Текст книги "Ангел из Галилеи"

Автор книги: Лаура Рестрепо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Я знаю, что он ангел.

– Но ведь у него даже крыльев нет… Почему ты уверен?

– У него нет крыльев, потому что здесь, на земле, он надел маску человека.

Я не спросила у мальчика, кто его отец. Надпись на стене уже открыла мне истину.

~~~

Первый конь – красный, злобный, горячий господин войны. Второй – черный унылый хозяин ночи. Четвертая – белая кобылица смерти. Я – третий, я – Мермеох, господин бурь, конь бледный, выцветший на зимнем солнце.

Я Мермеох – тело конское, голова белого ангела, кентавр, растворенный в сверкающей водной глади небес. Я океан, я каждая капля дождя и слез. Своими копытами я проламываю озерную гладь. Моя пища – снег, и зубы мои жуют кристаллы инея.

Мои шаги не слышны во влажной ночи. Я конь – и я всадник, одиноко летящие сквозь белесые пространства. Потерянный в облаках, я ищу тихий ледяной водоем и ныряю в него. Конь бледный, погруженный в воду, затерявшийся в мечте, растворенный в пене.

Я Мермеох, и мои вены – реки. Моя мягкая рысь тонет в газовом молоке, разлитом на полотне Пути. Пар, валящий из моих ноздрей, замутняет просторные окна времени.

Я бледный конь, увенчанный луной. Я ее сын, порождение ее влажности, ее спокойного холода, хрупкой дымки ее света. Она коронует меня своими мягкими лучами, ее чистое сияние успокаивает мои напряженные нервы. Она умеряет мое безумие, и я скачу неспешным галопом.

Луна остается позади. Дурной знак. Ветер стихает.

Я хорошо знаю спокойствие, предшествующее грозовому раскату. Я различаю в воздухе запах катастрофы. Я угадываю напряжение, стремящееся овладеть мной. Я знаю, что нахожусь на грани.

Передо мной открывается королевство ауры [15]15
  Аура– любое ощущение или переживание, регулярно предшествующее эпилептическому приступу или являющееся самостоятельным приступом. Является симптомом эпилепсии.


[Закрыть]. Бесконечная плоскость, металлическая, твердая, электрическая, безжалостно светящаяся, без следов, без тени, которая защитила бы от света. Ни поворота, ни угла, чтобы сделать остановку.

Ядовитый пар поднимается от моих членов и проникает в мой разум. Эта светящаяся равнина без теней – предвестье боли, пастбище для безумия.

Я хочу повернуть назад и не могу. Мой галоп делается неуверенным, сбивчивым. Бока покрываются пеной моей тоски. В голове проясняется, все видится ясно и четко. Это аура, я знаю ее, я уже прошел сквозь нее. Я не могу вынести собственных мыслей, которые пронзают мое сознание, словно острые копья. Каждое воспоминание отчетливо, каждая мысль невыносимо конкретная. Я знаю, что приближается, и я трепещу.

Я хочу защититься, я не могу вынести остроты собственного ума. Я должен умерить эту пронзительную яркость, избавиться от нее – как рука, которая отбрасывает обжигающий ее кусок льда.

Я жажду спрятаться от света, но он исходит из моей собственной памяти. Этот ужасный свет, который убивает любую тень, идет от меня. Я бегу от себя самого, мой галоп становится исступленным, я несусь как безумный, и в своей одержимости я топчу лица, руки и ноги, давлю все, что падает под мои копыта. Я пачкаю мир вязкой слюной, затопляю пространства своим потом, крушу горы и поселения, истребляю толпы на своем пути.

Но мне не спрятаться, не убежать. Я предощущаю развязку и резко останавливаюсь, изнуренный, обессиленный. Я замираю и жду. Мой затылок предчувствует лезвие топора, липкий страх бьется в моих мембранах. Напряженные мускулы готовы разорваться, каждое из сухожилий натягивается до умопомрачения.

И тогда наконец обрушивается молния.

Ее разряд испепеляет меня. Ее ненависть поднимает меня на дыбы, словно закаленный лук, распятый в небе. Я живое пламя – распадаясь, я изрыгаю лаву и выплевываю звезды.

Когда молния гаснет, она позволяет мне упасть. Сломанная марионетка с раздробленными костями, обуглившимся мозгом. Сожженная изнутри. От меня не остается ничего кроме пепла – и его развеивает ветер.

Эта темная рухлядь, безжизненно валяющаяся на полу, – это я, ангел Мермеох, Великий Господин Вод, утонувший в луже собственной мочи.

~~~

Что же случилось с моим ангелом? Между нами встали неторопливое утро, невыносимые пробки на дорогах, придирки главного редактора, за которыми скрывалось жалкое кокетство – он потратил целую вечность на то, чтобы прочитать статью и отпустить меня, сон Орландо – вернувшись домой, я обнаружила его все еще спящим на ковре. Хотя тревога душила меня, только после двух часов дня мы с мальчиком смогли отправиться в Галилею. Гарри Пуэнтес не поехал с нами, ему нужно было работать.

Против всех ожиданий, на горе царил лучезарный день, казалось, за ночь природа очистилась от отравления, и небо, чистое и голубое, делало вид, будто оно тут ни при чем. Нигде не было видно следов бедствия. Скорее наоборот, дождь омыл квартал, и он выглядел так, словно только что вышел из прачечной.

Проходя мимо церкви, мы услышали голос падре Бенито, который выкрикивал свои аллегории через репродуктор. Вращающаяся дверь поглотила Орландо и тут же выплюнула обратно.

– Пойдемте, Монита, войдите в церковь, чтобы увидеть их.

– Что увидеть?

– Сначала посмотрите на них, а потом я скажу, кто они.

– Не сейчас, Орландо, я хочу знать, что произошло в твоем доме.

– Нужно сейчас.

Когда Орландо начинал тянуть меня за рукав, любые попытки сопротивления были бесполезны, так что я сочла за лучшее подчиниться. Внутри было мало народу, и мое внимание привлекла группа из пяти или шести юношей, чем-то явно очень довольных, они держались в задней части, все в футболках навыпуск и джинсах, фирменных кедах и с ладанками и оберегами на шее, запястьях и даже на лодыжках. Я спросила у Орландо, кто это, и он ответил, что скажет снаружи.

Падре Бенито перечислял невероятные способности, которые имеются у любого ангела, те самые, что делают их присутствие на земле в высшей степени опасным, если речь идет не об ангеле света, желающем нам добра, а об ангеле тьмы. Когда мы вышли, он заканчивал свой список, среди прочего тот включал следующие пункты – я успела перечислить их в своей записной книжке: ангел среднего уровня способен отводить в сторону ветра; отбрасывать тень на солнце; останавливать реки и разливать воды; освещать ночь и предотвращать пожары; насылать бедность и голод; переносить в пространстве тела, как были перенесены Илия, Аввакум и святой Филипп; давать голос животным, которые от природы немы – так по воле ангела заговорила Валаамова ослица; растягиваться от одного места до другого, не дотрагиваясь до центра; проникать в человеческое тело, входя даже в сердце и разум.

– Вы видели их? – спросил Орландо, когда мы очутились снаружи. – Это они. Шайка самых отпетых. Они расхаживают тут, прикидываются крутыми и грабят людей, угрожая самодельными стволами. Раньше эта банда называлась «Вонючки».

– А как она теперь называется?

– Теперь она называется С.Ф.А.

– Так же были подписаны граффити…

– Именно.

– Что значит С.Ф.А.?

– У меня был друг из этих «вонючек», но сейчас он в тюрьме.

– Друг твоего возраста?

– Более-менее. Удача отвернулась от моего друга, когда он украл телевизор у одной сеньоры, а потом продал его дяде той же самой сеньоры, который купил злополучный телевизор, не зная, кому он принадлежал раньше, но когда понял, вернул его племяннице, а моего приятеля заложил, и парень поэтому теперь за решеткой, но дяде сеньоры пришлось переехать из квартала, потому что друзья моего друга не стали сидеть сложа руки, и в конце концов у сеньоры опять украли телевизор, но теперь уже это сделала другая группировка, они называются «Качучос», потому что идут на дело, надев на голову качучу [16]16
  Качуча– разновидность кепки с козырьком.


[Закрыть]и закрыв лицо, но зачем это все, если мы их все равно знаем: их главарь служит в полиции – то есть иногда действует как преступник, а иногда – как представитель власти.

Истории Орландо раскручивались, словно ленты серпантина, цепляясь одна за другую, пока мы не пришли в Нижний квартал и не застыли как вкопанные от увиденного.

Не оставив даже обломков, начисто вода немилосердно смыла четыре или пять домов нижнего ряда. Переулок был таким же, как прежде, с пластиковыми украшениями и прочим, только вот теперь в нем не хватало домов, и он чем-то напоминал щербатый рот. Некоторые жертвы стихии расположились на узлах и домашних вещах, которые удалось спасти, они сидели здесь, в тишине, с ничего не выражающими лицами, как будто ждали своей очереди, чтобы войти в кинотеатр. Другие устроились в менее пострадавших домах соседей. Все происходило медленно и спокойно, а в воздухе витал удивительно обыденный запах.

– Есть погибшие или раненые? – спросила я у первого встречного.

– Нет, сеньорита, люди не пострадали.

Наверху мы увидели розовый дом, внешне невредимый – кажется, не пострадавший, и в два прыжка поднялись туда.

В дверях Марухита де Пелаэс выметала метелкой грязь, она произнесла вместо приветствия:

– Как хорошо, что вы пришли, но все уже позади. Сейчас он лег баиньки и похож на святого.

– У него был приступ? – спросила я.

– Такого страшного мы еще не видели. Дьявол вошел в него через мизинец, прошел в запястье, а после так тряхнул руку, словно она была тряпичная, – его аж швырнуло о стену.

Войдя в дом, я немедленно проверила, на месте ли ящик с тетрадями. Ночью я очень боялась за его судьбу, но он был там, не пострадал от потопа, как Ноев ковчег, храня в целости свое сокровище.

На койке доньи Ары, словно погруженный в кому, распростерся ангел моей жизни, измученный, будто по нему пронеслось все небесное воинство. Но он был красив, как никогда. Это был побежденный и падший бог, но он оставался богом. Его сияние пульсировало с такой силой, что я испугалась, как бы он не поджег комнату.

Рядом с ним собралась небольшая толпа почитателей, взиравших на него в ожидании и, возможно, страстно желавших, чтобы он решился наконец взять да и вознестись на небо. Я вошла на цыпочках и остановилась в углу, в стороне от других, но прошло немного времени, прежде чем его глаза, ждавшие меня, нашли то, что искали.

Он посмотрел на меня и простер ко мне свою руку. Жестом бессильным, но уверенным и спокойным он простер ко мне свою руку. Я пробилась сквозь толпу к краю его кровати, миллиметр за миллиметром мои пальцы тянулись к его пальцам, и в момент, когда наши руки встретились, я почувствовала, как дрогнула вселенная и взорвались галактики.

Я опустилась на колени рядом с ним, и погладила его по волосам, все еще мокрым от пота, и увидела, что в глубине его зрачков мерцают звезды, которые его ослепляют. Едва снятый с креста, погруженный в сон, он лепетал обычные свои фразы, такие странные, полные успокоительной гармонии, непостижимые фразы. Я повторяла их, и они гипнотизировали меня. Так, взявшись за руки, в едином трансе, будто никого не было вокруг, мы пронеслись по гребню времени, пока не зазвучал родной и обожаемый мной голос, голос, который где-то странствовал двадцать лет и доходил до меня волнами, как древняя кровь, привыкшая к моим венам. Я не сомневалась. Это был фламандский язык моего деда, бельгийца, рожденного в Амбересе, – да, фламандский язык лился теперь из уст моего ангела, и я узнавала его, хотя не знала точно, что это значило, как никогда не понимала до конца, что говорил дедушка, когда что-то бормотал по-своему.

Я лишь хотела, чтобы этот момент длился и так прошел остаток моих дней, но внезапно та часть меня, что все еще сохраняла сознание, заметила, как Крусифиха повторяет действие, виденное мною раньше: взяв маленькое зеркало, она прерывисто направляла отраженный от лампочки свет на лицо моего ангела. Он вышел из своего сонного оцепенения, чтобы прикрыть глаза согнутой рукой, а когда Крусифиха попыталась ему помешать, Свит Бэби Киллер бросилась на нее и повалила на пол.

– Что происходит? – закричала я.

– Что происходит? – закричали все, перепугавшись.

– Не позволяйте ей! Не позволяйте ей! – Свит Бэби Киллер тоже кричала, не давая своей жертве даже вздохнуть.

– Не позволять ей что?

– Не позволяйте ей делать это с зеркалом!

– Что с зеркалом?

Тут вошла донья Ара, встревоженная шумом, и заговорила со строгостью, которой я до того за ней не знала:

– Выйдите все вон отсюда! Остаются только эти двое и семья. И вы тоже останьтесь, Мона. Теперь скажите мне, в чем дело.

Другие покинули комнату, и, когда никого не осталось, Свит Бэби Киллер вырвала из рук сестры Марии Крусифихи зеркало и показала Аре, что та делала со светом.

– Смотрите, донья Ара, – объяснила она. – С помощью этого Крусифиха вызывает приступы у ангела. Я еще в прошлый раз уразумела.

Ара взяла зеркало и озадаченно на него уставилась, но я, поняв в чем дело, объяснила ей:

– Эти приступы, которые случаются с вашим сыном, донья Ара, – без сомнения эпилептические припадки. Эпилепсия – это болезнь, и она ужасна для того, кто ею страдает. Свит Бэби Киллер хочет сказать вам, что сеньора Крусифиха знает, как вызвать приступ. То есть она знает, что нужно сделать, чтобы это случилось. Прерывистый свет зеркала нарушает что-то у него в голове, и он начинает биться в конвульсиях.

– Но… я не понимаю. А зачем ей делать такое? – спросила донья Ара, впиваясь напряженным взглядом в мутные глаза сестры Крусифихи.

– Чтобы привлечь публику! – закричал Орландо, который был единственным, чьих воплей нам не хватало. – Она знает, что людям нравится, когда у него припадок.

– Секундочку, – сказала Ара, – иногда приступ случается, когда Крусифихи нет рядом.

– Возможно, – сказала я. – Иногда он случается сам собой. А иногда нет. Она пытается спровоцировать его. Не всегда это удается, конечно, и люди уходят разочарованными.

Четко выговаривая каждый слог, словно судья, выносящий окончательный приговор, донья Ара сказала:

– Свит Бэби, отныне ты не должна глаз спускать с мальчика, и если Крусифиха причинит ему вред, зеркалом или чем-то еще, ты ее убьешь. Слышала? Убьешь. Я даю тебе это право.

После она повернулась к Крусифихе:

– А вы, сестра Крусифиха, должны знать, что вас ждет, если вы возьметесь за старое. Запомните: смерть будет наименьшей из кар.

– Простите, что я вмешиваюсь, донья Ара, – прервала я ее, поняв, что настал удобный момент. – Но вашего сына надо лечить. Я знаю, куда мы можем отвезти его, чтобы ему помогли. Разве справедливо, что он так страдает, когда существуют лекарства?..

– Хорошо, мы отвезем его туда, и пусть его вылечат, – постановила донья Ара. – Но я предупреждаю об одном – и вас тоже, Мона. Чтобы вам было ясно. Даже если у ангела эпилепсия или что-то подобное, это не значит, что он не ангел.

– Я поняла. Пусть его оденут, потому что я его забираю. Но прежде, донья Ара, есть пара вопросов, которые нам с вами нужно обговорить наедине.

Мы вышли в патио. Она села на край корыта, точно на то же место, где в понедельник ночью я нашла ее сына, купающегося в лучах лунного света.

– Ара, нам нужно поговорить откровенно, по душам.

– Я всегда рассказывала вам правду.

– Но не всю. Орландо – тоже ваш сын?

– Тоже.

– Ваш и падре Бенито?

– Мона, постарайтесь понять.

– Я понимаю, донья Ара. Я прекрасно все понимаю. Но скажите мне, да или нет.

– Да.

– Расскажите.

Она теребила в руках подол юбки и внимательно осматривала пол, словно искала упавшие монеты. Она начинала говорить, но останавливалась, не сказав и двух слов, а потом вновь начинала. Вскоре она, кажется, решилась, посмотрела на меня прямо и открыла мне все, от начала до конца.

– Было нелегко. Когда умер старый священник, моих родителей тоже уже не было в живых. Я умела зарабатывать себе на жизнь лишь одним: стирая пыль со святых и делая цветочные вазы для алтаря. Церковь была моим убежищем. Единственным местом, где я чувствовала себя хорошо. Пока был жив старый священник, я проводила часы в беседах с ним или слушала, как он играет гимны на органе. Мир праху его, он научил меня писать, научил множеству других вещей, которые я умею, он давал мне жития святых, которые я вмиг проглатывала.

Не было ни одного уголка в этой церкви, который бы я не знала и который бы не был моим. Мне нравилось прятаться на колокольне, чувствовать, как ветер обдувает лицо, и смотреть на город. Я разглядывала его, мысленно проходя улицу за улицей, поворот за поворотом, представляя, что где-то там должен быть мой сын и что однажды я его увижу оттуда сверху и спущусь к нему бегом.

Подвал мне тоже нравился – с его холодным запахом и грудой святых с отбитыми носами. Солнечными вечерами я сидела на каменных ступенях паперти с тюбиком крема «Брильо» и начищала тряпкой дискосы [17]17
  Дискос– поднос для причастия.


[Закрыть], дарохранительницу, подсвечники, пока они не начинали сверкать. Даже Христос мне нравился, огромный, истекающий кровью, наводящий страх на весь мир. Я же, наоборот, чувствовала, что он мой друг, и беседовала с ним, рассказывала ему то, что не решалась рассказать больше никому, и умоляла его помочь мне найти моего сына. Он так высок, что мне приходилось взбираться на лестницу, чтобы очистить его раны, и я думала, что таким образом хоть немного облегчаю его страдания. Каждый раз я снимала с него парик – ведь это парик из настоящих волос – и мыла его с шампунем, прополаскивая три раза. После я завивала его, высушивала феном и вновь надевала, чтобы все было как надо. Старый священник говорил мне: «Ара, ты что, думаешь, что этот Христос твоя кукла?»

А терновый венец я, наоборот, снимала и прятала, потому что думала о причиняемой им сильной боли. Я хранила венец у себя, пока старый священник не обнаруживал пропажи и не начинал кричать: «Ара, Арасели, у Христа венец украли». Тогда я доставала его и говорила, что никто его не крал, просто я его чистила, спасая от ржавчины.

Потом старому священнику вздумалось умереть, а падре Бенито вздумалось приехать и взять на себя приход, церковь со всем хозяйством и со мной в придачу. Но с падре Бенито все пошло иначе, потому что он навязал мне еще одну обязанность, обязанность весьма тягостную. Вы понимаете меня, сеньорита Мона.

– Да, донья Ара. И от этой обязанности родился Орландо, так?

– Именно так. В конечном итоге злые языки стали шептаться, и падре Бенито занервничал и сказал мне, что если я хочу продолжать у него работать, то должна избавиться от ребенка. Представляете себе? Вновь сказать эти слова мне, а ведь по их вине я прожила всю жизнь в сплошном страдании! Падре знал, на что надо надавить, потому что, как я уже сказала, я не умела делать ничего, кроме как стирать пыль со святых, и мир за пределами церкви был для меня загадкой. Но я была преисполнена решимости, я бы скорее умерла, чем во второй раз позволила отнять у меня сына. Так что я покинула церковь и ушла с ребенком, мы скитались, ночуя там, где нам давали приют, кормясь тем, что я зарабатывала, стирая белье. А это было совсем немного, и, по правде сказать, мы оба умирали с голода.

Падре Бенито ждал, пока я окончательно не впаду в отчаяние, чтобы протянуть мне руку, навязав свои условия. Но я была полна решимости: лучше умереть, чем вернуться. Нам было плохо, Орландо и мне. Он рос, а я всегда думала еще и о другом, думала о потерянном старшем сыне. В итоге именно Орландо стал заботиться обо мне, с раннего детства он пекся, чтобы я поела, чтобы отдохнула, и сопровождал меня вечер за вечером в моих поисках его брата. Он очень хлопотал обо мне, и по прошествии времени стало казаться, что это он был мне матерью, а не наоборот.

Уже с того времени я была одержима своими тетрадями, периодически меня охватывали приступы, когда я исступленно принималась писать, и так продолжалось, пока на жизненном пути нам не встретилась сестра Мария Крусифиха. Она прочла мои записи, и они ее заинтересовали. Она предложила мне работать с ней, так как у меня хорошие способности.

– Работать над чем, донья Ара?

– Про нее говорили, что она ведьма. Возможно, она и была ведьмой, я не знаю. Одно можно сказать совершенно точно: она делала пластыри и лечебные мази, читала в домах молитвы, чтобы прогнать злых духов, снимала с людей порчу. Крусифиха зарабатывала кое-какую мелочь, а так как я была ее помощницей, мы начали жить втроем. Через некоторое время разрешилась тяжба за наследство моего отца – я получила этот дом, в котором мы и поселились. После, благодаря небесам, появился ангел, а остальная часть истории вам известна.

– Понятно. Но вы с Крусифихой не очень ладите, донья Ара.

– Это с какой стороны посмотреть. Все относительно, сеньорита Мона. В ней сильно стремление к власти, и это делает ее немного злой. Но и заставляет проявлять ловкость. Обратите внимание, сколько спасительных вещей произошло с тех пор, как мы объединились: сначала появились деньги на жизнь, потом была выиграна тяжба, которая дала мне крышу, наконец – чудесное появление моего сына как вознаграждение за долгие годы поисков. Сейчас мы с ней не всегда ладим, вы сами видели, и надо непременно за ней приглядывать. Но подумайте и о том, что два моих сына и я живем подаяниями, приношениями и пожертвованиями, сбором которых занимается она.

– Простите, что говорю вам жестокие вещи, донья Ара, но так как вы сказали мне правду, и я не могу смолчать. Вы не думаете, что эта сеньора использует вашего сына, я хочу сказать, что она эксплуатирует культ ангела? Это может сильно навредить ему, вам так не кажется?

– Отчасти вы, наверное, правы, но, с другой стороны, сеньорита Мона, поразмыслите, и вы увидите: благодаря сестре Крусифихе мой сын был принят людьми Галилеи. Они не только приняли его, но и стали поклоняться ему. Что было бы, если бы Крусифиха не распознала в нем ангела?

Перед непогрешимой логикой доньи Ары я не нашлась, что возразить. Но была другая тема, которая меня волновала, настало время разобраться и с ней.

– Еще одно, донья Ара. Об этой шайке, которая называется С.Ф.А. Я видела, что они оставляют оскорбительные надписи на стенах, и хочу знать, что они имеют против вас. Вы знаете, что значат эти буквы?

– Да, знаю. Они значат «Смерть Фальшивому Ангелу».

– Я предполагала нечто подобное. И вы думаете, они способны убить его?

– Ну, до сего дня, насколько я знаю, они еще никого не убивали. Грабят – это да, и насилуют девушек. Но чтобы убить – они никого не убивали. Хотя говорят, что нынче они сильно пыжатся – им придают смелости речи падре Бенито, который возложил вину за потоп и смытые дома на моего сына, и, наверно, в чем-то он и прав: ведь как только моего сына начало гнуть дугой, дома покатились вниз. Падре Бенито сказал, что доказательство его вины заключается в том, что кара постигла Нижний квартал, где живут самые закоренелые еретики.

– А падре Бенито не говорит, что именно Нижний квартал расположен на самом крутом склоне и там самые непрочные дома? – вышла я из себя.

– Резоны такого рода не имеют здесь веса.

– Это все очень серьезно, Ара. То есть вы считаете, что эти из С.Ф.А. выполняют приказы падре Бенито?

– Нет. До этого не дошло. Они живут своим умом. Хотя на самом деле парни подпитывают свою душу злостью, которую падре Бенито швыряет им с амвона.

Она предоставила мне самой разбираться, куда мы повезем ангела, и отправилась готовить кукурузную лепешку с корицей, если вдруг ему захочется поесть.

Эта самая С.Ф.А. была главной причиной, побуждавшей меня действовать безотлагательно, так что следовало шевелиться. И в первую очередь мне был необходим телефон.