Текст книги "Тридцатник, и только"

Автор книги: Лайза Джуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава четырнадцатая

Все утро Надин с замиранием сердца ждала, что вот сейчас позвонит восторженный Диг и окончательно и бесповоротно подтвердит то, о чем в глубине души она уже знала: он провел с Дилайлой восхитительный вечер, они много смеялись, засиделись допоздна и поцеловались на прощанье в машине; он никогда не был так счастлив, Дилайла самая потрясающая женщина на свете, и он ее любит.

Все утро Надин работала над рекламным снимками для журнала «Он», отбирала моделей в компании с художественным редактором и назойливым коротышкой – маркетологом из корейской автомобильной компании, заказавшей рекламу. Клиент пожелал, чтобы модель-блондинка, затянутая в черную кожу, размахивала массивной пушкой, сидя на капоте невзрачного черного автомобильчика, произведенного его фирмой. Обычно процедура отбора протекала следующим образом: Надин вызывала девушек для двухминутного разговора, просматривала их портфолио и отпускала, обещая держать в курсе.

Но на сей раз маленький и потливый маркетолог из «Пуву», или как там называлась его компания, настоял, чтобы каждая из пятнадцати приглашенных девушек влезла в облегающую кожу, изогнулась по-кошачьи, надула губки, угрожающе замахнулась банкой «Спрайта», заменявшей пистолет, и попозировала перед объективом «полароида». Получившиеся снимки маркетолог ловко прикарманил, заявив, что обязан предоставить материалы для дневного заседания высшего состава менеджеров.

Скорее, для верхнего ящика прикроватной тумбочки, съязвила про себя Надин.

Она ненавидела рекламные заказы. Ненавидела этих кошмарных бизнесменов. Понятия ведь не имеют ни об искусстве, ни о творчестве. Думают, что «Он» – лишь более умеренная, более пристойная версия «Пентхауза» или «Плейбоя». Наверняка считают, что ничего, кроме моря сисек и задниц, в этом журнале и не печатают. Конечно, до некоторой степени так оно и есть. Но имелось и кое-что сверх того: статьи о том, как улучшить отношения с любимой женщиной, как научиться хорошо готовить, десятки страниц с отличными фотографиями моды, рассказы о путешествиях, спорте, увлечениях, здоровье, музыке и кино.

«Он» был качественным журналом, для которого писали качественные журналисты, что оправдывало Надин, зависевшую от заработков в этом издании.

И когда заявлялись противные бизнесменишки, разгоряченные и вспотевшие в предвкушении парада соблазнительных юных красавиц, годившихся им в дочери; бизнесменишки, шуршавшие банкнотами в карманах штанов и обращавшиеся с Надин, как с какой-нибудь сбытчицей порнухи, она начинала беситься.

После обеда посетители удалились, оставив ее с недоеденными сандвичами и пустыми картонками из-под суши, и она наконец дала волю своим чувствам: в приступе ярости и отчаяния рухнула на розовый диван.

– Мужчины! – заорала она, обращаясь к Пиа, своей миниатюрной и гиперактивной ассистентке. – Гребаные мужчины! Им, видите ли, подавай идеал, вот такие сиськи, вот такую задницу, ноги вот такой длины, и молодость, и секс, и чтоб всем можно было обожраться. – Двадцатидвухлетняя Пиа, обладавшая именно такой грудью и такой задницей, энергичным кивком выразила свое полное единодушие с начальницей.

– Реальность им не нужна, длительные отношения тоже, ни характером, ни личностью они не интересуется, им нужна фигура, а чем она наполнена – не важно. Им подавай сказочную грезу, недоступную богиню, и когда же они повзрослеют и поймут, что жаждут несбыточного!.. Взять хотя бы Дига! – продолжила разоряться Надин. – Симпатичного, разумного, вменяемого Дига. Я думала, он другой, но ошибалась. Такой же, как все. Покажи ему ноги от ушей и пару грудей четвертого размера, покажи ему складную фигуру и блондинистую гриву и все – фьюить! – ищи его, свищи. – Пиа сочувственно кивнула и протянула Надин половинку апельсина. – Как это глупо, – Надин разочарованно помотала головой, – отвратительно и глупо. И он воображает, что выиграет пари. Ха! Думает, что свидание с Дилайлой считается. А вот фиг вам! Когда я говорила «старше двадцати шести», я имела в виду хорошую девушку старше двадцати шести лет, а не куклу типа Барби с мужем и вывеской «Сдается» на том месте, где должна быть личность. Дилайла не в счет!

Пиа понимающе качнула головой и положила в рот дольку апельсина. Она помалкивала, что было для нее нехарактерно.

– Эта баба, – не унималась Надин, – превратила мои школьные годы в ад. Знаю-знаю, я взрослая женщина и мне давно пора забыть о детских неурядицах, но не могу. Стоило мне увидеть ее в субботу, и воспоминания хлынули водопадом! Я ненавижу ее. По-настоящему ненавижу.. а-а-арх! – Издала она страдальческий вопль и принялась колотить кулаками по дивану.

– Черт возьми, Дин, – Пиа с тревогой поглядела на начальницу, – ты что, влюблена в него?

– В кого?

– В Дига… Запала на него?

– Рехнулась?!

– Тогда почему ты так заводишься из-за него и этой Дилайлы?

– Я не завожусь!.. – Пиа метнула на нее взгляд, в котором читалось: «Только не ври своим ребятам!».

– Я не завожусь, – сбавив тон, повторила Надин. – Просто… просто.. черт, не знаю. Просто не хочу, чтобы Диг встречался с Дилайлой, потому что мне доподлинно известно, какая она стерва. А Диг – мой лучший друг, и я не хочу, чтобы с ним случилась беда. Потому что он мне дорог. Вот и все!

– Но почему же они раньше тебя не волновали? Его подружки?

– Потому что… – Надин помедлила. – Они были ненастоящими. Одна видимость, а не подружки.

– И они не угрожали твоей дружбе с Дигом?

– Точно! Совершенно точно.

– Неплохо бы тебе разобраться с самой собой, – заметила Пиа. – В башке у тебя полная каша.

– Знаю, – буркнула Надин. – Знаю. О боже… Сказать, что я вчера сделала? – И она, стеная, поведала Пиа об унизительной засаде у дома Дига.

– Да ты совсем дошла! Ты катишься… неизвестно куда. Есть только один выход: тебе надо выиграть пари. Выбрось из головы эту паскудную Дилайлу. В чем заключалось пари?

– Я должна завести отношения с человеком, который мне искренне нравится. То есть, не выдумывать, что он мне нравится, но испытывать к нему настоящие чувства.

– Отлично. И кто тебе нравится?

– Никто. В этом и вся проблема. Мне никто не нравится.

– Ладно врать, так не бывает. Всем кто-нибудь да нравится. Как насчет того стилиста из журнала «Он»? Того блондина? Симпатичный.

– Дэвид? Не пойдет. Чересчур тщеславный и чересчур смазливый, к тому же сверх меры помешан на моде.

– Ладно… А тот парень, которого ты снимала в прошлом году для «Космополитена», помнишь проект «50 самых-самых»? Тот банкир с непроизносимой фамилией? Он тебя обхаживал.

– Абсолютно не годится, – Надин решительно покачала головой. – У него дурацкий акцент и жуткая задница.

– Хорошо. Как насчет Денни, курьера, что все время с тобой заигрывает? Он довольно сексуальный.

– Угу. Хватит с меня курьеров, спасибо. И кроме того, у него в уголках рта всегда слюна – фу!

– Ну знаешь, Дин, на тебя не угодишь.

– Напротив, я чересчур покладиста, в том-то и беда. Но чтобы выиграть пари, я не имею право покупаться на внешность или идти у парня на поводу только потому, что я ему нравлюсь. Я должна найти кого-то, с кем у меня на самом деле могли бы сложиться нормальные взаимоотношения.

– А раньше такое бывало?

– То есть?

– Ты прежде любила кого-нибудь, кто тебе действительно подходил?

Хороший вопрос. Прищурившись, Надин мысленно перебирала одно за другим неподходящих парней, слюнтяев и придурков, а также пробоины в ее лодке, оставленные этими молодцами. Она припомнила Максвелла, Тони, Джона, затем Саймона, Раффи, Тома и не остановилась пока, не добралась до первого и единственного серьезного увлечения, любви всей ее жизни, мужчины, из-за которого она столько страдала.

– Фил, – наконец произнесла она. – Фил мне подходил.

Филип Рич обладал всем тем, чего не было у Дига. Во-первых, он был на десять лет старше, в свои двадцать восемь он казался Надин неизмеримо взрослее и мудрее нее; а во-вторых, он, несомненно, был самым красивым парнем в Политехническом университете Манчестера с пронзительными глазами цвета индиго и идеальным римским носом.

Он ездил на черном «мини-МГ», носил черные кожаные штаны, а его блестящие черные волосы изумительным полукругом спускались на шею. Фил был разведен. Каждое утро он появлялся в колледже с алюминиевым чемоданчиком и металлической коробкой, набитой фотооборудованием. Он был невыразимо классным и абсолютно недосягаемым; стоило Надин увидеть его в первый день учебы, как она сразу поняла: он ей нужен.

Они прожили вместе три года. Фил завалил диплом, и в один прекрасный вторник, за две недели до окончания университета, сгинул, растворился в воздухе, прихватив из копилки последние 50 фунтов, предназначавшиеся для их летнего путешествия. Надин была безутешна.

– А что случилось-то? – полюбопытствовала Пиа.

– Понятия не имею, – пожала плечами Надин. – Это для меня осталось тайной. Просто взял и свалил.

– Почему бы ему не позвонить?

– Что?!

– Позвони ему. Договорись о встрече.

– С ума сошла! Я не видела его десять лет! Он, наверное, давно женат.

– Возможно. А возможно, одинок и тоскует по тебе. – Пиа была несгибаемой оптимисткой и неисправимым романтиком.

– Нет, – твердо произнесла Надин. – Я не могу ему позвонить. Он решит, что я тронулась.

– Да ничего подобного. Он обалдеет. У тебя сохранился его телефон?

– Где-то был номер его родителей…

– Отлично. Значит так, никаких отговорок. Отыщи номер и позвони. Выясни, как его найти. Встреться с ним. И тебе сразу полегчает. По крайней мере, Диг и Дилайла тебя уже волновать не будут.

– Думаешь?

– Не думаю, – сурово подытожила Пиа. – Знаю.

Глава пятнадцатая

– Что ты сделала?! – вопил Диг в трубку несколько минут спустя. – Позвонила Филу?! Зачем, черт подери?

– А почему бы и нет? – с вызовом ответила Надин.

– Почему нет?! И ты еще спрашиваешь? Да потому что другого такого самовлюбленного, наглого и претенциозного мудака я в жизни не встречал! Потому что он унижал тебя, подавлял и в конце концов предал, потому что он использовал тебя ради денег, секса и всего остального!

– Неправда! Он любил меня, а вовсе не использовал!

– Ага, а кто платил за квартиру последние два года, что вы жили вместе? Кто каждый вечер подрабатывал в баре, пока он валялся на диване и только и делал, что ныл: видите ли, «его искусство не находит понимания»? Кто покупал ему одежду и дорогой австралийский шампунь, а заодно и платил его парикмахеру? Кто?

– Он отдавал долги!

– Он отдал тебе не больше сотни! Это пять процентов от того, что он был должен!

– Послушай, Фил не виноват, что его брак развалился, и не виноват в том, что ему приходилось платить алименты.

– Студент платил алименты? Тебе не приходило в голову, что он тебя просто надувает? Он обирал тебя, Надин, а ты была слишком слепа и доверчива, чтобы это понять! Господи. Невероятно! Тебе понадобился не один месяц, чтобы прийти в себя после того, что этот мерзавец с тобой сделал. Вернувшись из Манчестера, ты походила на зашуганную мышь!

– Неправда!

– Правда! Не помнишь, как ты перестала краситься, носила исключительно черные тряпки и бродила, как потерянная?

– Черт, Диг, это было девять лет назад! Люди меняются, знаешь ли. В Манчестере Фила преследовали неудачи. А сегодня по телефону он был весел и даже трогателен.

– Надин, куда тебя несет? И зачем? Девять лет ты жила и в ус себе не дула, все у тебя было в полном порядке, и вдруг, ни с того, ни с сего, звонишь какому-то старому ублюдку, с которым у тебя в юности был роман!

– То-то и оно! В моей жизни никогда не было полного порядка, одна путаница. И ты сам мне об этом сказал.

– Не понимаю.

Надин вздохнула:

– Фил – единственный, кого я любила, к кому была привязана, и я хочу его увидеть. Чего тут еще понимать?

– Ага, до меня дошло! Речь идет о пари, так?

– Чушь!

– Неужели?! Зачем еще тебе понадобилось встречаться с парнем, которого ты не видела десять лет?

– Ну да, – саркастически усмехнулась Надин, – конечно! Тебе можно таскаться на свидания с привидениями из прошлого, тебе можно пускаться во все тяжкие с Дилайлой Лилли после всего, что она с тобой сотворила. Но когда я захотела встретиться с человеком, которого когда-то любила, то это, оказывается, неправильно! Лицемер хренов!

– Я не пускался во все тяжкие с Дилайлой! Что ты мелешь?! Мы всего лишь поужинали вместе. Поужинали и послушали музыку.

– Вот и я тоже поужинаю с Филом сегодня вечером. Посидим, выпьем, а там посмотрим.

– Что ж, отлично. Валяй, развлекайся. Но когда он примется разгрызать тебя на кусочки, когда ты станешь раздавать наличные направо, налево и по центру, когда от твоего самоуважения не останется ни капли, ко мне плакаться не приходи.

– Не волнуйся, не приду!

– Прекрасно!

– Замечательно!

С каждой секундой разговор становился все более резким. За неделю это уже была вторая ссора, да такая, которую шуткой не загладишь.

– Мне пора, – бросил Диг после короткой и напряженной паузы. – Дела ждут.

– Отлично, – фыркнула Надин. – Я, знаешь ли, тоже занята.

– Увидимся? – без всякого энтузиазма бросил Диг напоследок.

– Да, до встречи, – столь же вяло ответила Надин. Она уже собралась положить трубку, но в последний момент решила таки высказаться напрямую: – И между прочим, не надо держать меня за полную дуру! Не надо врать насчет Дилайлы. Я все о вас знаю, так что не вешай мне лапшу про ужин с музыкой, я смахну ее с ушей. – После чего она с грохотом швырнула трубку, упала на диван и разрыдалась.

Диг с грохотом швырнул трубку, упал на стул, закурил сигарету и глубоко вздохнул. Черт, думал он, что происходит? Что, скажите на милость, происходит?

Он позвонил Надин, чтобы помириться – после размолвки, случившейся в понедельник, ему было не по себе – но вместо примирения они еще сильнее поссорились.

Фил?

Фил Рич?

Неужто этот гнусный персонаж снова, после стольких лет, входит в его жизнь?

Дигу не нравились многие любовники Надин, но ни к кому он не питал столь искренней и глубокой неприязни, как к Филипу Ричу. Фил Рич с идиотской стрижкой под горшок, в кожаных, почти женских, брюках. Филип Рич, любитель длинных слов и взиравший на всех сверху вниз. Филип Рич с его якобы отменным вкусом, и зрелостью, и опытом. Преуспевающий Филип Рич, подозрительно быстро обнищавший, стоило ему сойтись с Надин.

Филип Рич, зацепивший его доверчивое юное сердце своими безволосыми и бездушными лапами и разорвавший его надвое.

Выходные, хуже которых не было

Прошло два месяца с тех пор, как Надин уехала в Манчестер. Диг так и не сумел оправиться от эмоционального удара поддых, полученного в тот день, когда они запускали в парке змея.

Он писал ей каждый день. Посылал письма и смешные открытки, пробные копии новых синглов, постеры, наклейки, майки – все что получал бесплатно на работе. Он пытался не усложнять отношения, притворялся, будто кроме пресловутой дружбы, выдуманной им с отчаяния, он ни на что не претендует, делал вид, будто с головой ушел в свою новую замечательную работу, намекая, что такому занятому и незаменимому служащему, как он, просто некогда думать о том, что произошло в то сентябрьское воскресенье.

Все это, разумеется, было полным и законченным враньем.

А правда заключалась в том, что Диг Райан был безумно, отчаянно и преданно влюблен в Надин Кайт.

Она снилась ему каждую ночь. Каждый день он сочинял песни в ее честь. Над кроватью Диг повесил фотографию их класса и по вечерам, перед сном, целовал лохматое изображение Надин, желая ей спокойной ночи. В ящике стола, в бумажном пакете, он хранил высушенные травинки, сорванные в тот день на Цветочном холме.

Надин иногда отвечала на его письма, не регулярно, но все же. И попритворявшись семь недель, три дня и четырнадцать часов, Диг решил, что почву он подготовил и может съездить в Манчестер на выходные, не рискуя напугать Надин. Поначалу она его отшила, но в конце концов они назначили дату, и всю неделю до отъезда Диг ни о чем другом не мог думать.

И вот его мечта сбылась: он решительно шагает по платформе Юстонского вокзала, прижимая к груди дорожную сумку. Он направляется к поезду, который повезет его к Надин, в страну прозрачных платьев и лучистой кожи, журчащего смеха и шелковых губ. Она переехала из общежития в квартиру. Как предполагал Диг, ему там выделят уголок и станут обращаться с ним, как с младшим братом, но плевать. Лишь бы оказаться в квартире Надин.

«Квартира Надин» звучало для Дига, как стихи. Воображение рисовало летящие тюлевые занавеси и пахучие палочки, цветастый муслин, вышитые салфетки и букеты засушенных цветов, постеры с водяными лилиями в честь одноименной музыкальной группы и тьму зеленых бутылочек «Боди Шоп» в ванной.

Похоже, она снимала квартиру не одна, но с каким-то малым по имени Фил, наверняка педиком. Будем надеяться, размышлял Диг, что у этого Фила хватит такта предоставить пахнущую жасмином гостиную в распоряжение Надин и ее гостя. Они будут слушать диски, которые Диг везет с собой, и курить травку, которую он с таким трудом нарыл у типа с золотыми зубами на Илинг-Бродвей.

Диг был готов к тому, что поцелуев в это воскресенье скорее всего не предвидится. Надин, наверное, до сих пор пребывает на стадии «независимой женщины», и не стоит торопить события. Он лишь намеревался сблизиться с ней. Остальное, вопреки настойчивому голосу неистовых гормонов, подождет.

Сойдя с поезда на вокзале Пикадилли, Диг устоял пере желанием купить цветы, вместо этого отоварился упаковкой колы и дурацкой зажигалкой с надписью «Добро пожаловать в Манчестер – второй город Британии». Диг порадовался про себя, что родился в первом городе Британии. Они договорились встретиться на стоянке такси. Выйдя из здания вокзала, он огляделся в поисках буйной копны рыжих волос с золотистыми прядями и смутного мерцания прозрачного хлопка.

И был немного удивлен, когда увидел Надин: прекрасные волосы обрезаны, с ног до головы затянута в черное, на губах – порочный мазок алой помады. Надин выглядела очень бледной, очень худой и очень стильной.

В такси, по дороге к дому, Надин заметно нервничала. Не умолкая говорила о Филе: мол, она надеется, что Дигу он понравится, но Дига не должна смущать его манера – он иногда бывает резок с людьми; самому же Филу крайне любопытно встретиться с Дигом, ибо он до сих пор не знаком ни с кем из ее лондонских друзей. Ладно, ладно, думал про себя Диг, подумаешь делов; я к тебе приехал, а не к твоему голубому соседу. Он успокаивающе улыбался, уверяя, что будет рад познакомиться с Филом и что они наверняка друг другу понравятся. Надин почему-то невероятно обрадовалась его словам.

Дигу следовало насторожиться, когда она роняла фразы вроде «не знаю, много ли нам удастся успеть за выходные, у нас сейчас туговато с деньгами» или «на углу есть вегетарианское кафе, мы там иногда завтракаем», но он пропустил их мимо ушей. И уж он точно должен был врубиться, когда она упомянула о «нашей спальне», но до него опять не дошло. Вспоминая на следующий день поездку в такси, Диг изумлялся собственной тупости; с тех пор комедийные скетчи по ящику, в которых двое людей талдычат друг другу о совершенно разных вещах, сами того не сознавая, уже никогда не вызывали у него скептичсекой усмешки.

Впервые Диг почуял неладное, когда переступил порог квартиры Надин. Жилище выглядело ужасно. Впрочем, само по себе это обстоятельство не возбудило в нем подозрений, однако он испытал разочарование. Надин обитала на третьем этаже невзрачного строения тридцатых годов, первый этаж был целиком отдан магазинам, по фасаду шли бетонные балконы ведерной формы, а краска от стен отваливалась огромными хлопьями. Квартира без центрального отопления была обставлена мебелью, какую обычно встречаешь на свалках или на дешевых распродажах. Оконные стекла в алюминиевых рамах потрескались, а кое-где вообще отсутствовали, и дыры были заделаны по-простецки – бурой оберточной бумагой.

Что до ароматов жасмина, белого мускуса и мятного лосьона для ног фирмы «Боди Шоп», которые полной грудью ожидал вдохнуть Диг, то о них и речи не было; в квартире стоял стойкий угнетающий запах сырости пополам с плесенью. Каких-либо попыток придать жилью индивидуальность или замаскировать его убожество также не наблюдалось, если не считать висевших по стенам фотографий в дешевых рамочках, довольно претенциозных и плохо скомпонованных.

– В следующем семестре мы собираемся сделать ремонт, когда оба немного разбогатеем, – заметила Надин, вешая на крюк в прихожей свою черную нейлоновую куртку.

На это раз «мы» прозвучало немного более весомо, и Дигу стало слегка не оп себе. Пока Надин открывала дверь, он торопливо заправил волосы за уши и попытался пригладить челку на лбу.

Скрипучая дверь медленно и несколько театрально отворилась, и перед Дигом предстал самый законченный придурок, какого он когда-либо видел. Холодным ноябрьским утром в сырой и сумрачной квартире этот малый сидел на полу, скрестив ноги, курил вонючий «Галуаз» и читал «Гардиан», а на носу у него красовались темные очки.

Честное благородное слово, так оно и было.

Очки «Рейбанз».

В черепаховой оправе.

С ума сойти.

Малый был бос, его белые джинсы были идеально чисты, а завернутые рукава широкой черной рубахи удерживались на локтях продолговатыми металическими прищепками. Его шевелюра заслуживала отдельного внимания: ухоженный клин черных, словно отполированных волос, был стянут на затылке в короткий и толстый хвостик. Кроме того, парень являлся счастливым обладателем греческого профиля, которым, как догадался Диг, он необычайно гордился. Когда же он медленно – нарочито медленно и с некоторым опозданием – оторвал взгляд от газеты, дабы поприветствовать Дига, его лицо как-то странно и неестественно скривилось, отчего стало еще неприятнее. Диг предположил, что парень попытался улыбнуться.

– Отлично, – он сдвинул очки на лоб, сквозь прищур разглядывая Дига. Секунду спустя, не проявив никаких эмоций, он щелчком спустил очки на нос и вновь занялся газетой и тлеющим «Голуазом».

Это было антипатия с первого взгляда. Никогда прежде у Дига не возникало столь глубокой неприязни к человеку за столь короткий промежуток времени. Это малый, кем бы он ни приходился Надин, – законченный козел. Величайший в мире, принадлежащий к сливкам общества козлов. Он был началом и концом козлиной вселенной, подлинный козел, суперкозел, всем козлам козел. Следовало отдать этому типу должное: он сумел стать непревзойденным козлом.

И Диг возненавидел его.

Он застенчиво топтался на пороге, переваривая свою ненависть и открытие, что прелестная и удивительная Надин делит трущобу с каким-то уродом, когда случилось самое страшное.

Надин – также одетая, как с беспокойством отметил Диг, в черную льняную рубашку точно с такими же металлическими прищепками на рукавах, – вдруг бросила сумку на диван, скинула туфли, подошла к Филу, опустилась рядом с ним на корточки и, обвив его плечи руками, трогательно чмокнула в затылок.

У Дига отвалилась челюсть, а глаза разъехались в разные стороны. Внезапно все стало на свои места; ситуация обрела слепяще очевидный, отвратительный, гнусный смысл. Этот человек, этот смехотворный, жалкий и сверхнеестественный сгусток аффектации, претенциозности и тщеславия, был любовником Надин. Этот человек, всем своим обликом от макушки до пальцев ног олицетворявший все то, что Диг ненавидел в людях, делил ложе с Надин Кайт. Той самой Надин Кайт, которая, по собственному признанию, еще каких-нибудь два месяца назад была очаровательной цветущей девственницей, готовой благоразумно ждать подходящего момента и подходящего человека, даже если ожидание затянется до тридцати лет. А теперь она каждую ночь отдавалась – несомненно, с великой щедростью – мерзейшему типу на свете.

Что было дальше, Диг помнил смутно. Он не выдал своего изумления и не стал спрашивать Надин об ее отношениях с Филом. Он вел себя так, словно знал, что она сожительствует с Филом. Он с блеском справился с ролью расхристанного безобидного молокососа, приехавшего на выходные навестить бывшую одноклассницу, с ностальгией припомнить школьные байки, немножко покуролесить с мальчишескими шуточками м с чрезмерным энтузиазмом поведать о своей новой работе и новой машине. Собственно, кроме машин, ничего общего между Дигом и Филом не обнаружилось; последний даже покатал гостя на своем черном «мини-МГ» по кварталу, что стало единственным светлым пятном в те жуткие выходные.

Диг ни минуты не провел наедине с Надин, не послушал вместе с ней привезенные пластинки. Фил, похоже, вообразил, что травка, привезенная Дигом, – нечто вроде подарка, и выкурил все без остатка, сооружая невероятно сложные микроскопические самокрутки, точно занимался оригами: сворачивал бумагу по диагонали, а на конце оставлял нечто вроде треугольника. На скручивание каждой сигареты у него уходило минут пятнадцать, к тому же, его творения жутко дымили.

Но стоило Дигу прийти к заключению, что выходные безвозвратно испорчены и ему остается лишь продержаться ночь, а по утру свалить домой, как наступило самое худшее.

После мучительного вечера в убогом пабе, – беседа еле клеилась, Фил же с каждым глотком становился все более угрюмым и необщительным, – Дига положили, как он и предчувствовал, на диване в гостиной. Диван был продавленным, в комнате стоял арктический холод, а одеяло, которое ему выдали, было тонким и пахло стариками.

И когда он уже начал отключаться, забывая, где он и что с ним, его разбудил шорох. Точнее, скрип. Звук повторился. Потом опять. Ритмичный скрип. Затем глухой хлопок в такт со скрипом. Хлоп-скрип, хлоп-скрип, хлор-скрип…

У Дига сжалось сердце, когда до него дошло, к чему он прислушивается: под этот аккомпанемент Филип Рич звучно и смачно оскверняет Надин, его Надин. Диг внезапно ощутил приступ тошноты и сунул голову под подушку. Но вскоре подушки оказалось недостаточно. Минут через пятнадцать, по мере того, как «хлоп-скрип» становился все громче и настойчивее, Надин начала подвывать, плаксивый стон постепенно превратился в душераздирающий вой. Так продолжалось минут пять или около того, пока звуковой эффект не был многократно усилен голосом Филипа Рича, чьи чресла, судя по издаваемому рыку, готовы были извергнуть семя.

Хлопки достигли скорости пневматический дрели, вопли – крещендо; Диг в отчаянии заткнул уши и принялся тихонько напевать, пытаясь заглушить этот шум. Когда он вынул пальцы из ушей и высунул голову из-под одеяла, все стихло, если не считать звука текущей в ванной воды и шума унитазного бачка.

Он услыхал, как закрылась дверь в спальню Фила и Надин, и уныло перевернулся на бок.

Эта ночь доконала его. Он чувствовал себя больным. Грязным. Мерзким. Запятнанным.

И он ревновал – дико, неистово.

На следующее утро Диг уехал рано, вежливо отклонив предложение Фила подвезти его: он предпочтет взять такси, чтобы не доставлять хозяину хлопот. Он также отклонил предложение Надин проводить его на вокзал, поскольку не представлял, о чем станет говорить с ней по дороге. Либо, утратив контроль над собой, расплачется: «Почему? Почему? Почему? Ради бога, скажи, почему?», либо начнет отпускать едкие замечания, за что Надин возненавидит его. Словом, он пожал руку Филу, поблагодарил за гостеприимство, и вместе с Надин спустился вниз, на улицу.

– Ох, Диг, – она казалась необъяснимо счастливой, – спасибо, что приехал… Я так рада, правда. Поначалу я была не уверена, как у вас все сложится с Филом, но… ты ему понравился! – Ее переполнял восторг. – Он сказал вчера вечером, когда мы легли спать… – Дига передернуло – … что ты можешь приезжать к нам в любое время, он считает тебя по-настоящему приятным парнем…

Она ликовала, явно ожидая, что ее ликованье должно передаться Дигу. Он криво улыбнулся и произнес уклончивое и бессовестно лживое:

– Да, он симпатичный малый.

Из-за угла очень кстати вывернуло такси, и Диг вскинул руку. Им хватило времени, чтобы чмокнуть друг друга в щеку и обменяться комплиментами на прощанье, прежде чем машина унесла его прочь от Надин и доставила на вокзал Пикадилли. Диг чувствовал себя измученным, полубезумным заложником, которого выкинули из автомобиля после двадцатичетырехчасового допроса с применением пыток.

Больше в Манчестер Диг не ездил, несмотря на частые и регулярные приглашения Надин.

Однако встреч с монструозным Филом в Лондоне, когда счастливая пара приезжала на праздники или изредка на выходные, ему избежать не удалось. Фил, как ни странно, питал искреннюю приязнь в Дигу, снисходительную приязнь старшего брата, который постоянно потешается над меньшим и возвеличивает за его счет свои собственные, весьма скромные достоинства, – ни умом, ни остроумием Фил не блистал. Диг мирился с его присутствием ради Надин, но со временем начал уклоняться от приглашений.

За три года, проведенных с Филипом Ричем, Надин стала другим человеком. У нее не осталось ни собственных желаний, ни мнений. У Дига сердце разрывалось при мысли, что сильная, решительная, умная девушка, когда-то отвергнувшая его, потому что хотела от жизни большего, нежели любовь, столь легко принесла себя в жертву такому ничтожеству, как Фил.

Бывало, крайне редко, что Надин приезжала в Лондон одна, и тогда Диг изо всех сил старался образумить ее, убедить в том, что он, а не Фил, должен быть объектом ее пряной нежности. Увы, Надин была влюблена, и достучаться до нее было невозможно. Надин сбрасывала руку Дига с плеча, стряхивала ладонь со своей попки, отталкивала его губы, не теряя при этом чувства юмора. О давнем сентябрьском воскресенье вспоминали, лишь смеясь и подкалывая друг друга, как о забавном инциденте, случившемся в незапамятные времена, когда они были совсем детьми. И даже когда Надин вернулась в Лондон, с разодранным в клочья сердцем, потеряв безвозвратно Фила, пути назад уже не было. Диг по-прежнему пытал счастья, изредка проявляя нежность, но пока Надин обреталась в Манчестере, между ними словно стена выросла, делавшая эту нежность бессильной.

Постепенно Надин вновь обрела себя. Ее карьера развивалась успешно, ее гардероб и настроение понемногу расцвечиивались оттенками, и с годами она превратилась одну из самых ярких и привлекательных личностей, известных Дигу. Он любил Надин больше, чем кого-либо еще на свете, он любил ее так же сильно, как свою мать, а это о чем-то говорит. Чувство, которое он испытал к ней в тот выходной в 1987 году, когда она разбила его сердце и причинила немыслимую прежде боль, легло еще одним камнем в фундамент его привязанности к ней.

Иногда, даже сейчас, он бросал взгляд на Надин и что-то внутри у него шевелилось, не совсем платоническое, определенно плотское. Но такое случалось редко, во-первых, а во-вторых, Диг – похотливый стервец, посему подобные всплески неизбежны. Он глубоко уважал Надин и высоко ценил. Он любил ее, опекал и баловал.