Текст книги "Нестор Бюрма в родном городе"

Автор книги: Лео Мале

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Лео Мале
Нестор Бюрма в родном городе

Это роман, и поэтому подходящий случай об этом сказать – все персонажи целиком вышли из воображения автора и не могут быть отождествлены ни с кем из ныне живущих или ранее живших людей.

Глава I
Приговоренный к смертной казни

Бьет полночь, когда я вместе с тремя длинноволосыми и двумя бритоголовыми парнями, ехавшими вместе со мной от самого Нима, куда я был доставлен самолетом компании «Эр-Интер», переступаю порог вокзала в Монпелье. Испытывая странное ощущение и охваченный целой гаммой разнообразных чувств, я замираю под перистилем, с трубкой в зубах и с чемоданом в руке, и окидываю взглядом пейзаж, в то время как мои дорожные попутчики мгновенно исчезают во мраке близлежащих улиц. Сквер, еще во времена моего детства занимавший угол буквы V, которую образует пересечение двух бульваров, по-прежнему на своем месте. Украшающие его деревья вырисовываются на звездном небе и тихонько шелестят при дуновении легкого майского ветерка, который, кажется, насыщен всеми запахами Средиземноморья и приятно контрастирует с мелким дождичком, моросившим в Париже всего лишь несколько часов тому назад. Передо мной развертывается перспектива улицы Маглон. Она тянется до площади Комеди, чьи мерцающие огни я вижу вдали.

Благодаря своим современным бистро, на чьих террасах еще полно посетителей, своим неоновым вывескам и массе машин, прижавшихся к тротуарам, город, где я родился, кажется мне гораздо более оживленным, чем в последний раз, когда я здесь был и прощался с ним на этом же самом месте перед вокзалом… С того момента прошла целая вечность! Это было настолько давно, что мне кажется, будто я высадился на берег совершенно незнакомого мне мира.

Блудного сына встречает комар, который в духе лучших традиций начинает жужжать у меня над ухом, а потом усаживается на щеку, чтобы запечатлеть свой приветственный поцелуй. Хорошо рассчитанной оплеухой я припечатываю насекомое. Судя по количеству оставшейся у меня на пальцах крови, оно неплохо перекусило в этот день.

Я вытираюсь платком, стряхивая с плеч всю тяжесть смутной ностальгии, и смотрю, нет ли среди машин, припаркованных у ступенек, той, что обслуживает «Литтораль-Палас». Я обнаруживаю ее в нескольких шагах, название гостиницы выведено на дверцах красивыми желтыми буквами. Немолодой шофер в кепочке, обшитой галуном, стоит на часах возле капота. Он того и гляди покинет свой пост, поскольку на горизонте не предвидится ни одного клиента. Я делаю ему знак подождать, подхожу ближе и протягиваю ему свой чемодан.

– Добрый вечер,– говорю я.– Здесь по-прежнему столько же комарья, да?

– Ничего подобного,– посмеивается он, забирая мои вещи.– С тех пор как на них охотятся с вертолета, их поголовье заметно поуменьшилось. Наши пилоты сшибают их по пятьсот тысяч штук в день. Разумеется, остается еще каких-нибудь несколько миллиардов, но те совсем безобидные.

– Вот как? Это почему же?

– Да потому, что кусаются только комарихи!

– И это именно их уничтожают с вертолетов?

– Совершенно верно.

– А определяют их, конечно, по красивым синим глазкам?

– Нет. По их русым косичкам.

– Вот чертовы умники, а?

– Да уж, умников после войны развелось тут в достатке,– вздыхает он.

Таким манером, обмениваясь, как говорится, шутками, мы расположились в тачке, шеф сел за руль и отчалил. С умным видом, чтобы не испортить коллекции умников.

В гостинице, в углу холла, за стойкой из красного дерена под тусклой люстрой дежурный администратор имеет такой вид, будто он только меня и ждет, чтобы завалиться спать. При моем приближении он широко разевает пасть и тотчас прикрывает рот рукой, стараясь скрыть свой зевок. Для этого требуется по крайней мере два его пальца, борющихся с влиянием ночи.

– Добрый вечер, месье,– произносит он, вернув свои челюсти на место и извлекая из своей личной коллекции одну из улыбок, уже бывших в употреблении, но еще способных прослужить минут десять.

– Добрый вечер. Меня зовут Нестор Бюрма. Я звонил вам недавно из Парижа и заказал номер.

– Совершенно верно, месье.

Он бросает на меня слегка заинтересованный взгляд; затем, поправляя галстук-бабочку, одно из крыльев которой повисло в воздухе, он сверяется с регистрационной книгой.

– Г-н Нестор Бюрма, да, Нестор Бюрма.

Он повторяет мое имя с таким видом, будто хочет, чтобы оно навсегда запечатлелось у него в памяти.

– …Действительно. Номер 83.

Левой рукой он снимает с доски ключ, который шмякает с размаху об стойку, словно желая его расплющить; кокетливым движением правой руки нажимает на кнопочку, и раздается хрустальный звон. Все это он проделывает почти одновременно. Еще немного тренировки, и этот трюк произведет свой ожидаемый эффект на ежегодном банкете официантов. Еще один умник, этот администратор. В результате всей этой музыки из-под сени какого-то зеленого растения появляется молодой посыльный.

– Жерар проводит вас, месье. А формуляр… вы можете заполнить завтра.

Что-то подсказывает мне, что ему хотелось бы, чтобы я заполнил его сейчас. Это меня устраивает, я вполне разделяю его чувства. Завтра и во все последующие дни я рискую вообще не иметь ни минуты свободного времени, а я предпочитаю соблюдать все предписания полиции. Я не знаком ни с одним фараоном в округе, и в мои планы совсем не входит наводить их на мысль, будто я вожу их за нос. С самого начала я хочу действовать в открытую. Или по крайней мере делать вид, что действую именно так.

– Лучше покончить с этим сейчас,– говорю я.

Он с готовностью протягивает мне формуляр. Я совершенно честно его заполняю, сообщая о себе все требуемые сведения, даже самые дурацкие. После того как я заполнил листок, администратор забирает его и, прежде чем положить его к остальным, косится на него с безучастным видом. Что-то заставляет его удивленно приподнять брови. Возможно, моя профессия. «Частный детектив» – это будоражит воображение. Как бы то ни было, впервые за все это время из его глаз исчезает сонливость, а на лице вспыхивает искренняя улыбка.

– Простите,– говорит он,– но… я не ошибся… я только что прочел в вашем формуляре, что вы родились здесь… как и я, и, между прочим, в тот же самый год… и подумал… гм! А не учились ли вы, часом, некоторое время в высшей школе Мишле?

– Совершенно верно.

– И вы, кажется, создали одну газету? «Эхо скандала».

– Да, это так.

Он издает потрясающий вздох и отправляет подальше тот самый аршин, который, похоже, перед тем проглотил.

– Черт! – восклицает он, протягивая мне руку через стойку.– Ты меня не узнаешь? Брюера. Нас обоих вышибли из школы из-за этой проклятой газетенки.

Брюера? Я пытаюсь что-нибудь припомнить. Да, очень смутно всплывает тип с такой фамилией. Очень смутно. Но к чему его огорчать? Я делаю вид, будто никогда и не думал его забывать. Я жму его протянутую лапу.

– Старина Брюера! Ну да! Ах ты дьявол!

Ну, где двое, там и третий. Посыльный Жерар вносит свою скромную лепту, если будет дозволено так выразиться, в нашу беседу.

– Однокашники, да? Здорово, елки-палки.

– Слушай, ты, вместо того чтобы тут выражаться, сделал бы что-нибудь полезное,– пронзительно орет Брюера.– Сходи-ка в бар, принеси чего-нибудь освежиться. Ты ведь глотнешь стаканчик виски. Нес? Давай нам «Уильяма Лоусона», Жерар, на троих.

– О, спасибо, месье Постав,– говорит посыльный, направляясь к бару.

Брюера по имени Гюстав косится в сторону входной двери.

– Вряд ли можно напороться на какую-нибудь неприятность в столь поздний час, но все же лучше мы пройдем в соседнюю комнату.

Мы входим в соседнюю комнату, нечто вроде гардеробной для обслуги, обставленной всем необходимым, чтобы при случае можно было присесть или вздремнуть. Вскоре к нам присоединяется Жерар с тремя порциями виски. Устроившись поудобней, мы чокаемся и пьем.

– Ну что, мир тесен, да? – говорит Брюера.– Мог ли я вообразить, что в одну прекрасную ночь ты предстанешь перед моей стойкой? Заметь, что, когда я прочел твою фамилию в списке тех, кто заказывал номера, я был немного удивлен. Бюрма. Что-то мне это напоминало. Но в конце концов, это мог быть и однофамилец. И потом, вот только что… Ну еще бы! Я, конечно, слышал о частном сыщике Бюрма, но мне и в голову не приходило, что это ты.

– Ну вот, как видишь!

Жерар с бокалом в руке вытаращил глаза.

– Месье, вы частный детектив?

Он обалдел. Мне становится смешно.

– Простите, друзья,– говорю я,– что вы на меня пялитесь, как два барана на новые ворота? Ну, я частный сыщик. Что из этого? У вас, в вашей конторе, что, разве нет частного сыщика?

– Нет,– отвечает Брюера.

– А «Принсесс» не мешало бы одного такого заиметь,– усмехается Жерар.

– Нечего молоть всякий вздор, малыш,– обрывает его мой бывший однокашник.– Если бы у них был свой сыщик, что бы это дало?

– Ничего, конечно,– смущенно соглашается тот.

– Вот видишь!

Чтобы не пить молча, я спрашиваю:

– А что там такого стряслось, в «Принсесс»? Полагаю, это название какой-то гостиницы?

– Да. На улице Рефреже, рядом с рынком Круаде-Фер…

Понятия не имею, сколькими звездочками отмечено сие заведение в туристических путеводителях, однако презрительный тон Брюера сводит на нет все его возможные знаки качества. Он-то, Брюера, ишачит в «Литтораль», пожалуйста, не путать. Я начинаю припоминать этого типа все более отчетливо. Первосортный болван.

Он продолжает:

– Несколько дней тому назад, в прошлую среду, если уж быть совсем точным, один из постояльцев «Принсесс» отвалил, не заплатив.

– Банальная история, на мой взгляд. Даже у вас здесь, наверное.

– Конечно, от этого никто не застрахован. Да еще оставляют тебе чудные чемоданчики, битком набитые всякой макулатурой, как плату по гостиничному счету и за услуги. Ну и на кой черт тебе свой собственный домашний фараон, чтобы предотвратить подобную случайность? Но с этим Фигаро или Фигари, как его там…

– Сигари,– уточняет посыльный,– крутой малый, и, похоже, нос держал по ветру.

– В общем-то, да. Случай с этим Сигари, как я уже говорил, особый. В оставленном им чемодане находились не брошюрки и не телефонные справочники, а довольно специфический товар. Можешь судить об этом сам…

Он переводит взгляд с меня на юную рожу посыльного. Глаза его становятся суровыми.

– Книжонка при тебе, малыш? Чует мое сердце, что ты с ней не расстаешься, и, похоже, ты ее только что читал, вот там, за этим зеленым цветком. Гони ее сюда, сынок. А потом принеси-ка нам еще по стаканчику.

Он протягивает руку. Посыльный встает.

– У меня ее нет с собой,– говорит он.– Она у меня там, в сумке.

Он направляется к стенному шкафу, открывает его и достает портфель типа школьного, откуда извлекает какую-то книгу, которую передает мне транзитом через свое начальство. Затем, в соответствии с полученной инструкцией, направляется в сторону бара.

Я открываю книгу. Миленькая порнушечка, довольно низкопробная, с фотографиями.

– Что надо, да? – бормочет Брюера с видом чревоугодника.– Бьюсь об заклад, в Париже лучше не найдешь.

Возможно. И что, в чемодане этого Сигари было полно этого добра?

– Навалом.

Я возвращаю ему книжонку, он кладет ее на место. Я говорю:

– За такую литературу дают приличные бабки. На что, собственно, жалуется твоя «Принсесс»? Им достаточно все это загнать, и они возместят все убытки.

Он издает протестующее «о!», снова приобретая величавый и напыщенный вид.

– Это невозможно. Владелец гостиницы, даже такой дрянной, как «Принсесс», не может себе позволить… А, вот и Жерар.

Действительно, посыльный возвращается с тремя новыми бокалами. Мы их разбираем и – за наше здоровье и т. д. и т. п. Половину своего бокала Брюера осушает залпом, за рекордно короткий срок.

Впрочем, даже если и допустить такую возможность, – продолжает он,– он не смог бы этого сделать, я имею в виду владельца гостиницы. Продать. Да, старина, не знаю, как там у вас в Париже молодежь, но наши-то юнцы здесь…– Он кивает на Жерара.– Хоть и провинциалы, как ты говоришь, но такие башковитые…

Он осчастливливает остаток виски. Его глаза сверкают, как фонари среди руин.

– Жерар со своим коллегой и приятелем – того зовут Фернан, он работает в «Принсесс», такой же проходимец, как и этот,– стянули весь комплект. Похоже, в той куче были и фильмы. Представляешь? Да, теперь наш городишко стал большим. Растет население, куча машин, ночные кабачки… да, старина! Ночные заведения… со стриптизом… порнушка имеется… чернорубашечники…

Он изъясняется, как рекламный проспект инициативных профсоюзов[1]1
  Национальная федерация инициативных профсоюзов по туризму центр туристического обслуживания, включающий в себя 1500 местных туристических бюро, расположенных в 95 регионах Франции. Прим. ред.


[Закрыть]. Сдается мне, что выпивка не идет ему на пользу.

– Большой город,– всхлипывает он, как будто сожалея о происшедших изменениях.

Я соглашаюсь:

– Да, совершеннолетний, получивший все прививки и населенный башковитыми парнями.

– Ты точно сказал. В наше-то время…

В этот момент его сетования прерываются шумом голосов, доносящихся из холла, и чья-то нетерпеливая рука несколько раз нажимает на звонок, прикрепленный над стойкой администратора.

– Посмотри-ка, что там такое,– ворчит Брюера,– мне это до смерти надоело.

Посыльный вскакивает на ноги, чтобы разузнать, в чем там дело, в полном соответствии с полученными инструкциями. Он, похоже, тоже чуточку поддатый. Не поставив на место стакан, он вместе с ним устремляется навстречу клиентам. Похоже, это плохо кончится. Брюера слишком поздно отдает себе отчет в грозящей опасности. По другую сторону двери Жерар уже обсуждает проблему. Можно лишь уповать на то, что его собеседники не станут придираться к его поведению. Через некоторое время Жерар возвращается. Без стакана. Должно быть, он оставил его на стойке.

– Это вернулись те, что из 75-го,– объясняет он.– Они уезжают в двенадцать.

А, ну ладно,– с облегчением вздыхает Брюера.

– Они хотят, чтобы я принес им в номер три бутылки виски. Они были с постояльцами из 78-го. Они не из кляузников. Наверное, хотят кутнуть напоследок.

– Ты тут не за тем, чтобы вычислять намерения клиентов,– говорит Брюера, приободрившись.– Удовлетворяй все их требования… по ночным расценкам, и хватит с тебя.

Жерар отправляется исполнять свои обязанности. Я допиваю свой стакан.

– Я в себя не могу прийти,– изумляется мой администратор, покачивая головой.– А мы все болтаем, бол-гаем, и я даже не поинтересовался, как ты поживаешь, как твои дела, ну и вообще…

– Нормально.

– Да, конечно. Я болван! Ясно, что твои дела в порядке, если ты останавливаешься в нашей гостинице. Ну и каким таким ветром тебя к нам занесло? Работа? Расследование какого-нибудь дела?

– Нет. Туризм. Или каникулы, если тебе так больше нравится. А также семейные обязанности. У меня ведь тут живут еще дядюшка и двоюродные братья.

– Представляешь, какой-то момент я думал, что ты тут по поводу этого дела… ну, этого забытого чемодана.

– Ничего подобного.

– Ну вот,– посмеивается вернувшийся Жерар.– Говорю вам, не очень-то они расположены дрыхнуть, обе эти парочки, там наверху.

Я встаю.

– Ну ладно, мужики, не знаю, буду ли я сам сейчас дрыхнуть или нет, но, во всяком случае, хотелось бы, чтобы мне показали мою берлогу.

Мы с Брюера еще раз осуществляем процедуру рукопожатий, затем Жерар подхватывает мой чемодан, а я следую за молодым человеком до 83-го по коридорам, погруженным в мягкий и таинственный полумрак, еще хранящий запахи женских духов. Мы скользим как тени по толстому ковру. В гостинице царит безмолвие. Если где-то на том или другом этаже хмельные весельчаки и потягивают сейчас вино, то делают они это без лишнего шума.

Посыльный, вновь соблюдая дистанцию, которую положено держать с клиентами, провожает меня в мой номер и перечисляет все его достоинства. Комфортабельный, почти роскошный, он предстает в самом соблазнительном виде: со своей ванной комнатой, с радиоприемником, заливающимся на камине, и с телефоном в изголовье кровати.

– Ну вот, месье,– говорит посыльный.– Спокойной ночи, месье.

Оставшись один, я смотрю на часы. Мне случалось ложиться и позже. Сна у меня ни в одном глазу. Возможно, другим тоже не спится. Разве Дорвиль не говорил мне, что и так слишком много времени упущено? Нужно знать, чего хотят люди. Кроме того, надо избавить его от необходимости понапрасну торчать на вокзале в 7.30, когда сам я буду в это время храпеть, если только улягусь сейчас. Я плюхаюсь на кровать, с записной книжкой в руке. Открываю ее на странице «Разное», куда я записал номера телефонов двух жителей этого города, позвонивших мне сегодня во второй половине дня… Л. Л. (это Лора Ламбер): 72-55-55; Ж. Д. (это Жан Дорвиль): 72-97-18. Беру телефон, и меня быстро соединяют с номером 72-97-18.

– Алло! – Не похоже, чтобы тот, кто мне отвечает, был только что разбужен, скорее это голос человека, удивленного тем, что его могли побеспокоить в такой час.

– Привет, Дорвиль,– говорю я.– Это Нестор Бюрма, я приехал раньше, чем предполагал.

– О!…

Он изрыгает в микрофон алжирское ругательство высокой степени экспрессивности, которое я, по цензурным соображениям, вынужден здесь опустить, и продолжает:

– …Так, значит, вы уже здесь?

– Совершенно верно. «Литтораль-Палас», номер 83.

– Да ну! А мы вас ждали только завтра утром, с первым поездом.

– Мы действительно так договаривались, но в последний момент я решил лететь самолетом. Из Орли в Ним по воздуху, а затем пересел на поезд и прибыл сюда, в Монпелье, в полночь. Сна у меня ни в одном глазу. Да и вы, похоже, в полной форме. Сегодня днем вы сожалели о потерянном времени. Короче, я подумал, что было бы неплохо, если бы мы могли немедленно поговорить об этом деле.

– Отлично. Вы говорите, «Литтораль»?

– Да. Это на…

– Я знаю. Я жил там несколько дней. Сейчас приеду. Я позвоню Дакоста, и мы вместе заглянем к нему. Мы его не побеспокоим. Он теперь почти не спит. До встречи.

Четверть часа спустя мы встречаемся с ним в холле.

Это малый с темными кожей и шевелюрой, с открытым лицом. То есть… открытым в обычное время. Сегодня выражение его лица искажено печатью глубочайших неприятностей. Я познакомился с ним в самый разгар алжирской заварушки. В тот период он был мне представлен одной из моих бывших клиенток (дело о разводе), некой Лорой Ламбер, рыжеволосой алжиркой, весьма соблазнительной, несмотря на несколько воинственные замашки, с которой он, по всей видимости, спал. Он доверил мне миссию разоблачить истинных организаторов вооруженного ограбления, совершенного в метрополии, ограбления, которое в благонадежных кругах приписывалось другим. Эти другие, приятели Дорвиля и Лоры, не были, конечно, невинными овечками, но, не будучи замешанными в это дело, хотели, по политическим соображениям, чтобы их непричастность стала известна. После того как я благополучно закончил расследование, они вместе с Лорой исчезли с моего горизонта. Унесенные вихрем – так я думал, распростившись с ними, без всякой надежды увидеться вновь. И лишь сегодня днем, когда они позвонили мне в мою контору в Париже, чтобы рассказать о некой Аньес Дакоста, я узнал, что они живы и по этой самой причине заново строят свою жизнь в моем родном городе, месте, где осели многие алжирцы. Им повезло. Если бы они устроились где-нибудь в другом месте, я, возможно, и не ответил бы на их просьбу о помощи.

Мы с Дорвилем пожимаем друг другу руки.

– Рад видеть вас невредимым,– говорю я.– Как поживает мадам Ламбер?

– Отлично…

Он бросает мне это натянутым тоном человека, выброшенного за борт.

– Кстати, я не позволил себе разбудить ее, чтобы сообщить о вашем приезде. Завтра утром она довольно рано уезжает на гастроли.

– На гастроли? Она что, стала теперь актрисой?

– Медсестра. Все время в разъездах.

Тем временем Брюера, вцепившись в стойку, как в бортовые сетки коек, бесцеремонно пялится на нас, не скрывая любопытства. Не остановившись на достигнутом, он, по-видимому, влил в себя еще две или три дополнительные порции после только что принятого. Пьяный или нет, только он продолжает думать, что я довольно странный клиент.

Дорвиль ведет меня к тому месту, где он припарковал свою машину «дофин» кремового цвета. Это за театром. Мы усаживаемся, и давай, трогай!

– Я сообщил Дакоста о вашем приезде,– говорит он, когда мы, обогнув знаменитую площадь Комеди, яйцевидной формы, устремляемся по эспланаде.– Он нас ждет. Это за городом, по дороге в Монферье… Вряд ли Дакоста сообщит вам что-то новое, но встретиться вам необходимо. Кстати, ваши гонорары я оплачиваю сам, договорились? Не имеет смысла ставить этот вопрос перед ним.

– Он на мели?

– Да. Его небольшая лесопилка никогда не покрывала всех его расходов. Он практически разорен. Связался с одним лесоторговцем, который оставил его с носом. И уже с прошлой субботы он сам пилит те немногие доски, которые у него остались. Он уволил рабочих.

– Мне казалось, что у алжирцев есть дух предпринимательства и что им все удается.

– Это такие же люди, как все. И если душу их гложет язва, они и к ведению дел относятся без должного тщания, и дела от этого страдают.

– Какая язва?

– Я расскажу вам об этом после того, как вы повидаетесь с Жюстиньеном. То есть с Дакоста. Это его так зовут. Пока же давайте уладим наши дела с гонораром. На обратном пути заедем ко мне, и я дам вам денег на ваши ближайшие расходы. Кстати, у вас ведь нет своей машины. А машина вам, наверное, понадобится?

– Это никогда не бывает лишним.

– Я бы одолжил вам вот эту…– Он хлопает по рулю.– Но это создаст мне некоторые неудобства.

– Я возьму машину напрокат.

– А, вот как! Отлично.

Через окно машины я смотрю на пробегающие мимо картинки спящего города. Узнаю высокие стены бывшей женской тюрьмы. Мысленно вызываю образы некоторых знаменитых узниц. Перед Опиталь Женераль навстречу нам выскакивает машина «скорой помощи». Единственный признак жизни… или смерти. Спите спокойно, дорогие соотечественники. Нестор Бюрма вернулся, блистая своими шутливыми мыслями. Мы въезжаем на мост через пересохшую речушку – она всегда в таком состоянии, за исключением тех редких случаев, когда вдруг выходит из берегов без всякой на то видимой причины,– известную всем или почти всем на свете под отдающим легким запашком именем Дерьмовочки. Пересекаем предместье с узкими улочками, молчаливыми и слепыми, отдаленно напоминающими что-то знакомое… Дорвиль внезапно напоминает мне, что я вернулся сюда не только затем, чтобы предаваться сентиментальным воспоминаниям туриста.

– Прежде чем мы доберемся до Жюстиньена,– предлагает он,– не кажется ли вам, что я должен рассказать о деле поподробней, чем сегодня днем по телефону?

Я соглашаюсь: действительно, это было бы нелишним. Мне известно лишь, что речь идет о некой Аньес, дочери того типа, к которому мы едем, ей восемнадцать лет, она недурна собой и она исчезла… Кстати, как давно?

– С прошлого вторника,– уточняет мой спутник.– Вот уже неделя…

Он на миг умолкает, ожидая, очевидно, каких-то комментариев с моей стороны. Я молчу. Он продолжает.

– Аньес росла без матери. Мать умерла в Алжире, в 1959 году, став жертвой покушения ФНО[2]2
  Фронт национального освобождения, партия, возглавившая национально-освободительную борьбу алжирского народа. Прим. перев.


[Закрыть]. Девочке было одиннадцать лет в то время. Дакоста всегда очень строго следил за ее воспитанием. Однако в связи с этими событиями в неблагоприятное для него время ему пришлось ослабить свой надзор. Невозможно делать несколько дел одновременно, а перед ним стояли и другие задачи. Видите ли, он ведь был активистом движения, точнее… просто активным. Короче, требования борьбы, подполья и г. п. не очень благоприятствовали нормальному воспитанию молодой девушки. Хлопоты по устройству на новом месте, неудачная попытка наладить работу своего предприятия, и, кроме того, на все это накладывается та самая душевная язва, о которой я уже упоминал. Все это, вместе взятое, отнюдь не способствовало улучшению ситуации. Аньес была предоставлена самой себе. И уж она-то, как говорится, дорвалась до свободы,– усмехается он.– Последнее время раз или два в неделю она не ночевала дома. Всегда под одним и тем же предлогом: она была в кино с друзьями и подружками, фильм поздно кончился, никто из тех, у кого была машина – если таковые вообще имелись среди ее приятелей,– не предложил подбросить ее до дому, а автобусы уже, естественно, не ходили в столь поздний час, поэтому она приняла предложение переночевать у одной из своих подружек. Подружка эта – шлюшка лет двадцати четырех – двадцати пяти, некая Кристин Крузэ…

– Минуточку. Шлюшки меня интересуют. Я сейчас запишу ее адрес в мой список…

– Не утруждайте себя. Я уже подумал о том, что вам нужно будет знать круг знакомств Аньес. Во всяком случае, из тех, кого мы знаем. Он не очень-то широк, я уже составил вам список. Сейчас его вам передам.

– О'кей. Кроме того, я не могу найти свою записную книжку. Должно быть, оставил ее в гостинице, возле телефона, после того как позвонил вам. Продолжайте.

– Эта Кристин – парикмахерша, я сам лично встречался с ней в пятницу, живет одна, свободная как ветер, в старенькой квартирке, где, судя по всему, и родилась. Она призналась, слегка смущенно, что, действительно, Аньес просила ее иногда говорить, что проводит ночи у нее, но все это было не более чем уловкой с их стороны.

– Это лишь служит доказательством того, что тихоня Аньес не так наивна, как ее тезка, героиня из классики[3]3
  Имеется в виду героиня комедии Мольера «Школа жен» (1663), простодушная и наивная молодая девушка (инженю).– Прим. ред.


[Закрыть]. Она проводила ночи в объятиях какого-нибудь парня. Что ж, такое случается. Не стоит из-за этого паниковать.

– Ночевать на стороне и совсем не вернуться домой – это две разные вещи. И кроме того, тут еще кое-что.

– Что еще?

– Потом,– говорит он, отпуская руль и размахивая правой рукой.– Это связано с той самой язвой. Первый раз, когда Аньес не ночевала дома, Дакоста чуть удар не хватил, это я вам точно говорю. Второй раз – то же самое. Однако на этот раз Аньес стала возражать и… Не очень красивая получилась сцена. Я присутствовал при том, как они сцепились. Она вела себя с отцом совершенно вызывающе; говорила такие вещи, которые ни в какие ворота не лезут: что он ни черта не может заработать, что у нее вид оборванки… И с каким презрением! Лучший вид защиты – это нападение. Она хватала быка за рога, чтобы не давать никаких объяснений, вот и все! Я тоже в тот момент решил, что у нее кто-то завелся. В конце концов, это нормально для ее возраста…

Протрясшись добрых два километра по колдобинам, мы наконец выезжаем на приличную асфальтированную дорогу, вьющуюся между двумя рядами платанов, верхние ветви которых смыкаются над нами, образуя своего рода растительный туннель. Пространство и ночь принадлежат нам! Единственной машиной, которая попадается нам навстречу, оказывается мягко скользящий на поворотах грузовик.

– В третий раз, а также во все последующие Дакоста уже не реагировал. Он только постоянно все это мысленно пережевывал и с каждым днем все больше мрачнел, убежденный – как он мне сам признался,– что во всех его неприятностях следует усматривать перст Господень и что ничего уж тут не поделаешь и т.д.

– Перст Господень?

– Да. Конечно, вам, атеистам, это кажется смешным.

– Нет, скорее грустным. Что это еще за мазохист такой?

– Да все та самая язва.

– Послушайте, у меня от вашей язвы начнется рак желудка. Вы меня наконец избавите от неизвестности или нет?

– Когда вы встретитесь с Дакоста, повторяю вам еще раз. Вернемся к Аньес и к прошлому вторнику, третьему мая. Как обычно, утром она села в автобус – остановка недалеко от их дома – и отправилась в школу, в частное заведение на авеню д'Асса, Школа Севинье. Вечером, после занятий, домой она не вернулась. Но Дакоста самого не было дома. Он уехал в соседний город, кажется, на встречу с возможным заказчиком. Он вернулся в «Дубки» – это название его виллы – в среду, во второй половине дня. По некоторым признакам он пронюхал, что Аньес накануне дома не ночевала. В среду вечером Аньес нет. В четверг утром по-прежнему нет Аньес, но приходит письмо. Директриса школы сообщает, что в среду Аньес не было в классе. В течение целого дня он находился в прострации. Наконец позвонил мне и поставил меня в известность. «Надо мной какое-то проклятие»,– всхлипывал он. Я попытался его приободрить: она, конечно же, должна дать о себе знать, ну, и т. д. Короче, мы как два идиота, не зная, что предпринять, тянули время, если не считать того, что я все же попытался кое-что разузнать, в частности у этой Кристины, парикмахерши. Таким образом мы тянули время. Ничего. Вчера, в понедельник, с почтой кое-что пришло, не совсем обычное, я вам потом расскажу. Не считая этого, Аньес по-прежнему не подавала признаков жизни, а ее папаша все больше падал духом. Ну и, наконец, сегодня. Мы с Лорой Ламбер… Лора тем временем вернулась в город после своих разъездов, в которых она проводит почти все свое время, ну и мы ей все сказали… Таким образом, мы с Лорой решились разорвать этот порочный круг. Мы подумали о вас и позвонили.

– Если я правильно понял, вы не стали поднимать на ноги полицию?

– Нет.

– А почему?

Он колеблется, потом говорит:

– Дакоста возражал.

– Послушайте, у вас кто пропал, дочь или соседская собака?

Дорвиль пожимает плечами.

– Он недолюбливает французских полицейских. Он им не доверяет. Ему кажется, что они ненавидят алжирцев. Он решил, что они и пальцем не пошевелят, чтобы разыскать его дочь, и что они подтираться будут его заявлением.

В этот момент машина сворачивает с дороги, обрамленной платанами, на тряский проселок. Мы проезжаем мимо вывески, на которой в свете фар я успеваю прочесть: «Лесопилка Дакоста». Впереди недалеко от нас из-за полуразвалившихся сараев и кучи бревен пробивается свет. Дорвиль подает негромкий сигнал. Как бы в ответ на это открывается какая-то дверь, за которой видна освещенная комната. В проеме, как в театре теней, четко вырисовывается силуэт коренастого мужчины.

Дорвиль останавливается у невысокой изгороди и выключает мотор.

– Тут есть еще одно обстоятельство,– доверительно шепчет он мне.– Фараонов он предпочитает видеть издалека. Решением Суда Государственной безопасности он заочно приговорен к смертной казни – под своей военной кличкой, как командир десантно-диверсионной группы.