Текст книги "Хаджи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 39 страниц)

– Ибрагим лжет! – крикнул Рашид.

Отец отступил в сторону, оставляя открытой дорогу через мост.

– Я приглашаю шейха Рашида перейти первым! – произнес отец через мегафон. – Если ты дойдешь живым до другой стороны, пусть Аллах поразит меня!

Как будто чудом, их ярость прекратилась. Шейх Рашид предпочел не вступать на мост. Он ретировался.

– Кто спасет нас от евреев?

– Я, хаджи Ибрагим аль-Сукори аль-Ваххаби, даю вам священное слово Мохаммеда, что вам не причинят вреда! А теперь возвращайтесь домой!

– Хаджи Ибрагим велик!

– Аллах нас спасет!

Маленькие группки мужчин и женщин откалывались, начиная движение обратно к Иерихону... и еще... и еще... и еще. Тогда и Рашид пошел назад.

Через некоторое время мы с отцом снова остались одни. Он взглянул на меня и по-хлопал по плечу.

– Ты храбрый юноша, Ишмаель, – сказал он. – Пошли, забери меня домой. Я устал.

– Я люблю тебя, отец, – воскликнул я. – Я люблю тебя.

Глава двенадцатая

Через неделю после войны я вернулся на гору Нево. Всеобщее горе и замешательст-во охватило беженцев, но с отцом и мной произошло иное, необычное. Вместо того, что-бы отчаиваться, хаджи Ибрагим, казалось, прошел через длинный темный туннель. Он снова стал уповать на реализм. Он больше не пойдет за полковником Насером. И пару раз он намекнул, что жизнь, может быть, уготовила для нас кое-что получше Акбат-Джабара. Он не говорил прямо о возвращении в Табу или о том, чтобы договориться с евреями. Од-нако он несколько раз заходил к доктору Мудгилю. По-моему, он разнюхивал достойный способ покончить с нашим изгнанием.

Находясь в пустыне, я, возможно, позволил себе успокоиться звездами и тишиной, но волна надежды прокатилась у меня по жилам. Отец прислушивается ко мне. Было бы время как следует подумать и подготовиться, я смог бы убедить его, что жизнь не кончит-ся, если я поеду учиться. Разумеется, не позже чем через пару лет все мы сможем соеди-ниться и переселиться в хорошее место. Может быть, даже за пределами Палестины или арабских стран.

Да что я, с ума сошел? А как же Нада? Отец никогда не должен узнать, что она поте-ряла невинность. Тогда конец любому плану. Первым делом мне надо постараться поми-рить их. Иногда они, кажется, выказывали заботу друг о друге, но всегда их встречи за-канчивались кисло.

Что-то было у них под самой кожей, готовое вспыхнуть. Свою жизнь Нада осуждала, но никогда она прямо не высказывалась против Ибрагима. Иногда я чувствовал, что она его ненавидит. По правде сказать, он никогда бы не пришел к согласию с независимой женщиной; но оба они были такие личности, что нужно найти способ взаимного уваже-ния.

Почему он всегда был готов затеять спор?

Да, моя первая задача – добиться взаимной симпатии между ними. А тогда уж можно мечтать о переезде.

Я пригляделся к небу. Оно не выглядело благополучным. Завтра Нада приезжает до-мой на три дня, но у меня еще целая секция не накрыта гофрированной крышей, чтобы предупредить непогоду.

Я связался с доктором Мудгилем по радио.

– Да, Ишмаель.

– Я думаю, мне лучше остаться до завтра и закончить крышу, – сказал я. – Не хочу оставлять эту секцию открытой на три дня.

– Молодец.

– Не могли бы вы известить Наду, что я опоздаю?

– Да, конечно. Я об этом позабочусь. В остальном все в порядке?

– Да, все отлично. Мне здесь очень хорошо.

Ибрагим должен был признаться себе, что и в самом деле ждет Наду на следующий день. И почему не признаться? Он скучает по ней. Когда пришел доктор Мудгиль с ве-стью, что Ишмаель вернется с опозданием, еще одна приятная мысль пришла ему в голо-ву. Может быть, во время этого посещения, если Ишмаель опоздает, он с Надой пойдет погулять и поговорит с ней по душам. Он никогда этого не делал. Кажется, она многому научилась в Аммане.

Он давно составил себе мнение о детях. Он должен признать, что из всех одиннадца-ти, которые родились, умерли, выжили, женились, Нада – самая любимая после Ишмаеля. Он твердо решил, что при этом ее посещении он скорее откусит себе язык, чем будет го-ворить ей резкости. Если она так ему дорога, то почему же он всегда старается ее обидеть или причинить боль?

Женщины кудахтали над Надой, как в курятнике. Как она красиво выглядит! Она еще больше похорошела с последнего приезда несколько месяцев назад. В ее манерах появилось что-то особенное. У нее была уверенность, редкая для женщины.

Детям Фатимы Нада снова стала тетей. Она привезла подарки – маленькие пустячки, которые уже надоели детям Отмана. В таком месте, где игрушек вовсе не существует, они были как драгоценности.

– Иди, Нада, отец тебя ждет, – сказала Агарь. Она почувствовала, как материнские руки подталкивают ее из кухни. – Пожалуйста, не старайся на этот раз бороться. Ибрагиму в самом деле хочется тебя повидать.

Нада вошла в гостиную. Женщины последовали за ней и быстро расселись по своим стульям.

Ибрагим расположился в своем новом глубоком кресле, а дочь встала перед ним и поклонилась. Она улыбнулась, но это не была милая улыбка. Под ней был горький напи-ток. Ибрагим пил его долго, но подавил всякую мысль говорить об ее очаровании. Он по-казал ей жестом, чтобы она придвинула свой стул поближе.

– Как твоя поездка?

– Езда между автобусной станцией в Аммане и автобусной станцией в Иерихоне не меняется.

– Надо было послать Ишмаеля сопроводить тебя, но он состязается с погодой на го-ре Нево. Знаю, это не дело – позволять тебе ездить одной, но раз это прямой путь, мне ка-залось, что один раз обойдется. Больше так не случится.

– Не о чем беспокоиться, отец.

– Ах, но ведь ни одна женщина из моей семьи не ездит одна.

– Разумеется, отец.

– А как досточтимый Хамди Отман?

Нада лишь кивнула.

– А твое положение?

Она снова кивнула.

Ее замкнутое поведение начало раздражать его. Ее глаза были устремлены на него так, что ему становилось не по себе. Ибрагим как-то раз видел, как женщина выказывает протест. На этот раз это делала Нада. Позвать ее на прогулку? Нет, не в таком настроении. Надо быть терпеливым, подумал он.

– Должно быть, тебе много есть о чем рассказать, – сказал он.

– Ничего особенно интересного в том, чтобы ухаживать за тремя маленькими деть-ми. Фатима может подтвердить.

Фатима хихикнула в подтверждение.

– Наверно, это очень здорово – жить в такой чудесной вилле, со всеми этими важ-ными персонами.

– Едва ли это меня касается, отец. В жилую часть я захожу только изредка, обычно просто показать детей перед тем, как они ложатся в кровать.

– Мадам Отман добра к тебе?

– Настолько, насколько можно при данных обстоятельствах.

– Что за обстоятельства, Нада?

– Я же служанка. А у них много слуг.

– Но ты же особая.

– Я не очень-то чувствую себя особой.

– Конечно, ты особая. Ты дочь хаджи Ибрагима аль-Сукори аль-Ваххаби! – Ибрагим неловко почесал свою ладонь под ее продолжающимся твердым взглядом. – Нам надо по-говорить во время этого твоего приезда. Да?

– Как хочешь, отец.

Он слегка покраснел от ее холодного немногословия. Он это подозревал. Будучи на такой вилле в большом городе, она постоянно мешалась с девчонками, не уважающими традицию. Может быть, было ошибкой устроить ее на такое место, первое для нее. Ну ладно, маленький бунт. Ему, конечно, не хочется драки, но он не собирается позволить ей уйти с таким с ним обращением.

– У меня для тебя сюрприз, Нада. После твоего прошлого приезда я вдруг осознал, что ты уже перешагнула тот обычный возраст, когда надо найти тебе мужа. Из-за жесто-ких обстоятельств нашей здесь жизни я решил было не слишком торопиться с этим делом. Но наши условия изменились к лучшему. Омар скоро отправится в Кувейт, будет там ра-ботать служащим в отличном отеле. Ишмаель неплохо зарабатывает у доктора Мудгиля, и у меня тоже удобное положение. Пришло время снова подумать о твоем браке. Много от-цов обращалось ко мне, желая это устроить. Я хотел убедиться, что у тебя будет такой же хороший муж, как у твоих сестер. Ты взрослеешь, и твоя цена как жены значительно уве-личилась. Я ждал, пока будут существенные предложения. Больше ждать не надо.

Женщины радостно всплеснули руками и издали длинные ахи.

– Я не тороплюсь. Мне очень хорошо в Аммане.

Ага, подумал Ибрагим, теперь моя дорогая дочка не так самонадеянна! Она снова знает, кто такой ее отец. Конечно, я не собираюсь так скоро выдать ее замуж, но немнож-ко поиграю. Пусть она догадывается...

– Мы поговорим о твоих возможностях замужества под конец, пока ты здесь, – на-жимал Ибрагим. – Раз ты моя последняя дочь, я даже собираюсь позволить тебе участво-вать в решении... но от меня будет зависеть, какого именно человека мы выберем. Я в этом деле знаю толк.

Нада встала со стула и подошла к нему.

– Я не выйду замуж, пока не захочу сама, – сказала она, твердо выговорив первые в жизни слова вызова. Женщины отпрянули.

Глаза Ибрагима сузились.

– Я это подозревал. Думаю, ты общалась с неприличными девицами, у которых нет должного уважения к своим отцам. Ты никогда больше не будешь говорить со мной таким тоном, и ты выйдешь замуж там, тогда и за того, за кого я скажу. – Он хлопнул в ладоши, чтобы его жены и Фатима вышли.

– Подождите! – скомандовала им Нада. Они в удивлении замерли. – Я не выйду за-муж, пока сама не захочу, – повторила она, – и за того, за кого захочу.

Ибрагим поднялся. Он ударил ее по лицу.

– Ты закрывала лицо на людях, как я приказывал?

– Нет.

Он опять ударил ее и сдернул с ее головы косынку.

– Ты опять отрастила слишком длинные волосы. Я нахожу это отвратительным. Агарь, достань ножницы.

– Нет, отец, ты не будешь стричь мне волосы.

– Агарь! Принеси сейчас же ножницы. Позволь мне сказать тебе, Нада, что честь и целомудрие этой семьи будут соблюдаться.

– Тебе не надо больше беспокоиться о своей чести и моей целомудренности, – сказа-ла она.

– Успокойся, Нада! – воскликнула мать.

Ибрагим сердито взглянул, не веря.

– Что ты имеешь в виду?

– Я больше не невинна.

Раздались причитания женщин. Рамиза упала в обморок. Глаза Ибрагима безумно расширились.

– Ты лжешь! – нелепо закричал он. Он в недоумении замахал руками. – Это правда, что ты говоришь?!

– Да.

– Тебя изнасиловали, взяли против твоей воли. Так это случилось!?

– Нет, отец, я сама хотела.

– У тебя... у тебя ребенок!

– Возможно, но может быть и нет. Какая разница?

– Кто он?

– Они, отец.

– Ты это сделала нарочно, чтобы унизить меня!

– Да, так, отец.

– Нарочно... чтобы унизить меня... лишить меня чести... Ты это сделала...

– Я слышала много раз, как ты спрашивал: кто скажет льву, что его дыхание плохо пахнет? Ты дикарь, отец. Если сейчас ты чувствуешь боль, то чувствуй ее глубоко и силь-но, потому что это та боль, которую ты причинял мне каждый день моей жизни. Я не бо-юсь за свою жизнь, потому что она никогда на самом деле не начиналась. Ее никогда не было. Я никогда не жила для себя, только для тебя. Так что исполняй свой благородный долг.

– Нада, очнись!

– Иди к черту, отец.

– Нада!

– Когда-то Ишмаель читал мне об иерихонской шлюхе, которая прятала шпионов Иисуса Навина. Так что отомсти за позор, который принесла тебе твоя дочь-шлюха. Я пойду гулять по улицам Иерихона. Ты меня найдешь.

Она вышла, а Ибрагим бросился в свою спальню и вернулся, застегивая пояс с ви-севшим на нем кинжалом. Он рванулся к выходу. Агарь загородила ему дорогу, упала на колени, обхватила его руками.

– Нет, Ибрагим! Прогони ее. Мы никогда не произнесем ее имени!

Рамиза повисла на нем, обняв его руками. Он яростно отшвырнул их, отпихнул об-ратно. Они скорчились на полу, рвали на себе волосы, а он, шатаясь, вышел вон.

Тело Нады нашли в канаве на следующее утро. Шея у нее была сломана и горло пе-ререзано. Ее волосы были грубо острижены.

Глава тринадцатая

Увидев у моста Алленби доктора Мудгиля с мукой на лице, я без слов понял, что случилось.

– Нада, – только и сказал он.

Как странно. Я не заплакал. Доктор Мудгиль просил меня не ходить в дом отца. Он просил меня уехать вместе с ним в Лондон.

– Нет. Сейчас я пойду домой.

Странно... я не мог плакать... и не был испуган...

Я заметил ужас в глазах матери, прикованных ко мне, когда я проталкивался через испуганных соседей. Я вошел в гостиную.

Хаджи Ибрагим сидел в своем большом кресле, ожидая меня. Его глаза в красных жилках были вдвое больше, чем обычно. Лицо отражало причудливые тени от мерцающе-го света свечей перед фотографиями Омара и Джамиля. Я смотрел на него, наверно, целый час. Не было слышно ни звука, кроме нашего хриплого дыхания.

– Говори! Говори! Я приказываю тебе говорить! – сказал он чужим голосом.

Прошел еще час. Его глаза вкатились обратно в голову. Он выкарабкался из своего кресла и неровной походкой подошел к столу. Он распахнул одежду, вытащил свой кин-жал, еще со следами крови Нады, и воткнул его в стол.

– Ты... ты когда-то был моей надеждой... – проскрипел он. – Но у тебя нет храбрости женщины. – Он подошел ко мне и обнажил горло. – Давай, Ишмаель, сделай это!

– О, да, да. Я собираюсь убить тебя, отец, но сделаю это по-своему. Твой кинжал мне не нужен. Я просто буду говорить. Я буду говорить с тобой – на смерть. Так что открой свои уши, отец, и слушай очень внимательно. – Он уставился на меня. Я начал. – В Яффо я сам видел, как обеих твоих жен и Фатиму насиловали иракские солдаты!

– Ты лжец, – прорычал он.

– Нет, отец, я не лгу. Их было восемь или десять, и они один за другим подходили к женщинам, и я видел, как в них входят их огромные мокрые скользкие члены!

– Лжец!

– Они бросались на голые тела твоих жен. Они хохотали и шлепали их по задницам! Они отлично провели время!

– Лжец!

– Продолжай, отец! Вытащи из стола свой кинжал и убей меня. Убей нас всех!

Внезапно Ибрагим схватился за грудь и вскрикнул, как будто его пронзила острая боль. Он стал хватать ртом воздух:

– Сердце... мое сердце...

Он закружился по комнате, натыкаясь на все. Он упал. Я встал над ним.

– Не можешь вытащить из стола свой кинжал, отец? Нет? Плохи дела. Я видел, как полдюжины их трахали мать на полу! Трахали на полу!

– А-а-а-а-а!

Он стоял на четвереньках, ползая, извиваясь и давясь, и сопли свисали у него из но-са, из глаз, изо рта.

– А-а-а-а-а-а!

Он добрался до стола и попытался встать. Он обхватил рукоятку кинжала и дернул. Он не поддался. Стол опрокинулся. Он лежал и булькал, вскрикивал, потом затих совсем.

Глава четырнадцатая

Семья потянулась обратно в дом, и всех знобило от ужаса. Я ждал, что они станут причитать и бушевать при виде тела Ибрагима у моих ног. Странно, но ничего этого не было. Они посмотрели на меня и отпрянули в страхе. Внезапно мне пришло в голову, что в тот момент они приняли меня за своего нового хозяина. Я оставался бесстрастным, поч-ти отстраненным. А потом возникло ощущение восторга. Я отомстил за свою любимую сестру, и я сделал это, сломив самого сильного, самого устрашающего вида человека из всех, кого когда-либо знал. Я мог кричать от радости от того способа, которым я его убил. Он умер в муках, как будто тысяча муравьев впилась ему в подмышки.

Но Боже... ведь я все еще любил его... можете вы это понять? Я любил его.

Слухи и будоражащие новости выгнали людей из кафе и лачуг, и большая толпа со-бралась у нашего дома. Я вышел на веранду, без страха, и посмотрел на них сверху вниз. Там были сотни, и многие подходили. Но никто не произнес ни слова против меня. Не было никаких пересудов о том, что произошло. Конечно, все это еще будет, разве не так? Все, что они знали, это было то, что я, Ишмаель, покончил с хаджи согласно освященному временем обычаю и что я, Ишмаель, – это сила, с которой надо считаться.

– Хаджи Ибрагим оставил нас, – произнес я почти ласково. – Он умер от сердца.

Самый славный момент истории хаджи Ибрагима наступил после его смерти. Из-лияния гуманности и выказывание скорби во время его похорон были из того сорта, кото-рый обычно приберегают для людей священных или высоких глав государств. Они при-ходили из всех лагерей Западного Берега и Иордании сотнями тысяч. Наконец-то арабы чтили и обожали его, поклонялись ему, но по-настоящему никто не знал, за что. В этот момент они лишь знали, что хаджи Ибрагима больше нет и что без него они беззащитны.

У подножия Горы Соблазна со стороны Акбат-Джабара уже сооружали могилу и ма-ленькую мечеть. Здесь его положили на покой, и здесь поклялись отомстить евреям, хотя я не знаю, за что. Все время этого испытания я сохранял хладнокровие и отчужденное молчание. За моей спиной болтали много грязных слов, но никто не отважился обвинить меня в лицо. Они поняли, кто их новый лидер, когда столкнулись с ним. Они знали мою силу. Они пресмыкались передо мной, выражая свое горе. Они целовали меня в щеку, а неряшливые целовали мне руку.

Будущие поколения будут приходить на эту могилу как на священное место, а когда пройдет время, хаджи станет святым.

Когда закончились похороны и все разъехались по своим крысовникам, на меня на-пала жуткая тошнота. Мне надо было уйти. Я отправился в единственное место, к единст-венному человеку, кто дал мне теплоту и уют. Было заметно, что Нури Мудгиль боится за меня. Я снова и снова бормотал, что все еще люблю Ибрагима. Кажется, он знал, что я сломаюсь. Понимаете, я не говорил о Наде после ее убийства. Я заставил себя не думать о ней. А потом я произнес ее имя и без сил упал ему на руки.

– Скажите мне, где она, доктор Мудгиль. Я должен забрать ее туда, где она будет покоиться в мире.

– Нет, – сказал он, – ты не сможешь этого сделать.

– Я должен.

– Ты не сможешь, – твердо повторил он.

– Что же вы пытаетесь мне сказать?

– Не теперь, Ишмаель, потом...

– Скажите. Я требую, чтобы вы мне сказали!

– От нее ничего не осталось. Ее разбросали в ста местах в этой ужасной свалке возле реки. Пожалуйста, больше ни о чем не спрашивай...

Я закричал:

– Я отомщу!

Он тяжело вздохнул.

– Да, – тихо сказал он, – конечно, ты отомстишь... конечно, ты отомстишь...

Я забегал по комнате, хотелось лопнуть. Я стоял перед ним и трясся...

– Почему я не могу плакать... я хочу плакать... Почему я не могу плакать! – Я упал на колени и ухватился за него. – Что мы наделали! – крикнул я. – Зачем! Зачем! Зачем! За-чем!

Он держал на коленях мою голову, гладил меня, и я рыдал, пока не осталось больше слез. Вспышка умирающего солнца заполнила комнату, и вслед за ней мы остались в тем-ноте.

– Почему? – шептал я, – почему?

– Вы были трое прекрасных людей, которые страстно любили друг друга. Но вы ро-дились в такой культуре, где нет места для выражения такой любви. Мы прокляты среди всех живых существ.

– Что будет со всеми нами? – сказал я, и это был не то вопрос, не то стон.

Он погрузился в долгое молчание. Я смотрел, как его тень покачивалась, когда он вздыхал.

– Вы должны мне сказать, доктор Мудгиль.

– Я скажу тебе, – сказал он мягко, с болью. – У нас нет позволения любить друг дру-га, и мы давным-давно утратили способность этого. Так было записано двенадцать веков назад. Наше главное наследство – ненависть. Десятилетие за десятилетием, поколение за поколением, столетие за столетием мы воспроизводим себя в ненависти. Возвращение ев-реев спустило с цепи эту ненависть, она взорвалась дико, бесцельно, в огромную силу са-моуничтожения. Через десять, двадцать, тридцать лет исламский мир начнет в безумии пожирать себя. Мы не умеем жить с самими собой... никогда не умели. Мы не умеем жить с внешним миром или приспособиться к нему... и никогда не умели. Мы не способны к переменам. Дьявол, делающий нас безумными, ныне пожирает нас. Мы не умеем остано-виться. И если нас не остановят, мы пойдем, вместе с остальным миром, ко Дню Сожже-ния. Теперь, Ишмаель, вы видим начало Армагеддона.

...Не знаю, когда именно чернота охватила меня...

Я упаковывал свой чемоданчик перед отъездом, и вдруг руки мои перестали держать вещи... в голове туман... я старался вернуть ясность, но она приходила лишь обрывками...

День за днем чернота была все больше и больше, пока не истощились мои силы, чтобы бороться с ней...

...и я поддался...

Все говорят, что я ненормальный, потому что перестал говорить...

...много раз, когда приходил доктор Мудгиль и обращался ко мне... я хотел отвечать ему, но не мог... мне так трудно было понять его слова...

...однажды ночью я впал в неистовство из-за Нады и изорвал фотографии Джамиля, Омара и Ибрагима...

...после этого меня приковали цепями к стене у моей койки...

...каждый раз, как я думал о Наде, ужасная боль охватывала меня, и мне казалось, что я не владею собой... снова и снова...

...Весь день дети заглядывают мне в дверь, показывают на меня пальцами и смеются надо мной... мне все равно...

...Значит, меня приковали... каждый день Агарь стоит надо мной, плюет на меня и пинает. Я слышу, как Камаль с матерью замышляют продать меня федаинам в отряд смертников... там теперь платят по три сотни американских долларов, а им нужны день-ги... я же не сумасшедший...

...Но у них отчаянное положение... У Камаля нет работы... Заработок Омара не мо-жет сохранить им жизнь...

...о да, я слышу, как они замышляют... а они же не знают, что я обрел счастье, ведь теперь я могу говорить с Надой... я ее вижу каждую ночь... она приходит ко мне... она уго-варивает меня убежать...

...глупый Камаль никогда не мог ничего сделать как следует... он не знает, что я рас-шатал засовы и могу их выдернуть когда угодно

...да, Нада, я убегу...

я последую за тобой...

...вади ведет обратно к пещерам...

...солнце так ярко...

...мне надо принести воду и ношеную обувь... но нужно сейчас же идти за Надой, боюсь, как бы она снова не исчезла...

...я очень далеко забрался в ущелье... ноги мои стали гореть и кровоточить... я от-дохну... эти проклятые цепи у меня на руках...

...Погоди-ка, вот и Нада, она карабкается по скалам...

...– Нада!.. подожди меня... я поднимусь к тебе, моя любимая сестренка... Нада, пере-стань же меня дразнить...

...лезть... лезть... подняться туда к ней... не поскользнись... не бойся...

– Нада, протяни мне руку и помоги мне, мои цепи такие тяжелые...

Жара... во имя Пророка, как жарко... о, Ишмаель, что ж ты вернулся без воды... Но мне же пришлось убежать, а то они забрали бы меня к федаинам...

...о Боже, кажется, я пошел не в то ущелье... я заблудился..

...Вот Нада снова... она карабкается как горная коза... так грациозно... так прекрас-но... она вдруг усаживается на край выступа, смеется и поддразнивает меня...

...– Нада, я иду к тебе... и с твоего выступа мы сможем полететь в семь раев...

...смотри, как высоко я уже поднялся... отсюда видна необъятность пустыни... Мерт-вое море... вся дорога через реку до горы Нево...

...Во имя Аллаха, неужели я слышу саранчу? Нет, это полчище движется ко мне, но это не саранча... это...

Люди... да, я ясно вижу, пустыня наполняется миллионами людей! Они меня видят! Они зовут меня.

– Ишмаель, спаси нас!

– Возвращайтесь обратно, все возвращайтесь обратно! Не заходите дальше в эту пус-тыню! Назад! Я приказываю!

...Почему они не слушают? Они продолжают идти, миллионы и миллионы...

– Ишмаель, спаси нас!

– Глупцы! Глупцы! Поворачивайте назад. Поворачивайте назад, или День Сожжения падет на нас. Во имя Аллаха, назад! Это Армагеддон!

...О, мой Боже, они не слышат... они лишь все идут и идут...

...Я буду говорить с ними снова... но я устал от подъема на гору, и цепи изнурили меня...

...Сперва мне надо отдохнуть... мне надо хоть немножко полежать... лицу так жарко от раскаленной скалы... лучше встать... не могу подняться на ноги... Нет, думаю, я чуточку посплю... солнце такое жаркое... я так устал... так устал...