Текст книги "Каждому свое • Американская тетушка"

Автор книги: Леонардо Шаша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава пятнадцатая

Остальные дни каникул Лаурана провел, пересматривая и правя черновики своих лекций по итальянской истории и литературе. В своем деле он был очень педантичным и относился к нему с любовью. Поэтому за работой он почти забыл о скверной истории, в которую невольно оказался втянутым. В те минуты, когда он об этом вспоминал, все представлялось ему далеким, точно со стороны, а само преступление по технике исполнения и частично по замыслу – скопированным с романа Грэхема Грина. Даже встреча на кладбище с синьорой Луизой и мысли, вызванные ею, вошли в привычный круг литературных реминисценций, окрашенных мрачным религиозным романтизмом.

Но когда после недолгого отдыха снова потянулись скучные дни занятий, он был однажды приятно удивлен, встретив в рейсовом автобусе вдову Рошо. Она сидела в первом ряду возле открытого окна, заложив ногу на ногу. Место рядом было свободно, и, ответив на приветствие, она с робкой, манящей улыбкой указала на него Лауране. Лаурана на мгновение заколебался, ему стало почему-то стыдно, словно, сев рядом с ней в первом ряду, он выставит напоказ свою тайну, свое влечение и одновременно отвращение. Он хотел было под благовидным предлогом отказаться и поискал взглядом в глубине автобуса кого-нибудь из приятелей, чтобы поболтать с ним в дороге. Но в автобусе сидели одни крестьяне и студенты, да и все места были заняты. Тогда он, поблагодарив ее, принял любезное приглашение. Синьора Луиза сказала, что ей повезло, что место рядом осталось свободным: будет с кем побеседовать в дороге, да и, право же, за приятным разговором куда легче переносить автобусную тряску, странное дело, но вот в машине и в поезде у нее даже голова не кружится. Потом добавила, что сегодня чудесный день, что нет ничего лучше, чем бабье лето, и стала без умолку болтать про хороший урожай, про дядюшку каноника, которому что-то нездоровится... Она перескакивала с одной темы на другую и так трещала, что у Лаураны звенело в ушах, словно от прилива крови. Вот такое же чувство бывает, когда с вершины горы сразу спускаешься в долину. Только спустился он не с горы, а из сонного царства, где его грезы неизменно прерывал звон будильника, а по утрам мать подавала жиденький кофе. Он чувствовал, что рядом с Луизой у него загорается кровь. Чем суровее и безжалостнее он осуждал ее за развращенность и ничтожество, тем неудержимее влекло его это пышное тело, зовущие губы, густые волосы, исходивший от нее еле уловимый запах постели, недавнего сна. Все это возбуждало в Лауране желание, сильное до боли.

Интересно, что до смерти Рошо при каждой встрече с ней между ними всегда завязывался разговор. Ничего не скажешь, красивая женщина. Однако не красивее многих других, особенно теперь, когда благодаря кинозвездам само понятие женской красоты стало весьма широким и одинаково прекрасными нам кажутся женщины худые и полные, с профилем Аретузы[9]9
  Аретуза – в греческом мифе нимфа священного источника в древней Сицилии.


[Закрыть] и моськи.

«Да, тут, чтобы устоять, надо быть каменным», – подумал Лаурана.

Уже тогда, в гостиной с прикрытыми жалюзи, она показалась ему удивительно прекрасной и желанной в своем траурном платье. Приглушенный свет лампы, зеркала, затянутые черным крепом, увеличенная фотография покойника – зримое свидетельство неумолимой смерти – и молодое, обещавшее многое тело – зримое свидетельство силы жизни – придавали всему окружающему оттенок злой иронии.

Его мучительная страсть еще больше возросла, когда Лауране открылись сложнейшие причины убийства – измена, тайная связь, обдуманная жестокость, с какой оно было осуществлено, словом – воплощение зла, облачившегося в обольстительные одежды секса. Над ним тяготел страх перед грехом, перед плотской любовью, страх, от которого он так и не освободился, и теперь Лаурана ясно понимал, что желание тем сильнее захлестывало его, чем неумолимее и строже звучал голос рассудка, звавший к суровому Turn of the screw[10]10
  Завинчивание гаек (англ.).


[Закрыть], как выражаются англичане. Он чувствовал себя, особенно сейчас, сидя с ней рядом, когда на крутых поворотах ее тело касалось его тела, как бы раздвоенным, и сказка о душевном раздвоении человека, столь привлекавшая его в литературе, вошла отныне в его жизнь.

Когда они вышли из автобуса, Лаурана не знал, что делать дальше – попрощаться или проводить Луизу до места. Они постояли немного на площади, а потом синьора Рошо, как-то сразу утратившая свою кокетливость, которая не покидала ее все время пути, и даже помрачневшая в лице, сказала, что на этот раз она приехала в город по причине, о которой хотела бы ему рассказать.

– Я узнала, что муж действительно ездил в Рим к вашему другу депутату, чтобы попросить его выступить с разоблачениями. Помните, вы как раз говорили об этом, когда заходили ко мне вместе с кузеном.

Причем слово «кузен» она произнесла с брезгливой гримасой.

– В самом деле? – спросил Лаурана, совершенно сбитый с толку, лихорадочно пытаясь понять мотивы этого неожиданного признания.

– Да, я узнала это почти случайно, когда уже потеряла всякую надежду. После разговора с вами я припомнила массу мелких подробностей, которые, вместе взятые, подтверждали истинность факта, случайно ставшего вам известным... Я принялась искать, рыться в бумагах. И вот нашла дневник, который муж вел тайком от меня и прятал на полке за книгами... Когда улетучились все надежды и я уже готова была прекратить поиски, мне однажды захотелось почитать книгу... Я сняла ее с полки и увидела..:

– Дневник, он вел дневник?

– Да, толстую тетрадь, которую фармацевтические фирмы обычно дарят врачам... Каждый день, начиная с первого января, муж в трех-четырех строках своим неразборчивым почерком записывал все, что считал достойным внимания. Больше всего он писал о нашей дочке. Но вот с начала апреля он стал писать об одном человеке, не упоминая его имени.

– Не упоминая имени? – с едкой иронией переспросил Лаурана.

– Да, но и так нетрудно было понять, кого он имел в виду.

– А, нетрудно понять... – многозначительно протянул Лаурана, намекая, что он готов поддержать шутку синьоры, но не более того.

– Да, совершенно точно и не рискуя ошибиться. Речь шла о моем кузене.

Этого Лаурана не ожидал. У него перехватило дыхание, он судорожно глотнул воздух.

– Я делюсь с вами, – продолжала синьора Луиза, – потому что знаю, какая тесная дружба связывала вас с мужем. Но обо всем этом никто не знает и не должен знать, пока у меня в руках не будет доказательств. Сегодня я приехала сюда именно по этому делу... У меня возникли кое-какие подозрения.

– Но значит... – воскликнул Лаурана.

– Что значит?

Он хотел сказать, что значит, она невиновна и абсолютно непричастна к преступлению, в котором он несправедливо ее подозревал. Но сказал, густо покраснев, совсем другое:

– Значит, вы не верите, что ваш муж был убит только потому, что оказался вместе с аптекарем?

– Честно говоря, я в этом не убеждена, но возможно, так и было... А вы?

– Я?

– Вы сами-то уверены?

– В чем?

– В виновности моего кузена и в том, что бедняга аптекарь тут ни при чем...

– Видите ли...

– Прошу вас, не скрывайте от меня ничего, ничего. Я так нуждаюсь в вашей поддержке, – печально сказала синьора, с нежной мольбой глядя ему в глаза.

– Твердой уверенности у меня нет. Считайте, что у меня есть подозрения, и, скажем прямо, довольно серьезные... Но вы... вы в самом деле готовы действовать против вашего кузена?

– А почему бы нет? Если в смерти мужа... Но мне нужна ваша помощь.

– Я целиком в вашем распоряжении, – пролепетал Лаурана.

– Прежде всего, вы должны обещать мне, что не расскажете никому, даже вашей матери, то, о чем я вам сейчас сказала.

– Клянусь.

– Потом мы вместе обсудим все, что вы знаете, и что я надеюсь узнать сегодня, и тогда уж наметим линию действий.

– Однако тут нужны предусмотрительность, осторожность, одно дело иметь подозрения...

– Сегодня, я надеюсь, все разъяснится.

– Но как?

– Сразу, в двух словах, не объяснишь, да это было бы и преждевременно... Я пробуду здесь до завтрашнего вечера... И если вы не возражаете, мы могли бы встретиться. Где бы я могла с вами встретиться завтра вечером?

– Право, не знаю... Простите, я хотел сказать, что не знаю... может быть, вы не хотите, чтобы нас видели вместе.

– Меня это не пугает.

– Тогда в кафе.

– В кафе, отлично.

– В кафе «Ромерис», там обычно мало народу и можно уединиться.

– Около семи? Или лучше точно в семь?

– А это для вас не будет поздно?

– Нет, почему же. И потом раньше семи я, видимо, не освобожусь, мне надо за день очень многое успеть... Завтра вечером вы обо всем узнаете... Итак, завтра в семь, в кафе «Ромерис»... Потом, если вы не возражаете, мы сможем вместе вернуться к себе домой последним поездом.

– Я буду счастлив, – просияв от радости, ответил Лаурана.

– А что вы скажете своей матери?

– Скажу, что, вероятно, задержусь по школьным делам. Впрочем, такое со мной уже бывало.

– Значит, вы мне обещаете? – с игривой улыбкой спросила синьора.

– Клянусь вам! – с жаром воскликнул Лаурана.

– Тогда до скорой встречи, – сказала синьора Луиза, протягивая ему руку.

В порыве любви и раскаянья Лаурана склонился к ее руке, не решаясь ее поцеловать.

Он долго смотрел ей вслед, пока она шла по обсаженной пальмами широкой площади, эта удивительная, мужественная женщина, это невинное создание.

И глаза его увлажнились от счастья.

Глава шестнадцатая

Кафе «Ромерис», с его большими зеркалами, которые венчали картонные львы, красиво раскрашенные черной тушью, с его «поцелуем змия», вырезанного на стойке, откуда он, казалось, протягивал свои щупальца к ножкам стульев и столов, к ручкам чашек и основаниям светильников, казалось чересчур помпезным. Оно было полно жизни и шума, но скорее на страницах книг знаменитого писателя, уроженца этих мест, умершего лет тридцать назад, нежели в действительности. Местные жители кафе почти не посещали, а редкие клиенты были сплошь приезжие, провинциалы, еще не забывшие о его былом великолепии, или же люди типа Лаураны, которых привлекали литературные воспоминания и царившая здесь тишина.

Было просто непонятно, как это синьор Ромерис, последний из представителей славной династии кондитеров, до сих пор его не закрыл. Возможно, это тоже объяснялось литературными воспоминаниями и любовью к писателю, который обессмертил кафе в своих книгах.

Лаурана пришел в кафе без десяти семь. Он редко заходил сюда вечером, но за столиками сидели те же самые посетители, что и в утренние либо полуденные часы. За стойкой у кассы восседал синьор Ромерис, а за столиками удобно расположились полусонный барон д'Алькоцер, их превосходительства Моска и Лумия, высшие чиновники, которые, давно выйдя на пенсию, развлекались игрой в шашки, попивая марсалу и токайское вино.

Лаурана хорошо знал их. Он вежливо приветствовал всех, и каждый любезно с ним поздоровался, даже барон, который вообще редко узнавал остальных посетителей, снизошел до кивка. Его превосходительство Моска спросил, чем объяснить его появление в столь необычное время. Лаурана сказал, что опоздал на автобус и теперь ему приходится ждать поезда. Он сел за столик в углу и попросил синьора Ромериса принести ему коньяк. Синьор Ромерис тяжело поднялся из-за монументальной, сверкавшей латунью кассы, ибо такой роскоши, как официант, он не мог себе позволить, не спеша благоговейно налил рюмку коньяку и поставил на столик перед Лаураной. А так как Лаурана уже вынул из портфеля книгу, синьор Ромерис поинтересовался, что он читает.

– Любовные письма Вольтера.

– Любовные письма Вольтера, – захихикал барон.

– А вы их читали? – спросил Лаурана.

– Друг мой, – ответил барон. – Я знаю всего Вольтера.

– Кто же его теперь читает? – заметил его превосходительство Лумия.

– К примеру, я, – заявил его превосходительство Моска.

– О да, мы-то его почитываем... Видимо, и уважаемый профессор тоже. Но, судя по всему, в наши дни Вольтером интересуются мало, и уж во всяком случае не так, как надо, – глубокомысленно изрек его превосходительство Лумия.

– Увы, – вздохнул барон д'Алькоцер.

Лаурана ничего не ответил. Впрочем, в кафе «Ромерис» разговор между дряхлыми стариками неизменно протекал следующим образом: две-три фразы, а затем долгая пауза, когда каждый про себя обдумывал сказанное. Минут пятнадцать спустя его превосходительство Моска сказал:

– Эти собаки не читают Вольтера, – а на языке кафе «Ромерис» «собаками» называли политиков.

– Вольтера? Да они даже газет не читают! – воскликнул барон.

– Многие марксисты не прочли ни одной страницы Маркса, – подал голос синьор Ромерис.

– Немало есть и пополари, – барон упорно называл так демо-христиан, – которые не прочли ни одной страницы дона Стурцо[11]11
  Дон Луиджи Стурцо (1871—1959) – основатель первой католической партии Пополари.


[Закрыть].

– Этот мне дон Стурцо, – фыркнул его превосходительство Моска, давая понять, что сыт им по горло. Снова наступила тишина. Часы показывали уже четверть восьмого. То и дело поглядывая на дверь, Лаурана пробегал глазами, не очень схватывая его смысл, любовное письмо Вольтера, звучавшее на итальянском вдвойне непристойно. Конечно, опоздание на пятнадцать минут, на полчаса кажется женщине вполне естественным. Поэтому Лаурана не проявлял нетерпения, а лишь беспокоился, тем более что глухая тревога не покидала его все последние дни. Ему было радостно и одновременно тревожно, словно Луизу (про себя он теперь называл ее только так) ждет испытание – решающая встреча с его старой матерью.

Без четверти восемь барон д'Алькоцер сказал синьору Ромерису с явным подвохом:

– Впрочем, Вольтера не читал и ваш дон Луиджи, – имея в виду писателя, увековечившего кафе, благоговейную память о котором синьор Ромерис хранил ревниво, даже с фанатизмом.

Синьор Ромерис гордо выпрямился из-за кассы.

– При чем здесь дон Луиджи? – воскликнул он. – Дон Луиджи Пиранделло читал все и все знал. Ну, а если Вольтер не отвечал его видению мира, то это уже другой разговор.

– Мой дорогой Ромерис, – вмешался его превосходительство Моска. – Не спорю, видение мира у дона Луиджи было совершенно иным, чем у Вольтера, но вот телеграмму Муссолини он послал и феску надел...

– Простите, ваше превосходительство, а вы разве не поклялись в верности фашизму?! – воскликнул синьор Ромерис, с налитыми кровью глазами, едва сдерживаясь.

– Лично я нет, – сказал его превосходительство Лумия, подняв руку.

– Я в этом не уверен, – бросил его превосходительство Моска.

– Ах так, не уверен? – с обидой в голосе произнес его превосходительство Лумия.

– Ну помню, помню, но это была чистая случайность, они просто забыли привести тебя к присяге, – ответил его превосходительство Моска.

– Нет, это не простая случайность, я постарался не присягать.

– Для нас эта присяга была жизненной необходимостью, – сказал его превосходительство Моска. – С волками жить – по-волчьи выть.

– А вот дон Луиджи, он... – усмехнулся барон.

– В этой стране зависть людей просто поедом ест, – воскликнул синьор Ромерис. – Книгами дона Луиджи восхищается весь мир. Но для вас он лишь человек, пославший телеграмму Муссолини и надевший феску... Сущее скудоумие...

Но никто не отозвался на его оскорбительный намек – трем старцам главное было позлить своего приятеля.

В другое время Лаурану очень развеселила бы эта сценка, но сейчас он нетерпеливо ждал, когда они наконец умолкнут, словно маленькая стычка была главной причиной опоздания Луизы. Он встал, подошел к двери, открыл ее, выглянул на улицу, посмотрел направо, налево. Луизы не было. Он вернулся и снова сел за столик.

– Вы кого-нибудь ждете? – спросил синьор Ромерис.

– Нет, – сухо ответил Лаурана и подумал: «Она уже не придет, ведь уже восемь». – Но в душе у него еще теплилась надежда.

К удивлению синьора Ромериса, он заказал еще одну рюмку коньяку.

В четверть девятого его превосходительство Моска поинтересовался:

– Ну, а как дела у вас в школе?

– Плохо, – ответил Лаурана.

– С чего бы им идти хорошо? – спросил барон. – Если все разваливается, то почему школа должна быть исключением?!

– Правильно, – сказал его превосходительство Лумия.

Без четверти девять Лаурана вдруг представил себе, что Луизу убили. У него появилось желание рассказать обо всем, что переживает и чувствует, этим четырем старикам: они наверняка опытнее его и лучше разбираются в человеческой душе. Но тут барон д'Алькоцер, показав на книгу, которую Лаурана только что закрыл, сказал:

– Эти письма Вольтера подтверждают нашу поговорку о том, что в определенных обстоятельствах для некой части тела и родственные отношения не помеха.

И объяснил с ухмылкой, что эти письма Вольтер писал своей племяннице. Его превосходительство Лумия без обиняков «процитировал» поговорку, а барон «уточнил», что то же самое словцо, которое в поговорке поясняло, при каких условиях и родственные барьеры становятся преодолимыми, Вольтер употребил в письмах, и притом на итальянском языке. Он попросил у Лаураны книгу, чтобы прочесть друзьям письмо, где приводится это словечко.

Все четверо до того смаковали это пикантное место, что Лауране стало противно.

Что толку рассказывать о своих опасениях и горестях этим четырем хитрым старым циникам? Не лучше ли пойти прямо в квестуру, найти серьезного, понимающего следователя и рассказать... ему... Но что? Что одна дама назначила ему, Лауране, свидание в кафе «Ромерис» и не пришла? Просто смешно. Рассказать о своих подозрениях и страхах? Но тогда придет в действие весьма опасная машина правосудия, и ее уже не остановить. Да и что ему, собственно, известно о том, что Луиза узнала за эти два дня? Вдруг она нашла доказательства, опровергающие виновность Розелло? А может, она вообще не нашла никаких доказательств? А если у нее девочка внезапно заболела или еще что-нибудь случилось и ее срочно вызвали домой? К тому же она могла в горячке поисков истины вообще забыть о свидании.

Но вопреки всем этим «а может, а вдруг» у него росла тревога за Луизу, за ее жизнь.

Он поднялся и стал лихорадочно ходить взад и вперед от двери к стойке.

– Вы чем-нибудь обеспокоены? – прервав чтение, спросил барон.

– Нет, просто я сижу здесь уже целых два часа.

– А мы сидим здесь целых два года, – ответил барон, закрыл книгу и протянул ее Лауране.

Лаурана взял книгу и положил в портфель. Посмотрел на часы – двадцать минут десятого.

– Ну, мне пора на станцию, – сказал он.

– До отхода поезда еще сорок пять минут, – заметил синьор Ромерис.

– Погода сегодня отличная, прогуляюсь немного, – сказал Лаурана.

Он расплатился за коньяк, попрощался и вышел. Закрывая дверь, он услышал, как его превосходительство Лумия произнес:

– Наверняка у него любовное свидание и он сгорает от нетерпения.

На улице было безлюдно. Вечер был чудесный, хотя и дул колючий холодный ветер. Он медленно спускался к станции, обуреваемый мрачными мыслями. У привокзальной площади его обогнала машина, она со скрежетом затормозила метрах в десяти и задним ходом подъехала к нему.

Отворилось окошко, и водитель позвал его:

– Синьор, синьор Лаурана?

Лаурана подошел и узнал в лицо одного из горожан, хотя имени его сразу не вспомнил.

– Вы на станцию?

– Да, – ответил Лаурана.

– Если хотите, я вас подвезу.

«Вот кстати, – подумал Лаурана... – Приеду пораньше и смогу позвонить Луизе из дома, узнать, что и как».

– Спасибо, – сказал он и сел в кабину рядом с водителем.

Машина вихрем сорвалась с места.

Глава семнадцатая

– Он был человеком замкнутым, неразговорчивым, порой упрямым и своевольным. Обычно вежливый, любезный и даже услужливый, он был способен взорваться из-за неверно понятого слова или ложного впечатления и тогда уже шел напролом. Вот преподавателем, тут уж ничего не скажешь, он был превосходным: вдумчивым, добросовестным, пунктуальным. Человек большой культуры, он искал новые методы преподавания. С этой стороны, повторяю, к нему нельзя было предъявить никаких претензий. Но что касается личной жизни... Вам это может показаться не вполне корректным, но в сфере личных чувств он оставлял впечатление, как бы поточнее выразиться... человека одержимого, с комплексом неполноценности.

– Одержимого?

– Пожалуй, это сильно сказано и уж конечно не отвечает тому представлению, которое сложилось о нем и его жизни у большинства коллег. Спокойный, аккуратный, с неизменными привычками и вкусами, он свободно и откровенно выражал свое мнение... Но иногда людей, хорошо его знавших, поражали его едкий сарказм, внезапные вспышки гнева... А вот коллегам-преподавательницам и своим ученицам он казался женоненавистником. Я же думаю, что за этим просто скрывалась робость...

– Выходит, он был одержим мыслью о женщинах, помешан на сексе? – сказал следователь.

– Да, примерно так, – согласился директор лицея.

– А как он себя вел вчера?

– По-моему, нормально, как всегда: провел уроки, затем немного побеседовал со мной и с коллегами. Помнится, мы говорили о Борджезе.

Следователь немедленно занес это имя в свою записную книжку.

– Почему вдруг? – спросил он.

– Почему мы заговорили о Борджезе? Видите ли, Лаурана с некоторых пор вбил себе в голову, что его недооценили и теперь настало время воздать ему должное.

– А вы иного мнения? – с оттенком подозрения спросил следователь.

– Честно говоря, не знаю, что ответить, надо бы перечитать. Его «Рубе» произвел на меня сильное впечатление. Но это было тридцать лет назад, понимаете, целых тридцать лет назад.

– А, – протянул следователь и карандашом нервно перечеркнул у себя в книжке фамилию Борджезе.

– Но, возможно, – продолжал директор лицея, – мы говорили о Борджезе днем раньше. Хотя нет, вчера. Словом, я не заметил вчера в поведении Лаураны ничего странного, необычного.

– Во всяком случае, в городе он наверняка задержался не из-за школьного совета?

– О, точно нет.

– Тогда почему же своей матери он сказал именно так?

– Кто знает? Очевидно, он что-то хотел скрыть от нее. Остается предположить, что у него была связь с женщиной или, если не связь...

– То встреча, любовное свидание. Мы об этом уже подумали. Но пока нам не удалось установить, где он провел время после того, как вышел из ресторана, иными словами, начиная с половины третьего.

– Один из его учеников сказал мне утром, что вчера вечером видел Лаурану за столиком в кафе «Ромерис».

– Могу я поговорить с этим учеником?

Директор лицея тут же приказал вызвать этого ученика. Тот подтвердил, что накануне вечером, проходя мимо кафе «Ромерис», он заглянул в окно и увидел за одним из столиков синьора Лаурану. Он сидел и читал книгу. Было это примерно без четверти восемь или ровно в восемь.

Ученика отпустили. Следователь сунул в карман записную книжку, карандаш и со вздохом поднялся.

– Придется сходить в кафе «Ромерис». Мне надо как можно скорее распутать это дело, а то его мать с шести утра сидит в квестуре и ждет.

– Несчастная старуха... Он был к ней очень привязан, – сказал директор лицея.

– Кто знает? – ответил следователь.

У него уже возникло одно подозрение, которое полностью подтвердилось в кафе «Ромерис».

– По-моему, у него было свидание с женщиной, – сказал его превосходительство Лумия. – Он был очень растерян и явно нервничал.

– Он ждал встречи и сгорал от нетерпения, словно юноша в час первого свидания, – добавил барон д'Алькоцер.

– Вы ошибаетесь, дорогой барон, свидание было назначено именно в кафе, но она не пришла, – возразил ему синьор Ромерис.

– Не знаю, не знаю... – сказал его превосходительство Моска. – Одно неоспоримо, тут замешана женщина... Когда он вышел, просидев два часа в кафе, кто-то из нас сказал, что он торопится на свидание.

– Это был я, – уточнил его превосходительство Лумия.

– Но вел он себя не так, как другие, желающие побыстрее скоротать время перед любовной встречей. Он то и дело поднимал глаза от книги и бросал тревожный взгляд на дверь, вставал, прохаживался взад и вперед по залу и даже выглянул на улицу и посмотрел сначала налево, а затем направо, – сказал его превосходительство Моска.

– Вероятно, он не знал, откуда женщина придет, с левой или с правой стороны, – глубокомысленно заключил следователь. – Отсюда можно сделать вывод, что он не знал и в какой части города жила эта женщина.

– Не торопитесь с выводами, – сказал барон, – действительность куда богаче и неожиданнее всех наших умозаключений. Больше того, раз уж нам так нужны выводы, то, по-моему, если он действительно ждал в кафе женщину, это была приезжая... Неужели вы думаете, что у нас в городе женщины выходят из дома в семь-восемь вечера, чтобы отправиться на свидание в кафе?

– Если только это была не потаскуха, – добавил его превосходительство Лумия.

– Ну, знаете, такой человек, как он, не мог иметь дела с потаскухами, – сказал синьор Ромерис.

– О, мой дорогой Ромерис, вы даже не представляете, сколько солидных, культурных и серьезных людей ищут общества потаскух, – сказал его превосходительство Лумия. – Верно другое, потаскуха назначила бы ему свидание у себя дома или в гостинице, а в кафе встречаются лишь влюбленные.

– Суть дела в следующем, – изрек барон. – Очевидно, у него было назначено свидание здесь, в кафе, он прождал два часа, но женщина не пришла. Тогда он ушел, сказав, что идет на станцию, и исчез. Если он ждал женщину в кафе и наконец решил, что та его просто надула или не пришла по каким-то серьезным причинам, как он, по-вашему, должен был поступить? Учтите при этом, что он был обеспокоен или оскорблен. Тут возможны три гипотезы: первая, он вернулся домой и лег в постель, полный разочарования или тревоги; вторая, он пошел домой к женщине потребовать объяснения, а с ним разделались; третья, он взял и бросился с крепостной стены либо под поезд. Но поскольку домой он не вернулся, сохраняют силу лишь две последние гипотезы. Если он сидел здесь, чтобы убить время перед встречей, тогда невольно напрашивается такое предположение – на месте свидания Лаурану ждал муж, брат или отец этой женщины, который и прикончил его в два счета.

– А не приходит ли вам на ум другая, менее романтическая, но более правдоподобная версия? Свидание с этой горячо желанной женщиной состоялось, и с нею он забыл о матери, о школе – словом, обо всем на свете?.. Разве так не могло случиться? – сказал его превосходительство Моска.

– Не думаю... Такой спокойный, уравновешенный человек! – возразил синьор Ромерис.

– Вот именно, спокойный, – многозначительно протянул его превосходительство Лумия.

Следователь встал.

– У меня голова кругом идет, – сказал он.

Рассуждения барона, действительно четкие, весьма логичные, привели его в полнейшую растерянность. Попробуй разыщи всех женщин, с которыми Лаурана мог иметь длительную или мимолетную связь!

Начнем с учениц: нынешние девицы пятнадцати—восемнадцати лет на всякое способны. Затем – коллеги. Далее – матери учениц и учеников, по крайней мере более или менее симпатичные и моложавые. И, наконец, проститутки, те, что прежде назывались «содержанками», и дешевые шлюхи. Да, тут сам черт ногу сломит. Конечно, если только профессор не объявится сегодня-завтра, словно мартовский кот, вдосталь погулявший ночью по чужим крышам.

Но профессор лежал под кучей шлака на дне заброшенной серной шахты, как раз на полпути между районным центром и родным городком.