Текст книги "Предпоследняя передряга"

Автор книги: Лемони Сникет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Глава двенадцатая

Мужчина с бородой, но без волос поднялся, задев коленями звоночки, которые призывали бодлеровских сирот к исполнению обязанностей посыльных. Женщина с волосами, но без бороды нацелила на троих детей скрюченный палец, столь же грозный, как и она сама. Палец она сломала давным-давно во время спора по поводу игры в кости, но это другая история, изложение которой потребовало бы ещё по меньшей мере тринадцати томов, однако в истории Бодлеров этот палец сыграл лишь краткую роль, взбудораженно нацелившись на сирот.

– Бодлеры сняли повязки! – низким глубоким голосом воскликнула злодейка.

– Да-да! – хриплым голосом подхватил злодей. – Они виновны в неуважении к суду!

– Конечно! – звенящим от ярости голосом согласилась Вайолет. – Этот суд недостоин уважения!

– Двое из судей – прославленные негодяи! – объявил Клаус, перекрывая аханье толпы.

– Подсмотр! – крикнула Солнышко.

– Не сметь подсматривать! – крикнул мужчина с бородой, но без волос. – Все, кто осмелится подсматривать, будет передан в руки властей!

– Снимите повязки! – взмолилась Вайолет, обращаясь к толпе. – Граф Олаф прямо сейчас похищает судью Штраус!

– Гм!!! – закричала судья Штраус из-под липкой ленты, отчаянно пытаясь кивнуть.

– Судья Штраус кушает вкусную ириску! – нашлась женщина с волосами, но без бороды. – Вот почему она не говорит, а только гмыкает!

– Ничего она не кушает! – закричал Клаус. – Если среди публики есть хоть один волонтёр, пожалуйста, снимите повязку и помогите нам!

– Дети пытаются вас обмануть! – сказал человек с бородой, но без волос. – Не снимайте повязки!

– Да-да! – закричала женщина с волосами, но без бороды. – Они хотят, чтобы власти арестовали всех благородных людей!

– Чтодатода! – возмутилась Солнышко.

– Мне кажется, дети, возможно, говорят правду, – подумав, заметил Джером Скволор.

– Эти отродья – отъявленные лгуны! – бросила Эсме. – Они хуже моего бывшего приятеля!

– Я верю им! – сказал Чарльз и потянулся к повязке. – Они знают, кто такие негодяи!

– А я нет! – объявил Сэр. Есть ли на нем повязка, было непонятно, поскольку лицо его по-прежнему скрывалось за облаком дыма. – От них одни неприятности!

– Они говорят правду! – воскликнул, видимо, Франк, если не Эрнест.

– Они лгут! – воскликнул скорее всего Эрнест, хотя я полагаю, что это мог быть и Франк.

– Они хорошие ученики! – сказал мистер Ремора.

– Они паршивые секретарши! – сказал завуч Ниро.

– Они грабители! – сказала миссис Басс, повязка у которой целиком закрывала узенькую полумаску.

– Грабители? Ничего себе! – воскликнул мистер По. – Кто вам сказал?

– Они виновны! – воскликнул мужчина с бородой, но без волос.

– Они невиновны! – воскликнул Хэл.

– Они уроды! – завизжал Хьюго.

– Они излишне гибки! – завопила Колетт.

– Они правши! – заверещал Кевин.

– Они заголовки! – проскрежетала Джеральдина Жюльен.

– Они сейчас сбегут! – сказала женщина с волосами, но без бороды, и наконец-то прозвучала правда.

Вайолет, Клаус и Солнышко сразу поняли, что толпа не станет мешать Графу Олафу утащить судью Штраус из зала суда и что все собравшиеся в вестибюле подведут их, как подводили уже столь многие. И пока волонтёры и негодяи вовсю спорили, дети проворно и незаметно проложили себе путь от скамьи подсудимых к судье Штраус и Графу Олафу, который как раз схватился за гарпунное ружье. Если вам случалось хотеть на одно печенье больше, чем вам, по мнению окружающих, полагалось, то вы понимаете, как трудно действовать одновременно проворно и незаметно, но если у вас имеется столько же опыта, сколько у Бодлеров, по части увиливания от людей, которые на вас кричат, то вы прекрасно знаете: при надлежащей тренировке можно двигаться проворно и незаметно практически везде, в том числе и в громадном вестибюле под куполом, когда толпа вознамерилась вас изловить.

– Надо их поймать! – воскликнул чей– то голос из толпы.

– Чтобы поймать Бодлеров, нужен целый город! – завопила миссис Морроу. – Из-за повязок их не видно!

– А вдруг нас обвинят в неуважении к суду?! – завизжал мистер Леско. – Давайте лучше нащупаем выход из отеля, и тогда они не сбегут!

– У входа дежурит полиция! – напомнил толпе мужчина с бородой, но без волос. – Бодлеры бегут к лифтам! Держите их!

– Только не ловите других людей, которые случайно окажутся возле лифтов! – добавила женщина с волосами, но без бороды, встревоженно глядя на Олафа.

Раздвижные двери лифта начали открываться, а Бодлеры проворно и тихо проталкивались сквозь толпу, которая слепо тыкалась во все стороны.

– Прочешите отель и приведите нам каждого, кто покажется вам подозрительным! – сказал злодей.

– Мы скажем вам, негодяи они или нет, – сказала злодейка. – Ведь сами вы не в состоянии вынести вердикт!

«Не так!»

Громадные часы отеля «Развязка», давно ставшие легендарными, провозгласили час, оглушительно пробив над целым вестибюлем слепцов, которые вели слепых, как раз в тот миг, когда Бодлеры добрались до лифтов. Граф Олаф уже затащил судью Штраус в кабинку и торопливо жал на кнопку закрывания дверей, но Солнышко сунула внутрь ногу и не давала дверям закрыться, а на такой поступок могут отважиться лишь очень храбрые люди.

Олаф нагнулся к Бодлерам и угрожающе зашептал:

– А ну отпустите меня, а то я всем скажу, где вы!

Однако угрожающе шептать умел не только Олаф.

– А ну впустите нас, а то мы всем скажем, где вы! – угрожающе зашептала Вайолет.

– Гм! – сказала судья Штраус.

Граф Олаф свирепо поглядел на детей, а дети свирепо поглядели на него, и наконец негодяй посторонился и впустил Бодлеров в лифт.

– Вниз? – спросил он, и дети растерянно заморгали. Они так хотели сбежать от толпы и добраться до судьи, что даже не подумали, куда им, собственно, направиться потом.

– Куда вы, – ответил Клаус.

– У меня куча дел, – сказал Олаф. – Ха! Сначала я направлюсь в подвал и заберу сахарницу. Ха! Потом я направлюсь на крышу и заберу медузообразный мицелий. Ха! Потом я направлюсь в вестибюль и отравлю грибком всех, кто там окажется. Ха! И наконец, я вернусь на крышу и сбегу, не замеченный властями.

– Не выйдет, – сказала Солнышко, и Олаф сердито взглянул на младшую Бодлер сверху вниз.

– Вот и твоя мама мне вечно твердила то же самое, – сказал он. – Ха! Но однажды, когда мне было семь лет…

Двери лифта раздвинулись, так как он приехал в подвал, и негодяй умолк и быстро потащил судью Штраус в коридор.

– За мной! – позвал он Бодлеров.

Детям, конечно, хотелось следовать за этим страшным человеком не больше, чем захотелось бы втирать плавленый сырок в причёску, но они переглянулись и не знали, что им ещё делать.

– Вы не сможете забрать сахарницу, – сказала Вайолет. – Вам не открыть Глагольно Перекрытый Вход.

– Правда? – спросил Граф Олаф, останавливаясь у номера 025. На двери по-прежнему висел замок – точно так же, как тогда, когда его приделала Солнышко. – Этот отель – как огромная библиотека, – сказал негодяй. – А в библиотеке можно найти что угодно, если у тебя есть одна вещь.

– Каталог? – спросила Солнышко.

– Нет, – ответил Граф Олаф и прицелился в судью из гарпунного ружья. – Заложник.

С этими словами он протянул руку к судье Штраус и содрал с её рта липкую ленту – очень медленно, чтобы было как можно больнее.

– Вы мне поможете открыть эту дверь, – сообщил он пленнице с гнусной усмешкой.

– Не стану делать ничего подобного! – ответила судья Штраус. – Бодлеры помогут мне оттащить вас обратно в вестибюль, и там свершится правосудие!

– В вестибюле не свершится никакого правосудия! И нигде не свершится! – зарычал Граф Олаф.

– Вы уверены? – спросила судья Штраус и сунула руку в большой карман. Бодлеры с надеждой затаили дыхание – но надежда покинула их, когда они увидели, что же судья там прятала.

– «Отвратительные и Лицемерные Аферисты-Финансисты», – прочитала судья, подняв всеобщую историю несправедливости Джерома Скволора. – Здесь достаточно улик, чтобы упрятать вас за решётку до конца дней!

– Судья Штраус, – сказала Вайолет, – ваши коллеги по Верховному Суду – союзники Графа Олафа. Эти негодяи ни под каким видом не упрячут Олафа за решётку!

– Не может быть! – ахнула судья Штраус. – Я же знаю их много лет! Я сообщала им обо всех коллизиях вашей жизни, и они всегда выражали крайний интерес!

– Ещё бы не выражали, дура вы набитая, – сказал Граф Олаф. – Они передавали все эти сведения мне, чтобы я мог поймать вас, сироты! Все это время вы мне помогали, сами об этом не зная! Ха!

Судья Штраус оперлась на узорчатую вазу, утирая слезы.

– Я снова подвела вас, Бодлеры, – сказала она. – Как бы ни старалась я вам помочь, я лишь навлекала на вас все новые опасности. Я думала, справедливость восторжествует, как только вы изложите свою историю Верховному Суду, но…

– Их история никого не интересует, – с язвительной усмешкой сказал Граф Олаф. – Даже если бы вы записали её всю до последней подробности, все эти ужасы никто и читать бы не стал. Я победил этих сирот – и всех тех, кто оказался настолько глуп или настолько благороден, что пытался мне помешать. В этом таится разгадка моей истории – или, как говорят французы, noblesse oblige.

– Denouement, – поправила его Солнышко. – Развязка.

Однако Олаф притворился, будто не слышит, и стал смотреть на замок.

– Этот недоумок-библиотекарь говорил, будто первая фраза – это медицинское описание состояния, в котором одновременно находятся все три младших Бодлера, – пробормотал он и повернулся к судье Штраус. – А ну говорите, что это, или приготовьтесь отведать гарпуна!

– Не дождётесь! – отчеканила судья Штраус. – Может быть, я и подвела этих детей, но Г. П. В. я не подведу! Чем бы вы мне ни грозили, сахарницы вам не видать!

– Я скажу вам первое словосочетание, – спокойно подал голос Клаус, и сестры уставились на него в ужасе. Судья Штраус поглядела на него в изумлении. Граф Олаф казался несколько озадаченным.

– Правда? – спросил он.

– Конечно, – сказал Клаус. – Все идёт именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас – все до единого. И зачем нам тогда защищать сахарницу?

– Клаус! – воскликнули Вайолет и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.

– Не надо! – воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать своё изумление в одиночку.

Граф Олаф снова принял несколько озадаченный вид, а затем пожал посыпанными перхотью плечами.

– Ладно, – сказал он. – И в каком таком состоянии находишься ты со своими сестрицами-сиротками?

– У нас аллергия на мятные карамельки, – ответил Клаус и быстро напечатал на замке: «А-Л-Л-Е-Р-Г-И-Я-Н-А-М-Я-Т-Н-Ы-Е-К-А-Р-А-М-Е-Л-Ь-К-И».

И тут же из недр механизма раздался приглушенный щелчок.

– Разогревается, – заметил Граф Олаф, радостно присвистнув. – Отойди, четырёхглазый! Второе словосочетание – это оружие, из-за которого я остался сиротой, так что это я и сам могу напечатать. «А-Т-Р-А-В»…

– Стойте! – закричал Клаус, не успел Олаф коснуться клавиш. – Это неправильно! Не бывает слов, которые так пишутся!

– Какая разница, как пишется? При чем здесь олафография? – взвился Граф Олаф.

– Очень большая! – возразил Клаус. – Скажите, из-за какого оружия вы остались сиротой, и я вам все сам напечатаю!

Граф Олаф улыбнулся Клаусу медленной улыбкой, от которой Бодлеры вздрогнули.

– Скажу, конечно, – произнёс он. – Отравленные дротики.

Клаус взглянул на сестёр и в угрюмом молчании напечатал: «О-Т-Р-А-В-Л-Е-Н-Н-Ы-Е-Д-Р-О-Т-И-К-И», отчего замок начал тихонько жужжать. Граф Олаф, сверкая глазами, смотрел на затрепетавшие провода, которые протянулись к краям двери, ведущей в прачечную.

– Работает, – заметил он и провёл языком по гнилым зубам. – Сахарница так близко, что у меня уже сладко во рту!

Клаус вытащил из кармана записную книжку и несколько минут внимательно её просматривал. Затем он повернулся к судье Штраус.

– Дайте мне, пожалуйста, эту книгу, – попросил он, показав на труд Джерома Скволора. – Третье словосочетание – это знаменитый непостижимый вопрос в самом известном романе Ричарда Райта. Ричард Райт – американский романист реалистического направления, сочинения которого посвящены расовой дискриминации. Скорее всего во всеобщей истории несправедливости должны быть цитаты из его романов.

– Не будешь же ты читать всю эту томину! – испугался Граф Олаф. – Толпа нас найдёт, не успеешь ты дойти до конца первой главы!

– Посмотрю в указателе, – ответил Клаус, – как я делал в библиотеке Тёти Жозефины, когда мы расшифровали её записку и обнаружили её убежище.

– Мне всегда было интересно, как тебе это удалось, – сказал Олаф, и прозвучало это так, словно он восхищался исследовательскими способностями среднего Бодлера. А указатель, как вам, не сомневаюсь, известно, – это список всего, что содержится в книге, со ссылками на те места, где об этом можно прочитать.

– Райт Ричард, – прочитал Клаус. – Непостижимый вопрос в романе «Родной сын», страница пятьсот восемьдесят один.

– Значит, на пятьсот восемьдесят первой странице, – объяснил Граф Олаф, что было совершенно излишне, а это здесь означает «Не было нужно никому из находившихся в коридоре».

Клаус поспешно пролистал книгу до нужной страницы и быстро её просмотрел, поблёскивая глазами из-под очков.

– Нашёл, – сказал он вполголоса. – И правда, очень интересный вопрос.

– Интересный-шминтересный! – завопил Граф Олаф. – А ну печатай!

Клаус улыбнулся и забарабанил по клавишам. Его сестры подошли поближе, и каждая положила руку брату на плечо.

– А почему? – спросила Солнышко.

– Солнышко права, – кивнула Вайолет. – Почему ты решил пустить Графа Олафа в прачечную?

Средний Бодлер напечатал последнее слово – это было слово «Н-Е-Б-О-С-К-Р-Е-Б-Ы» – и посмотрел на сестёр.

– Так ведь сахарницы там нет, – сказал он и распахнул дверь.

– Чего? – заорал Олаф. – Как это нет? Есть!

– К сожалению, Олаф прав, – сказала судья Штраус. – Вы же слышали, что сказал Дьюи. Когда ворон подобьют из гарпунного ружья, они упадут на липучку для птиц и уронят сахарницу в трубу…

– Якобы, – хитро усмехнулся Клаус.

– Хватит городить чушь! – закричал Граф Олаф, потрясая гарпунным ружьём, и зашагал в прачечную. Однако почти сразу же стало ясно, что средний Бодлер говорил правду. Прачечная отеля «Развязка» была очень маленькая, и помещалось в ней всего лишь несколько стиральных и сушильных машин, груды грязного постельного белья и несколько пластмассовых бутылок, в которых, по всей видимости, хранилось некоторое количество крайне горючих химикалий, как и говорил Дьюи. В углу, под потолком, виднелась толстая металлическая труба, по которой пар из машин выходил наружу, но не было никаких признаков того, что сахарница попала в эту металлическую трубу и вывалилась на деревянный пол прачечной. Граф Олаф с хриплым яростным рёвом принялся открывать и тут же захлопывать дверцы стиральных и сушильных машин, а потом подхватил груду грязного постельного белья и раскидал её по полу.

– Где она? – прорычал он, и из свирепо перекошенного рта полетели брызги слюны. – Где сахарница?!

– Тайна, – ответил Клаус. – Тайна, которую Дьюи Денуман унёс в могилу.

Граф Олаф развернулся лицом к бодлеровским сиротам, которым никогда ещё не доводилось видеть его таким страшным. Никогда ещё не сверкали так ярко его глаза, и никогда ещё улыбка его не была такой извращённой – здесь это слово означает «Отмеченной столь сильной жаждой зла, что это казалось нездоровым». И при этом лицо его напоминало лицо Дьюи Денумана, когда он тонул, словно злоба негодяя причиняла ему самому ужасную боль.

– Он будет не последним волонтёром, которому суждено погибнуть сегодня, – произнёс Граф кошмарным шёпотом. – Я уничтожу в этом отеле всех до единого, и плевать мне на сахарницу. Я выпущу медузообразный мицелий, и все разом, и волонтёры, и негодяи, испустят дух в страшных мучениях. Союзники подводили меня не реже, чем враги, и мне не терпится от них избавиться. А тогда я столкну с крыши лодку и уплыву вместе с…

– Лодку с крыши сталкивать нельзя, – сказала Вайолет. – Она разобьётся из-за силы тяжести.

– Кажется, пора вносить силу тяжести в список моих врагов, – пробормотал Олаф.

– Я сниму вам лодку с крыши, – спокойно продолжала Вайолет, и брат с сестрой уставились на неё в ужасе. Судья Штраус поглядела на неё в изумлении. Даже Граф Олаф казался несколько озадаченным.

– Правда? – спросил он.

– Конечно, – сказала Вайолет. – Все идёт именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас все, как один. У нас нет причин не помочь вам сбежать.

– Вайолет! – воскликнули Клаус и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.

– Не надо! – воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать своё изумление в одиночку.

Граф Олаф все ещё выглядел несколько озадаченным, однако лишь поглядел на старшую Бодлер и пожал плечами.

– Ладно, – сказал он. – И что тебе для этого нужно?

– Несколько грязных простыней, – сказала Вайолет. – Я свяжу их вместе и сделаю парашютный тормоз, как в Мёртвых Горах, когда я остановила летевший с горы фургон.

– Мне всегда было интересно, как тебе это удалось, – сказал Олаф, и прозвучало это так, словно он восхищался изобретательскими способностями старшей Бодлер.

Вайолет вошла в прачечную и подобрала с пола несколько простыней, стараясь выбрать почище.

– Пойдём на крышу, – тихо сказала она. Брат с сестрой подошли к ней поближе, и каждый положил руку ей на плечо.

– А почему? – спросила Солнышко.

– Солнышко права, – кивнул Клаус. – Почему ты помогаешь Графу Олафу сбежать?

Старшая Бодлер посмотрела сначала на охапку простыней, а затем на брата с сестрой.

– Так ведь он возьмёт нас с собой, – сказала она.

– И с чего вдруг? – поинтересовался Олаф.

– Одному вам с лодкой не управиться, – хитро усмехнулась Вайолет, – а нам надо покинуть отель так, чтобы не заметила полиция.

– Дело говоришь, – сказал Олаф. – Ну и ладно, так или иначе вы окажетесь у меня в руках. Пошли.

– Рано, – сказала Солнышко. – Ещё одно.

Все уставились на младшую Бодлер, на лице у которой появилось непостижимое выражение. Даже брат и сестра не понимали, что она задумала.

– Ещё одно? – переспросил Граф Олаф, глядя на Солнышко сверху вниз. – Ну?

Старшие Бодлеры посмотрели на сестру и почувствовали, как по спине у них побежали мурашки – словно круги по воде. Пройти по жизненному пути, не совершив ни одного сколько-нибудь злодейского поступка, очень трудно – ведь прежде всего в мире столько злодейства. Когда на жизненном пути Бодлеров возникали непостижимые ситуации и сироты не знали, как поступить, детям часто казалось, что они чудом балансируют на вершине чего-то ужасно хрупкого и ужасно опасного и что если они не будут очень осторожны, то им предстоит падение с огромной высоты прямо в пропасть злодейства. Вайолет чувствовала, что чудом балансирует на этой хрупкой вершине, когда предложила Графу Олафу устроить побег, хотя и думала, будто делает это ради спасения своих брата и сестры и себя самой, а Клаус чувствовал, что чудом балансирует на этой хрупкой вершине, когда помогал Олафу отпереть дверь прачечной, хотя и знал – сахарницы там нет. И разумеется, все трое сирот чувствовали, что чудом балансируют на этой хрупкой вершине, когда думали о Дьюи Денумане и о том страшном мгновении, когда он погиб от оружия в их руках. Но когда Солнышко ответила на вопрос Графа Олафа, часы отеля «Развязка» дважды пробили «Не так!», и брат с сестрой задумались, не потеряли ли они равновесие и не летят ли они прочь от всех благородных людей на свете.

– Поджечь отель, – сказала Солнышко, и все бодлеровские сироты почувствовали, что летят в пропасть.

Глава тринадцатая

– Ха! – каркнул Граф Олаф. – Приз в студию!

Он употребил выражение, которое здесь означает «Сдаётся мне, это предложение сулит поразительные развлечения и сладостные скандалы!» – хотя в подводном каталоге Дьюи Денумана содержится перечень из двадцати семи случаев, когда призы доставались Графу Олафу нечестным и обманным путём. С глумливой улыбкой он опустил ту руку, в которой не было гарпунного ружья, и погладил Солнышко Бодлер по голове.

– Как я погляжу, младшая сиротка все-таки пошла по моим стопам! Значит, не такой уж я плохой опекун! – закричал он.

– Вы вообще не опекун, – возразила Вайолет, – а Солнышко вообще не поджигатель. Моя сестра сама не знает, что говорит.

– Поджечь отель, – настойчиво повторила Солнышко.

– Тебе нехорошо, да, Солнышко? – заботливо спросил Клаус, заглядывая сестре в глаза. Он испугался, что медузообразный мицелий, который всего несколько дней назад угрожал жизни младшей Бодлер, скверно на неё повлиял. Клаус провёл исследование и придумал, как обезвредить зловредный грибок, но теперь ему показалось, что, быть может, он обезвредил его не до конца.

– Мне отлично, – ответила Солнышко. – Поджечь отель.

– Ах ты, моя цыпочка! – воскликнул Граф Олаф. – Да если бы Кармелите хоть чуточку твоих мозгов! Я так закрутился со всеми делами, что мне и в голову не пришло поджечь этот отель! Но даже если очень занят, не следует забывать о хобби!

– Ваши хобби, Граф Олаф, – попросту злодейство! – сказала судья Штраус. – Даже если Бодлеры решили принять участие в ваших кознях, я сделаю все, что в моей власти, и не допущу этого!

– Нет у вас никакой власти, – осклабился Граф Олаф. – Ваши коллеги-судьи – мои союзники, ваши коллеги-волонтёры болтаются по вестибюлю с завязанными глазами, а у меня гарпунное ружье!

– А у меня всеобщая история несправедливости! – воскликнула судья Штраус. – Ведь должна же эта книга на что-то сгодиться!

Негодяй не стал спорить, а просто нацелил на судью оружие.

– Давайте, сиротки, разводите огонь в прачечной, – сказал он, – а я тут позабочусь, чтобы судья Штраус нам не помешала.

– Есть, сэр, – сказала Солнышко и протянула руки брату и сестре.

– Не смейте! – закричала судья Штраус.

– Зачем ты это делаешь, Солнышко? – спросила сестру Вайолет. – Ведь ты причинишь вред невинным людям!

– Почему ты помогаешь Графу Олафу сжечь это здание? – закричал Клаус.

Солнышко оглядела прачечную и подняла глаза на брата и сестру. Она молча покачала головой, как будто ей было некогда пускаться в подробные объяснения.

– Помогите, – сказала она, и больше ей ничего говорить не понадобилось.

Хотя Клаусу и Вайолет поведение сестры казалось непостижимым, они вошли в прачечную вместе с ней, а Олаф разразился лаконичным победным хохотом.

– Ха! – воскликнул Граф Олаф. – Послушайте меня, сиротки, и я научу вас лучшим моим фокусам! Сначала расстилаете по полу грязное белье. Потом берете бутылки с крайне горючими химикалиями и поливаете белье.

Вайолет молча расстелила на деревянном полу прачечной грязные простыни, а Клаус и Солнышко взяли пластмассовые бутылки, открыли их и разлили содержимое по полу. По прачечной поплыл сильный резкий запах, а дети повернулись к Олафу и спросили, что делать дальше.

– А теперь? – спросила Солнышко.

– Теперь нужна спичка и растопка, – ответил Олаф и полез в карман той рукой, в которой не было ружья. – Всегда ношу с собой спички, – сообщил он, – а мои враги всегда носят с собой растопку. – Он подался вперёд и вырвал из рук судьи Штраус книгу «Отвратительные и Лицемерные Аферисты-Финансисты». – На что-то она действительно сгодится, – заметил злодей и швырнул книгу на грязное белье, едва не попав в Бодлеров, которые как раз выходили в коридор.

Упав на простыни, книга Джерома Скволора раскрылась, и дети увидели аккуратную диаграмму со стрелками, отточиями и пояснениями мелким шрифтом внизу. Бодлеры наклонились прочитать, что же написал специалист по несправедливости, и успели заметить лишь слова «подземный ход», когда Олаф зажёг спичку и мастерски кинул её в самую середину страницы. Бумага тут же занялась, и книга запылала.

– Ой, – тихо сказала Солнышко и прижалась к брату и сестре. Все три Бодлера и двое взрослых, стоявших рядом с ними, молча глядели через дверь в прачечную.

Горящая книга – исключительно печальное зрелище, ведь хотя книга – это всего-навсего бумага и типографская краска, возникает такое чувство, словно все содержащиеся в ней мысли обращаются в пепел, чернеют и скручиваются вместе со страницами, корешком и переплётом – это слово означает не только «обложка», но и «ткань, клей и нитки, которые скрепляют страницы». Когда кто-то жжёт книгу, то проявляет глубочайшее неуважение к мыслительной работе, породившей её идеи, к тому труду, который потребовался, чтобы связать воедино слова и предложения, и ко всем бедам, которые постигли автора, от нашествия термитов, которые едва не уничтожили все черновики, до большого валуна, которым кто-то придавил художника, когда тот сидел на берегу пруда, поджидая, когда ему доставят рукопись. Судья Штраус смотрела на книгу, потрясённо нахмурившись и думая, вероятно, об исследованиях Джерома Скволора и обо всех негодяях, которых с их помощью можно было бы передать в руки закона. Вайолет, Клаус и Солнышко думали о пожаре, который унёс жизни их родителей, лишил их дома и вынудил бороться за жизнь самостоятельно, что здесь означает «Сначала переходить от опекуна к опекуну, а затем от одной отчаянной опасности к другой отчаянной опасности, пытаясь уцелеть и разгадать тайны, которые висели у них над головой, словно пелена дыма». Бодлеровские сироты думали о первом пожаре, который ворвался в их жизнь, и не знали, окажется ли этот пожар последним.

– Лучше бы нам убраться отсюда, – нарушил молчание Граф Олаф. – Как показывает мой богатый жизненный опыт, стоит пламени добраться до химикалий, и пожар распространяется очень быстро. Боюсь, вечеринку с коктейлями придётся отменить, но если мы не будем слишком долго копаться, у нас останется время на то, чтобы перед отплытием заразить всех постояльцев медузообразным мицелием. Ха! К лифту!

Крутанув в руках гарпунное ружье, негодяй зашагал по коридору, волоча за собой судью, а Бодлеры побежали следом. Но когда они добежали до лифта, дети обратили внимание на табличку, привинченную возле узорных ваз. Точно такая же табличка висела и в вестибюле, да вы и сами скорее всего видели такие таблички. «ПРИ ПОЖАРЕ, – гласили вычурные буквы, – ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛИФТОМ ЗАПРЕЩАЕТСЯ. ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ЛЕСТНИЦАМИ».

– По лестнице, – сказала Солнышко, показывая на табличку.

– Наплевать, – презрительно скривился Граф Олаф, нажимая кнопку вызова.

– Опасно, – упёрлась Солнышко. – По лестнице.

– Может, это ты придумала поджечь отель, крошка, – сказал Граф Олаф, – но командую здесь я! Если мы поплетёмся по лестнице, то не успеем взять мицелий! Едем на лифте!

– Да тьфу, – вполголоса сказала Солнышко и задумчиво нахмурилась.

Вайолет и Клаус с подозрением взглянули на сестру, не понимая, как это ребёнок, которому ничуть не претило поджечь целый отель, расстраивается из-за такого пустяка, как лифт. Но тут Солнышко поглядела на брата и сестру с хитрой улыбкой и произнесла одно-единственное слово, которое все прояснило.

– Прелюдия, – сказала она, и в следующий миг её брат и сестра просияли.

– Чего? – свирепо спросил Олаф и нажал на кнопку ещё несколько раз, хотя подобное варварство, как всем известно, не ускоряет работу лифта.

– Моя сестра имеет в виду, – сказала Вайолет, – что она усвоила урок по поджигательству.

Однако младшая Бодлер имела в виду совсем не это. Клаус и Вайолет поняли: словом «прелюдия» Солнышко хотела напомнить им об отеле «Прелюдия» и о том, как однажды семья Бодлеров в полном составе провела там выходные. Как и говорила Кит Сникет, отель «Прелюдия» – очень славное место, и я рад сообщить вам, что он все ещё цел и невредим – ложка мёда в бочке дёгтя, – и что в бальном зале там по-прежнему висят знаменитые люстры в виде громадных медуз, которые раскачиваются вверх-вниз в такт музыке, которую играет оркестр, и что книжный киоск в вестибюле по-прежнему специализируется на сочинениях американских романистов реалистического направления, а открытый бассейн по-прежнему прекрасен, и когда кто– то прыгает в него, собираясь поплавать наперегонки, отражения окон отеля мерцают и переливаются. Однако бодлеровские сироты вспомнили не люстры, не киоск и даже не бассейн, где Солнышко училась плескаться и булькать. Они вспомнили одну шалость с лифтом, на которую подбил их отец, когда на него однажды нашло. Шалость – здесь это слово означает «Способ разыграть того, с кем ты едешь в лифте», – лучше всего удаётся в тот момент, когда вы собираетесь выходить из лифта, а ваши попутчики едут выше. Мама Бодлер возражала против того, чтобы её супруг учил детей подобным шалостям, так как, по её словам, шалость была недостойная, однако отец возразил ей, что это не более недостойная шалость, чем волшебные фокусы с булочками, которые мама Бодлер проделала в тот же день за завтраком в ресторане отеля, и тогда она неохотно согласилась поучаствовать в розыгрыше. Разумеется, данный конкретный момент в жизни Бодлеров не слишком подходил для розыгрышей, однако Вайолет и Клаус тут же поняли, что затеяла их сестра, и когда двери лифта наконец раздвинулись и Граф Олаф протопал в лифт, трое Бодлеров вошли следом и немедленно нажали сразу на все кнопки. Когда папа Бодлер проделал это, выходя из лифта, оставшаяся в лифте пассажирка, невероятная зануда по имени Элеонора, была вынуждена по пути в номер посетить все этажи отеля, однако здесь, в отеле «Развязка», шалость служила сразу двум целям – в данном случае это выражение означает «давала Бодлерам возможность сделать сразу две вещи».

– Что вы делаете? – возмутился Граф Олаф. – Так я нипочём не успею вовремя добраться до медузообразного мицелия и всех отравить!

– Зато мы сможем предупредить о пожаре как можно больше народу! – закричала судья Штраус.

– Две цели, – сказала Солнышко и обменялась с братом и сестрой лёгкой улыбкой, когда лифт доехал до вестибюля и открыл двери. Громадный зал под куполом уже почти опустел, и Бодлеры увидели, что все последовали советам злодеев-судей Верховного Суда и бродят по отелю с завязанными глазами.

– Пожар! – закричала Вайолет, пока двери лифта не закрылись. – Внимание! Внимание! В отеле пожар! Прошу всех покинуть здание!

Мужчина с бородой, но без волос стоял у самого лифта, держа за плечо Джерома Скволора, чтобы было удобнее подталкивать специалиста по несправедливости в нужную ему сторону.

– Пожар? – спросил он своим странным хриплым голосом. – Молодчина, Олаф!

– Как это молодчина? – возмутился Джером, и стало видно, что он нахмурился под повязкой.

– Я хотел сказать: «Здесь Олаф!» – поспешно поправился мужчина, подтолкнув Джерома к лифту. – Держи его! Нужно передать его в руки властей!

– Олаф здесь? – спросил, видимо, Франк, который вместе с братом ощупью пробирался вдоль стены. – Я его задержу!

– Где Бодлеры? – закричал, видимо, Эрнест. – Я их задержу!