Текст книги "Плащаница из Овьедо"

Автор книги: Леонард Фолья

Соавторы: Дэвид Ричардс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 28

– Они мне лгали. Я не отдам им своего ребенка. Они мне в глаза врали! – Ханна, насупившись, ходила по приемной приходского дома, в то время как отец Джимми слушал ее гневные речи, немного беспомощно и растерянно, хотя и старался этого не показывать. Ханна выглядела совершенно спокойной, когда несколько минут назад позвонила в дверь и спросила, можно ли с ним поговорить. Она даже извинялась за то, что отнимает у него время.

Но стоило девушке начать рассказывать о том, что ее беспокоило, как она не на шутку разволновалась. Если он все правильно понял – а молодой священник не был уверен, понял ли он все правильно, – люди, у которых жила Ханна, эти Витфилды, – ей угрожали. Точнее не ей, а ее ребенку. Но, конечно, это не ее ребенок. Она подписала договор – юридически оформленный, полагал он, – о том, что выносит им ребенка.

Теперь все выглядело так, словно она выдумывает причину, чтобы оставить малыша себе. Но доказательства, поймал он себя на мысли, были несерьезными. Агентство, в которое обратилась Ханна, сменило адрес, не уведомив об этом суррогатную мать. Миссис Витфилд говорила, что у нее нет детей, но Ханна была убеждена, что у Джолин уже есть взрослый сын. Да и это она узнала из автоответчика. Ну и еще рассказ о том, как Витфилды гуляли в саду посреди ночи, что, бесспорно, было весьма странным, но никак не противозаконным. Люди, которым нравится их сад, могут любоваться им в любое время дня и при любом освещении. Пускай это и лунный свет.

Вот что по-настоящему обеспокоило отца Джимми, так это эмоциональное состояние девушки. Она утратила свое летнее спокойствие и стала нервной и пугливой. Джеймс был рад тому, что Ханна снова посещает церковь – и регулярно исповедуется, – но опечален тем, что это не помогает ей обрести тот душевный покой, в котором она так нуждается. Его совет быть с Витфилдами честной и открытой, похоже, сделал ее еще более недоверчивой.

Несмотря на то что отцу Джимми было известно, что беременность – беспокойный период в жизни женщины, ему, однако, не хотелось списывать все на гормональные бури. Тут явно что-то было не так, и он, к сожалению, не знал, как помочь юной прихожанке в сложившейся ситуации.

– Вы думаете, что я все это выдумала, да? – спросила Ханна.

– Нет, я так не думаю. Уверен, что действительно существуют причины, из-за которых вы себя так чувствуете. Но это могут быть совсем не те причины, о которых вы говорите. Когда вы начали готовиться стать матерью, в вас пробудились все воспоминания о родителях. Вы же говорили мне, что после их гибели чувствовали себя одинокой и всеми покинутой. Возможно, вы боитесь, что, отдав этого ребенка Витфилдам, бросите его.

– Вы хотите сказать, что я в таком состоянии потому, что семь лет назад мои родители погибли в аварии?

– Нет, я не это хочу сказать. – Отец Джимми глубоко вздохнул. – Я всего-навсего предполагаю, что причины вашей обеспокоенности лежат значительно глубже, чем вам кажется. У вас сильный стресс. Из-за него вы так на все реагируете. Не из-за Витфилдов. Неужели вы считаете, что они прошли через все это только для того, чтобы навредить ребенку? Подумайте, как они, наверное, сейчас за вас беспокоятся.

– Почему вы на их стороне?

– Я ни на чьей стороне, Ханна, тут не может быть сторон. Я просто хочу, чтобы у вас в душе воцарился мир. – Он взял ее за руку и посмотрел ей прямо в глаза, чтобы доказать искренность своих слов.

– Извините, отче. Вы правы. – Ханна опустила голову. – Можно мне вам кое-что показать?

– Что?

Она полезла в свой рюкзак, вытащила из него стопку фотографий и протянула священнику.

– Вот, взгляните.

На первом снимке был мальчик, который стоял у фонаря с рожком мороженого в руке. Другие снимки, сделанные поляроидом, были менее радужными. Священник быстро просмотрел их, один за другим.

– Где вы их достали? Кто это?

– Думаю, мальчик на первой фотографии – сын Джолин Витфилд. Не знаю, кто на остальных. Я нашла их в мастерской. На них, кажется, кого-то пытают. Для чего ей в доме понадобились такие фотографии?

Отец Джимми вновь просмотрел снимки, на этот раз более внимательно. Перед тем как ей ответить, он сделал паузу, обдумывая каждое слово.

– Вы говорили, что она – художник. Может, это как-то связано с картинами?

– Она не рисует людей, отче. Она создает странные абстрактные вещи. Они могут означать что угодно, но только не изображать людей…

– Ну, это могут быть фотографии с какого-нибудь авангардного шоу или протест. Так сразу и не скажешь. Сейчас в искусстве такое творится! Не так давно в Национальном фонде искусств был ужасный скандал. Какая-то женщина намазала себя шоколадным соусом. Я думаю, что на этих фотографиях не то, о чем можно подумать в первое мгновение.

Он понимал, что подобное объяснение вряд ли успокоит девушку. Оно и его-то не могло успокоить. Ему сразу стало ясно, почему эти фотографии так потрясли Ханну.

– Могу ли я немного попридержать их, чтобы изучить более детально? Посмотрим, что они мне расскажут.

От таких слов Ханна моментально воспрянула духом.

– Значит, вы мне поможете? О, спасибо вам. Мне больше не к кому обратиться. – От радости она бросилась ему на шею и обняла. Это напугало отца Джимми, но, чтобы девушка снова не расстроилась, он подождал немного и только потом высвободился из ее объятий.

– Конечно, я помогу вам. Я здесь именно для этого. Это моя работа, – смущенно сказал он, положив руки на плечи Ханны и нежно отстранив ее от себя в надежде, что она не истолкует этот жест неправильно. Ему нравилось быть рядом с ней.

– Моя подруга говорит, что беременным женщинам сам Бог велел быть эмоциональными.

– Не уверен, что об этом говорится в Библии, – ответил он. – Но Иисус наверняка согласился бы с ней.

Этой ночью отец Джимми не мог уснуть, думая о попавшей в беду девушке и о том, как сильно она надеется, что он поможет ей найти верный путь в жизни. Он намеревался поговорить об этом с монсеньором. Ему вряд ли удастся справиться со сложившейся ситуацией в одиночку. К тому же молодому священнику не хотелось бы, чтобы его совет обернулся для Ханны неправильным решением. Джеймс все равно был убежден, что ей следует закончить начатое, но ведь главное, чтобы она сама так думала. В конце концов, это должно стать ее решением, с последствиями которого, хорошими или плохими, ей жить до конца своих дней.

Навязчивые мысли не давали ему спать этой ночью. Он не мог отрицать, что испытывает сильные чувства к этой девушке, чувства, которые были ему непонятны. Его влекло к ней. Но это не было сексуальным влечением. Случалось, что голос плоти взывал к нему, и тогда Джеймс молился, чтобы Господь избавил его от грешных мыслей, и тот всегда внимал его молитвам. Он свято чтил данный им обет безбрачия. Но это было не то. Это желание, этот порыв заботиться о ней полностью поглотил его. Ему хотелось прижать ее к себе, приласкать, дать почувствовать, что она в безопасности.

Что-то подсказало ей обратиться к нему. И что-то подсказывало ему, что, сделав это, она поступила правильно. Сама судьба свела их вместе. Нет, судьба – это слишком сильное слово. Каким-то образом они были связаны. Он мог дать ей то, в чем она нуждалась. Они дополняли друг друга.

Джеймс опустил ноги с кровати и зажег светильник. На прикроватной тумбочке лежали фотографии, которые Ханна ему оставила. Он еще раз просмотрел их. Какое бы ни нашлось объяснение, они никогда не перестанут быть ужасными. У человека отняли его личность, лишили его возможности видеть, слышать, говорить. Так поступали со своими заложниками террористы, чтобы сделать из них покорных животных. Вот только… только…, он никак не мог понять одного. Во всех фотографиях не было жизни. Сказать по правде, они казались не совсем реальными. УА это оборудование? Голова манекена? Для чего? Все это походило на научный эксперимент. Отец Джимми вернулся к фотографии мужчины с наброшенным на голову мешком и распростертыми руками. Был ли он тоже частью эксперимента? Если да, тогда (Что исследовали? Мышечную силу? Выносливость? Лекарство? На фотографии не было видно кистей, но напряжение в руках и то, как несчастный уронил голову набок, свидетельствовали о том, что он близко подошел (или его подвели) к пределу своих физических возможностей. Был ли он молодым? Или старым? Скорее молодым, чем старым, судя по его мускулатуре. Если бы только его лицо не было закрыто.

Окончательно запутавшись, отец Джимми отложил фотографии и стал смотреть на стену перед ним. На ней не было ничего, кроме распятия из черного дерева длиной в два фута. Когда-то оно было вырезано неизвестным ремесленником из Саламанки и теперь висело справа от единственного в комнате окна. Он остановил на нем взгляд, стараясь очистить свой разум, попавший в водоворот догадок и мыслей. Вдруг сердце у Джеймса екнуло!

Он установил светильник так, чтобы свет от него падал прямо на снимки. Нет, глаза его не обманывали. Наклон головы совпадал. Совпадал и угол, под которым были вытянуты руки.

И если, конечно, он не допускал страшной ошибки, то остальные: фотографии – тело, которое несли, как это делают пожарные, и неподвижное тело, положенное на землю, – были продолжением рассказа об одном и том же событии.

То, что разыгрывалось перед объективом поляроида, было не чем иным, как распятием Христа и снятием его тела с креста.

Глава 29

Ханне пришлось сильно напрячь зрение, чтобы различить крошечные буквы, но она была уверена, что прочитала их правильно. Они виднелись на вывеске одного из зданий, запечатленных на заднем плане фотографии, и выглядывали из-за левого плеча мальчика с мороженым.

Ханна сравнила этот снимок со снимком, на котором он и Джолин – неужели сын? – стояли на фоне собора, казавшегося сделанным из тающего воска. Тот снимок могли сделать где угодно. По всему миру соборов было предостаточно. А вот фото мальчика с мороженым – совсем другое дело.

На нем была площадь перед собором, но только снятая под другим углом, и здание из отшлифованного камня, на котором она заметила вывеску. Ханна переписала слова на клочок бумаги: Oficina de Turismo de Asturias.

Некоторое время Ханна задумчиво смотрела на них, не зная, что теперь делать. Эти пять слов над входом в старое здание не давали ей покоя.

Итак, надо было с чего-то начинать.

Ханна еще раз взглянула на фотографию с улыбающимися на фоне тающего собора людьми и выскочила из дома.

В городской библиотеке Ист-Эктона она направилась прямо к Американской энциклопедии. У нее ушло совсем немного времени, чтобы узнать, что Астурия – провинция на севере Испании. У стеллажей библиотекарь объяснила ей, где у них путеводители. Несколько из них были посвящены Испании.

Ханна заглянула в алфавитный указатель самого толстого, перелистала его до страницы сто шестьдесят семь, на которой была указана «Астурия», и от удивления открыла рот. На ней была многоцветная иллюстрация того самого собора, который она рассматривала на фотографии час назад. Он находился в Овьедо, культурной столице Астурии. Тающее сооружение с кружевным шпилем, как говорила надпись под иллюстрацией, было самым известным символом этого города. Страстно желая поделиться своим открытием с отцом Джимми как можно быстрее, Ханна поспешила вниз по лестнице, но это отняло у нее больше сил, чем она могла себе позволить, и уже через нескольких ступенек ей пришлось остановиться, чтобы отдышаться. Переводя дух, Ханна поняла, что торопится напрасно, так как ничего особенного не узнала.

Или узнала очень мало.

Джолин и Маршалл (Ханна предполагала, что именно он фотографировал) были в Испании. Ну и что? Разве Летиция Грин не говорила ей об этом при первой встрече с Витфилдами, когда с завистью описывала их как заядлых путешественников? И не было ничего странного в том, что они фотографировались на фоне этого собора. Туристы всегда так делают с тех пор, как фотоаппарат прочно закрепился в туристическом рюкзачке. Они становятся напротив какой-нибудь церкви, статуи или водопада, делают застывшие улыбки и получают снимок. Это – попытка прикоснуться к вечному, доказательство, что они, как и тот Килрой [21]21
  «Здесь был Килрой…» – надпись, оставляемая туристами, любителями «увековечить» свое посещение тех или иных мест. Связь с именем Килрой не ясна, но известно, что надписи с упоминанием этого имени оставляли по всей Европе американские солдаты во время Второй мировой войны.


[Закрыть], были здесь.

Даже вывеска на здании, которую Ханне с таким трудом удалось расшифровать, тоже оказалась сплошным разочарованием. Теперь ей стало понятно, что «Oficina de Turismo de Asturias» – всего лишь местное туристическое агентство.

Ханна замедлила шаг. Не было ничего такого, чем ей срочно нужно было поделиться с отцом Джимми, что не могло подождать до общественного церковного банкета в субботу.

Монсеньор Галахер посмотрел на фотографии, которые отец Джимми разложил перед ним на кухонном столе, и тихо вздохнул. Отец Джимми, торопясь прокомментировать всю эту головоломку, даже не дал ему закончить ланч.

Ему нравился этот юноша, но, как и у большинства молодых людей, терпение не было его чертой. Оно придет с возрастом – после бесчисленных месс и бесконечных исповедей. В данный момент пареньку не давало покоя то, что казалось монсеньору Галахеру не более чем фантастическим и запутанным рассказом.

Это должно быть как-то связано с той новой молодой беременной прихожанкой. Как ему только что сообщили, сильно углубляясь в подробности, она была суррогатной матерью и нашла у своих друзей эти фотографии. Снимки, несомненно, необычные, и с этим монсеньор был полностью согласен. Вот с чем он точно не мог согласиться, так это с выводом, который сделал отец Джимми. Чтобы кого-то распинали на кресте в наше время? Это было, мягко выражаясь, абсурдом.

На какой-то миг монсеньор почувствовал себя старым, очень уставшим человеком. Ответить так, чтобы твои слова никто не смог оспорить, и при этом остаться другом в глазах спрашивающего было для него довольно непростым делом даже с прихожанами. Ну а с человеком, которого он считал своим преемником, оно казалось и вовсе неосуществимым. Монсеньор ценил доверие и откровенность молодого священника, который обратился к нему за помощью, и не хотел разочаровать его необдуманным ответом.

Галахер продолжал рассматривать странные снимки, ни на секунду не забывая о паре глаз, которые смотрели на него с другой стороны стола.

– Что вы думаете об этом? – спросил отец Джимми, не скрывая своего волнения.

– Я думаю… это не наше дело, Джеймс, – наконец-то заговорил монсеньор. – Ты не детектив. Ты – священник.

Сказав это, он отодвинул от себя тарелку. Аппетит куда-то пропал.

– Но она думает, что ей действительно угрожает опасность. Она хочет, чтобы я ей помог.

– Неужели?

– Она уверена, что ее ребенок в опасности.

– Понимаю, понимаю… – Монсеньор почесал подбородок. – Мне кажется, что нашего внимания требует проблема куда более серьезная. Я имею в виду… твои отношения с миссис Мэннинг.

Пораженный неожиданным ответом, отец Джимми сказал, запинаясь:

– Она не замужем, отче.

– А кольцо?

– Девушка носит его, чтобы избежать лишних вопросов.

Какое-то время монсеньор молчал, переваривая полученную информацию, которая еще больше убедила его в том, что отец Джимми оказался в еще более странном положении, чем та женщина.

– Замужем или нет – разница небольшая.

– Не понимаю.

Монсеньор поднялся со стула, подошел к молодому священнику и положил руку ему на плечо.

– Господь всегда готовит для людей испытания, Джеймс. А для нас, его слуг, у Господа найдется испытание на каждый день. И нет большего испытания для священника, чем очаровательная женщина. Мисс Мэннинг, если, конечно, это правда, пришла к тебе за помощью. Почему же тебе не помочь ей? Она очень обаятельная и при этом кажется запутавшейся, беззащитной. Однако ты не должен позволять ее заблуждениям стать твоими.

– Я не думаю…

– Выслушай меня, Джеймс. Я не говорю, что эта девушка – зло. Но она – слаба, а сатана использует слабых. Я знаю, что эта идея давно не актуальна – дьявол уводит человека с праведного пути. Никто уже в него не верит. Поэтому нам стоит, наверное, поговорить вместо этого о желании. Желании, которое скрывается под разными формами и обличьями. Ты не думал, что за твоим желанием помочь ей скрываются намерения иного толка? Даже такое твое желание, как верить в то, что она – невинная овечка, которой грозит опасность, не дает тебе увидеть суровую реальность: эта нервозная молодая особа, похоже, просто глубоко сожалеет о своем неправильном решении. У тебя впереди блестящее будущее, Джеймс. Не дай этой девушке испортить его.

Отец Джимми молчал. Как можно с этим не согласиться? Он покорно стал собирать фотографии.

Монсеньор был прав. Он всегда прав.

В общественное время цокольный этаж церкви был забит прихожанами. Даже монсеньор Галахер посчитал нужным присутствовать там. Сквозь гул разговоров до Ханны доносились слова миссис Луц, расхваливающей налево и направо достоинства своего солнечного пирога с особой шоколадно-миндальной присыпкой.

Отца Джимми уже окружала толпа болтающих женщин, поэтому Ханна подошла к столу, где миссис Вебстер, владелица хозяйственного магазина, налила ей стаканчик пунша.

Девушка немного поговорила с ней, ответила на пару обычных вопросов о том, когда ждать маленького, и созналась, что еще не выбрала для него имя.

– Мне всегда казалось, что Грейс – красивое имя, – произнес жизнерадостный мужчина, который зачесывал остатки волос набок на лысой голове, отчего казалось, что он носит наушники. – И Глория тоже. Для девочки, я имею в виду.

Ханне удалось поймать взгляд отца Джимми, но ему пришлось отвести глаза в сторону, так как миссис Луц без конца на него наседала, чтобы он отведал кусочек ее солнечного пирога. Сейчас он никак не сможет уделить ей внимание. Надо подождать, когда прихожане станут расходиться.

Прошло полчаса, а она все еще ждала.

– Мисс Мэннинг? Рад вас сегодня здесь видеть.

Это был монсеньор.

– О, здравствуйте, монсеньор, как у вас дела?

Наступило неловкое молчание.

– Я подумал, что мой долг присутствовать на этом еженедельном кондитерском пиру и по возможности не допустить у паствы повышения сахара в крови, – сказал он. Шутить у него получалось с трудом. – Как ваше здоровье? И вашего… – Он сделал непонятное движение вокруг ее живота-шарика.

– Очень хорошо, спасибо.

– Проблем нет?

– Нет.

– Прекрасно. – Монсеньор хотел еще что-то сказать, но передумал. – Беременность должна быть радостным событием в жизни женщины.

Наконец несколько прихожан начали убирать со стола, тогда как остальные поднимались по лестнице, чтобы раствориться в ночи. Последние из них только начали восхождение, когда отец Джимми подошел к Ханне. Он выглядел непривычно замкнутым, не таким, как обычно.

– Вижу, вы уже успели поговорить с монсеньором.

– Да.

– О чем-то конкретном?

– О всяких мелочах.

Он засунул руку в карман и вытащил из него стопку снимков.

– Боюсь, что ничем не смогу вас порадовать, Ханна. Мне не удалось найти ни малейшей ниточки к этому.

– Совсем ничего?..

– К сожалению, да.

– А что насчет сообщения на автоответчике? От сына Джолин?

– Если это так важно для вас, вам лучше спросить у них самих. Не забывайте, Ханна, не вам судить будущих родителей этого ребенка.

Он вел себя странно и избегал смотреть ей в глаза.

– Наверное, вы думаете, что я все это выдумала?

– Нет, дело не в этом. Я убежден, что… вы зря себя накручиваете.

Настроение у нее быстро падало. Она ведь рассчитывала, что он будет ее союзником.

– В таком случае простите, что побеспокоила вас, отче.

– Вы меня не побеспокоили. Это же моя работа – помогать людям.

Ханна беспомощно пожала плечами и взяла у него из рук снимки.

– Думаю, все так и есть, как вы говорите. Мне лишь удалось узнать, что фотографию Джолин с мальчиком сделали в Испании. В каком-то городе Овьедо.

Поведение отца Джимми изменилось в один миг. В его глазах, которые смотрели прямо ей в лицо, вновь зажегся интерес. Она поняла, что не может выдержать этот неожиданно сильный взгляд.

– Как вы сказали?

– Овьедо, – пролепетала Ханна. – А что?

Глава 30

Лунный серп уже высоко поднялся на ночном небе, когда Ханна и отец Джимми пересекли сад и направились к приходскому дому.

– Овьедо известен своим собором. Там хранится сударум, – сказал он.

– Что такое сударум?

– Сейчас узнаете. Кажется, я начинаю что-то понимать в происходящем.

Кабинет находился на первом этаже, рядом с кухней, и во времена, когда в доме еще жили четыре священника, служил столовой. На полках, где в свое время хранились всевозможные соления, теперь стояли справочники и труды философов. В углу примостился устаревший глобус, на котором почти все страны Африки находились под властью колониальных держав. Перед окном стоял длинный сосновый стол, который использовался как письменный, но больше походил бы на кухонный, если бы вместо компьютера «Макинтош» на него поставили миску с фруктами.

Отец Джимми занял компьютерный стул с прямой спинкой, включил компьютер и ввел в поисковик слово «сударум». На экране высветился список сайтов. Он прокрутил его вниз, затем кликнул на одном под названием «История сударума».

– Вы, наверное, слышали о Туринской плащанице? – спросил он Ханну.

– Наверное.

– Это древний кусок льняного полотна с отпечатавшимся на нем изображением человека. Многие верят, что плащаница – похоронный саван Иисуса и что на ней его изображение. Плащаница хранится в Туринском соборе в Италии и является одной из самых почитаемых реликвий католической церкви.

– Теперь припоминаю, – сказала Ханна, подтаскивая стул к столу. – А в чем связь?

– Ну, иногда сударум называют «второй плащаницей». Считается, что этим платком было накрыто лицо Иисуса после его смерти на кресте. Название происходит от латинского слова «судор», что означает пот. Дословно его можно перевести как «платок для вытирания пота».

– Почему им понадобилось накрывать ему лицо платком?

– Обычай древних иудеев. В те времена, когда кто-то умирал в муках и лицо умершего было изуродовано болью, ему на голову обычно набрасывали платок, дабы скрыть его от людских глаз. Это вполне могло иметь место и в случае с Иисусом. Если все так, то сударум мог быть этим платком. В любом случае речь идет о мнении многих верующих.

– Как это объясняет снимки?

Отец Джимми достал одну из фотографий мужчины с закрытым тканью лицом.

– Это сложно объяснить. Взгляните на распятие вон там. – Он указал на стену за ее спиной. – Видите?

– И что?

– Схожесть. Между мужчиной на этом снимке и Иисусом на распятии.

– Вы хотите сказать, что на этих снимках кого-то распяли?

– Нет, но кто-то, возможно, пытался воссоздать сам процесс.

Ханна пожала плечами, выражая свое недоумение.

– Мне кажется, – продолжал Джеймс, – что на снимках запечатлен своего рода эксперимент, ну, скажем, чтобы показать, как выглядел бы Иисус с сударумом на лице. Видимо, они приложили немало усилий, чтобы точно повторить положение головы. Думаю, именно для этого и пригодился манекен. В действительности же никого не пытали.

– Слава Богу. Значит, это что-то вроде… исследования?

– По моему мнению, да.

Теперь на экране высветилась история сударума. – По сравнению с историей Туринской плащаницы путь «второй плащаницы» был лучше задокументирован и менее извилист. В нем не было темных пятен, связанных с местонахождением и владельцем, чего нельзя было сказать об итальянской соседке. История сударума, если верить тому, что они читали на мониторе, легко прослеживалась с библейских времен. После казни Спасителя сударум находился в Персии до 614 года, когда на Иерусалим напали персы и захватили его. Чтобы сохранить многовековую святыню, сударум переправляют в египетскую Александрию, а когда она тоже пала под натиском персидских завоевателей, увозят в ларце с другими реликвиями в Испанию.

До 718 года он находился в испанском городе Толедо, но, чтобы опять спасти реликвию от неминуемой гибели – в этот раз от рук мавров, покоривших Пиренейский полуостров, – ларец везут на север и прячут в пещере, расположенной в десяти километрах от Овьедо. Со временем в этом городе для реликвии была построена капелла.

Король Альфонсо VI и испанский дворянин, известный как Эль Сид, присутствовали при открытии ларца 14 марта 1075, когда его содержимое подверглось официальной описи. Сударум был главной реликвией среди остальных и затмевал по своей важности фрагменты костей и кусочки обуви, которые долгое время сопровождали его. С тех пор он остается в Овьедо и выносится на обозрение верующим только в определенные церковные праздники. Кстати, в средние века собор был весьма популярным местом у паломников, тогда как в двадцатом веке их маршруты стали охватывать другие места.

Оба они так увлеклись чтением, что не услышали, как входная дверь скрипнула и усталый монсеньор Галахер тяжелой поступью вошел в дом.

– Ты еще не спишь, Джеймс? – крикнул он из прихожей.

Услышав его голос, Ханна вскочила со стула. Отец Джимми приложил палец к губам, давая ей знак, чтобы она молчала.

– И откуда у тебя только силы берутся? Сегодняшнее собрание выйдет мне боком. Эти женщины со своими ужасными десертами! Не засиживайся допоздна.

– Я еще чуть-чуть. Спокойной ночи, отче.

– Спокойной ночи, Джеймс.

Его тяжелая поступь послышалась на лестнице. Дверь закрылась. В доме опять стало тихо. Отец Джимми помнил, что говорил ему монсеньор на днях. Он не должен застать Ханну с ним здесь, да еще в столь позднее время.

– Что-нибудь не так? – прошептала Ханна.

– Нет, – ответил Джеймс, мысленно поклявшись рассказать обо всем монсеньору утром. – Теперь можете расслабиться. Он спит как убитый.

Молодой священник щелкнул еще пару клавиш, и на экране неожиданно появилась фотография самого сударума. На вид это был обыкновенный кусок льняного полотна, размером где-то 32 на 20 дюймов, покрытый в нескольких местах пятнами цвета ржавчины. Но он полностью совпадал со смазанным изображением на одной из фотографий, которые Ханна посчитала неудавшимися.

– Маршалл и Джолин посещали собор, – сказала она, – и там сфотографировали сударум.

– Они или кто-то другой наверняка могли это сделать.

– Для ее творчества? – Голос Ханны зазвучал глуше, когда она подумала о других возможностях.

Мало что в этом полотне оставалось неисследованным – от сплетения волокон и до оставшихся на нем следов пыльцы, которая, как показало одно исследование, принадлежит растениям, широко распространенным в Овьедо, Толедо, Северной Африке и Иерусалиме, что, таким образом, подтверждает исторический маршрут, по которому сударум попал в Испанию.

Тем не менее самыми провокационными доказательствами стали несколько пятен на сударуме, при анализе которых было обнаружено, что это следы крови и светло-коричневой жидкости. Их исследование также подтвердило, что человек, лицо которого покрывало полотно, умер в вертикальном положении, а его голова была «повернута на семьдесят градусов вперед и двадцать градусов вправо».

Капли крови остались от ран по всей голове и затылку, сделанными «маленькими острыми предметами», которые, что весьма логично предположить, были шипами тернового венца. Что же касается коричневатых, похожих на слизь пятен, то они остались после плеврального выпота, который накапливается в легких у всех людей, умерших от удушья, то есть тех, кто был распят. Такая жидкость выливалась из носа вследствие сильного толчка, который всегда имел место, когда покойника снимали с креста.

Испанским центром синдонологии [22]22
  Наука по изучению плащаницы.


[Закрыть]в Валенсии проводились всесторонние эксперименты, чтобы узнать, как сударум наложили и закрепили на лицо казненного, чтобы получился точно такой же узор. Одному ученому даже удалось совместить изображение на «второй плащанице» с изображением на Туринской плащанице, в результате чего он пришел к заключению, что места, где находятся пятна на обеих реликвиях, совпадают со «стопроцентной точностью». Отсюда вывод: оба куска ткани покрывали тело одного и того же человека.

– Начнем с того, откуда они могут знать, что было два полотна? – спросила Ханна.

– Ну, это просто.

Отец Джимми потянулся и достал с полки Библию.

– Евангелие от святого Иоанна. Глава двадцатая, в которой Симон Петр и другой апостол входят в Гробницу Господню.

Он нашел нужный отрывок и стал читать вслух. Его голос был еле слышен даже в тишине спящего дома:

Они побежали оба вместе; но другой ученик бежал скорее Петра и пришел ко Гробу первый.

И, наклонившись, увидел лежащие пелены; но не вошел во Гроб.

Вслед за ним приходит Симон Петр, и входит во Гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте.

Тогда вошел и другой ученик, прежде пришедший ко Гробу, и увидел, и уверовал.

– Плат, который был на главе Его, то есть сударум, – сказала Ханна. – Значит, он действительно существует.

– Никто не может сказать точно. Все, что мы знаем, так это то, что такой платок был, – ответил отец Джимми, потирая глаза, которые начали уставать от чтения.

Ему вспомнилось паломничество в Рим, которое он совершил, будучи юным семинаристом. Каждая остановка в этом путешествии делала его веру все сильнее и сильнее. Он предполагал, что великолепие собора Святого Петра и короткая аудиенция, которую сам Папа даровал ему и его друзьям-семинаристам, заставят его душу проникнуться благоговением. Так и случилось. Бессмертное величие вечного города со своими памятниками тоже, в свою очередь, поразило сердце паренька, приехавшего из Бостона, где всего несколько следов восемнадцатого века считались бесценной реликвией прошлого.

Но самое великое откровение случилось с отцом Джимми только тогда, когда он и еще несколько семинаристов, в дополнение к своему путешествию, отправились в Турин. Там в стеклянном ящике их глазам предстали плащаница и, несомненно, образ Христа, отпечатанный на старинной ткани, которая каким-то чудом пережила два тысячелетия пожаров, войн, гонений со стороны скептиков и издевательств ученых, решительно настроенных то подтвердить ее подлинность, то доказать, что она – подделка.

Для себя отец Джимми решил, что эти ни на секунду не прекращающиеся споры для него не важны. Не реликвии были источником его веры, а он сам приносил свою веру реликвиям. Они помогали ему почувствовать всем телом и душой связь со святыми людьми, которые жили до него. В этом отношении он считал их звучными метафорами. Тогда образ Иисуса на плащанице, подлинный или нет, настойчиво шептал ему: «Неси мое слово. Не дай моему образу потускнеть, как потускнел он на этом льне. Воскреси меня для миллионов. Не дай им вычеркнуть меня из своих сердец».

Джеймс пристально посмотрел на Ханну.

– Думаю, меня всегда привлекали реликвии. Они служат мне чем-то вроде напоминания, что святые – не вымышленные персонажи. Они были реальными людьми, которые по-настоящему жили и на самом деле прикоснулись к божественному.