Текст книги "Каждому свое • Американская тетушка"

Автор книги: Леонардо Шаша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава третья

Просмотрев целый ворох рецептов и выслушав показания врача, писавшего их, старшина карабинеров пришел к заключению, что частые посещения девицей аптеки объяснялись тяжелой болезнью ее младшего брата. Он в одиннадцать лет заболел менингитом и никак не мог полностью оправиться, заикался, часто терял память и вообще слыл слабоумным.

Отец работал в поле, а мать хозяйничала по дому. Девушке самой приходилось ходить к лечащему врачу за советами и рецептами. К тому же в семье она была самой грамотной и сообразительной. Само собой разумеется, были допрошены и отец девицы, и ее бывший жених, но больше из желания поскорей разделаться с этой частью расследования. Наконец старшина убедился в невиновности девушки, но теперь ей предстояло убедить в этом и семь с половиной тысяч жителей городка, включая всех родственников. А они, едва старшина закончил допрос, на всякий случай, втихомолку, со знанием дела, основательно ее избили.

Синьоре Терезе Спано, вдове Манно, которая вынула из альбома и долго рассматривала фотографии мужа, чтобы отобрать, какую из них увеличить для надгробного памятника, казалось, будто его красивое и спокойное лицо искажено чуть заметной ухмылкой, а глаза смотрят холодно и насмешливо. Так, даже в доме, где аптекарь Манно прожил целых пятнадцать лет и всегда слыл образцовым отцом и верным мужем, с ним произошла странная метаморфоза. Вдову и во сне мучили подозрения, ей чудилось, будто во всех зеркалах он отражался голым, как манекен, как червь, безруким и безногим. Ночью, внезапно проснувшись, синьора вскакивала, и снова начинался допрос фотографий мужа. Иногда ей казалось, будто покойный отвечал ей, что смерть есть смерть, а все остальное гроша ломаного не стоит, а чаще он представал в ее воображении таким же циничным и хитрым, как и при жизни. Ее родственники были крайне возмущены и не преминули в сотый раз упрекнуть бедняжку в опрометчивом согласии выйти замуж за аптекаря, чему они в свое время упорно противились. Родные же аптекаря, которым чужд был этот пышный траур, так же как прежде была чужда обеспеченная, сытая жизнь их родича, приняли его гибель как роковую неизбежность. Коль скоро твое положение изменилось и в своем ослеплении ты думаешь, что добился богатства и счастья, тебя раньше других настигают горе, стыд и безжалостная смерть.

Хотя не было никаких улик, кроме окурка сигары, найденного на месте преступления, а это позволяло предположить, что, долго сидя в засаде, один из убийц закурил, в городке буквально каждый хранил про себя разгадку тайны или по крайней мере был убежден, что нашел ключ к ее раскрытию.

Подобрал такой ключ и Лаурана, им было слово UNICUIQUE, которое он, вместе с другими, увы, стершимися из памяти словами, разобрал сквозь призму лучей на оборотной стороне листа. Лаурана не знал, последовал ли старшина карабинеров его совету внимательно рассмотреть обратную сторону письма и подвергли ли это письмо всестороннему изучению в лаборатории научной криминалистики. В этом случае слово UNICUIQUE не могло не привлечь внимания судебных экспертов. Но в глубине души Лаурана не был уверен, примут ли во внимание его совет и придадут ли в лучшем случае должное значение этой косвенной улике. По правде сказать, это даже льстило его тщеславию, потому что другим не было дано разгадать столь очевидную тайну или, вернее, столь таинственную очевидность; тут нужен ум острый, свободный от предрассудков, способный распутать этот гордиев узел. Так, из тщеславия, помимо собственной воли Лаурана сделал первый шаг. Заглянув, как всегда, к продавцу газет, он спросил «Оссерваторе романо».

Продавец весьма удивился – синьор Лаурана слыл, хотя и не вполне заслуженно, ярым антиклерикалом, а главное, вот уже лет двадцать никто не спрашивал у него «Оссерваторе». Он об этом без обиняков и сказал, заставив сердце Лаураны забиться от радости.

– Уже лет двадцать никто не спрашивал у меня эту газету... Во время войны ее еще читали, в наш город пять газет прибывало. Но однажды ко мне пришел секретарь фашио[2]2
  Фашио – местная организация фашистской партии.


[Закрыть] и объявил, что, если я не перестану заказывать «Оссерваторе», меня лишат права на продажу газет. Сила солому ломит. Скажите, а как бы вы поступили на моем месте?

– Точно так же, – ответил Лаурана.

«Итак, – подумал он, – никто не спрашивал у нашего киоскера, есть ли у него «Оссерваторе романо». Но, может, старшина карабинеров это уже выяснил? Нужно навести справку у начальника почты или у письмоносца».

Начальник почты был человеком говорливым и всеобщим приятелем. Лауране без особого труда удалось получить нужные сведения.

– Я пишу работу о Карло Мандзони. Мне рекомендовали прочесть одну статью в «Оссерваторе романо», появившуюся пятнадцать—двадцать дней назад. У нас кто-нибудь получает «Оссерваторе романо»?

Все знали, что Лаурана печатает в журналах критические статьи. Поэтому начальник почты, не задумываясь, ответил (он бы ничего не сказал или долго колебался, если бы полиция предварительно уже наводила соответствующие справки):

– У нас «Оссерваторе» выписывают двое – достопочтенный синьор каноник и приходский священник св. Анны.

– А отделение демократической партии?

– Нет.

– Даже секретарь местного отделения?

– Тоже нет. Я же вам сказал, к нам всего два экземпляра приходят.

И, объясняя настойчивые вопросы Лаураны его инстинктивным недоверием к церковным властям, посоветовал ему:

– Сходите к приходскому священнику. Если у него сохранился этот номер газеты, он вам наверняка даст.

Церковь св. Анны была совсем неподалеку, а рядом стоял дом священника. Лаурана и раньше был в довольно дружеских отношениях с приходским священником, человеком широких взглядов, пользовавшимся неизменным расположением прихожан; что же до начальства, то оно его недолюбливало, и не без основания.

Священник встретил Лаурану с распростертыми объятиями. Но когда тот объяснил цель своего визита, на лице священника отразилась досада. Он сказал, что, конечно, получает «Оссерваторе романо»; в силу инерции, а главное, не желая раздражать начальство, он, как и его предшественник, подписался на эту газету, но уж читать ее – увольте. Он эту газету вообще не раскрыл ни разу и подозревает, что ее уносит капеллан. А вы его знаете? Ну, такой молодой, худой, кожа да кости. И что любопытно, он никогда не смотрит вам в глаза. Настоящий тупица. Да вдобавок еще соглядатай, его для этого и приставили. Уж он-то читает «Оссерваторе романо» и наверняка хранит все номера. Хотите, я ему позвоню?

– Буду вам очень признателен.

– Сию минуту.

Он снял трубку и назвал номер. Едва его соединили, он грубо спросил:

– Ну как, уже настрочил очередной донос канонику?

При этом он подмигнул Лауране и немного отвел трубку, чтобы и тот слышал протестующие возгласы капеллана. Помолчав, он добавил:

– Впрочем, мне на это начхать. Я тебе по другому поводу звоню. Слушай меня внимательно. Что ты делаешь с номерами «Оссерваторе романо», которые воруешь у меня?

Капеллан снова отчаянно запротестовал, но приходский священник бесцеремонно прервал его:

– Да нет, на этот раз я шучу... Ну так вот, куда ты их деваешь? Сохраняешь? Молодец, молодец. Подожди, сейчас я тебе скажу, какие номера мне нужны. Собственно, не мне, а моему другу, одному критику. Какие вас интересуют номера?

– Точно затрудняюсь сказать, Статья, которую я ищу, могла быть напечатана где-то между первым июля и пятнадцатым августа.

– Отлично... Слушай, есть у тебя все номера с первого июля по пятнадцатое августа? Должен проверить? Так проверь и заодно посмотри, нет ли в одном из этих номеров статьи о Мандзони. Поищи хорошенько и потом позвони мне.

Он повесил трубку и объяснил:

– Обещал поискать, и если найдет, то завтра утром принесет газету мне. Это избавит вас от неприятной необходимости встречаться с ним. Он грязный тип.

– В самом деле?

– Поверьте, нужно обладать железными нервами, чтобы его терпеть. К тому же он человек порочный, вы, конечно, понимаете, о чем я говорю. А я назло все время посылаю к нему молоденьких девиц. Он, бедняга, мучается, терпит просто отчаянные муки. Ну, а потом мстит мне. Но я, как вы сами убедились, смотрю на жизнь трезво. Знаете анекдот о молодой служанке и строгом епископе? Нет? Тогда послушайте. Хоть раз вы услышите анекдот о священниках, рассказанный самим священником. Так вот, однажды епископу донесли, что в одном селении священник не только держит служанку значительно более молодую, чем это предписано уставом, но и спит с ней на одной постели. Епископ, понятно, помчался в селение, внезапно нагрянул в дом священника и видит там красивую молодую служанку, а в спальне – широченную кровать. Тогда он объявляет священнику, какие про него ходят слухи. Тот не отрицает: «Это сущая правда, ваше преосвященство, что служанка спит с одного края кровати, а я – с другого. Но вы сами видите, что тут с двух сторон висят петли. В эти петли я каждый вечер перед сном вдеваю вот эту здоровенную доску. Она покрепче двери». И показывает доску.

Епископ был поражен, даже растроган такой моральной чистотой. Ему вспомнились святые времен средневековья, которые, ложась рядом с женщиной, клали между нею и собой крест или меч. Он мягко сказал: «Но, сын мой, конечно, доска – разумная мера предосторожности, но если тобою овладевает искушение? Ведь оно бывает дьявольски сильным, почти неодолимым, что ты тогда делаешь?» – «О, ваше преосвященство, что ж тут такого сложного? Я просто снимаю доску».

Приходский священник успел рассказать еще парочку анекдотов, прежде чем позвонил капеллан. Он проверил: все номера с первого июля по пятнадцатое августа у него сохранились, но статьи о Мандзони там нет.

– Я очень сожалею, – сказал приходский священник, – но, может, он плохо смотрел. Я же вам говорил, это настоящий болван. Чтобы удостовериться, пожалуй, лучше вам самому сходить и посмотреть. Впрочем... Хотите, я ему велю принести все номера сюда?

– Нет, нет, благодарю вас, не стоит беспокоиться... К тому же статья не так уж мне нужна.

– Охотно вам верю, уже два века мы не говорим ничего нового и важного. А уж о Мандзони, представляете себе, что может написать о Мандзони католик. Чтобы понять и по-настоящему оценить этого писателя, нужно быть человеком глубоко развращенным в прямом и переносном смысле слова.

– И все же кое-какие мысли католиков о творчестве Мандзони довольно поучительны.

– Знаю, знаю, бог, карающий и прощающий смертных, Мандзони и Вергилий... Обо всем этом, по правде говоря, одни лишь католики и писали. За редкими исключениями. И, пожалуй, ничего особенно умного до сих пор не сказали. Знаете, когда исследователи почти попадают в цель, в самую сердцевину? Когда они затрагивают тему молчания в любви. Но этот разговор заведет нас слишком далеко. Хочу показать вам одну вещицу, вы ведь неплохо в этом разбираетесь.

Он подошел к стенному шкафу, открыл его и вынул маленькую, величиною с ладонь, фигурку святого Рокко.

– Посмотрите, какое изящество линий, какая экспрессия. Знаете, как она мне досталась? Она вместе с разным хламом валялась в церковной кладовой у одного моего коллеги из ближнего селения. Взамен я ему купил большого новенького святого Рокко из папье-маше. Он меня за маньяка считает, за одного из тех, которые помешаны на всякой старине, и как будто даже некоторое смущение испытывал, что согласился на такой невыгодный для меня обмен.

Приходский священник был хорошо известен как тонкий и отнюдь не бескорыстный знаток древнего искусства, и многие знали, что он поддерживает постоянные и выгодные торговые связи с антикварами Палермо.

Показывая гостю со всех сторон фигурку святого Рокко, священник не переставая рассказывал:

– Кое-кто его уже видел. Мне дают триста тысяч лир. Но я пока хочу сам им полюбоваться, всегда успею продать его какому-нибудь казнокраду. Ну, каково ваше мнение? По-моему, первая половина шестнадцатого века.

– Да, похоже...

– Вот и профессор Де Ренцис то же самое думает. А он большой знаток сицилийской скульптуры пятнадцатого и шестнадцатого веков. Впрочем, немудрено, что его мнение, – тут он громко засмеялся, – всегда совпадает с моим. Ведь плачу-то ему я.

– Вы ни во что не верите, – сказал Лаурана.

– О нет, верю! И по нынешним временам даже слишком во многое.

По городку ходил анекдот, возможно, это даже была правда, что однажды во время мессы, когда приходский священник открывал ларец-дарохранительницу, ключ застрял в замочной скважине. Священник не утерпел и выругался:

– Что, в ней дьявол, что ли, сидит?

Понятно, он имел в виду замочную скважину. Одно было известно точно – священник всегда торопился закончить службу, он вечно что-то покупал или продавал на стороне.

– Простите, тогда я не понимаю... – начал было Лаурана.

– Почему я не снимаю церковное облачение? Должен вам сказать, что я его надел не по своей воле. Возможно, вы об этом знаете. Мой дядюшка, священник этой самой церкви, богач и ростовщик, оставил мне все свое добро, но с условием, что я тоже последую его примеру. Когда он умер, мне было три года. В десять лет, когда я поступил в духовную семинарию, я чувствовал себя святым Людовиком, в двадцать два, закончив ее, – живым воплощением сатаны. Я хотел бросить все, но это значило распрощаться с наследством, обречь мать на нищету. Теперь мне дядюшкино наследство не очень нужно, мать умерла. Я мог бы сложить с себя церковный сан.

– А Конкордат?

– Если я предъявлю завещание дяди, Конкордат мне не страшен. Я стал священником по принуждению, и церковные власти отпустили бы меня с миром, не ущемляя моих гражданских прав. Но дело в том, что теперь в этом одеянии я чувствую себя вполне удобно. И это сочетание удобств и определенного цинизма позволило мне обрести душевное равновесие и полноту жизни.

– А вы не рискуете навлечь на себя неприятности?

– Абсолютно нет. Если меня попытаются тронуть, я устрою такой скандал, что сюда примчатся даже корреспонденты «Правды». И не меньше месяца тут просидят.

После столь приятной беседы Лаурана вышел от священника уже в полночь. Он расстался с ним, преисполнившись симпатии к этому духовному отцу. «Да, в Сицилии, а может, и во всей Италии полно таких вот милых людей, которым надо голову снести», – подумал он. Что же до слова UNICUIQUE, то он узнал, что оно не могло быть вырезано из газет, приходивших на имя священника. А это уже кое-что значило.

Глава четвертая

Прошло три дня строгого траура, и Лаурана решил, что, пожалуй, теперь уже не сочтут за невежливость, если он сходит к достопочтенному канонику Розелло и попросит у него на время июльские и августовские номера «Оссерваторе романо», в одном из которых якобы опубликована статья о Мандзони, совершенно необходимая ему для работы. Каноник доводился дядей жене доктора Рошо. Он был очень привязан к племяннице, которая воспитывалась в его доме до самого своего замужества. Большой, просторный дом каноника не был поделен и принадлежал всей семье. Лет двадцать назад в нем жили два женатых брата со своими чадами и домочадцами, составлявшими единый клан, духовным и фактическим главой которого был сам каноник. Затем смерть и многочисленные браки увели из дома девять человек, осталось четверо: каноник, его холостой племянник адвокат Розелло и две золовки.

Каноник был в ризнице – снимал с себя после мессы церковное облачение. Он встретил Лаурану крайне радушно. После десятиминутного обмена любезностями разговор зашел о жестоком убийстве, о мягкости и благородстве покойного доктора Рошо, о неутешном горе вдовы.

– Ужасное преступление. И такое темное, загадочное, – сказал Лаурана.

– Ну, не очень уж загадочное, – возразил каноник. – Видите ли, – сказал он после короткой паузы, – у покойного аптекаря были-таки любовные похождения. Никто, правда, об этом не знал. Заметьте, сначала его предупредили анонимным письмом, а потом убили, типичный способ мести. А бедняга Рошо поплатился за чужие грехи.

– Вы так думаете?

– Какие могут быть сомнения? Деловых связей аптекарь ни с кем не поддерживал. Это установлено. Остается любовная интрижка. Чей-то отец, брат или жених не в силах забыть обиды, и вот однажды он решает разом со всем покончить. В слепой ярости он заодно убивает и совершенно невинного человека.

– Возможно, что и так, но я не совсем в этом уверен.

– Не уверены? Но уверенным, дорогой Лаурана, можно быть только в Боге. И в Смерти. Конечно, утверждать что-либо с полным основанием нельзя, но факты, подтверждающие это предположение, налицо. Первое: в письме аптекаря предупреждали, что он поплатится смертью за свою вину; в нем не упоминалось, за какую, но автор письма предполагал, что аптекарь, прочитав анонимку, тут же вспомнит о своем неблаговидном поступке, пусть даже совершенном весьма давно. Следовательно, либо обида, нанесенная кому-то аптекарем, была серьезной и со временем не забылась, либо его проступок относился к недавнему прошлому и связан, как говорится, с текущими событиями. Второе: коль скоро аптекарь, как известно, а вы, насколько я знаю, присутствовали при этом, не пожелал подать заявление, значит, он все же опасался неприятных для себя последствий. Третье: не похоже, чтобы семейная жизнь в доме аптекаря протекала вполне мирно и спокойно.

– Допустим... Но я мог бы кое-что вам возразить. Первое: аптекарь получает письмо с определенными, недвусмысленными угрозами. И что же он делает? Через неделю отправляется на охоту, предоставив врагу прекрасную возможность осуществить свою угрозу. Ясно, что он не принял письма всерьез, посчитав просто шуткой. Следовательно, он не чувствовал за собой ни в прошлом, ни в настоящем никакой вины. Но раз угроза все же была приведена в исполнение, да еще с такой жестокостью, невольно напрашивается догадка, что свой проступок аптекарь Манно совершил давным-давно; и столь запоздалая месть кажется невероятной. Нельзя исключить и того, что обиду незнакомцу аптекарь Манно нанес совершенно случайно: неосторожно сказанное слово, какой-нибудь жест, ранившие больной, воспаленный мозг преступника. Второе: никто из увидевших письмо даже не подумал принять его всерьез. Никто. Городок наш небольшой, и в нем трудно скрыть тайную любовную связь или порок. Что же до заявления, то он действительно отказался его написать. Но именно потому, что он сам и все его друзья считали анонимное письмо шуткой.

– Возможно, вы и правы, – сказал каноник, но по глазам было видно, что он остался при своем мнении. – О, всевидящий господи, яви нам истину во имя справедливости, а не мести, – торжественно произнес он.

– Будем надеяться, – промолвил Лаурана, и его слова звучали как «аминь». Затем он объяснил цель своего нежданного визита.

– Вам нужен «Оссерваторе романо»? – переспросил каноник, весьма довольный, что католическая газета понадобилась такому заядлому атеисту. – Да, я почитываю «Оссерваторе», но хранить... Я сохраняю журналы «Чивильта каттолика», «Вита э пенсьеро», но не газеты. Церковный сторож приносит мне почту, а я потом забираю домой частные письма и газеты. После того как я прочитываю газеты «Оссерваторе романо», «Иль пополо», они становятся, так сказать, предметом домашнего обихода. Ага, вот, – он вытащил из стопки газет и журналов «Оссерваторе романо», – я возьму газету домой, сразу после обеда прочту, и сегодня же вечером мои золовки или служанка наверняка завернут в нее что-нибудь либо используют для растопки печи. Понятно, если только в газете нет энциклики или речи его Святейшества.

– Само собой разумеется!

– Если вам нужен вот этот позавчерашний номер, – он протянул сложенную вчетверо газету Лауране. – возьмите, я успею полистать ее потом. Последняя неделя была сущим адом, и я даже не прикоснулся к газетам.

Лаурана развернул «Оссерваторе» и, словно зачарованный, уставился на заголовок. Вот оно, UNICUIQUE, точь-в-точь такое же, как на обороте анонимного письма. UNICUIQUE SUUM – каждому свое. Красивый типографский шрифт, хвостик буквы Q с изящным завитком. Затем идут скрещенные ключи, папская тиара и тоже заглавными буквами NON PRAEVALEBUNT[3]3
  Не одолеют (лат.).


[Закрыть]. Каждому свое – и аптекарю Манно с доктором Рошо тоже. Какое слово стояло после этого UNICUIQUE, которое та же рука, что лишила жизни двух человек, вырезала из газеты и приклеила к письму? Слово «осужден»? А может быть, «смерть»? Как жаль, что нельзя взглянуть на письмо, которое теперь хранится в секретном полицейском досье.

– Не стесняйтесь, – сказал каноник, – если этот номер вам нужен, берите его.

– Что?.. Ах да, спасибо. Нет, нет, он мне не нужен.

Лаурана положил газету на стол и поднялся. Он был взволнован, и ему вдруг стал невыносим этот запах гниющего дерева, увядших цветов и воска, которым была пропитана ризница.

– Крайне вам признателен, – сказал он, протягивая канонику руку, которую тот пожал с подобающим радушием, высказав отеческую любовь к заблудшей душе грешника.

– До свидания, надеюсь, вы еще не раз навестите меня, – ласково попрощался он с гостем.

– С удовольствием, – ответил Лаурана.

Он вышел из ризницы и, пройдя через пустую церковь, очутился на залитой палящим солнцем площади. Пересекая ее, Лаурана подумал о том, как прохладно и хорошо было в церкви, и эта мысль мгновенно обернулась иронической метафорой. Да, приходский священник и каноник, каждый по-своему, чувствовали себя весьма хорошо. Впрочем, если верить слухам, оба они одинаково наслаждались жизнью, а различие было чисто внешним. Из подсознательного чувства самолюбия Лаурана упорно старался думать о чем угодно, только не о своем разочаровании и безусловном поражении. Ведь если бы ему и удалось узнать, из какого номера «Оссерваторе» было вырезано роковое UNICUIQUE, как доискаться, куда потом делась газета. А сам каноник, его золовки, племянник и служанка, разумеется, абсолютно не причастны к преступлению. Судя по тому, какая участь ждала «Оссерваторе» после того, как его страницы наспех пробежал достопочтенный каноник, можно предположить, что читателей у газеты, таких как капеллан св. Анны, вообще раз два и обчелся. Возможно, газета попала к автору письма, потому что в нее было что-то завернуто. К тому же в районном центре «Оссерваторе» продается во всех киосках, и любой, случайно или с определенной целью, мог ее купить.

В сущности, полиция очень разумно поступила, не придав значения этому UNICUIQUE. Ничего не скажешь, опыт есть опыт. Воистину, пустое занятие искать иглу в стоге сена, да еще когда знаешь, что у нее нет ушка, в которое можно было бы вдеть нить поисков. А вот его самого эта деталь страшно заинтриговала. У газеты всего два подписчика во всем городе. Это же верная улика, крайне важная для расследования. Вот только завела она в тупик. Правда, и полиции с ее окурком сигары тоже нечем похвастаться. Экспертизой было установлено, что сигара – марки «Бранка», а их курит лишь коммунальный секретарь, который не только вне всяких подозрений, но всего шесть месяцев назад прибыл в городок.

«Ну что ж, газета стоит сигары «Бранка», – подумал Лаурана, – но пусть полиция гоняется за своей сигарой, а ты поставь крест на «Оссерваторе романо».

И все же дома, пока мать накрывала на стол, он машинально набросал на листке бумаги: «Тот, кто составил письмо, вырезая слова из «Оссерваторе», а) купил газету в районном центре, с целью запутать следствие, б) газета попалась ему в руки случайно, и он не сообразил, что это орган Ватикана, в) он привык ежедневно видеть эту газету и поэтому не учел, что она имеет весьма ограниченный, почти профессиональный круг читателей и даже по верстке отличается от других газет».

Он положил ручку, еще раз перечитал написанное и разорвал листок на мелкие куски.