлой неделе Лубенец позвонил полковнику и въедливо сказал:

"Выходит, дутая слава у твоего Панина?"

"Мало на его счету раскрытых преступлений? – обиделся за начальника угрозыска Журавко. – Да и в Павлополе, знаешь, какое дело он распутал? К ордену представили".

"Не знаю, что там в Павлополе, а с Сосновской топчется на месте. Ты же сам, Сергей Антонович, говорил мне, что там пахнет чем-то большим, чем самоубийство! Говорил или не говорил?"

"И сейчас говорю".

"Так в чем же дело? Зайди, тут у меня жалоба. Правда, анонимная. Автор советует поинтересоваться, почему милиция взяла под защиту любовника Сосновской Яроша. Слышал о таком? Даже версия разрабатывалась..."

Журавко обещал зайти в райисполком, но, готовя операцию "Пряжа", так закрутился, что разговор с Лубенцом вылетел напрочь из головы. "Сейчас Рахим потребует отложить операцию", – подумал полковник, и, словно подслушав его мысль, Гафуров сказал:

– Горлач назначил аудиенцию Костюк на пятницу. Сергей Антонович, думаю, операцию необходимо отложить. По крайней мере до пятницы. Этого дельца нужно брать с поличным, иначе выскользнет: я не я, и хата не моя.

На какое-то мгновение Журавко растерялся. Он понимал, что начальник отделения БХСС прав, делом Горлача интересовался сам генерал Колодяжный, но и операцию с пряжей откладывать не хотелось. Все продумано до мелочей, оперативные группы сформированы и ожидают только сигнала. Полковник обвел взглядом присутствующих и потянулся к графину с водой.

– Возможно, возможно, – сказал он неуверенно. – Хотя... Ты как думаешь, Олекса Николаевич?

Панин поднял глаза.

– Можно и отложить. Но тогда мы снова не продвинемся ни на шаг в деле Сосновской. Эта пряжа третью неделю поперек дороги!

– Операцию придется все-таки отложить. Распорядись, Панин! А заодно пошли кого-нибудь из своих хлопцев, пусть разыщут такси... – Журавко наклонился к календарю. – Где-то я тут записывал.

– ТНЗ 14-75, – сухо сказал Панин, собирая на столе свои бумаги.

– Мне бы твою память, – Журавко нехотя усмехнулся. – Вызубрил бы я все приказы начальства, как стихи. Жаль только, что они не в рифму пишутся.

ОПЕРАЦИЯ "ПРЯЖА"

1

Диспетчер центральной службы такси заглянула в удостоверение Ванжи, и тоненькие брови девушки подпрыгнули двумя стрелочками вверх.

– Что-нибудь натворил?

– Не волнуйтесь, ничего он не натворил. Помогите встретиться с ним, только и дела.

Диспетчер щелкнула тумблером.

– Дунай-9! Дунай-9! Я – Днепр! Сообщите, когда освободитесь. Для вас есть сообщение.

Динамик напротив откликнулся немедленно:

– Дунай-9 свободен.

Девушка обернулась к Ванже, приглашая его к микрофону. Ванжа замахал руками. Он знал, что по крайней мере полтора десятка таксистов поддерживает связь с диспетчерской на одной волне. Для чего же посвящать их в милицейские хлопоты? Да и где гарантия, что рядом с каким-нибудь другим "Дунаем" не сидит сейчас Горлач?

– Дунай-9! Я – Днепр! Приезжайте в диспетчерскую.

– Что там, ближе никого нет? – захрипел динамик. – Ты меня слышишь, Наденька?

– Дунай-9! Выполняйте распоряжение! Конец.

Диспетчер вопросительно посмотрела на Ванжу.

– Гениально, – сказал Ванжа. – Язык жестов вы понимаете, а это уже немало. Может, смените профессию? Нам нужны сообразительные девчата.

И сразу вспомнились слова Василька: "Реакция молниеносная. Возьмите в милицию, не пожалеете".

"Ох, Нина, неужели ты будешь мучить меня всю жизнь?"

Диспетчер испуганно смотрела на Ванжу.

– Что с вами? Вы так побледнели!

– Душно, – сказал Ванжа. – Наверное, перед дождем. Как фамилия водителя такси?

– Варнава... Иван Петрович Варнава. А почему вы в штатском?

– Я же говорю: душно. А в милицейской форме воротнички тугие.

Над городом клубились дождевые тучи. Невидимое отсюда солнце нашло щель в сизой завесе и прицелилось в стекло высотного дома на Казачьей горе. Скрипнув тормозами, остановилось такси. Водитель хлопнул дверцей и решительным шагом направился к диспетчерской.

– Иван Петрович? Вижу, вам не терпится поругаться с Наденькой. Разрядитесь на мне. Это я вас вызвал.

– А вы кто будете?

– Сядем в машину, там и побеседуем... Оперуполномоченный Ванжа из Петровского отдела милиции. Вы сегодня брали пассажира на Хабаровской?

– Брал. А что?

– Где он сошел?

– На Чапаевской, – шофер сплюнул под ноги. – Сукин сын! Сам не взял сдачу, а теперь пожаловался?

– Не жаловался он, Иван Петрович. Меня интересуют не деньги его, а облик. Возраст? Внешность?

Варнава пожевал губами.

– Двадцать пять – двадцать семь. Белобрысый, глаза черные. Больше ничего припомнить не могу. Не присматривался.

– А куда он пошел, не заметили?