Текст книги "Волчьи ягоды"

Автор книги: Леонид Залата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Котов сделал паузу, как опытный рассказчик, который стремится заинтриговать слушателя.

– Что же ты не спрашиваешь, что было дальше?.. Сын уехал разочарованный, а в этом домике поселились пришлые люди. Не помню – кто, да это и не имеет значения, главное – честные люди. Новый хозяин спилил засохшую грушу, а в ней оказалось дупло... Дошло до тебя?

– Хочешь поискать в саду?

– А что мы теряем? Я не мог заснуть, когда вспомнил про эту грушу. Котов мигнул фарами и присвистнул: – Ого, Жора, тут без нас уже какая-то каша заварилась!

Напротив дома Полякова стояли машины – милицейский "газик", у которого суетился Савицкий, и "Жигули" начальника уголовного розыска. Котов поставил "Москвич" впритык к ним и вслед за Ремезом стремительно выскочил из машины.

– Что тут делается, сержант?

– Толком ничего не знаю, товарищ старший лейтенант. Сержант Губавин вызвал наряд. Он дежурил, а кто-то будто бы в гости заявился. Капитан Панин сейчас там стружку снимает.

– С гостя?

– С Губавина.

Окна дома не светились. В саду и за гаражом мелькали фонари оперативников. За дощатым столом под яблоней, где Ремез недавно расспрашивал Худякина, сидели Панин и Губавин. Широкое лицо сержанта было поцарапано, к носу он прикладывал смятый платок.

– И вас подняли? – спросил Панин. – Повторите все сначала, – приказал он Губавину. – Может, что-нибудь упустили?

– Ничего я не упустил, – обиженно засопел разбитым носом Губавин. Все, как было...

Он сидел на горбыле под кустом сирени и ругал себя за то, что, заступая на дежурство, поленился заскочить в магазин. Было чуть за полночь, а папирос оставалось несколько штук. Ветер затих еще с вечера, в бурьяне что-то шуршало, сквозь яблоневую листву пробивались лунные светлячки. Внезапно Губавину показалось, что в саду хрустнуло, так, словно кто-то наступил на сухую ветку. Он прислушался. И в самом деле послышался шорох крадущихся шагов. Ему бы проследить незаметно за ночным гостем, а он бросился вперед и в горячке с разгону налетел на ствол дерева. Из глаз брызнули искры, в голове загудело. Губавин упал и, выхватив пистолет, прохрипел:

– Стой! Стрелять буду!

В ответ из кустов бабахнуло. Пуля впилась в ствол, за которым он лежал. Тогда сержант и сам выстрелил, раз и второй, наугад, потому что не видел, куда целиться. А когда поднялся, вокруг стояла тишина. Месяц выкатился из-за облака, стало светлее, да сколько он ни присматривался, никого не заметил.

Губавин был в отчаянии. Обошел сад, хоть и понимал, что это напрасные хлопоты. Потом побежал звонить в райотдел.

– Эх, Губавин, Губавин! – Панин поскреб ногтем подбородок и вздохнул.

Подходили оперативники. Последним пришел Очеретный.

– Натоптано много, – сказал он. – Утром осмотрим. Но одна штучка уже сейчас стоит внимания. Вот выколупал...

– "Тетушка", – сказал Панин, покрутив в пальцах чуть приплюснутую пулю. – "Тетушка", семь и шестьдесят две сотых. Ларион Григорьевич, нужно провести немедленную экспертизу. Проследите лично!

– Лучшего поручения нашему Лариону нельзя и придумать, – шепнул Ремез на ухо Котову. – Прямым ходом на свидание с Людочкой.

Панин поднялся.

– Как чувствуете себя, Губавин? Сменить вас?

– Не стоит, товарищ капитан. Ничего с моим носом до утра не случится.

Вид у сержанта был виноватый.

Когда вышли в переулок, Котов придержал Панина за локоть.

– Посоветоваться нужно, Олекса Николаевич, – сказал он, провожая глазами "газик" Савицкого. – Когда не спится, всякая всячина лезет в голову.

– Мы только и делаем, что занимаемся всякой всячиной, – рассеянно отозвался Панин, обдумывая ночное происшествие.

Котов вкратце изложил давнюю историю в прикарпатском селе.

– Вот я и подумал, – закончил он уже без особого энтузиазма. – Чего не бывает...

– ...Когда черт спит, а следователь смотрит в оба?

– Издеваешься?

– Нисколько. Ты же сам сказал: чего не бывает? Если и в самом деле это не химера, то где-то оно лежит?

– Хотел бы я знать, с чем его едят, это "оно", – пробормотал Ремез.

Сад серебрился в лунном свете. Расположен он был на склоне, потому-то и казалось, что стволы яблонь растут из земли наискось. Между деревьями пышно разросся бурьян. Через облепленную мхом ограду темнели кусты малины. Еще ниже, за железнодорожной насыпью, тускло поблескивали шифером крыши рыбацкого поселка; они заслоняли берег и половину лунной дорожки, которая пересекала плес речного залива.

Ремезу выпало осматривать нижнюю часть сада. Видно, оттого, что сразу за оградой был яр, где постоянно текла вода, яблони стояли тут роскошные, развесистые, переплетались ветвями. Внизу, изгибая на повороте длинный хвост, прогрохотал товарняк. Земля задрожала, отозвалась шелестом листвы. За грохотом и цоканьем колес на рельсах следователь не сразу услышал, что его зовут...

Панин стоял под яблоней, которая росла несколько в стороне за боковой стенкой гаража, кончиками пальцев держал завернутый в целлофан сверток. Котов кружил вокруг него с фотоаппаратом. Вспышки магния слепили глаза.

– Есть? – выдохнул Ремез.

– Есть, Жора, есть, – откликнулся Котов. – Как видишь, не зря я тебя из постели поднял. Подставь колено, дырку плохо снизу видно. Вот так... Потерпи, я еще разок. А у тебя, Олекса Николаевич, счастливая рука. С первого захода!

Котова распирало от радости. Панин еще раз оглядел дупло.

– Пусто, – сказал он. – Продолжим поиски?

– Не думаю, чтобы была потребность в еще одном тайнике, – возразил Котов. – Вон какая дырища! Туда не только этот сверток – что угодно можно засунуть.

Как ни хотелось скорее узнать, что в свертке, все же решили отложить осмотр до возвращения в райотдел.

4

Ночью по райотделу дежурил сам Журавко. Послав к Губавину оперативный наряд во главе с Очеретным, полковник позвонил Панину домой.

– Спишь? А в Тимирязевском стреляют. Поехал Очеретный, думаю, что и твой глаз не лишний. Разберись на месте, Олекса.

Полковник с нетерпением ждал возвращения наряда. Рассердился на Очеретного.

– Почему не сняли с поста Губавина?

– Там Панин, – оправдывался старший лейтенант.

– При чем тут Панин! Кто помощник дежурного по райотделу – вы или Панин? Утром Губавина ко мне! Слышите?.. Упустили. Снова упустили!

Очеретный показал пулю.

– Из токаревского, – сказал Журавко. – Панин прав.

Панина, приехавшего через полчаса, Журавко встретил раздраженным взглядом, хмуро кивнул вошедшим вслед за ним следователям.

– Знаю от Очеретного, – сказал он. – Что ты об этом думаешь?

– Не все знаете, Сергей Антонович. Есть кое-что новенькое. – Панин положил на стол сверток. – Котову пришло в голову поискать в саду. Тайник оказался в дупле.

– Ну-ну, – оживился полковник, кинув одобрительный взгляд на Котова.

Начальник уголовного розыска осторожно вытряхнул из целлофанового мешочка пачку бумаг. Сверху лежали письма без конвертов, написанные явно женской рукой. Котову даже показалось, что на него пахнуло дорогими духами. "Милый мой Гриша, – прочитал он, склонившись над столом, – я перестаю верить твоим обещаниям". Он резко выпрямился.

– Н-не понимаю...

Ремез боролся с желанием расхохотаться.

– Поляков прятал от жены письма любовницы, – сказал он. – Что же тут непонятного?

Под письмами лежала сберегательная книжка.

– На предъявителя, – сказал Панин. – Выходит, мы не все изъяли. Покойник держал ее отдельно, так сказать, на черный день.

Из сберегательной книжки выпала пожелтевшая фотокарточка. Она легла на стол обратной стороной, и хотя на ней не было дарственной надписи, Ремез не сомневался, что сейчас увидит автора писем. Но когда Панин перевернул фотографию, в комнате воцарилась тишина.

– Так вот что искал убийца! – неожиданно охрипшим голосом вскрикнул Котов.

С фотокарточки на них смотрел человек в черном мундире без погон, с гестаповской повязкой на рукаве. Правая рука поднята в фашистском приветствии, левая прижата к бедру, в глазах навыкате – нетерпение. Человек позировал явно с неохотой.

– Вишь, куда потянулась шерстяная ниточка! – Журавко обвел присутствующих взволнованным взглядом. – Поздравляю! Поворот, прямо скажем, неожиданный.

Ремезу было неловко перед Котовым за неуместную реплику о любовнице.

– Придется покопаться в поляковском прошлом, – сказал он, примирительно положив руку Котову на плечо. – Бывший полицай Поляков и человек на снимке одного поля ягода. Это ясно. Почему он так старательно прятал фотокарточку тоже ясно. Неясно другое. Зачем?

5

Журавко поднялся к себе и, наскоро побрившись, сел к телефону.

– Валентин Антонович? Журавко. Не хотел беспокоить ночью. Хотя, признаться, подмывало.

– Мог бы и побеспокоить. Как-никак мы оба Антоновичи. Слушаю.

– Слушать будешь, когда приеду. Можно?

С Бондарем, ответственным работником областной прокуратуры, Журавко был хорошо знаком. Их сыновья служили в свое время на одной пограничной заставе, и Глеб Бондарь участвовал в похоронах Юрия Журавко, погибшего от пули диверсанта.

По дороге на Пушкинскую полковник Журавко заскочил в Управление внутренних дел и доложил Колодяжному о ночных событиях.

– Это уже шаг вперед, – довольно сказал генерал. – Бондарь знает?.. В таком случае не теряй времени. И держи меня в курсе.

После встречи с Бондарем Журавко вызвал к себе Панина и Ремеза.

– Ну что, орлы, – сказал он, – пока что дело остается за нами. Само собой, коллеги с Пушкинской не будут сидеть сложа руки. Поднимут архивы и прочее... Мы ищем убийцу Полякова, остальное – не наша забота.

– Гринько составил список знакомых Полякова, которые носят очки, доложил Ремез. – По крайней мере шестерых из них следует проверить.

– Делать это нужно как можно деликатнее, – предостерег полковник.

– На снимке человек без очков, – заметил Панин.

– Снимок тридцатилетней давности. – Ремез помолчал и словно бы неохотно добавил: – Тем более что это могут быть разные люди. А откуда уверенность, что убил именно тот, кто на фотографии? К Полякову мог заявиться кто-нибудь другой. Так сказать, по поручению. Впрочем, это всего-навсего рабочая гипотеза, поскольку лучшей нет.

– У вас, Ремез, на каждый тезис – антитезис, – недовольно сказал полковник. – Сколько их – станет ясно, когда найдем хотя бы одного. Не порывайте контакт с Котовым. Кстати, Ярошем интересовались?

– Ярош собирается переехать в Киев. Я сам посоветовал. Что же касается его знакомства с Полищук, о котором говорил Очеретный, то у нас нет оснований подозревать человека.

– Пусть едет, тут ему и в самом деле нелегко... – Полковник думал о чем-то другом. – Что дал осмотр следов ночного визитера?

– Мы можем с уверенностью сказать: человек с кастетом и человек с пистолетом... – Ремез усмехнулся. – Кажется, я заговорил в рифму. Словом, это один и тот же человек. Следы одинаковые.

Позвонил дежурный:

– Товарищ полковник, вы хотели видеть сержанта Губавина. С утра томится.

– Томится, – сердито отозвался Журавко. – Он что – гречневая каша? Поговори с ним сам. Без крика, но так, чтобы не скоро забылось. – Полковник кинул телефонную трубку и впился в нее злыми глазами, словно это была не трубка, а сам виновник его гнева. – Чуток сообразительности да ловкости глядишь, и не было бы у нас мороки.

Панин был согласен, что сержант Губавин действовал не наилучшим образом. Но ведь и мы, думал капитан, хороши. Пост установили на всякий случай, скорее из-за того, что опечатанный дом все еще пустовал. Преступник, считалось, не посмеет сунуться туда в другой раз. А он посмел. Теперь ясно, что дежурить, по крайней мере ночью, нужно было не меньше, чем двоим. А чья это забота? Конечно, не Губавина.

– Как думаете, преступник тоже искал тайник в саду?

– Вряд ли, – сказал Панин. – Крался к дому, а тут Губавин.

– Котов же додумался.

– Котову помог давний случай из практики. Нам-то никому не пришло в голову!

Журавко потер пальцами виски, пожаловался:

– Голова пухнет. Преступник охотится рядом с нами, успел столько бед принести, знаем: тут он, а уцепиться не за что. Даже из города не бежит, словно уверен, что мы его не достанем. Допросите еще раз "шерстянников".

Ремез развел руками:

– Может, он в конце концов не имеет отношения к "шерстянникам"? Я уж думаю, не залетный ли гость?

– Это нам что-нибудь дает? Лучше уж свой, домашний, – невесело пошутил полковник. – Хоть бы эксперты дали зацепочку.

– Эксперты сделали все, что могли. Накидали мы им всякой всячины: кучу отпечатков следов ног, письма – подброшенное и в райисполком, наконец, пулю... А материала для идентификации нет. Единственное, что сумели установить, – следы в саду принадлежат одному человеку, я уже докладывал. Почерковедческая экспертиза тоже бессильна: с чем сравнить почерки в письмах? Текст подброшенного, как вы помните, вылеплен из газетных букв. Что касается пули, то Очеретный звонил: копаются в архивной картотеке, но надежды мизерные.

– Эксперты скажут свое слово, когда мы доставим им самого преступника, – не без иронии добавил Панин. – Для следствия это важно. А для розыска?

ВЕРИТЬ ЛЮДЯМ

1

Капитан милиции Панин, слушая рапорты оперативников, с горечью думал, что и эта кропотливая работа оказалась напрасной. Среди знакомых Полякова, которые носили очки, не нашлось ни одного, кто вызвал бы малейшее подозрение. "Стеклянные глаза... Мало ли что может сказать человек в таком состоянии! Не очки же, а глаза, да еще стеклянные. Типичный бред".

Капитан раздал инспекторам размноженные в лаборатории снимки скадрированное крупным планом лицо с глазами навыкате, в котором теперь особенно четко угадывалось нетерпение, мол, скорее, некогда мне позировать! "Ремез, конечно, прав, тогда он мог и не носить очки, – согласился Панин. Но и характерного для близоруких прищуривания незаметно".

Зазвонил телефон. Капитан неохотно снял трубку и не сразу узнал голос Белогуса, а узнав, неимоверно обрадовался:

– Игорь Игнатьевич? Наверное, само провидение послало мне ваш звонок.

– Приезжайте, – сказал Белогус.

Панин едва удерживал себя от желания нажать на акселератор, невзирая на красные огоньки светофоров. Давно не испытывал он такого нетерпения. Белогус встретил его взглядом человека, которому нет дела до милицейских забот. Сбитая набекрень белая шапочка придавала главному врачу задиристый вид.

– Он в сознании, но ни говорить, ни писать не может. Не волнуйтесь временно... Постепенно все станет на свои места. Поражены некоторые центры. Как только пациент достаточно окрепнет, сделаем небольшую операцию. Впрочем, это наши хлопоты, а ваши... – Белогус исподлобья глянул на Панина и закончил уже сердито: – Ваши, насколько я понимаю, совсем в иной плоскости. Идемте!

Лицо Ванжи заросло рыжей щетиной, однако оно уже не было прозрачно-белым, как тогда, когда Панин мельком видел его в день приезда отца. Василий Михайлович сидел около сына осунувшийся. Все эти дни он только то и делал, что метался в Песчаное, где слегла от известия о ранении сына жена, и обратно. Капитан кивнул ему и подступил к кровати.

– Здравствуй, Василь! – сказал он, склонившись над лейтенантом. – Вижу, дела пошли на поправку. Между прочим, тобой сам Колодяжный интересовался. Ты меня слышишь?

В глазах Ванжи мелькнуло что-то похожее на улыбку.

– Слышит, он все слышит! – отозвался Василий Михайлович. – Вы не сомневайтесь.

– Вот и чудесно, – сказал Панин. – Будьте добры, Василий Михайлович, погуляйте в коридоре, мы немножко поговорим наедине.

Капитан нажал на слово "наедине", надеясь, что Белогус тоже выйдет, но тот не понял или не захотел понять намека. Настаивать же, зная характер главного врача, Панин не отважился.

– Разговор поведем таким образом: я буду спрашивать, а ты отвечай глазами. Да – один раз моргнешь, нет – два. Понял?

Ванжа моргнул раз.

– Значит, понял. Теперь слушай внимательно. Ты видел его?.. Видел. Знаешь его?.. Знаешь? Повтори!.. Знаешь. А кроме тебя, кто-нибудь из наших знает?.. Знает.

Сдерживая волнение, Панин достал из кармана фотоснимок.

– Это он?

Ванжа смотрел долго. Наконец моргнул ресницами, но как-то неуверенно.

– Похож?.. Ясно. Но уверенности нет?.. Так. Теперь слушай, Вася. Снимок давний, очень давний. Человек был молод, сейчас... – Панин оглянулся на Белогуса. – Сейчас ему на несколько десятков лет больше. Попробуй представить.

Глаза лейтенанта беспокойно заметались, забинтованная голова рванулась и бессильно упала на подушку. Лоб покрылся капельками пота.

– Спокойно, спокойно, голуба, – подскочил к постели Белогус. – Не нужно волноваться. Дайте ему отдохнуть, капитан. И хватит вопросов, которые требуют нервного напряжения. Я запрещаю! Слышите?

Панин с тревогой смотрел на Ванжу.

– Хорошо, Игорь Игнатьевич, обещаю. Один-два простеньких вопроса, и все. – Он развернул блокнот. – Василь, мне нужны две фамилии: кого ты видел у Полякова и кто, кроме тебя, знает его. Вот в блокноте азбука от "а" до "я". Угадаю букву – сигнализируй. Ты все понял?

– Вам дай только волю, – проворчал Белогус, ловя себя, однако, на мысли, что ему интересно, чем кончится этот необычный разговор.

...В гулкий коридор райотдела Панин ворвался, как вихрь, и чуть не сбил с ног Гафурова, который как раз спускался вниз.

– Салют, Рахим!

– Добрые вести? – спросил Гафуров. – Сияешь, как новая копейка.

Но Панин даже не обернулся. Перепрыгивая через две ступеньки, он взбежал на второй этаж. Вскоре капитан уже подталкивал в дверь кабинета начальника райотдела оторопевших Гринько и Ремеза.

– Сергей Антонович, я привел к вам двух субъектов, которые собственными глазами видели человека, совершившего нападение на Ванжу. Третий, в лице старшего лейтенанта Очеретного, отсутствует после дежурства.

– Что за шутки, капитан? – нахмурился Журавко. – Нашли время...

– Никаких шуток, Сергей Антонович. Я только что от Ванжи.

2

Василек Сосновский возвращался с занятий секции самбистов во Дворце железнодорожников. Был погожий вечерний час, когда солнце скатилось за горизонт, а сумерки, хоть еще не успели сгуститься, но уже щедро плеснули на землю синей краски. Как всегда в это время, Виталий Гаврилович Квач прогуливал овчарку. Собака была в наморднике, шла горделиво, ноздри черного чуткого носа дрожали, втягивая окружающие запахи. Василек поздоровался с Квачом, отступил в сторону, пропуская овчарку.

– Здорово, парень, здорово! – Квач остановился, дернул за поводок. Говорят, всех на лопатки кладешь? Хвалю. Как там мамка? Отстоялось горе? Ты не обижай ее, Василек, ты один теперь у нее.

– Дядя Виталий, а почему вы так смешно назвали собаку? Что это за Цербер?

– Смешно? Нужно, парень, знать древнегреческую мифологию. Хоть и сказка, а мудрая. Был будто бы такой сторож около входа в подземное царство – Цербер. Правда, трехголовый, а у моего, как видишь, одна-единственная. В твоем возрасте я увлекался античными мифами. Чего только там нет! Заходи как-нибудь, расскажу... Привет Елене Дмитриевне от меня!

Подпрыгивая, Василек побежал домой. И уже не видел, как на тротуаре Виталий Гаврилович встретился с двумя молодыми людьми. Один что-то весело рассказывал, другой смеялся. Поравнявшись с Квачом, они неожиданно скрутили ему руки за спину.

– Спокойно! – сурово предупредил один из них. Его спутник перехватил у Квача поводок и ловко ощупал карманы.

Мягко шелестя шинами, к тротуару подкатил "газик". Из него вышли Панин, Котов, Ремез и двое милиционеров.

– Виталий Гаврилович Квач? – спросил Панин.

– Я. Но по какому праву?..

– По праву, Виталий Гаврилович, все по праву. Уголовный розыск. Вы задержаны.

Панин с ненавистью смотрел на разозленного Квача. "Яремчук не ошиблась, – думал он. – Ванжу этот гад бил снизу. Вот они – стеклянные глаза. Пенсне! Но почему он не попал в список Гринько?" Поняв немой вопрос капитана, Гринько развел руками.

– Не будем привлекать внимания прохожих, – сказал капитан. – Кто у вас дома?

– Один живу. – Квач тяжело дышал. – С ним вот на пару, с Цербером.

– Позаботьтесь о понятых, – распорядился Панин. – Мы будем ожидать вас во дворе.

Двор и дом Квача ничем не отличались от окружающих усадеб на левой стороне Чапаевской, разве что отсутствием каких-либо вспомогательных сооружений. К крыльцу вела выложенная кирпичом дорожка.

– Привяжите где-нибудь собаку и оставайтесь тут, – приказал Панин милиционерам. – Кто придет – ко мне!

С Гринько пришли двое: бородатый мужчина в безрукавке и неопределенного возраста женщина, о которой было трудно сказать с уверенностью – жена она бородатого или дочь.

– Приглашайте в гости, хозяин! – Котов первым ступил на порог, включил свет.

– Гражданин Квач, – сказал Панин, – вот постановление на обыск в вашем доме. Прошу понятых ознакомиться... Предлагаю добровольно сдать оружие.

– Сесть можно?

– А почему же нельзя, садитесь. Садитесь так, чтобы вам было все видно. Ну как? Где оружие?

– Нет у меня никакого оружия.

– Что же, приступайте, товарищи! Понятых прошу быть свидетелями всего, что тут делается... А у вас уютно, Виталий Гаврилович, даже не верится, что обходитесь без женских рук.

– Привык.

– Привычка, говорит мой начальник, сестра дисциплины. Давно на пенсии?

– Третий год.

– Где же работали, если не секрет?

– Слушайте, вы! – вспылил Квач. – В светскую беседу играете? На трикотажной фабрике работал. Кладовщиком. Раз пришли за мной, то, наверно, всю биографию назубок выучили. Или милиция хватает, и фамилии не спрашивает?

– Спрашивает, Виталий Гаврилович, будьте уверены. А что, в вашей биографии есть какая-нибудь червоточинка?

– Нет, так пришьете. Имею я право, наконец, узнать, в чем меня обвиняют?

Панин укоризненно покачал головой.

– Невежливо с вашей стороны. Я бы сказал, нагло. А обвинение вам будет предъявлено. Закон разрешает нам делать это немного позднее.

Квач украдкой следил за Ремезом, который протыкал спицей землю в ящике с фикусом.

– Прошу понятых подойти ко мне! – вдруг сказал Ремез. Осторожно разгреб пальцами землю, достал из ящика завернутый в тряпку предмет. – Кастет, Олекса Николаевич!

"Вот чем ты убил Полякова и чуть не отправил на тот свет Ванжу!" хотелось крикнуть Панину. В глазах от гнева поплыли черные круги, словно издалека услышал собственный голос:

– Выходит, оружие у вас все-таки есть.

– Какое же это оружие? – Квач хмыкнул. – Так, кусок железа. Хулиганы дрались на улице, подобрал.

– И зарыли под фикусом?

– Не в серебряную же шкатулку его...

Ремез вынул из кармана лупу.

– В углублениях частицы вещества рыжего цвета... В частицах высохшие волоски. Плохо мыли, гражданин Квач!

– Пиши протокол изъятия, Георгий Степанович, и сегодня же на экспертизу, – сказал Котов. – Задержанный, вспомните, когда вы зарыли кастет?

– Не помню точно. Давно. Кажется, прошлой осенью.

– Зачем?

– Просто так. Мало ли чего?

Обыск длился второй час. Во взглядах, которыми обменивались сотрудники милиции, появилось беспокойство. Котов спустился с чердака весь в паутине, жестом показал Панину: пусто. Гринько как раз закончил осмотр книжного шкафа, постоял перед ним в раздумье и закрыл застекленные дверцы. Панину показалось, что Квач облегченно вздохнул. "Показалось или на самом деле от сердца отлегло у хозяина?" – подумал он.

– Библиотека у вас симпатичная, – сказал капитан.

– Зимними вечерами одинокому человеку единственное развлечение. – Квач избегал взгляда. – В молодости не хватало времени, так хоть теперь.

Панин не спеша, словно от нечего делать, приблизился к шкафу. Пальцы забегали по корешкам книг и вдруг замерли.

– Байрон, старинное издание, – сказал он, доставая с полки книгу. – На века писалось, на века издавалось. Этому переплету износа нет, да и бумага такой теперь и со свечкой не найдешь. А только испортили вы книжечку, Виталий Гаврилович, не проявили уважения к классику.

– Тихо, дядя! – Гринько тяжелой рукой прижал рванувшегося Квача к стулу.

Панин раскрыл твердый переплет. В вырезанном в листах углублении лежал пистолет.

– Ой! – Женщина испуганно спряталась за спину бородатого понятого.

– Пистолет системы Токарева, образца 1942 года, – сказал Панин. – Его вы тоже забрали у хулиганов? Что молчите? Язык отнялся?

– С войны остался. Память.

– Воевали? В каких войсках?

– Там все написано, – Квач кивнул на стопку документов, сложенных Ремезом на столе.

– Симпатичное гнездышко вы ему устроили. Так сказать, в лоне поэзии. Не вспомните, когда пользовались в последний раз?

– Говорю же – с войны!

– А дуло до сих пор порохом пахнет. Удивительно!

Неожиданно заговорил бородатый понятой. Он растерянно бросал взгляды по очереди на всех собравшихся в комнате.

– Как же это... Мы же с ним... соседи. Принимал его за честного человека, и вот Маша... тоже, известно. А кто же он такой на самом деле?

– Следствие выяснит, – сказал Панин. – Вы не волнуйтесь, гражданин. Подпишите протокол – и свободны.

Гринько прислушался.

– Волнуется пес. Что будем с ним делать?

– Кинологи возьмут?

– Вряд ли.

– Может, я? – Бородатый несмело взглянул на Квача. – Собачка славная.

– Не возражаете? – спросил Панин.

Квач равнодушно махнул рукой. Казалось, им овладела апатия. Прежде чем подписать протокол обыска, он долго и старательно протирал пенсне, а подписал не читая. Со двора долетало жалобное повизгиванье.

– Цербер... И надо же было так оскорбить пса! – проворчал Гринько.

3

Готовясь с Котовым к допросу Квача, Ремез вспомнил майский день, когда он, заглянув на минутку к Ванже в "теремок", застал там Гринько и, конечно же, не упустил случая поехидничать над его пристрастием к сопелкам. На Квача, с которым Ванжа пришел от Очеретного, Ремез не обратил тогда внимания – мало ли кто бывает в кабинете оперуполномоченного угро? – правда, отметил редкостную лысину посетителя, чересчур зеркально сияла она на солнце. Позднее читал его заявление. "Были ли у меня основания заинтересоваться этим добровольным свидетелем? – думал Ремез. – Я почувствовал признательность к человеку, который сам пришел в милицию, обеспокоенный загадочным исчезновением девушки. Мы всегда благодарны общественности за помощь. Вот и Квач... Соседи, дружил с покойным отцом Нины, содействовал устройству девушки на работу, именно на трикотажную фабрику. Значит, нетрудно было понять уже тогда, что Квач имеет отношение к этой фабрике. И еще: заявление Квача написано рукой Гринько. Вместо подписи – невыразительная закорючка. Почему?"

– Панин отчитывает сейчас Гриню, а что Гриня? – сказал Ремез. – У Квача пальцы были перевязаны, вот инспектор и писал. Может, намеренно? Или поранил в ту ночь.

Котов рассердился:

– Сделаешь выводы на будущее. Сейчас нам о другом надо думать. Панинская работа, считай, кончилась, наша только начинается. Кстати, Панин зря отчитывал Гринько и за то, что Квача не было в списках очкариков.

– Почему?

– Никто не видел их вместе с Поляковым! Этот Квач не простая штучка, Георгий Степанович.

Конвойный ввел арестованного. Квач остановился у порога, за стеклами пенсне не было видно, куда он смотрит – на следователя или в зарешеченное окно, за которым буйствовало утреннее солнце. Ремез молча показал на привинченный к полу стул напротив стола, Котов включил магнитофон.

– Вы находитесь на допросе предварительного следствия, – сказал он бесстрастным тоном. – Ваши показания записываются. Фамилия, имя, отчество?

– Квач Виталий Гаврилович.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот третий... Украинец, беспартийный, судимостей не имею, наград также. Пенсионер. Еще какие анкетные данные?

– Место рождения?

– Большая Лепетиха Херсонской области. Перед вами мои документы.

– Таков порядок. Где вы были в ночь на 25 мая?

– А вы помните, где вы были? – отпарировал Квач. – Это же не вчера и не позавчера. Сколько времени прошло! Наверное, спал. Ночью люди спят, я тоже не исключение.

– Я напомню вам ту ночь, – вмешался Ремез. – Той ночью исчезла Нина Сосновская. На другой день вы пришли в милицию. Вот ваше заявление.

– Это тогда? Так бы и сказали. Приходил, а как же, приходил. Не мог не прийти. Мы с Сосновскими соседи, а тут такая беда. Плачет Елена, а я же видел дочку накануне, говорил с нею. Тоже плакала, жаловалась на того, как его... запамятовал фамилию.

– Ярош?

– Ага, Ярош. Тот, что на радио.

– Это вы писали? – Котов вынул из папки анонимное письмо в райисполком. – Читайте!

– Нет, в милицию приходил, а жалоб не писал. Да и почерк не мой.

– Ваш. Приглядитесь лучше! Вы думали, достаточно наклонять буквы в другую сторону – и почерк не узнать. Вот вывод графологической экспертизы.

Квач потупился.

– Каюсь, написал... А как было не написать, когда вы не обратили внимания на мое заявление. И слепому видно, что до гибели довел девушку Ярош! Со мной беседовал старший лейтенант, не знаю, кто он, благодарил, сказал, что я очень помог... и на тебе – положили мое заявление под сукно.

– К сожалению, не положили. Мы пошли ложным путем, который вы нам так ловко подсунули, и потеряли много времени. Узнав, что Ярош не арестован, вы решили обжаловать действия милиции. Почему вы сделали это анонимно да еще изменили почерк?

Квач вытер платком лысину.

– Хоть эту тряпку не отобрали, и на том спасибо. Жарко... По своей глупости изменил. Боялся... как-никак милиция. Папочка Яроша, видно, большая шишка, вот вы и... – Он хитровато усмехнулся. – Всякое в жизни бывает.

– Отец Яроша, да будет вам известно, рабочий, литейщик, – сказал Ремез. – И все вы, гражданин Квач, лжете. Не спали вы в ночь на 25 мая. Где ваша лодка?

– Какая лодка? – заметно было, что арестованный оттягивает ответ, собираясь с мыслями.

– Моторная лодка "Прогресс" Р 26-25?

– Думал, вы о шлюпочке спрашиваете. Шлюпочка у меня была, я, знаете, любил на веслах ходить, пока в руках была сила. Украли шлюпочку. Между прочим, милиция так и не нашла. А моторная лодка на причале, где же ей быть.

– Так вот, вы не спали той ночью. Вот свидетельство ночного сторожа третьего причала Барыкина. Приблизительно в восемь вечера вы пришли на причал без пропуска. Барыкин сделал вам замечание. Вы сказали: "Ты же меня знаешь. Пропуск забыл дома". Вернулись вы, Виталий Гаврилович, после двух часов ночи. Барыкин еще спросил: "Где тебя носило? Рыболовный сезон еще не открывали. Браконьерствуешь потихоньку?" А вы сказали: "Где был, там уже нет. К вдове ездил. Славная вдовушка, а только тебе, старый хрыч, делать там нечего".

– Врет ваш Барыкин! – воскликнул Квач. – В ту ночь я спал. Может, когда в другой раз и был такой разговор. Не вяжите батог к дышлу! Чем докажете?

– Будьте уверены, докажем. Всему свое время. Так вот, к какой вдове вы ездили? Она может подтвердить? Назовите адрес. Это в ваших интересах.

Квач сделал жест, который можно было понять так: что сделаешь придется признаваться.

– Какая там вдова! Не мог же я сказать Барыкину, что и в самом деле ставил сетку. Он тут же донес бы рыбинспектору. Знаю я этого занудливого деда!

– Где ставили?