Текст книги "Нестор Бюрма в родном городе"

Автор книги: Лео Мале

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– С чего бы? На чужом несчастье счастья не построишь.

– Гм!… Это, конечно, в такой же мере относится к нему, как и ко мне?

– Понимайте как хотите. Но не стоит ссориться из-за поговорки.

– Вы правы. К тому же он, наверное, уже вложил эти бабки в движимое и недвижимое имущество.

– Ничего подобного. Доказательство – то, что этот билет был в обращении. А потом, повторяю, пятьдесят миллионов новенькими купюрами – это довольно обременительная вещь. К тому же такие мерзавцы, готовые за деньги убить отца и мать родную, любят их на манер скупого: им нужно постоянно созерцать свои богатства.

Снова присаживаясь, Дорвиль широким жестом отправляет куда подальше все свои соображения.

– Во всяком случае, суть не в этом. Вернемся к Аньес… до того как Дакоста получил эту ассигнацию, помеченную его дочерью, я думал, что Аньес дала деру. Затем я стал рассуждать, примерно как и вы, и уже подумывал пригласить вас, чтобы все это распутать, когда Лора Ламбер произнесла ваше имя и сразу же вам позвонила.

– Вы могли бы все это честно сказать.

– Честно сказать – что?

– Что за исчезновением Аньес, по вашим предположениям, скрывается алжирский предатель… которого вы хотите задержать.

Он пожимает плечами.

– Возможно. Но я не знал, согласитесь ли вы. В конце концов, это дело касается вас не так, как нас.

– Я бы все равно согласился заняться поисками Аньес, оставив вас затем самого разбираться с этим фруктом.

Он поджимает губы. Точь-в-точь пострел, захваченный с поличным и сразу растерявший весь свой гонор. Он хрипит:

– Гм… а сейчас? Вы будете продолжать… несмотря на отсутствие откровенности с моей стороны?

– Да.

– Вы это говорите таким тоном!

– Каким тоном?

– Не знаю. Странным тоном.

– Возможно.– Я усмехаюсь.– Так вы, значит, поразмыслили и пришли к выводу, что Аньес обнаружила что-то, имеющее отношение к алжирскому делу. Вы поделились своими соображениями с Дакоста?

– Ни с Дакоста, ни с Лорой. Лора…– Он пытается изобразить улыбку. Ему это не очень удается.– Мы с ней были хорошими друзьями. Даже больше того. Ну а теперь, вы понимаете…

Нет, я не понимаю, как это можно дуться друг на друга, после того как вместе спали, но знаю, что так бывает у многих расставшихся любовников. Я качаю головой. Дорвиль продолжает:

– Что же касается Дакоста, то не будет неправдой сказать, что он совершенно отупел и был в полнейшей растерянности. Зачем было усугублять его смятение?

– Да. И потом, наверное, вы не были так уж уверены в его невиновности?

– О! Послушайте!

Подразумевается: «Вам решительно доставляет удовольствие все усложнять и понимать превратно».

– Да, я знаю,– говорю я.– Дакоста – жертва судьбы… и уличных пробок. Что не помешало вам ответить мне «нет» прошлой ночью на мои вопрос о том, не он ли продал своих товарищей. Вы даже встали на его защиту, хотя вам и было несколько не по себе.

– А как же иначе? – вздыхает он.– Бывают минуты, когда я сам не знаю, что и думать… Нет,-добавляет он, энергично встряхнув головой.– У меня, конечно, имелись подозрения, как и у всех, но они совершенно необоснованны… Конечно…– его энергия потихоньку убывает,– конечно, его поведение дает повод для подозрений…

– О да! Его дочь исчезает, он не обращается в полицию, у него такой вид, будто ему наплевать. Это уже немало для заочно или просто осужденного. Нормальный отец должен был бы вести себя иначе. Есть отчего зародиться любопытным мыслишкам в таком профессионально подозрительном мозгу, как мой. И одна из этих мыслишек заключается в том, что Аньес – не его дочь, вот почему ее судьба ему безразлична, хоть он и не слишком афиширует это.

– Не его дочь?

– Не сильно-то она на него похожа внешне.

– Это ни о чем не говорит.

– Пусть так. Но я бы предпочел, чтобы она была не так красива и чуть больше походила на Дакоста. Может, его жена заимела ее от другого?

– Ничего не могу вам на это сказать.– Он резко обрывает разговор.– А другие мысли?

– Из других только одна. Основанная на виновности Дакоста в алжирском деле. Аньес узнала о том, что тем предателем является Дакоста, благодаря купюре в десять тысяч франков, которую он ей по оплошности дал на карманные расходы. Испытывая отвращение, она покончила с собой, отправив ему напоследок или попросив кого-нибудь отправить ему эту купюру в качестве объяснения, последнего «прости», символа тридцати сребреников Иуды.

– Бог мой, старина! – восклицает Дорвиль.– Надеюсь, вы это все не всерьез!

Он смотрит на меня оторопело, но кажется, я читаю в его взгляде, что он и сам был недалек от этой мысли.

– Я просто говорю, не более того,– объясняю я.– Это сюрреалистический метод. Вербальный автоматизм. Нужно говорить все, что взбредет в голову, а потом как следует покопаться. Бывает, что-нибудь да и обнаружится. Как бы там ни было, в случае, если Дакоста невиновен и если Аньес действительно его дочь, вы правильно сделали, что оставили его в неведении относительно ваших рассуждений. При всей своей инертности он бы тем не менее понял следующее: раз Аньес – если предположить, что она догадалась, кто был предателем,– не нашла иного способа сообщить об этом своему отцу, кроме как отправив ему эту банкноту, это значит, что она была уже несвободна в своих передвижениях. Вам ясно, какие выводы напрашиваются, если исходить из этой гипотезы?

– Боюсь, что да. Незаконное лишение свободы.

– Незаконное лишение свободы? Это слабо сказано! О подобном варианте и речи быть не может после того, как я обнаружил Кристин Крузэ в ее воздушном пируэте. Эту парикмахершу убрали не просто так, за красивые глазки. Дружище, у нас практически нет шансов увидеть Аньес в живых.

Сначала он смотрит на меня молча, с застывшим лицом и потемневшими, как никогда, глазами, потом губы его вздрагивают, и он изрыгает какие-то слова на арабском диалекте. Довольно гадкие, премерзкие слова, если судить на слух.

– Вот почему,– говорю я,– мое недавно сказанное «да» звучало несколько странно. Я не надеюсь увидеть ее иначе как немой и окоченевшей. Она нашла предателя, а предатель от нее избавился, как он избавился и от Кристин, потому что через нее можно было добраться и до него.

– Вот черт! Это вполне вероятно.

– А как же еще! Именно так оно и есть. И даже более того.

Обескураженный, он слегка горбится, словно под тяжестью непосильного бремени.

– Ну что ж… значит, теперь дело за полицией. Придется все оставить.

– Оставить? Простите меня, если вы так же ретиво защищали французский Алжир, мне понятно, почему все закончилось Эвианом[12]12
  18 марта 1962 г. между Францией и Временным правительством Алжира были подписаны Эвианские соглашения о прекращении военных действий и условиях самоопределения Алжира. – Прим. ред.


[Закрыть]. Лично я не останавливаюсь на полпути. Напротив. И хотя я по натуре совсем не принадлежу к тем людям, что любят поставлять сырье для гильотины, для нашего предателя я сделаю исключение. Есть предел всякой низости. Если мы вместе с полицией возьмемся за дело – каждый со своей стороны,– то надо быть дьяволом, чтобы уйти от возмездия. Кстати, о фараонах, теперь, когда они тоже участвуют в деле, наши дорожки вскоре пересекутся с фатальной неизбежностью, и мне придется несладко, но я родом отсюда, из этих мест, и мне не доставило бы удовольствия праздновать труса в родном городе. Особенно в глазах тех субъектов, которые тут суетятся и, похоже, издеваются надо мной: это и наблюдатель из «Дубков», и тип, который спер мою ассигнацию, избив меня, и блондинка в мини-юбке.

– Боже!– говорит Дорвиль, изображая подобие улыбки. Вы никого не забываете?

– Как раз напротив. Мне кажется, я кого-то забыл. Сейчас не могу сказать, кого именно, но вспомню. Пока же сходите, поставьте в известность Дакоста. Что же до этой реликвии… того, что осталось от костюма Аньес, она нам больше не нужна. Бросьте ее в мусорное ведро, в «мусорку», как здесь говорят.

Я оставляю его, унося с собой неприятный осадок от этого разговора. Всегда бывает тяжело разочаровываться в людях, которым симпатизировал. Этот Дорвиль ничуть не лучше других. Бабки! Вечная тема – деньги! Ох уж эта скотина, золотой телец! И все возражения Дорвиля ничего не меняют. Одна-единственная его цель: захватить деньги предателя, кто бы им ни был, Дакоста или кто-то другой. И он рассчитывал на меня, хотел, чтобы я вывел его на этого типа! Но он и помыслить не мог, что на этом можно обломать себе зубы.

Когда я прихожу в «Литтораль», то вид администратора, хоть это и не мой бывший однокашник Брюера, наводит меня все же на мысль о нем и – по ассоциации – о том человеке, о котором я только что мельком вспоминал у Дорвиля и который притаился где-то на периферии подсознания. На прошлой неделе в этом спокойном городишке исчезла не только Аньес. В тот же день что-то было еще с тем клиентом из «Принсесс», про которого говорят, будто он слинял, не заплатив, несмотря на то что оставил после себя товару на несколько тысяч франков. Уж я-то знаю толк в таких поспешных переездах, поскольку сам довольно долго упражнялся в этом виде спорта. В этом случае что-то хромает, если можно так выразиться.

Одновременно с ключом консьерж гостиницы передает мне конверт, оставленный для меня какой-то дамой, и сообщает, что мне звонили еще одна дама и господин. Они перезвонят. Дама не назвалась, а господина зовут Дельма.

Я открываю послание дамы. Это записка от тетушки. Приехав сегодня днем в город за покупками, она воспользовалась случаем, чтобы зайти к красотке Мирей и проинформировать ее о моем возвращении; к тому же, кажется, «красотка Мирей прочла заметку в «Эко» и ждет тебя, чтобы поболтать, ты бы зашел ее навестить, целую тебя, дорогой племянник, ты, наверное, хорошо устроился в "Литтораль"» и т.д. и т.п.

Поднявшись в комнату, я прошу телефонистку соединить меня с Парижем.

– Привет, киска,– говорю я Элен Шатлен, моей секретарше, когда она берет трубку.– Тут работы на десятерых. Скажите За, пусть быстро скачет сюда…– За – это Роже Заваттэ, один из моих помощников.– Пусть остановится в «Литтораль», под каким угодно предлогом. Когда два частных сыщика приезжают из Парижа один за другим, это может вызвать кривотолки. Договорились? О'кей… Эй, приезжайте вместе с ним, если хотите. Даже если вы мне не понадобитесь, вы немного отдохнете. Ну ладно, киска, пока. Комната № 83.

Я кладу трубку. Ба! Это занятно! Впервые я обращаю внимание на то, что дружеское обращение «киска», которое я употребляю черт знает сколько времени, является одновременно началом фамилии Элен[13]13
  Фамилия Элен пишется по-французски «Chatelain», то есть начальные буквы соответствуют написанию слова «кошка»: «chat». – Прим. перев.


[Закрыть]. Как За для Заваттэ. Но с ним – это нарочно. Тогда как с Элен это произошло непроизвольно. Как если бы кто-нибудь говорил так в целях маскировки… Посмеиваясь над своим открытием, я снова снимаю трубку и набираю номер дежурного по гостинице. Мне бы хотелось, чтобы ко мне попросили зайти Жерара, если он сегодня на работе. Минуту спустя появляется посыльный.

– Ну что, сынок, есть новости о Брюера?

– Да, месье. Теперь он окончательно очухался. Он заступает сегодня ночью.

– О'кей.– Я извлекаю одного «Вольтера» из кармана и протягиваю ему.– Положи себе в копилку.

– Спасибо, месье.

Он сует полученную тысячу франков в карман обшитых сутажом штанов. Несмотря на свою крайнюю молодость, он уже знает, что филантропии в чистом виде не существует, и спрашивает с ушлым видом:

– И что я теперь должен делать?

– Устроить мне встречу с твоим коллегой из «Принсесс», тем самым, кто спер чемоданчик клиента, уехавшего не заплатив. Устроишь?

– Конечно. Вы хотите купить у Фернана какие-нибудь книжонки?

– Посмотрим. Во всяком случае, он ничего не потеряет, если встретится со мной. Когда ты можешь это мне организовать?

– Сегодня ночью, пойдет?

– Отлично. Но смотри, никому ни слова, лады?

– Да, месье.

Он, конечно же, не может ответить иначе, но у меня такое впечатление, что сам он не очень уверен в том, что сдержит обещание. Ну такой уж он человек, привычка у него такая, не может он держать язык за зубами. Например, он не стал дожидаться, пока ребята из «Эко дю Лангедок» явятся взглянуть на список проживающих в отеле. Он прямо проинформировал Дельма о моем присутствии здесь. Я его в этом не упрекаю, поскольку Дельма очень славный и может быть мне полезен, но тем не менее… Внезапно меня озаряет. В ту ночь я застал у себя в комнате не Брюера. Брюера, если бы им овладело желание порыться в моих вещах, мог это сделать после моего ухода в компании Дорвиля, не дожидаясь утра, когда он рисковал, что его застукают. В то время как некто, добрую часть ночи проведший за возлияниями с товарищами по коридору…

Жерар уже открыл дверь. Я хватаю его за руку, закрываю дверь и возвращаю посыльного на середину комнаты. Я толкаю его в кресло.

– Минуточку, сынок,– говорю я.– Ты согласился молчать. Как бы не так, держи карман шире! У тебя, должно быть, жутко длинный язык, хотя это и не самая распространенная черта гостиничного персонала. Скажи-ка, во вторник вечером, вернее, в среду утром, короче, той ночью, ну, в общем, когда ты таскал бутылки с виски тем клиентам, которые вернулись в отель… ты был в ударе и буквально обалдел, встретив частного детектива во плоти… Ты, часом, не сболтнул этим обуреваемым жаждой клиентам – так, не со зла, а чтобы прихвастнуть, показать, что ты сильно умный, или просто по болтливости,– что я почтил «Литтораль» своим присутствием?

– О, месье! – восклицает он с легкой паникой во взгляде.– Ну, вы даете! От вас ничего не скроешь…

Он снова встает и стоит передо мной с почтительным видом.

– А! Ну да… Г-н Морто, видно, нанес вам визит…

– Никто никаких визитов мне не наносил. Этот Морто – один из тех самых клиентов?

– Да. Из 78-го номера. Клянусь вам, не в моих привычках валять дурака, что бы вы там ни думали… но в ту ночь, сам не знаю, какая муха меня укусила… я не ведал, что творил… я был слегка навеселе… в возбужденном состоянии… Да и вообще, это они начали… Хотел пыль в глаза пустить этой бабе… одной из этих баб, прошу прощения!

– В гробу я видал твоих баб. Дальше что?

– Ну что, это же не преступление… Вы же у нас остановились не инкогнито… Когда я им приволок и бутылки и все остальное, г-н Морто мне сказал: «Так, значит, приятель, ты прикладывался там у себя в одиночку, в своей конуре?» Если помните, я вышел на их звонок с бокалом в руке… Ну, я ему в ответ: «Не в одиночку. В компании г-на Нестора Бюрма».

– И что, они откинули копыта от изумления?

– Нет,– говорит Жерар.– Прошу прощения, но…– Страх его улетучился, и он, наверное, посмеивается в глубине души.– Не похоже, чтобы их это очень впечатлило. «Это что еще за тварь такая, Нестор Бюрма?» – сказал г-н Морто. А я ему: «Частный детектив». Тут меня удостоила взглядом г-жа Морто. Что до г-на Морто, так тот стал смеяться, как и его приятель из 75-го номера, г-н Бернар. Он сказал, что я сбрендил и у меня галлюцинации. А г-н Морто добавил, что частных детективов вообще не существует. Меня задело то, что он сказал это в присутствии г-жи Морто. «Ах так! – сказал я.– Сейчас г-н Бюрма занят, но завтра он будет у себя! Можете сами к нему сходить и спросить, кто он такой, детектив или нет. Он живет в номере 83».

– Ты потрясный мужик, Жерар,– говорю я.– Когда я жил в этом паршивом городе, таких, как ты, еще не водилось. Короче… ты такой кретин, что я даже на тебя не сержусь. Держи, вот тебе еще штука…

Я протягиваю ему тысячефранковую купюру, и он ее берет. Не без колебаний, но все же берет и отправляет в компанию к первой, в карман.

– А теперь,– добавляю я,– раз уж ты любитель поточить лясы, я тебя еще кое о чем спрошу.

– Да, месье.

– Кто такой этот Морто?

– Парижанин. Представитель.

– Представитель чего?

– Без понятия.

– Этот Морто – он такой молодой, тощий, с кривым носом и густыми висячими усами, как у Брассанса, с загорелой рожей?

Я имею в виду наблюдателя за «Дубками», но Жерар выводит меня из заблуждения. По его словам, Морто – крепко сбитый детина с брюшком, лет сорока, со сплюснутым носом, без намека на усы и с цветом кожи, какой обычно бывает у людей, живущих севернее Лиона.

– А г-жа Морто?

Ну, тут-то уж нет и тени сомнения. Он так мне описывает блондинку с дороги в Праду, как если бы она лежала между нами, распростертая на кровати.

– Они еще здесь?

– Нет, сегодня уехали.

Опять дело нечисто. Было бы слишком самонадеянно с моей стороны полагать, будто я их спугнул.

– Они приехали когда и откуда?

– В воскресенье, по-моему. Из Парижа.

– Ты упомянул какого-то Бернара. Это кто еще такой?

– А! Г-н и г-жа Бернар? Они из 75-го номера, уехали в среду днем. Коммерсанты из Авиньона.

– Они были на «ты», эти Бернары и Морто?

– Нет. Мне кажется, они просто так познакомились, как знакомятся люди на отдыхе.

– Ладно. Пока все. Спасибо. Но смотри, берегись, понял? Я не шучу. Закрой свою пасть.

Сдрейфив, он ретируется. Оставшись один, я перечитываю еще раз тетушкино послание, прежде чем его выбросить, и решаю, не откладывая на потом, нанести визит любезной красотке Мирей, моей пассии мальчишеских лет. Сомневаюсь, чтобы она могла меня очень просветить насчет Аньес, которая, возможно, просто была одной из ее случайных клиенток, но попытаться порасспросить ее стоит.

В этот момент звонит телефон. Это Дельма, мой журналист, который, по его собственным словам, хочет представить мне отчет. Он полагает, что мне до смерти хочется знать, как там все обернулось, на улице Браде-Фер.

– Да,– говорю я,– но вкратце, пожалуйста. Если только там у вас нет действительно чего-то из ряда вон выходящего. Мне не до деталей, я спешу. Мне нужно купить лифчик, а магазины вот-вот закроются.

– А, вот как! Ну так вот…

Он не сообщает мне ничего нового, за исключением того, что фараоны склоняются к версии преступления. Дельма же со своей стороны собирает – пытается собрать – как можно больше сведений о жертве. Он предлагает мне встретиться в Матье-баре, на улице Оме-Рефреже, в двух шагах от редакции его газетенки, поскольку где-то часов в одиннадцать вечера у него намечается кафе-пауза. Договорились.

Глава V
Феликс Фор и другие

Улица Дарано – во времена моего детства она называлась иначе – находится метрах в трехстах от «Литтораль». Я отправляюсь туда на своих двоих. Это тихая буржуазная улочка, не лишенная пыльного очарования. Лавочка «Мирей» занимает специально оборудованный под магазин первый этаж небольшого трехэтажного частного особнячка. Витрина радует взгляд блистательным ассортиментом женского белья, начиная от крохотного пояса для чулок до воздушных трусиков, тончайшего дезабилье и соблазнительных лифчиков.

Я вхожу в лавочку, наполненную тонким запахом духов, и меня встречает улыбка некоей брюнетки, драпирующей наготу воскового манекена. Я интересуюсь у нее, могу ли я повидать г-жу Дюкро, и, прежде чем она успевает мне ответить, кто-то приподнимает полог в глубине комнаты и устремляется ко мне тяжелой неровной походкой.

Это уже не очень молодая (ну, еще бы!), но замечательно сохранившаяся благодаря – как я предполагаю – прилежному посещению институтов красоты женщина. «Феномен»,– как говорил мой дядюшка. Красотка Мирей действительно феномен, вроде Марлен Дитрих, exciting[14]14
  Возбуждающая (англ.).


[Закрыть], бабушка с неиссякаемым запасом сексуальной привлекательности. Трудно сказать, как выглядит этот шедевр за подписью Элизабет Ардан в разобранном виде рано поутру, но в настоящий момент (несмотря на состояние нашей пастушки, пьяной в дупель) вид безукоризненный. Шапка крашенных хной волос обрамляет приятное, хоть и слегка шлюховатое лицо, искусно накрашенное, с четко обозначенными скулами и глубокими серыми глазами, словно омытыми слезами. Узкое матово-серое прямое платье с V-образным вырезом лишь подчеркивает ее благородную пластику.

Прежде чем раскрыть свой чувственный рот, она меряет меня пьяным взглядом, в котором сквозит легкая подозрительность.

– Я – г-жа Дюкро,– говорит она.– Что вам угодно?

Язык у нее слегка заплетается. Знавал я таких пьянчужек, на Монпарнасе. С большим чувством собственного достоинства. Абсолютно одеревенелых. Которые в конце концов грохались со всего размаху на пол и деревенели еще больше. И нужно было дня три, чтобы мышцы их обрели прежнюю гибкость. Ясное дело, они и сюда добрались. Да, теперь это большой город.

Я называю себя, и она тотчас же посылает мне широкую улыбку.

– Боже мой! – начинает она ворковать.– Подумать только, ведь я вас знала вот такусеньким! – Она протягивает мне руку. Я пожимаю ее.– Ко мне как раз заходила ваша тетушка, рассказывала о вас,– продолжает она.– Я, конечно, читала заметку в «Эко» и думала, заглянете ли вы ко мне или нет.

– Ну что ж, как видите! – говорю я чертовски оригинально.

Ее ладонь все еще в моей руке. Точнее, это она продолжает держать меня за руку. Я пытаюсь освободиться, как могу.

Она смотрит на свои наручные часики.

– Йоланда,– говорит она, обращаясь к брюнетке,– уже пора. Будьте любезны закрыть…– Затем, повернувшись ко мне: – Пойдемте, г-н Бюрма. Нужно отметить нашу встречу. Вы ведь не откажетесь что-нибудь выпить?

Решительно, это перевоплощение самой покойной Эпонж. Я вежливо соглашаюсь, и мы поднимаемся на второй этаж. Я кое-как помогаю ей попадать на ступеньки. Поднявшись в комфортабельную гостиную с баром, она предлагает мне сесть и уходит за кулисы обменяться парой слов с невидимой горничной. Затем на обратном пути она предпринимает попытку состряпать какой-то коктейль на американский манер. Глядя, как она хлопочет, я никак не могу прийти в себя от того, что эта женщина, возраст которой я просто не решаюсь подсчитать, выглядит так молодо и по-прежнему желанно. Если она так накачивается со времен Выставки прикладных искусств, то доказательство налицо: алкоголь оказывает консервирующее воздействие.

Она расставляет бокалы, где позвякивают кусочки льда, и усаживается напротив меня, высоко скрестив свои ноги, затянутые в тончайшие чулки. Мы начинаем не слишком связную беседу… Разговор усугубляет жажду, особенно по такой жаре, и бар не простаивает зря.

– Когда о вас говорили,– произносит красотка Ми-рей,– я и думать не думала, что частный детектив и внук нашего бывшего сторожа – это одно и то же лицо. Я хочу сказать…

Она умолкает, наклоняется, чтобы придвинуть к себе пачку сигарет, лежащую на низеньком столике, и при этом движении ее декольте распахивается шире, приоткрывая не только верхнюю часть груди. Она берет сигарету и ждет, чтобы я ей ее зажег. Что я и делаю.

– Я хочу сказать, что, когда я прочла заметку в «Эко», мне и в голову не пришло, что это вы,– продолжает она, испуская колечки дыма.– И только ваша тетка… Простите меня, но я забыла вашу фамилию…

– Это вполне естественно,– говорю я.– Вы же знали в основном моего деда и дядю, то есть отца и брата моей покойной матушки. У нас разные фамилии.

– Ну да. И знаете ли, даже ваше имя мне ничего не говорило… В те времена, мне кажется, я звала вас Нес, а сейчас я обращаюсь к вам, г-н Бюрма. Еще стаканчик, г-н Бюрма?

Не дожидаясь ответа, она встает, распространяя вокруг душистые волны, и, спотыкаясь и покачивая бедрами, направляется к бару приготовить следующую порцию этого пойла. На обратном пути она изрекает с легким смешком:

– Г-н Бюрма! Как это чопорно! Раньше мы были на «ты»…

– Почему бы нам к этому не вернуться? – бросаю я.

– О! Право, не знаю!…

Она почти что краснеет. И слегка касается своими точеными пальцами моей щеки. Этот легкий дружеский шлепок чертовски смахивает на нежную ласку.

– Маленький нахал!

Я заглядываю в бездонную глубину ее затуманенных глаз, словно потерянных в каком-то созерцательном экстазе.

Она вновь усаживается в кресло и, оставив свою потухшую сигарету, берет новую. Я встаю, чтобы дать ей огня, и погружаю свой взгляд в ее декольте, распахнутое еще шире. С легкой улыбкой на устах она берет мою руку и кладет ее на свое бедро. Сквозь ткань ее платья мои пальцы ощущают металлическую застежку пояса и тепло ее тела. Ох уж эти старые перечницы! Они не угомонятся до гробовой доски! Переспать с ней проще, чем купить почтовую марку в «Кедив». У меня такое впечатление (смешок про себя), что, если мне захочется осуществить свою детскую мечту, то дело только за мной…

В этот миг где-то в доме хлопает дверь, потом распахивается дверь в гостиную, и входит какой-то человек.

Это мужчина, лет на двадцать старше меня, с массивным плоским лицом без особых примет, средний лоб, средний нос, средний подбородок – настоящий паспорт. Загорелый, как все здесь. Довольно высокий и слегка сутулый. Волосы пострижены коротко, как по инструкции, но уже начинают потихоньку отрастать. Усы тоже средние и, скорее всего, крашеные. Ну, и, наконец, очки в тонкой золотой оправе с солнцезащитными стеклами, конструкция, которую он сразу же снимает и кладет в карман своего клетчатого пиджака.

При первом же звуке Мирей оттолкнула мою лапающую руку и встала. С грудями, почти вывалившимися из лифчика (не похоже, однако, чтобы мужик обратил на это внимание), она устремляется к вновь прибывшему и, целуя его, говорит:

– О! Гастон, дорогой! А у нас гости. Никогда не догадаешься кто.

И она принимается все ему объяснять, вызывая изумленные восклицания этого типа, который оказывается не кем иным, как самим г-ном Кастеле, бывшим богачом, бывшим разоренным, бывшим легионером и бывшим патроном моего покойного батюшки, короче, еще одним из тех, кто знавал меня «вот такусеньким», что он будет давать мне почувствовать на протяжении всего вечера. Он шагает ко мне, весело пожимает мне руку (еще чуть-чуть, и он похлопает меня по щеке: «Славный малыш!»), и мы обмениваемся приличествующими случаю репликами.

– Ну что ж! Отлично! – говорит он наконец, потирая ладонь правой руки, признак возможных издержек.– Отлично. Вижу, что вы уже начали отмечать это событие. Пойду-ка я состряпаю себе двойное виски, чтобы наверстать упущенное. Хотите стаканчик, Бюрма? Не отказывайтесь. Вы же уже настоящий мужчина. Коктейль по-американски – это для маленьких девочек. Оставим их для Мирей.

Не слишком забавная шутка. Он сам отдает себе в этом отчет, судя по натянутому смешку, которым он ее сопровождает. Если не ошибаюсь, Кастеле так и не простил этой женщине, что когда-то она его разорила, и он вернулся к ней лишь затем, чтобы ее допекать; своего рода месть, в каком-то смысле. Но она-то какого черта согласилась на это? Или она уже так опустилась, по пьянке?

Вернувшись из бара, Кастеле протягивает мне стакан, мы болтаем о том о сем, и так, слово за словом, меня приглашают отобедать чем бог послал.

За столом нас обслуживает какая-то провансальская простушка, мы закусываем по-крестьянски, засучив рукава. Когда я снял пиджак, моя пушка предстала перед глазами почтенной публики, что вызвало целый взрыв веселых комментариев. А! Так я действительно самый что ни на есть всамделишный частный детектив, каких описывают в романах. Не выражая своих мыслей вслух, Кастеле, конечно же, считает, что это довольно глупо и чистый выпендреж. Я это чувствую.

– Вы таскаете с собой этот инструмент, даже когда вы в отпуске? – любопытствует Мирей.

Тогда я объясняю, что всю эту артиллерию следует рассматривать исключительно как декоративный элемент, но что в действительности я не совсем в отпуске, а разыскиваю пропавшую дочь (несовершеннолетнюю) некоего Дакоста, одного араба, которого вы, возможно, знаете, г-н Кастеле, он, кажется, довольно долго жил в Алжире…

Кастеле дает мне понять, насколько мой вопрос представляется ему идиотским.

– Видите ли, если бы я мог знать всех, кто жил в Алжире… Только в этом городе их, наверное, тысяч двадцать пять… а в целом их там около двух миллионов. Вот… Нет, я не знаком с этим Дакоста.

– Может быть, вы знакомы с его дочерью?

– Я уже вышел из этого возраста,– улыбается он.

– У меня есть все основания предполагать, что она была одной из ваших клиенток,– говорю я, обращаясь к Мирей.– Постоянной или случайной, этого я не знаю. Минуточку.

Я отправляюсь за фотографиями Аньес, которые лежат в кармане моего пиджака, оставленного на вешалке в вестибюле. Нет. Они ее не знают. Ничего другого я и не ожидал. Совсем не обязательно, чтобы Аньес купила ту пару чулок сама. Ей могли их подарить. Я кладу фотографии на место, и беседа возобновляется. Обо всем и ни о чем, за исключением Алжира. Поскольку Кастеле высказался по поводу арабов вполне определенно.

– Там я заново перекроил всю свою жизнь, а потом всплыло все это дерьмо. Не желаю больше ни думать об этом, ни вспоминать. Я уже перевернул эту страницу. Плохо это или хорошо, возвращаться к старому не имеет смысла.

Я ему поддакиваю. Он не первый из репатриантов, кто так рассуждает.

Ужин завершается, наступает время откланяться, и – поскольку за стол сели поздно – приближается время моей встречи с Дельма. Воспользовавшись минутной отлучкой Мирей, Кастеле, посерьезнев, задает мне вопрос:

– А что, этот Дакоста, он один из ваших приятелей?

– Это один мой клиент.

– А позволительно отзываться плохо о ваших клиентах?

Он снимает свои очки и протирает стекла носовым платком.

– Валяйте,– говорю я.– Вы мне тут всякие байки рассказывали, да? Оказывается, вы с ним знакомы.

Он снова водружает очки на нос и принимает очень покровительственный вид, очень «старше на двадцать лет», очень «бывший патрон моего дедушки», предостерегая против весьма сомнительных знакомств того, кого он знавал «вот такусеньким».

– Нет,– говорит он.– Но я о нем слышал. Некоторые арабы держатся от него подальше. Его в чем-то обвиняют, понятия не имею в чем. Какая-то история с OAS, достаточно темная кажется.

– А! Вам известны подробности?

Нет, подробности ему не известны. Он, как эхо, передает то, что слышал. В этот момент к нам присоединяется Мирей, чье опьянение рассеялось во время ужина, и мы переключаемся на другую тему. Затем мы расстаемся, договорившись встретиться еще.

Свернув на улицу Рефреже, чтобы встретиться с Дельма возле Матье-бара, я констатирую, что именно на этой улице красуется отель «Принсесс». Светящийся шар, покрытый вековой пылью, обращает на это внимание задремавших путешественников и напоминает мне о поручении, которое я дал Жерару. Надо будет ему перезвонить после встречи с журналистом.

Дельма дожидается меня в дальнем зале бистро, сидя перед блокнотом, наполовину опорожненным бокалом и сандвичем, прямо под афишей «Клуба Торен». Я усаживаюсь и в честь этой афиши закуриваю свою трубку в форме бычьей головы[15]15
  Название клуба буквально переводится как «Клуб Быков».– Прим. перев.


[Закрыть], заказываю джин с тоником и со льдом единственному официанту и лишь после того, как тот, выполнив свою миссию, возвращается за стойку мыть стаканы, я приглашаю Дельма к разговору.

– Ну, во-первых,– говорит он,– спасибо за информацию. Правда, я не смогу раскрутить это дело но максимуму, потому что в таком городишке, как наш, где все тихо-мирно, не принято расписывать кровавые страсти на первой странице, их преподносят без особого шума, но все равно спасибо. Это способствует моему профессиональному образованию; таким образом, когда я окажусь в Париже, я буду уже вполне отесанным малым. Итак, когда я добрался до улицы Бра-де-Фер, весь квартал стоял на ушах. Сынишка торговки… Ну, класс…– Он улыбается.– Да вы, наверное, все это знаете?