Текст книги "Стальные когти"

Автор книги: Лео Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Пытаясь избежать очередной язвительной тирады Гейера, фон Доденбург спросил:

– Вы полагаете в этой связи, что нас вскоре опять пошлют на фронт?

– Да. Этим утром я получил извещение из штаба. Выяснилось, что мы находимся в стадии готовности номер три.

– И куда же нас направят?

Стервятник пожал плечами:

– Я не знаю точно, но, конечно, могу догадаться. На Восток – чтобы опять сражаться с проклятыми русскими.

Задумчиво опустив голову, он вновь повернулся к окну.

– Но все дело в том, что наши бойцы пока еще не готовы к этому, фон Доденбург. Они – совсем не те ребята, которых мы повезли сражаться в Россию в прошлый раз. У них нет того духа.

Резко повернувшись, он вдруг с вызовом уставился на фон Доденбурга:

– Но, клянусь дьяволом, я вобью в них этот дух – даже если мне придется вбивать его палкой! – Он ударил стеком по ближайшему столу. – Тысяча чертей, фон Доденбург, когда наш батальон снова отправится на Восточный фронт, он будет лучшим подразделением во всех немецких вооруженных силах. А теперь послушайте, что я намереваюсь сделать, когда к нам прибудут эти новенькие «тигры»…

Глава третья

Среди ветеранов «Вотана» помимо Стервятника и фон Доденбурга, имелись и некоторые другие люди, которых не удовлетворяло состояние дел в рейхе. Одним из таких людей был гауптшарфюрер Метцгер, которого за глаза прозывали Мясником. Ибо после того, как он целый год отсутствовал на родине, его любимая жена Ханнелоре встретила мужа совсем не так, как он этого ожидал.

Всю дорогу, пока их три дня везли на поезде в отпуск в Германию, Метцгер хвастал своим приятелям:

– Когда я приду домой и сброшу с плеч свой ранец, я скажу ей, чтобы она хорошенько посмотрела на пол и запомнила, как он выглядит, потому что в течение последующих двух недель она сможет видеть только потолок. Господи, у меня уже стоит так, что когда я поднимаюсь из-за стола, то невольно сбрасываю на пол все миски!

Но в действительности все произошло несколько по-другому. Нет, Ханнелоре вела себя достаточно послушно, и по возвращении Метцгера в Германию они провели первые сорок восемь часов на огромной двуспальной кровати. Повешенные на стену изображения Иисуса и его апостолов неодобрительно взирали сверху на их потные переплетенные тела внизу своими святыми глазами. Однако в Ханнелоре совсем не было той яростной страсти, которую следовало бы ожидать от женщины, к которой на протяжении целого года не приближался ни один мужчина. А один раз, когда Метцгер полез под кровать, чтобы достать там новый презерватив и сделать добрый глоток хорошего вестфальского пива, он заметил, что Ханнелоре попросту зевает. Точно ей наскучило все, чем они с ним занимались.

– Вот так вот, парни, – сокрушался он потом в пивной, куда заходил с другими унтер-фюрерами каждый день, – я трахал ее так, что с меня градом катился пот, моя задница летала туда-сюда, точно молотилка, – а она зевала. Словно я спросонья чесал ей спину.

Гауптшарфюрер Метцгер был не слишком умным человеком, и не зря его прозвали Мясником. Однако даже в не очень-то сообразительной голове здоровяка постепенно сформировалась мысль о том, что с его супругой явно что-то не в порядке. Вот что он сказал своим дружкам за столиком в пивной через несколько недель по возвращении из России:

– Тут что-то не так, парни, это точно. Молодая здоровая женщина должна была бы хотеть этого каждую ночь, тем более что ей пришлось провести так много времени вообще без мужчины. Если я только узнаю, что в ее постели побывал кто-то другой, я… я… – Он задохнулся от ярости и сделал быстрое движение правой рукой, точно отсекая что-то, что находится у каждого мужчины внизу живота. У его приятелей не осталось ни капли сомнений в том, чего лишится тот парень, которого Мясник вдруг застанет вместе со своей блондинкой-женой.

После этого Метцгер дважды словно ненароком забегал домой в середине дня, однако каждый раз заставал Ханнелоре одну, одиноко сидевшую в квартире. Однажды, когда за ним заехал «кюбельваген» [9]9
  «Кюбельваген» – полноприводный легковой армейский автомобиль фирмы «Фольксваген». – Прим. ред.


[Закрыть], чтобы отвезти его в расположение части, гауптшарфюрер специально дождался, когда машина свернет за угол, выскочил из нее и проскользнул в сигарную лавочку Гаккеншмидта, где провел битых два часа, следя за подъездом дома. Но никто подозрительный туда за это время так и не проник.

В конце концов Метцгер решил специально заплатить шестнадцатилетнему итальянцу Марио, помогавшему здесь своим родителям, работникам военных предприятий Падерборна, присматривать за домом в качестве привратника, чтобы тот проследил за поведением Ханнелоре. Марио должен был немедленно оповещать Метцгера обо всех подозрительных субъектах, которые захаживали бы в его отсутствие в квартиру гауптшарфюрера.

Но, несмотря на то, что этот маленький итальянец отнесся к выполнению поручения Мясника с удивительной ответственностью и добросовестностью, ему было нечего доложить Метцгеру. Лишь один-единственный раз к Ханнелоре зашел один молодой клирик из близлежащего католического храма, по ошибке решивший, что женщина придерживается католического вероисповедания.

– Вы только понимать – священник! – возбужденно выкладывал Марио Метцгеру на своем ужасном немецком однажды вечером, когда Мясник, пошатываясь, пришел домой из пивной. – А ведь им хотеть только это, синьор. – Он соорудил из своего большого и указательного пальца кольцо и стал остервенело тыкать туда указательным пальцем другой руки. – Девочек не иметь, всегда думать об это. – Он снова проделал свои непристойные движения, уставившись на Метцгера горящими глазами.

Но тот оттолкнул его, прорычав:

– Нет, чертов ты макаронник, большинство этих священников даже не знают толком, для чего Господь наградил их членами. А если и знают, то занимаются лишь суходрочкой – ведь стоит им согрешить с живой женщиной, и они попадут прямиком в ад. Вот почему у них ладони обычно заростают волосами – они слишком много дрочат. – И он, качаясь, направился вверх по лестнице.

* * *

Но когда с танкового завода в Штутгарте стали прибывать первые «тигры», гауптшарфюрер Метцгер получил наконец первое подтверждение того, что его подозрения в отношении Ханнелоре были, скорее всего, обоснованными. Марио, как обычно, встретил его под лестницей и сделал свой отчет:

– Ничего, синьор. – Мальчишка выразительно пожал плечами. – Никто не приходить.

Метцгер показал на расстегнутую ширинку Марио.

– Возможно, ты сам приходить к ней. – Он передразнивал ломаный немецкий Марио. – И мало-мало дрочить, а?

Мальчишка густо покраснел и принялся лихорадочно застегивать ширинку. Метцгер протопал по лестнице вверх. На его широком глуповатом лице играла беззаботная улыбка. Но она немедленно исчезла, когда Ханнелоре крикнула ему:

– Обязательно вытри свои проклятые грязные сапоги, прежде чем вваливаться в квартиру!

Метцгер побагровел и с яростью уставился на дверь, точно перед ним был один из новобранцев, которого он хотел поставить на место. Однако прежде чем войти в их маленькую квартирку, он все равно старательно вытер ноги – так, как сказала ему жена.

Ханнелоре полулежала на диване в одной черной ночной рубашке из искусственного шелка. Почему-то ее щеки покрывал румянец. Судя по всему, на ней не было трусиков. «Очевидно, это из-за жары», – решил про себя Мясник.

– Ну что, вытер сапоги? – спросила она, не глядя в его сторону.

– Да, – прорычал он. – Я вытер оба своих сраных сапога. Тебе не нужно кричать мне об этом – я же не глухой.

Она села, широко раздвинув ноги. В глаза Метцгеру бросилась густая поросль темных волос внизу ее живота.

– Послушай, Ханнелоре, неужели ты должна сидеть вот так? – пробурчал он, стягивая с себя кожаную портупею с кобурой.

– Как? – Она посмотрела на него с вызовом.

– Точно шлюха с Реепербана [10]10
  Реепербан (Рипербан) – знаменитый квартал развлечений в Гамбурге.


[Закрыть]ценой в пять марок за час, – процедил Метцгер и ткнул себя толстым пальцем в грудь. – Черт побери, я – старший унтер-фюрер батальона СС «Вотан», человек, который не раз проливал свою кровь за отечество, народ и фюрера. У меня есть определенное положение, которому я должен соответствовать.

– Единственное положение, которому ты можешь соответствовать – это положение лежа на своем толстом брюхе, когда ты валяешься на мне и втыкаешь в меня свой член, – с презрением ответила она. – Больше ты вообще ни о чем не способен думать.

– Эй, смотри, поосторожнее! – вспыхнув от гнева, Метцгер стиснул кулаки. Он с удовольствием ударил бы ее. Но было слишком жарко. К тому же он думал поразвлечься с ней после ужина. Поэтому он просто плюхнулся в кресло и вытянул вперед ноги: – Снимай с меня сапоги!

Вздохнув, Ханнелоре склонилась перед ним и стащила с ног Метцгера сначала один сапог, а потом второй.

– А тебе я бы посоветовал все-таки носить трусики, – произнес Мясник. – Что, если к тебе войдет Марио и увидит, как ты разлеглась на диване в таком вот виде? Знаешь же, каковы эти чертовы итальяшки: им стоит только взглянуть разок на то, что у женщин находится между ногами, – и они уже сходят с ума и расхаживают вокруг с торчащими членами. – Метцгер фыркнул и, немного подумав, добавил: – Впрочем, может быть, Марио не стоит бояться. Он в целом неплохой парень, к тому же еще слишком молодой. Скорее всего, просто занимается онанизмом, вместо того чтобы лезть на баб. Но вот его папаша – это уже другое дело…

– Ты просто отвратителен! – вздохнула Ханнелоре. – Сам все время думаешь только об этом. – Она с раздражением уставилась на него. – Непонятно, как ты вообще находишь время для того, чтобы исполнять свои обязанности на военной службе, когда у тебя вся голова забита только одними скабрезностями. Надо же, подумать такое о Марио! – Она рассерженно откинула назад голову. – Ему же едва исполнилось шестнадцать.

Метцгер надулся.

– Знаешь ли, милая, когда мужчина сражается за свою страну и не видит ее в течение целых двенадцати месяцев, то, возвратившись домой, он ожидает несколько более…

Он не сумел докончить фразы – в этот момент громко зазвенел дверной колокольчик.

Метцгер вздрогнул.

– Кто, черт подери, будет звонить в дверь в такое позднее время? – злобно закричал он. – Они что там, думают, что это место – что-то вроде военного пересыльного пункта, или что?

Он замолчал, увидев, что дверь отворилась, и в ней показалась грузная фигура Шмеера. В руках он держал металлическую кружку для сбора пожертвований. Пухлое лицо партийного бонзы было очень похоже на рыло одной из свиней, которых он сам выращивал на своей ферме до того, как после прихода нацистов к власти в 1933 году занять пост гауляйтера Северной Вестфалии.

– Сбор средств в рамках «Зимней помощи» [11]11
  «Зимняя помощь» – общественный фонд, призванный содействовать государству в оказании помощи безработным и бедноте. Основан 13 сентября 1933 г. – Прим. ред.


[Закрыть]! – пророкотал он, потряхивая кружкой для сбора пожертвований. – Дайте несколько пфеннигов, чтобы помочь нашим парням на фронте! – Вдруг он заметил гауптшарфюрера. – А, это ты, Метцгер! Не знал, что ты сейчас дома.

Ханнелоре торопливо бросилась в спальню, чтобы накинуть на себя халат. Маленькие глазки Шмеера жадно проследили за тем, как под тонким пеньюаром колышутся ее пышные бедра.

– Да, такие сокровища можно продавать килограммами, и всегда будут желающие купить это, не так ли, Метцгер? – Гауляйтер с видом знатока подмигнул Мяснику. – Да, жарковато сейчас, даже для июня!

Не дожидаясь приглашения, он плюхнулся в ближайшее кресло. Старые пружины кресла взвизгнули, протестуя против его непомерного веса. Вытащив из кармана большой платок, Шмеер вытер влажное от пота лицо.

– Я прошагал, должно быть, целых десять километров с этой кружкой, собирая чертовы пожертвования, – пожаловался он Метцгеру. – Почему, интересно, этим не могут заниматься полные сил юноши из гитлерюгенда? Впрочем, видимо, таков наш удел, удел старых бойцов партии – мы обязаны не выпускать из рук нашего знамени. – Он облизал губы: – Боже, как же пересохло в горле!

– Вы не хотели бы прохладную «блондиночку» [12]12
  Игра слов. В немецком языке это слово обозначает как женщину-блондинку, так и бутылку светлого пива.


[Закрыть], гауляйтер? – спросила Ханнелоре, снова входя в комнату. Теперь на ней был халатик, но и он едва ли прикрывал ее пышную грудь.

– В моем-то возрасте? – расплылся в улыбке Шмеер, заговорщицки подмигивая Метцгеру. – Малость староват я для этого. Пусть над этим усердствуют молодые ребята, вот как Метцгер… Но от пивка не откажусь!

Ханнелоре повернулась к мужу.

– Ты слышал, что сказал гауляйтер, – бросила она. – Пойди на кухню и принеси пива.

Метцгер, который все еще не мог до конца оправиться от шока, вызванного неожиданным появлением Шмеера в их потрепанной маленькой квартирке, поплелся на кухню.

– Захвати также бутылку корна [13]13
  Корн – разновидность шнапса. – Прим. ред.


[Закрыть], Метцгер, – донесся ему вслед зычный голос гауляйтера. – Чуть-чуть крепкого не помешает даже в такую жару, верно? Нельзя же пить одно лишь пиво – как нельзя стоять на одной ноге.

Когда Метцгер возвратился в гостиную, он увидел, как Шмеер торопливо отдернул свою пухлую руку, которой только что поглаживал аппетитную коленку Ханнелоре.

«Ах ты, свинья!» – со злобой подумал Мясник, едва не опрокинув бутылки, которые стояли у него на подносе.

Но Шмеер и бровью не повел. Он спокойно взял бутылку холодного пива и, сорвав крышечку, торжественно поднял ее вверх, глядя на Ханнелоре.

– За милых дам – да будут они счастливы! – со значением произнес он. И, повернувшись к красному от ярости Метцгеру, спокойно добавил: – И за тебя, товарищ, – сегодняшняя ночь обещает быть холодной.

Он отпил из горлышка и с довольным видом выдохнул:

– Да, вот это то, что я называю хорошим пивом!

И тут же сделал глоток из бутылки с корном, которую держал в другой руке, а затем ухмыльнулся:

– Вот это – то, что обычно всегда ждет меня в доме, хозяйкой которого является фрау Метцгер! – Он опять непринужденно потрепал аппетитную коленку Ханнелоре.

Метцгер с трудом сдержался.

– Что означают ваши последние слова, гауляйтер? – процедил он сквозь зубы.

– Знаешь, Метцгер, я ведь всегда обычно захожу проведать славных женушек наших доблестных товарищей, которые служат во имя народа, отчизны и фюрера на фронтах, – охотно поведал ему гауляйтер. – Можно сказать, что я играю роль священника, который регулярно посещает свою паству. И когда ты воевал в России, я каждую неделю как минимум раз заходил сюда проведать фрау Метцгер, и меня всегда ждало здесь что-то хорошее.

– О да, господин гауляйтер, – просияла Ханнелоре. Ей явно льстило подчеркнутое внимание столь высокопоставленного лица.

«Да, можно спорить, тебя всегда ждало здесь что-то очень, очень хорошее, жирная свинья!» – мрачно подумал про себя Метцгер. Теперь ему все стало ясно. Все время, пока он сражался на Восточном фронте, рискуя своей жизнью ради Германии, к Ханнелоре наведывался Шмеер. Именно он постоянно давал жене Мясника то, что ей требовалось. Вот почему она так холодно встретила его самого.

Подливая Шмееру корна и изображая на своем широком глуповатом лице натужную улыбку, Метцгер тихо поклялся, что когда-нибудь жестоко отомстит господину «золотому фазану» [14]14
  Насмешливое прозвище высших партийных работников Третьего рейха. – Прим. ред.


[Закрыть].

* * *

Стоя на соборной площади, гауляйтер Шмеер деловито перекладывал деньги, которые он успел собрать в близлежащих домах, в свой карман. Его раскрасневшееся лицо приобрело красно-кирпичный оттенок. Именно в этот момент он едва не столкнулся с гауптштурмфюрером Шварцем, командиром второй роты «Вотана». Несмотря на то, что было уже довольно темно, а в голове шумело после выпитого в доме Метцгера, гауляйтер сразу узнал Шварца.

– О, Шварц! – радостно заголосил Шмеер и протянул эсэсовцу пухлую руку. – Гауптштурмфюрер Шварц из «Вотана»!

Офицер, который шагал по темной улице, постоянно держа руку на эсэсовском кинжале, врученном ему лично рейхсфюрером СС Гиммлером, уставился на гауляйтера своими безумными глазами с таким видом, точно жирный функционер нацистской партии вполне мог оказаться переодетым русским партизаном.

– Кто вы? – спросил Шварц. – Откуда вам известно, как меня зовут?

– Но вы же – Шварц, племянник обергруппенфюрера Гейдриха [15]15
  Райнхард Гейдрих, начальник Главного управления имперской безопасности (1939-1942) и заместитель имперского протектора Богемии и Моравии (1941-1942), убитый в Праге двумя боевиками-чехами, выброшенными с британского самолета.


[Закрыть]Всем нам, членам партии, живущим здесь, в Падерборне, это прекрасно известно. – Шмеер расплылся в улыбке, увидев, что Шварц перестал так судорожно сжимать рукоять кинжала. – Глава местного гестапо криминалькомиссар Теркин постоянно информирует меня о всех выдающихся членах партии, приезжающих к нам. К тому же я хорошо знал вашего покойного дядю. Он был здесь в 1938 году, когда мы проводили тут чистку среди евреев. Вы же, конечно, помните события Хрустальной ночи [16]16
  Хрустальная ночь (Ночь разбитых витрин) – первая массовая акция прямого физического насилия по отношению к еврейскому населению Третьего рейха, имевшая место в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года. – Прим. ред.


[Закрыть]… Пока все эти чертовы монахи стенали в своем соборе и воздевали к небу руки от ужаса, мы устроили всем местным жидам хорошую взбучку!

Шварц медленно кивнул. Он хорошо помнил, как жестоко немецкие национал-социалисты отомстили евреям, узнав про совершенное в Париже убийство сотрудника германского посольства, третьего секретаря Эрнста фон Рата, погибшего от руки 17-летнего еврея Гершеля Гриншпана. Он сам принял в тот день непосредственное участие в преследованиях берлинских евреев, хотя был в ту пору всего лишь одним из руководителей гитлерюгенда. Какая же это была ночь! Тогда в окна синагог градом летели булыжники, а они врывались вовнутрь и безжалостно втаскивали наружу толстых упирающихся раввинов, чтобы вздернуть их на ближайших фонарных столбах. Эта ночь стала поворотным пунктом во всей его жизни. То, что он пережил тогда, убедило его посвятить всю свою жизнь делу уничтожения всемирного еврейства и борьбе с международным сионистско-большевистским заговором против национал-социалистической Германии.

Но через два года после того, как Шварц со всем пылом отдался этому благородному делу, его дядя Гейдрих неожиданно сознался ему – в момент, когда, находясь в состоянии глубочайшего опьянения, ненавидел себя и все вокруг, – что его собственную бабушку звали Сара и что она была еврейкой. Каким же ударом стало для Шварца это неожиданное страшное открытие! Оно разрушило всю его жизнь. Он, офицер СС и боец элитного подразделения, подчинявшегося непосредственно фюреру, оказался потомком какого-то грязного еврея! [17]17
  Подробнее об этом см. роман Л. Кесслера «Батальон „Вотан“». – Прим. ред.


[Закрыть]

Шварц постарался избавиться от этих ужасающих мыслей. Он боялся, что его мозг просто не выдержит их, ведь ему постоянно приходилось жить раздвоенной жизнью и лгать не только другим, но и самому себе.

– Да, – продолжал жизнерадостно вспоминать между тем Шмеер, – помню, как мы выволокли наружу старого раввина Хиршбаума. Мы стащили с него штаны и выставили его на бочку на всеобщее обозрение, чтобы все могли видеть его маленький сморщенный обрезанный член. И заставили его в таком виде петь песню «Хорст Вессель» [18]18
  Официальный гимн НСДАП.


[Закрыть]…

Неожиданно гауляйтер замолчал и весьма учтиво поклонился пожилому священнику, который следовал мимо них в собор.

– Добрый вечер, ваше преподобие, – произнес Шмеер. Сейчас он был похож на лавочника, который прекрасно знал, что без одобрения со стороны церкви никто не захочет покупать товар в его лавке и он разорится через месяц. – Сегодня стоит такая хорошая погода, не правда ли, ваше преподобие?

Пожилой священник что-то неразборчиво пробормотал в ответ и проследовал мимо. Когда он удалился достаточно далеко, Шмеер сказал Шварцу извиняющимся тоном:

– Пока еще эти уроды в сутанах нам нужны, господин гауптштурмфюрер, но как только война закончится, мы хорошенько поквитаемся с ними, обещаю вам.

И он улыбнулся Шварцу:

– Мне надо идти, господин гауптштурмфюрер, но я был бы крайне польщен, если бы племянник великого Гейдриха оказал бы мне честь и навестил мой дом в один из тех вечеров, когда моя супруга не занята с этими страшными коровами – членами «Веры и красоты» [19]19
  «Вера и красота» – женская национал-социалистическая организация, охватывавшая девушек в возрасте от 18 лет до 21 года.


[Закрыть].

Тут Шмеер подтолкнул Шварца локтем в бок и пробормотал:

– Думаю, что даже здесь, в этом святом Падерборне, я смогу обеспечить вам кое-что, от чего ваши глаза полезут на лоб. Как насчет следующей субботы, а, гауптштурмфюрер?

Не дожидаясь ответа Шварца, он жизнерадостно пророкотал:

– Ну и отлично, значит, условились. Встречаемся в следующую субботу. И не забудьте все это время кушать сельдерей, гауптштурмфюрер. Как известно, он сильно улучшает потенцию!

Шмеер еще раз рассмеялся, довольный, и скрылся из глаз. Молодой офицер СС остался стоять один на темной площади, в ярости стискивая до боли кулаки и негодуя на судьбу, которая обошлась с ним столь жестоко и несправедливо.

Однако Шварцу было пока не суждено вкусить тех небывалых сексуальных радостей, которые щедро сулил ему Шмеер. Когда наступила суббота, на Гамбург был совершен крупнейший авианалет британских ВВС. Весь город горел, и «Вотан» был срочно вызван на помощь.

Глава четвертая

Гамбург погибал. Его по частям пожирало яростное пламя, которое породили сотни и тысячи сброшенных на него фосфорных бомб. Когда грузовики с бойцами «Вотана» проследовали по мостам через Эльбу, эсэсовцы явственно учуяли жуткий запах сгоревшей человеческой плоти. Весь берег реки был объят пламенем. Закрывая лицо ладонью от нестерпимого жара, фон Доденбург видел, как старинные дома XVIII века разваливаются на куски и обрушиваются, словно театральные декорации. Резко повернувшись, Куно крикнул обершарфюреру Шульце:

– Пусть все наденут противогазы, быстро!

Шульце повторил приказ фон Доденбурга и прокричал, перекрывая рев пламени:

– Когда мы вылезем из грузовика, помочитесь на носовые платки и обмотайте их вокруг шеи. И не трясите головами слишком сильно, а то они отвалятся!

Но впервые за много лет в его голосе не было слышно никакого веселья. Застыв от ужаса, он смотрел, как его родной город гибнет у него на глазах.

Колонна грузовиков с бойцами «Вотана» медленно продвигалась по задымленным улицам. Дважды им пришлось резко затормозить из-за того, что прямо по курсу перед ними на землю обрушивались 200-килограммовые авиационные бомбы, взрывавшиеся с ужасающим грохотом. В конце концов им все-таки удалось добраться до места назначения – грузового двора главного городского железнодорожного вокзала.

– Всем выбраться из грузовиков, живо! – приказал фон Доденбург. Вокруг все пылало. От жара едва не плавились булыжники, покрывавшие грузовой двор, и ему приходилось пританцовывать на них, чтобы не обжечь ноги.

Эсэсовцы торопливо выпрыгнули из грузовиков. Фон Доденбург начал разделять их на небольшие отряды, но в этот момент в гущу бойцов «Вотана» врезалась толпа объятых паникой инвалидов с ампутированными конечностями, которые пытались спастись от страшного пожара. Некоторые из них ковыляли на одной ноге, помогая себе костылями, другие тащили под руки своих товарищей, у которых вообще не было ног. Фон Доденбург похолодел от ужаса, заметив, что некоторые из этих инвалидов к тому же еще и слепые. Они беспомощно звали на помощь тех, кто мог бы перевести их через бушующее пламя.

– Роттенфюрер Ден! – крикнул он унтер-фюреру, стоявшему рядом с Шульце. – Возьми свое отделение и помоги этим людям добраться до укрытия в здании вокзала!

– Слушаюсь, господин офицер! – Ден побежал исполнять приказание.

Мимо них с криками пробежала женщина. На ее обнаженной груди пылали комочки попавшего на нее фосфора. Шульце попытался остановить ее, но не сумел.

– О, Боже, – выдохнул гамбуржец. – Вы видели эту несчастную, господин офицер?

Фон Доденбург кивнул, не сказав ничего. Единственным способом потушить пылавший на груди этой женщины фосфор было погрузиться в воду по самую шею. На воздухе же потушить горящий состав было попросту невозможно.

– Пока остальные бойцы будут пытаться помочь этим несчастным, Шульце, наша задача – патрулирование улиц Гамбурга в целях предотвращения случаев мародерства. Ясно тебе?

– Это ясно и без письменного приказа, господин офицер, – буркнул Шульце. Он прекрасно понимал, что имеет в виду фон Доденбург. Гамбург кишел дезертирами, дельцами черного рынка и иностранными рабочими, которые наживались во время таких бомбежек, грабя разбомбленные дома и полуразрушенные жилища, а затем с выгодой сбывая захваченные в них ценные вещи.

Они двинулись в путь. Фон Доденбург шагал впереди со «шмайссером» [20]20
  Здесь и далее: неверное, но распространенное в войсках союзников по антигитлеровской коалиции название германских пистолет-пулеметов МР-38 и МР-40. На самом деле знаменитый немецкий оружейный конструктор X. Шмайссер к их разработке прямого отношения не имел. – Прим. ред.


[Закрыть]в руках, Шульце с пистолетом замыкал их небольшую колонну. Они прошли мимо городской пожарной машины. Ее двигатель все еще работал, но сами пожарники уже задохнулись в пламени и дыму пожара. Они так и остались сидеть на своих местах. Их тела обуглились до костей, и сохранились только металлические каски.

– Быстро вперед! Бегом! – крикнул фон Доденбург.

Эсэсовцы перешли на бег. Осколки стекла захрустели у них под ногами. Никто не смел оборачиваться назад. Мгновение спустя пожарная машина взлетела на воздух. То, что от нее осталось, окутали яростные языки пламени.

Они подбежали к гордости Гамбурга – внутреннему озеру Альстер. По всему Альстеру плавали люди – жертвы бомбардировки фосфорными бомбами, – пытаясь сбить лютое пламя.

На углу улицы пожилой полицейский складывал мертвецов, которых он вытаскивал из сожженной гостиницы. Большинство от жара пламени превратились в подобие пигмеев, и он складывал их останки в штабеля, точно сооружая кладку дров.

– О, Боже! – вырвалось из груди Шульце. Его глаза расширились от ужаса. – Нет, вы только посмотрите!

На противоположной стороне улицы выстроился ряд деревьев. Их ветви были обожжены дочерна и частично сломаны взрывом. Но не это заставило Шульце вскрикнуть от ужаса. Все увидели, что на ветвях деревьев повисли трупы младенцев. Их выбросило взрывной волной из разбомбленного родильного дома, и они повисли, зацепившись за ветви, словно страшные перезрелые плоды.

Фон Доденбург отвернулся, почувствовав неумолимо подступающую к горлу рвоту. Он сам уже чувствовал себя чем-то вроде мертвеца.

Через некоторое время эсэсовцы услышали, как перестали стрелять зенитки. В северных районах Гамбурга раздались первые сирены, оповещавшие об окончании воздушной тревоги. Англичане улетали, оставляя за собой разрушенный город. Солдаты прошагали мимо сожженного отеля «Четыре времени года». Впереди лежал «Юнгфернштиг» – один из крупнейших магазинов в городе.

– Будьте начеку, – распорядился фон Доденбург. – Сейчас они могут появиться.

Эсэсовцы крепче сжали в руках оружие. Однако «Юнгфернштиг» весь сгорел, и люди, сгрудившиеся вокруг его почерневшего остова, были не мародерами, а обычными гражданами, которые пытались спастись от последствий пожара. Они обмотали головы мокрыми тряпками, и пар валил от их пропитанной водой одежды. Везде валялись обожженные трупы. Какая-то маленькая белая собачка отчаянно носилась кругами, истошно лая, точно призывая своего мертвого хозяина. Шульце поднял пистолет и выстрелил в нее, попав точно в голову. Лапы собачки подогнулись, и она упала замертво.

Эсэсовцы проследовали сквозь толпу беженцев и горстку представителей городских властей, которые безуспешно пытались навести хоть какое-то подобие порядка.

Бойцы «Вотана» двинулись дальше. Вскоре им попался на глаза пожилой мужчина, выбегавший из здания торговой лавки, таща с собой мешок. Но он оказался не мародером, а владельцем самой этой лавочки. И он, рискуя жизнью, вытаскивал из огня мешок с письмами, которые прислал ему с фронта его родной сын, погибший под Сталинградом.

– Но это же все, что у меня теперь осталось… все, что у меня осталось, – повторял мужчина.

Потом они наткнулись на совершенно голую старуху, которая прижимала к своей иссохшей груди мертвого младенца. При этом она издавала чмокающие звуки, которые издают матери, когда пытаются побудить своих детей сосать молоко. Она сидела неподвижно, не двигаясь, и не отвечала на вопросы, которые кричали ей прямо в ухо. В конце концов эсэсовцы были вынуждены оставить ее в покое и побежали дальше. А пламя пожара подбиралось к ней все ближе.

Затем их заставили стоять в оцеплении, чтобы сдержать толпу, мешавшую работе военных саперов. Им надо было взорвать дом, в подвале которого находилось подземное бомбоубежище, чтобы преградить путь дальнейшему распространению огня.

– Но там же внизу остались еще женщины и дети! – истерически вопила на молодого офицера-сапера пожилая женщина, волосы которой были обожжены пламенем пожара и превратились в короткий ежик. – Я точно знаю это! Я слышала, как они кричали, взывая о помощи. Вы должны послушать – там, внизу, находятся дети!

Но офицер не слушал ее. Его пальцы лихорадочно сновали, готовя взрыватель. Женщина разразилась безудержными рыданиями.

– Если есть Бог, то он не позволит этому случиться! – кричала она.

– Оставьте Бога в покое! —зло бросил пожилой мужчина, похожий на унтер-офицера довоенной кайзеровской армии. – Войны ведет не Бог, а люди.

Офицер-сапер надавил кнопку взрывателя. Высокий дом, в подвале которого находилось бомбоубежище, сложился пополам. На его месте выросла гора обломков. Все, кто находился в подвале, оказались погребены там заживо.

Эсэсовцы мрачно зашагали вперед, оставив позади толпу плачущих женщин.

Наконец, они наткнулись на двух полицейских в возрасте, которые конвоировали семерых летчиков британских королевских ВВС.

– Это англичане? – спросил фон Доденбург странно напряженным голосом, останавливая полицейский конвой.

Полицейские встали по стойке «смирно».

– Так точно. Они выбросились из подбитых самолетов и приземлились в районе Рыбного рынка. Мы ведем их в центральное полицейское управление. Представители военных властей смогут забрать их там…

– Никуда вы их не поведете, черт бы вас побрал! – вдруг заорал Шульце. Его зубы были бешено оскалены, он точно превратился в дикое животное.

– Шульце! – рявкнул фон Доденбург.

Но гамбуржец сейчас был не способен никого слушать. Он в бешенстве уставился на группу военнопленных британских летчиков. Его глаза вылезали из орбит.

– Эти ублюдки не заслуживают того, чтобы просидеть вплоть до окончания войны в удобном лагере для военнопленных, питаясь посылками, получаемыми через Красный Крест, – заорал он, прицеливаясь в пленных из пистолета. – Они не солдаты – они хладнокровные убийцы.

– Осторожнее, обершарфюрер, – сказал более рослый полицейский. – Нельзя так говорить. У нас есть приказ…

– Засунь его себе в задницу! – крикнул Шульце и повернулся к фон Доденбургу. – Что скажете, господин офицер? Разве мы дадим томми уйти безнаказанными после того, что они тут совершили? Разве не наша обязанность наказать их – здесь и сейчас?

Фон Доденбург закусил губу. Он подумал о слепых инвалидах, которые с трудом передвигались на своих культяпках, пытаясь укрыться от огня в убежище на вокзале, о голой старухе с мертвым ребенком на руках, о детских телах, которые висели на ветках деревьев. Затем он перевел взгляд на англичан.

– Поставьте их к стене! – резко приказал Куно.

– Эй, вы не смеете поступать подобным образом! – попытался возразить ему полицейский.

– Заткнись и спасай свою жизнь, – прорычал Шульце, отталкивая его в сторону. Полицейский безуспешно пытался загородить пленных собственным телом.

Второй полицейский попытался было навести свой пистолет на эсэсовцев, но стоявший ближе всех к нему боец «Вотана» ударил его по руке прикладом, и пистолет полетел на мостовую.