Текст книги "Секретное досье"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Предвижу надвигающиеся иезуитские оправдания.

– Вот именно, – со зловещей улыбкой промолвил Долби. Ему нравилось, чтобы его принимали за злодея, особенно если это можно было проделать на основе школьных знаний. – Помните девиз иезуитов? – Он всегда с удивлением обнаруживал, что я вообще читал какие-то книги.

– Цель оправдывает средства, – ответил я.

Долби улыбнулся и сжал переносицу большим и указательным пальцами. Я очень порадовал его.

– Если это доставляет вам такое удовольствие, – сказал я, – мне жаль, что я не могу привести изречение на ломаной латыни.

– Ничего, ничего, – успокоил меня Долби. Он повернул свою сигарету в сторону, меняя направление и угол подъема, пока я не оказался в поле его зрения. Заговорил медленно, тщательно произнося каждый слог: – Пойдите и купите для меня этого Ворона.

– У Сойки?– У любого, кто им владеет, – я человек либеральный.

– Сколько я могу потратить, папочка?

Со страшным треском он на дюйм придвинул свой стул к столу.

– Послушайте, на каждый пункт статьи находится несокрушимое возражение. – Последовал горький смешок. – Забавно, правда? Я помню, как в июле прошлого года попросил министерство внутренних дел закрыть на один час аэропорты. Список оговорок, который они нам представили… Но когда кто-нибудь проскальзывает сквозь их дырявые руки и им предстоит ответить на ряд неприятных вопросов, все можно. В любом случае Сойка – парень сообразительный, он поймет, что происходит, подержит этого Ворона на льду с неделю, а затем переправит его, когда все успокоится. Если мы тем временем сделаем ему достойное предложение… – Долби замолчал, переключив свой мозг на повышенную передачу, – скажем, восемнадцать кусков. Мы заберем его, откуда Сойка скажет, – не задавая никаких вопросов.

– Восемнадцать тысяч? – повторил я.

– Можете повысить до двадцати трех, если будете уверены, что они действуют честно. Но на наших условиях. Оплата после доставки. Через швейцарский банк. Никаких наличных, и мертвый Ворон мне не нужен. Даже раненый.

– Ясно, – сказал я, внезапно почувствовав себя очень маленьким и молодым, отправленным на задание и сомневающимся в том, что способен выполнить его. Если у них в УООК(П) это обычная работа, они заслуживают своих высоких окладов и представительских расходов. – Мне начать с установления местонахождения Сойки?

Глупый вопрос, но я отчаянно нуждался в инструкциях.

Долби хлопнул ладонью. Я снова сел.

– Уже сделано, – сказал он. Повернул переключатель на своей трещалке. Снизу донесся искаженный электроникой голос Элис.

– Да, сэр, – произнесла она.

– Что делает Сойка?

Последовала пара щелчков, и голос Элис снова вернулся в кабинет:

– В двенадцать десять он находился в кафе «Ледерер».

– Спасибо, Элис.

– Снять наблюдение, сэр?

– Пока нет, Элис. Я скажу вам когда. – Мне он сообщил: – Ну вот, готово. Отправляйтесь.

Я затушил сигарету и встал.

– Два момента на прощание, – сказал Долби. – Я разрешаю вам тысячу двести в год представительских расходов. И, – он помолчал, – не связывайтесь со мной, если что-то пойдет не так, ибо я не пойму, о чем вы, черт возьми, говорите.

2

Водолей (20 января – 19 февраля). Хорошее начало для новых деловых возможностей в необычной обстановке, которая дает шанс рискнуть.

Я пошел по Шарлотт-стрит к Сохо. Было январское утро из тех, когда солнце обнажает грязь, не поднимая температуры. Вероятно, я искал предлог отложить начало: приобрел две пачки «Галуаз», быстро опрокинул стаканчик граппы с Марио и Франко в «Террацце», купил «Стейтсмен», нормандского сливочного масла и чесночной колбасы. Девушка в магазине деликатесов была маленькой, темноволосой и весьма аппетитной. Мы уже много лет флиртуем через прилавок с моцареллой. И на сей раз снова обменялись предложениями, которыми ни одна из сторон не воспользовалась.

Как я ни тянул, но к 12.55 все еще сидел в кафе «Ледерер». «Лед» – это одна из кофеен в континентальном стиле, где кофе подают в стаканах. Клиенты, в основном считающие себя постоянными посетителями, принадлежат к числу заискивающе-грубых личностей с искусственным загаром, у которых есть полдюжины глянцевых фотографий 10 на 8 дюймов, агент и больше времени, чем денег.

Сойка сидел там – кожа, как отполированная слоновая кость, поросячьи глазки и буйная растительность на лице. Вокруг меня отскакивали рикошетом фразы светской болтовни, разрушающие репутации.

– Она великолепна в маленьких ролях, – говорила особа с крашеными волосами дорогого рыжевато-розового оттенка, и люди сыпали именами, использовали сокращенные до одного слова названия спектаклей Вест-Энда и пытались уйти, не заплатив за кофе.

Затылком большой головы Сойка касался красных тисненых обоев между объявлением, в котором клиентам не советовали рассчитывать на молочный крем в пирожных, и другим – предостерегавшим их от распространения карточек тотализатора. Сойка, разумеется, увидел меня. Он оценил мое пальто и девицу с розовыми волосами одним движением века. Я ждал, чтобы Сойка провел указательным пальцем правой руки по брови, и не сомневался, что он это сделает. Он сделал. Я никогда не видел его раньше, но знал от движения пальца до манеры бочком спускаться по лестнице. Я знал, что он заплатил по шестьдесят гиней за каждый из своих костюмов, кроме фланелевого, который по какому-то таинственному ходу мыслей портного обошелся ему в пятьдесят восемь с половиной. Я знал о Сойке все, кроме того, как попросить его продать мне биохимика за 18 000 фунтов стерлингов.

Я сел и подпалил свой плащ на каминной решетке. Одинокая особа тридцати восьми лет с предписанной контрактом ухмылкой сдвинула свой стул на три шестнадцатых дюйма, освобождая для меня чуть больше места, и еще глубже погрузилась в «Вэрайети». Она ненавидела меня за то, что я пытался к ней клеиться, а возможно, потому, что не пытался, но в любом случае причина у нее имелась. На дальнем краю столика Сойки я увидел красивое лицо Городской ласточки, вместе с ним игравшего главную роль в кинотеке на Шарлотт-стрит. Я закурил «Галуаз» и выпустил кольцо дыма. Тридцативосьмилетка втянула сквозь зубы воздух. Я заметил, что Городская ласточка наклонился к Сойке и что-то зашептал ему на ухо. Оба они смотрели на меня. Затем Сойка кивнул.

К моему столику подошла официантка – молодая женщина пятидесяти трех лет с имитацией молочного крема на фартуке. Моя подруга с «Вэрайети» протянула руку, белую и безжизненную, как некое животное, никогда не видевшее дневного света. Рука коснулась стакана с холодным кофе и забрала его у официантки. Я заказал чай по-русски и яблочный штрудель.

Если бы там сидел Чико, он наверняка нашел бы возможность воспользоваться камерой «Минокс» и посыпал бы порошком официантку на предмет отпечатков Сойки, но я знал, что пленки с Сойкой у нас отснято больше, чем у МГМ для «Бен-Гура», поэтому выжидал и понемногу поглощал штрудель.

Когда я покончил с чаем и пирогом, у меня не осталось предлогов для проволочки. Я пошарил в карманах, ища визитные карточки. Нашлась одна, гравированная, на которой значилось «Бертрам Лоэсс – эксперт и оценщик», другая – отпечатанная – с надписью «Агентство “Брайан Серк”» и «корочки» из искусственной кожи, дававшие мне право прохода на основании фабричного законодательства, потому что я был инспектором мер и весов. Ничто из этого не годилось для моей нынешней ситуации, поэтому я подошел к столику Сойки, коснулся челки и сказал первое, что пришло мне в голову.

– Бимиш, – представился я, – Стенли Бимиш. – Сойка кивнул. Словно отпаялась голова Будды. – Можем мы где-нибудь поговорить? – спросил я. – У меня есть для вас финансовое предложение.

Сойка не спеша достал тощий бумажник, извлек белый прямоугольничек и подал мне. Я прочел: «Генри Карпентер – импорт, экспорт». Я всегда отдавал предпочтение иностранным именам, считая, что нет ничего более подлинно английского, чем иностранное имя. Возможно, следует сказать Сойке. Он взял свою карточку и аккуратно толстыми пальцами с поцарапанными подушечками вернул ее в бумажник из крокодиловой кожи. Сверился с часами, циферблат которых не уступал размерами приборной доске «Боинга-707», и откинулся на стуле.

– Вы угостите меня ленчем, – сказал Сойка, словно оказывая мне любезность.

– Не могу, – ответил я. – Мне задерживают жалованье за три месяца, а представительские расходы подтвердили только сегодня утром.

Такая откровенность потрясла Сойку.

– Сколько? – спросил он. – Сколько вам дают на представительские расходы?

– Тысячу двести, – ответил я.

– В год? – уточнил Сойка.

– Да.

– Недостаточно. – Сойка ткнул меня пальцем в грудь, чтобы слово прозвучало весомее. – Попросите не меньше двух тысяч.

– Да, – послушно отозвался я, подумав, что Долби этого не выдержит. Однако на этой стадии переговоров противоречить Сойке не стоило.

– Я знаю очень дешевое место, – сказал Сойка.

Мне казалось, что в этой ситуации Сойке лучше всего было угостить ленчем меня, но это не пришло ему в голову. Мы заплатили по нашим счетам, я взял свои покупки, и затем все втроем потащились по Уордур-стрит. Сойка шел впереди. Время ленча в центре Лондона – это плотный поток транспорта и в основном такой же – пешеходов. Мы прошли мимо мрачных солдат в окнах фотостудии, бильярды-автоматы, соковыжималки для апельсинов из нержавеющей стали, у которых возились дебилы, размеренно нарезая солнечный день на длинные тонкие ломти скуки. Через страну чудес радиодеталей – от маленьких действующих конденсаторов до выпотрошенных приемников РЛС за тридцать девять и шесть. Миновали пластмассовые муляжи, дающие представление о китайских блюдах, голых девиц с большими животами и объявления «Принимаются талоны на обед», пока не остановились перед широким, пестревшим афишами входом. «Вики с Монмартра» и «Стриптиз в снегу», сообщали свежеотпечатанные объявления. «Danse de Desir [5]  – нон-стоп стриптиз-ревю» и маленькие желтые лампочки распутно подмигивали в тусклом свете солнца.

Мы вошли. Сойка улыбался, постукивая Городскую ласточку по носу, а билетершу – по заду. Управляющий внимательно рассмотрел меня, но решил, что я не из центрального полицейского участка Вест-Энда. Полагаю, у меня был недостаточно богатый вид.

На мгновение я закрыл глаза, чтобы они привыкли к темноте. Слева от меня было помещение примерно на шестьдесят мест и сцена не больше камина – в полной темноте это казалось трущобой. Не хотелось бы мне увидеть это при свете дня.

На картонном просцениуме жирная девица в черном нижнем белье пела песню с дикой разнузданностью, соответствовавшей 14.10 во вторник днем.

– Мы подождем здесь, – сказал красивый спутник Сойки, и тот стал подниматься по лестнице, рядом с которой висела табличка с надписью «Барбаросса – вход только для членов клуба» и указывающей вверх стрелкой. Мы ждали – кто бы подумал, что я пытаюсь совершить сделку на сумму 18 000 фунтов стерлингов? Чесночная колбаса, «Стейтсмен» и нормандское сливочное масло превратились в вязкий бесформенный ком. Я прикинул, что Долби вряд ли спишет это за счет представительских расходов, поэтому решил подождать еще немного. Рокотали барабаны, бряцали кимвалы, щелкали и клацали цветные заставки сценического освещения. Входили и выходили девушки. Девушки худые, толстые, высокие и низенькие. Девушки разной степени одетости и раздетости, розовые девушки и зеленые, юные девушки и старые, и опять девушки, без устали. Городской ласточке это, похоже, нравилось.

Наконец он отправился в туалет, пояснив это самым примитивным вульгаризмом. Продавщица сигарет, облаченная в горсть блесток, попыталась продать мне сувенирную программку. Видал я печать и получше на бумажных пакетах для развесных продуктов, но, с другой стороны, она стоила всего двенадцать шиллингов и шесть пенсов и сделана была в Англии. Девушка предложила мне и розового суконного Плуто. Я, поблагодарив, отказался. Она стала перебирать другие предметы на лотке.

– Пачку «Галуаз», – попросил я.

Улыбалась она кривовато из-за косо наложенной помады – по всей видимости, у этой продавщицы было очень мало опыта в том, что и как надевать и наносить. Опустив голову, она поискала сигареты, потом спросила:

– Вы знаете, как выглядит пачка? – Я начал помогать ей, и, пока наши лица были рядом, девушка сказала мне с нортумберлендским акцентом: – Уходите домой. Здесь вы ничего не получите. – Нашла сигареты и подала мне. Я протянул ей десятишиллинговую банкноту. – Спасибо, – проговорила девица, не предлагая сдачи.

– Не за что, – отозвался я. – Вам спасибо.

Я наблюдал, как она совершает свое путешествие среди смутно различимой аудитории, состоявшей из заправил бизнеса средних лет. Дойдя до конца зала, она продала что-то толстяку у барной стойки. И скрылась из моего поля зрения.

Я огляделся: никто, похоже, за мной не следил. Я поднялся по лестнице. Кругом вельветин и мишурные звезды. На этой площадке была всего одна дверь – запертая. Я поднялся еще на этаж. Табличка извещала: «Посторонним вход воспрещен – только для персонала»; я толкнул распашные двери. Передо мной лежал длинный коридор. Направо четыре двери. Налево – ни одной. Я открыл первую дверь. Это был туалет. Пустой. На следующей в ряду двери висела табличка: «Управляющий»; постучав, я открыл ее. Комфортабельный офис: полдюжины бутылок с выпивкой, большое кресло, диван-кровать. Из телевизора неслось: «…начинаете чувствовать, как растягиваются и расслабляются мышцы живота…»

Никого здесь не было. Я подошел к окну. Внизу на улице мужчина с ручной тележкой раскладывал фрукты лучшей стороной к покупателям. Я прошел по коридору и открыл следующую дверь – тут находилась смешанная и сочная группа примерно из двадцати полуголых хористок, менявших свои скудные костюмы. Из динамика лились звуки пианино и барабанов снизу. Никто не завизжал, одна или две девушки посмотрели на меня, а потом продолжили свои разговоры. Я тихонько прикрыл эту дверь и пошел к последней.

За ней оказалась большая комната без мебели; окна блокированы. Из динамика доносились звуки все того же пианино и барабанов. В пол этой комнаты были вмонтированы шесть панелей из бронированного стекла. Из нижнего помещения сюда проникал свет. Я подошел к ближайшей панели и посмотрел вниз. Подо мной находился маленький столик под зеленым сукном с запечатанными колодами карт и пепельницами, вокруг стояли четыре стула, выкрашенные в золотой цвет. Я прошел в центр комнаты. Стеклянная панель здесь была побольше. Я посмотрел вниз и увидел черные прямоугольники на зеленом сукне, помеченные четкими ярко-желтыми и красными числами. Весело поблескивало красивое новое колесо рулетки, вмонтированное в стол. Никого не было видно, кроме бледного мужчины в темном пиджаке и брюках в тончайшую полоску, который во весь рост лежал на игорном столе. Он походил на Ворона, и это был именно он.

3

Водолей (20 января – 19 февраля). Возможно, вы будете слишком полагаться на намерения и идеи других людей. Полная перемена принесет вам пользу.

Другой двери в ту комнату я не обнаружил, и окно было заблокировано. Пройдя назад по коридору, я спустился по лестнице. Снова подергал дверь, как и по пути наверх; пришел к тому же заключению. Мягко подергав дверь, услышал брякнувшую задвижку. Стукнул костяшками пальцев – прочная. Я быстро поднялся наверх, в комнату с панелями. Снизу стекла будут выглядеть как зеркала, но любой в этой комнате увидит карты в руках игроков.

Я еще не предложил сделку Сойке. Если это был Ворон, я обязан заполучить его, завладеть им или как уж это там называется. Я быстро пошел в кабинет управляющего. Женщина на экране говорила: «…вместе вниз…» Я взял со стола тяжелую пишущую машинку и понес по коридору. Две девицы в микроскопических костюмах вышли из гримерной. Увидев меня, высокая обернулась:

– Берегите карманы, девушки, он вернулся.

А ее подружка сказала:

– Он, наверное, репортер.

И они, захихикав, побежали вниз. Я втащил огромную пишущую машинку в комнату наблюдений как раз в тот момент, когда в помещение внизу вошел какой-то человек. Он оказался Городской ласточкой, и теперь на отвороте его пальто из верблюжьей шерсти появилось жирное пятно. Выглядел он таким же взмыленным и озабоченным, как и я, хотя моих забот, связанных с машинкой или девушками, он не имел.

Городская ласточка был крупным мужчиной. Если он носил костюмы с плечами на шесть дюймов шире самих плеч, это не означало, что он и сам по себе не мускулист. Он подхватил обмякшего Ворона с большого стола цвета crиme de menthe [6] , как скаут ее величества подхватывает рюкзак, и бодрым шагом вышел в дальнюю дверь. Я стонал под тяжестью «Оливетти» и теперь выпустил ее из рук. Она прошла сквозь большое шестифутовое стекло, не нарушив его поверхности. Пространство стекла стало тусклым из-за сети трещин, а в большую круглую дыру я увидел, как пишущая машинка приземлилась точно в центр колеса рулетки и продолжила свое движение к полу – отверстие в игорном столе выражало своей формой изумление. Ногой я сбил острые края разбитого стекла, но все равно разорвал брюки, пока протискивался сквозь панель и спрыгивал на игорный стол. Я одернул одежду и пригладил прореху на брюках. Внезапно музыка в динамике прекратилась, и я услышал, как вверх по лестнице с криком побежала одна из стриптизерш.

В динамиках раздался голос:

– Дамы и господа, полиция производит проверку владения, пожалуйста, оставайтесь на своих местах…

К этому времени я пересек игорную и вышел в дверь, через которую удалился Городская ласточка с Вороном. Я сбежал по каменной лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Передо мной возникли две двери, на одной из них краской было написано «аварийный выход». Я всем телом навалился на перекладину и, приоткрыв дверь на пару дюймов, оказался в полуподвале. В десяти футах от меня на тротуаре стояли четверо полицейских в штатском. Я закрыл эту дверь и попробовал другую. Она открылась. За ней я увидел трех мужчин средних лет в деловых костюмах. Один спускал в унитаз содержимое своих карманов. Второй стоял на другом унитазе, помогая третьему вылезти в очень маленькое окошко. Видневшаяся за тем окошком верхушка синего полицейского шлема убедила меня снова подняться по лестнице. До этого, по пути вниз, я миновал какую-то дверь. Теперь я толкнул ее. Она была металлическая и очень тяжелая. Медленно открыв ее, я вышел в переулок, заставленный опрокинутыми мусорными баками, влажными картонными коробками и деревянными ящиками с трафаретными надписями на них «Не хранить». В конце переулка виднелись высокие ворота, запертые на цепь с замком. Напротив меня была еще одна металлическая дверь. Я вошел в нее и столкнулся с мужчиной в засаленной белой куртке. Он кричал:

– Еще две порции спагетти и чипсов!

С подозрением посмотрев на меня, мужчина спросил:

– Хотите поесть?

– Да, – быстро ответил я.

– Тогда хорошо, садитесь. Кофе я теперь подаю только с едой. – Я кивнул. – Я приму ваш заказ через минуту, – сказал он.

Усевшись, я пошарил по карманам в поисках сигарет. Три с половиной пачки лежали у меня в одном кармане, и четверть фунта чесночной колбасы и размякшее сливочное масло в пакете из фольги – в другом. Тогда-то я и обнаружил там новенький шприц для подкожных инъекций в черной картонной коробочке и подумал: «А что имела в виду продавщица сигарет, когда сказала: «Уходите домой. Здесь вы ничего не получите»?»

4

Я воспользовался номером экстренной связи для выхода на секретный коммутатор «Призрак» – наше отделение особого государственного телефонного узла «Федерал».

Коммутатор «Призрака» дал, как обычно, восьмидесятисекундный сигнал «номер недоступен», чтобы отсеять абонентов, набравших этот номер случайно, – затем я назвал пароль недели «День рождения Майкла», и меня соединили с дежурным сотрудником. Он связал меня с Долби. Тот мог находиться где угодно – возможно, на другом конце света. Я изложил ему ситуацию, не вдаваясь в подробности. Он, почувствовав себя виноватым, выразил радость, что я не пообщался со «сбродом с синими макушками».

– На следующей неделе вы займетесь со мной одним делом. Оно может оказаться очень непростым.

– Отлично, – ответил я.

– Я поговорю насчет этого с Элис, а пока смените-ка свои бумаги.

Долби дал отбой. Я поехал домой, чтобы съесть там сандвич с чесночной колбасой.

«Тысяча двести, – думал я, – это двадцать четыре фунта в неделю».

«Смена бумаг» – процесс долгий и нудный.

Он означает фотографии, документы, отпечатки пальцев и осложнения. Набитая госслужащими маленькая комната в Военном министерстве круглый год занята только этим. В четверг я пришел в эту комнатку на верхнем этаже здания, в отдел, возглавляемый мистером Невинсоном. Белая, в крашеной рамке табличка на двери гласила: «Документы. Реклассифицируемый персонал и скончавшийся персонал». Мистер Невинсон и его коллеги имеют высший допуск к государственным секретам любого из правительственных служащих и, как все они прекрасно знают, находятся под непрерывным наблюдением службы безопасности. Через их руки в то или иное время проходят бумаги любого важного агента, состоящего на государственной службе ее величества.

Например, возьмем появление в июле 1939 года в газете «Бернли дейли газет» моей фотографии, когда я, ученик пятого класса, победил на математическом конкурсе; на следующий год там напечатали фотографию всего шестого класса. Если вы попытаетесь сейчас найти эти номера в библиотеке, в редакции «Бернли дейли газет» или даже в хранилище Колиндейла, то обнаружите, сколь тщательно делает свое дело мистер Невинсон. Когда вам меняют бумаги, вся ваша жизнь оказывается перекопанной, как верхний слой почвы: разумеется, новый паспорт, новое свидетельство о рождении, новые пропуска на радио и телевидение, свидетельства о браке, а все старые тщательно уничтожаются. Это занимает четыре дня. Сегодня мистер Невинсон начинал заниматься мной.– Посмотрите в объектив, спасибо. Поставьте здесь свою подпись, спасибо, и здесь, спасибо, и еще здесь, спасибо, большие пальцы рук вместе, спасибо, пальцы вместе, спасибо, теперь все вместе, спасибо, теперь можете вымыть руки, спасибо. Мы свяжемся с вами. Мыло и полотенце на картотечном шкафу!

5

Водолей (20 января – 19 февраля). Не принимайте поспешных решений относительно задуманного вами. Различие во взглядах может дать вам шанс попутешествовать.

В понедельник я прибыл на Шарлотт-стрит в обычное время. Маленький серый ржавеющий «моррис-1000» припал к обочине с Элис у штурвала. Я делал вид, что не вижу ее, когда она меня окликнула. Я сел в машину, мотор взревел, и мы отбыли. Немного проехали молча, потом я сказал:

– Не вижу мешка с влажным цементом, в который засунут мои ноги.

Она обернулась ко мне, и легкая улыбка прорезалась сквозь слой макияжа. Ободренный, я спросил, куда мы едем.

– Собираюсь посадить вас в качестве приманки в ловушку для Ворона, – сказала она.

Ответить на это было нечего. Через несколько минут она снова заговорила:

– Посмотрите на это. – Элис протянула мне суконную игрушку, точно такую, какую я отказался купить в стрип-клубе неделю назад. – Вот.

Она ткнула пальцем, не прерывая вождения, включения и настраивания радио в машине. Я посмотрел на розовую в пятнах собачку, из головы у нее лезла набивка. Я потыкал ее.

– Вы это ищете? – В руке у Элис был «Минокс». Она кисло на меня взглянула, возможно, уже во второй раз.

– Здорово же я сглупил… – признался я.

– Постарайтесь больше не делать этого, – слегка улыбнулась Элис. Если она продолжит в том же духе, то скоро весь ее макияж покроется сетью трещин.

На Воксхолл-бридж-роуд мы встали у обочины позади черного «ровера». Элис подала мне конверт из толстой бычьей кожи размером приблизительно 10 на 6 дюймов и толщиной 3/4 дюйма, запечатанный воском, и открыла дверцу. Я последовал за ней. Она велела мне сесть на заднее сиденье «ровера». Водитель с короткой стрижкой был в белой рубашке, черном галстуке и темно-синем двубортном плаще. Элис стукнула тыльной стороной ладони по крыше автомобиля – жестом конкурного всадника. Машина рванула напрямик мимо вокзала Виктория. Я открыл кожаный конверт. Внутри лежал новый паспорт, захватанный пальцами, мятый и датированный задним числом, чтобы выглядеть старым; два ключа, листок бумаги с печатным текстом, три фотографии на паспорт и авиабилет со множеством листов. Мне забронировали место на самолет компании «Бритиш оверсиз эруэйз корпорейшн», в первом классе, один, Лондон – Бейрут. На листке с печатным текстом значилось время вылета, а также: «БA712. LAP 11.25. Международный аэропорт Бейрута 20.00. На фотографии: ВОРОН. Музыкальный автомат. Наверху. Бейрутский аэропорт. Уничтожить немедленно путем сожжения». Даты не было. К одному из ключей был прикреплен номер «025». Я посмотрел на человека на фотографиях, затем сжег бумажку с текстом и фотографии и закурил сигарету.

С Бошамп-плейс мы свернули налево, на слишком ухоженный отрезок дороги, соединяющий Мейденхед с Хэрродсом. Водитель заговорил только в аэропорту.

– Круглосуточная камера хранения через зал, – сказал он.

Я покинул автомобиль и водителя, мой ключ подошел к номеру 025 – одному из металлических шкафчиков, целые блоки которых тянулись во всю стену и работали круглосуточно. Он распахнулся, и я оставил ключ в замке. Внутри находились темный кожаный кейс и синяя холщовая сумка на «молнии», с раздутыми боковыми карманами. Взяв вещи, я пересек зал, чтобы зарегистрироваться на свой рейс.

– Это весь ваш багаж, сэр?

Она взвесила мою сумку с одеждой, взяла билет, поправила свой ремешок, захлопала ресницами и вручила мне посадочный талон.

Взяв кейс, я подошел к книжному киоску, купил «Нью стейтмен», «Дейли уоркер» и «Хистори тудэй», затем двинулся к своему выходу на посадку. Вокруг мельтешили люди, целуясь, здороваясь и выстилая путь от таможни возгласами «как мило!». В грязном, неровно подшитом плаще стоял Росс. Видеть его мне не хотелось, и это было взаимно, но на мгновение толпа соединила нас, словно независимые элементы среди множества молекулярных конструкций. Я улыбнулся ему, зная, что это вызовет у него острое раздражение.

Миновал большой, похожий на сарай зал таможенного досмотра.

Раздался звучный металлический голос:

– БОЭК объявляет вылет рейса БА712 в…

Мы прошли по бетонированной площадке перед терминалом. Вокруг самолета роились инженеры в белом и заправщики в синей униформе, с деловым видом проходя мимо полицейского из службы аэропорта. Я с лязгом поднялся по трапу.

Внутри пахло голубой обивкой и продувными обогревателями. Стюард спросил мое имя, взял посадочный талон и грязный плащ, и я прошел в передний отсек вместе с моими спутниками по первому классу навстречу такой взбудораженной бортпроводнице, словно она только что пробежала милю за четыре минуты. В узком проходе разыгрывалось нечто вроде итонского «пристенного футбола». Я направился к маленькой черноволосой девушке, явно очень скучавшей, но сидеть рядом с такими девушками дозволяется только мужчинам, снимающимся в рекламе авиалиний. Меня посадили с толстошеим идиотом весом стоуна двадцать два. Сидел он в шляпе и пальто, не отдавая их бортпроводнику. У него были коробки, сумки и пакет с сандвичами. Я пристегнул ремень безопасности, и мужчина удивленно посмотрел на меня.

– Летали раньше?

Я искоса глянул на него и кивнул, якобы погрузившись в глубокие раздумья. Стюард помог ему пристегнуться, стюард помог ему найти его чемоданчик, стюард помог ему понять, что хотя самолет летит в Сидней через Коломбо, сам он летит лишь до Рима. Стюард показал ему, как надеть и завязать спасательный жилет, как лампочка сама зажигается на воде, где найти свисток и включить сжатый кислород. Сказал, что купить выпивку до взлета нельзя. Показал, где лежат его карты, и сообщил, на какой высоте мы находимся. (Мы все еще находились на земле.) Добравшись до конца взлетно-посадочной полосы, нам пришлось задержаться, пока садился самолет рейса «Al Italia DC8», затем с ужасающим ревом мы отпустили тормоза и покатились, набирая скорость, мимо зданий аэропорта и припаркованных воздушных судов. Затем пара рывков, машина стала набирать высоту и скорость полета. Автомобили на Лондон-роуд уменьшились, а солнце тусклым светом отразилось от многочисленных зеркалец воды вокруг аэропорта. Странные замки, поместья баронов, которые видны, только когда вы находитесь в самолете. Я вспомнил их одно за другим и снова пообещал себе когда-нибудь попутешествовать, чтобы найти их.

Примерно над Гилфордом стюардесса предложила нам бесплатный алкоголь, который вместе с дополнительными шестью дюймами сиденья оправдывал стоимость билета первого класса, если вы сами платите. Чудак, разумеется, хотел чего-то необычного…

– Портвейн с лимоном.

Стюардесса объяснила, что такого у них нет. Он решил «положиться на вас, милочка, я не слишком много путешествую».

Прибыли наши напитки. Он передал мне мой бокал с хересом и настоял, чтобы мы чокнулись бокалами, как спаривающиеся черепахи, сам приговаривая при этом:

– Ваше здоро-овье. Чин-чин.

Я холодно кивнул, когда расплескавшийся херес проложил свою липкую дорожку до лодыжки.

– По усам текло, а в рот-таки попало, – пропел он, и собственное остроумие повергло его в состояние такого безудержного веселья, что в итоге лишь небольшая часть напитка совершила свое путешествие. Я вписал в кроссворд слово «стрекоза».

– В Рим лечу, – сказал Чудак. – Были там когда-нибудь?

Я кивнул, не поднимая головы.

– Я опоздал на самолет в девять сорок пять. Должен был лететь именно им, но опоздал на него. Этот-то не всегда летит в Рим, но тот, в девять сорок пять, прямой до Рима.

Я вычеркнул «стрекоза» и вписал «стрельба». Он все приговаривал: «Уж больше не заблужусь» – и пронзительно смеялся, его большое мягкое лицо собиралось складками за розоватыми стеклами очков без оправы. Я читал уже страницу соревнований в «Стейтсмене», когда стюардесса предложила мне несколько тостов размером с пенни, с копченой семгой и икрой. Толстяк спросил:

– Что мы будем есть, дорогуша, спагетти?

Мысль эта вызвала у него дикий приступ истерического веселья, на самом деле он, гогоча, повторил мне это слово пару раз. Прибыл на тележке кукольный обед; я отклонил пухлые сандвичи с колбасой, которые взял Толстяк. Съев замороженную курицу, замороженные pomme parisienne [7] и замороженный зеленый горошек, я начал завидовать Толстяку с его сандвичами с колбасой. К тому моменту, когда мы пересекли предместья Парижа, появилось шампанское. Я смягчился. Вычеркнул «стрельба» и вписал «диферамб», в результате чего двадцать один по вертикали превратился из «трепета» в «овечку». Я приходил в форму.