Текст книги "Ангел из Галилеи"

Автор книги: Лаура Рестрепо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Шаг за шагом, мелочь за мелочью все шло к решающему моменту. Никто не придает значения мытью волос, разумеется. Если только это не входит в подготовку к какому-то ритуалу.

~~~

Ты слышишь гул, ты чувствуешь касание? Ш-ш-ш… Не пугайся. Это я – тот, кто рядом с тобой, я – Гавриил, архангел Благовещения. Я спустился, чтобы нашептать тебе мою добрую весть. Ты не узнаешь меня? Меня ни с кем невозможно спутать, вглядись как следует. Ни у кого больше тело не покрыто пушком шафранного цвета, ни у кого нет крыльев, цветом сравнимых с зеленым топазом, и солнце не сверкает в глубине глаз. Это я, Гавриил, ангел миллиона наречий… Слушай, как они нашептывают тебе мое послание.

«Кыш!» – кричишь ты, отгоняя меня, словно кота, и я прячусь за шкафом и долгие часы остаюсь там, таясь в полутьме, ожидая, пока ты успокоишься или уснешь.

«Кыш!» – вновь кричишь ты, едва я пытаюсь приблизиться. Уймись, женщина, не будь такой грубой. Не выдавай моего присутствия. Ты не знаешь, что ждет меня за то, что я пришел к тебе! Я трепещу, помня божественное слово, что все еще грохочет в пространстве. Оно прозвучало в день сотворения мира, и за нарушение этого запрета Бог карает безжалостно. Нет ни ангела, ни архангела, ни престола, ни власти, ни добродетели, ни силы, которые бы не знали, чем может обернуться Его гнев.

Сказал Яхве гласом, каким низвергал Сатану: «Ангел, который спустится на землю, чтобы соединиться с женщиной, потеряет вечную жизнь!»

Мы, ангелы, слушая Его, ощущали страх и мысли не допускали о непослушании, так что сквозь века несли свое целомудрие. Но пришел день, в который некоторым было дано увидеть вблизи дочерей человеческих, познать их красоту и сладость их обхождения. Не устояв перед соблазном, они спустились на землю, избрали себе женщин и овладели ими.

Господь, которому все ведомо, узнал и об этом. В тот миг небеса загорелись от Его гнева, и по семи вселенным прогремело ужасное проклятие: «Вы, ангелы, святые и духовные, живущие вечной жизнью, вы осквернили себя кровью женщин, заронили семя в дочерей человеческих, возжелав людской крови, вы породили плоть и кровь, как делают те, что умирают и погибают».

Среди падших были Харут и Марут – прекрасные и могучие, любимцы Господа, которые променяли вечность на миг любви женщины, так же как Денница, заведомо зная, что они теряют, но и что получают.

Наказанием для них и еще для двух сотен, что были с женщинами, стало вечное заточение в глубоких пещерах, за то что согрешили против своей сущности, пошли против ангельской природы, чистой, незамутненной и не нуждающейся в плотском соитии для своего увековеченья.

Но еще более ужасной была кара, обрушившаяся на женщин, которых они любили, потому что Господь сильно разгневался, за то что прельстили они сынов Божиих, и обрек на презрение, словно блудниц, оставив нагими, покинутыми и закованными в цепи до дня, когда их грех будет прощен в год таинства.

Всем известно, что с того времени Господь относится к женщине с недоверием, несмотря на то что сам сотворил ее, считает вместилищем грязи и греха, и Господь повелел как ангелам на небе, так и святым мужам на земле держаться от нее подальше – иначе не сохранить им своей добродетели. Потому что раньше верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем женщина попадет в Царствие Небесное, если только она не мать, или не девственница, или не величайшая из всех, та, что занимает престол рядом с Сыном своим, – та, что чудесным образом является и матерью и девой одновременно. А та, что всего-навсего женщина, не узнает прощения, потому что она грязна, ее кровь заражена, а все ее тело темно. Не зря ведь сказал пророк: «Нужно быть женщиной, чтобы знать, что значит жить с Божьим презрением».

Увы мне, Гавриилу, посланнику Господа! Архангелу, пылающему, как раскаленные угли, облаченному в золотое руно. Еще вчера я играл на цитре, невинный и ослепленный божественным сиянием. Сегодня я увидел тебя и обнаружил, что ты красива, и обнаружил, что ты добра, и совершенна, и светла. Желание объяло меня множеством рук – их больше, чем у вины, и я окончательно решился сделать тебя моей женщиной.

Я знаю, что нет таких слез, чтобы оплатить этот грех. Что в наказание я потеряю свое имя, чтобы принять имя Элохим, что значит Падший, Потому что Согрешил с Женщиной, Увлекая Человечество в Разврат и Весь Мир – в Катастрофу. И несмотря на это, я здесь, и силы меня не оставляют. Я приближаюсь к тебе шаг за шагом, продолжая быть Гавриилом, хотя сегодня меня зовут Элохим. Слушай, женщина, мое послание, потому что это слова любви.

Решение принято. Я, Гавриил Элохим, сын небес, сольюсь с тобой, дочь людей, как одно вино сливается с другим, когда их наливают в один бурдюк.

Не беги, женщина, и не бойся. Пойдем со мной в пещеру, в недрах которой струятся родники чистой воды, где в воздухе витает запах нарда, плода алоэ, перца и корицы. Там мы укроемся от немилосердного ока Божиего. Там я сделаю тебя своей, тебя, горячо любимую, благословенную, единственную, и в тебя я зароню семя.

Один внутри другого, мы познаем счастье жить и неизвестное мне счастье умереть, мы вместе пройдем сквозь озарения и мрак, поднимемся к вершине, опустимся в пропасть, и я буду счастлив, потому что наконец смогу понять, что все настоящее имеет начало и имеет конец и что все прекращается, когда уже не имеет смысла существовать.

Я сяду на краю мира, чтобы смотреть на тебя, женщина, и почувствую стыд, и закрою глаза крыльями пред чудом лица твоего. Я увижу тебя и наполнюсь тобой, потому что тот, кто смотрит, – переполняется тем, на что он смотрит.

Держась за твою руку, я пройду по тем изгибам чувственного мира, познание которого Бог запретил ангелам. Через тебя обрету я все наслаждения, доступные для взора, слуха, обоняния, осязания и плотской любви, доступные лишь человеку. На миг моими станут удовольствие и боль, мрамор, корица и ароматы, моими будут забвение и воспоминание, моими будут хлеб, вино и масло, болезнь и здоровье. Через тебя я получу ключи к наукам и искусствам, познакомлюсь с земледелием, металлургией, поэзией, алфавитом, числами, покраской тканей, искусством подводить глаза сурьмой. Познать все это – привилегия, цена которой – смерть, и я готов платить.

Взамен я раскрою двери твоего внутреннего святилища и позволю твоим глазам увидеть тайну. Неизъяснимую тайну, которую Бог хотел сделать доступной только служителям церкви. Я вложу ее в твои руки, женщина. Пришло время и тебе познать сокровенное. Ты полетишь на моей спине, и тебе будет дано увидеть основы вселенной, краеугольный камень земли, четыре небесных столпа, секреты времени, становящегося пространством и движущегося вперед и назад. Тайники, где прячется ветер, равнины, где пасутся облака, источники града, гигантские резервуары, где ждет дождь…

После соития придет время рождения новой жизни.

Знаешь ли ты, женщина, как плодятся ангелы? Ученые мужи все никак не могут прийти к соглашению в этом вопросе. Одни полагают, что, как ртуть, распадаясь. Или как зеркало которое разбивается на фрагменты, и они отражаются один в другом. Святой Фома, учитель церкви, говорит, что мы размножаемся, как мушки. Но все это не имеет значения, потому что, когда пробьет час, все станет так, как должно быть.

Настанет день, и мы увидим символы, нарисованные в небе, и сумеем прочитать знаки, они будут ясны, и поймем, как нашей волей исполняется пророчество, ибо написано, что когда ангелы спускаются с небес, они соединяют свою расу с дочерьми человеческими.

Но прежде чем это свершится, для нас наступит час прощания. Сбудутся древние пророчества. Ты услышишь слова: «Аве, женщина, мы полны благодатью, я был с тобой, и ты была во мне». Ты узнаешь в них мой голос, и в моем голосе – прощание, и ты заплачешь, потому что я уйду.

А теперь ты слышишь гул? Ты чувствуешь касание? Ш-ш-ш…

Будь спокойна, женщина, храни молчание, не кричи, чтобы не тревожить людей в твоем доме. Не бойся, я не хочу ни напугать тебя, ни удивить, я всего лишь падший ангел. Оставь для меня открытой дверь, ведь это я, Элоим, и я пылаю от любви.

~~~

Я знала, что увижу его, и грудь наполнялась сумасшедшей, мучительной тревогой, какой я не ощущала раньше и которую, возможно, никогда больше не почувствую. Что еще рассказать про это утро, лучшее утро в моей жизни? Разве только – как едва родившееся солнце залило патио своим светом, как искрами сыпалась вода из крана и как в воздухе витала радость трех женщин, занятых своими делами.

Я позволила Аре и Марухите причесать меня сперва так, потом иначе и обрядить, как им хотелось, а я между тем думала только о нем. Я не помнила, когда мне сменили одежду на голубую тунику, как у Девы или сумасшедшей – это зависит от точки зрения, и водрузили на носилки, словно статую во время процессии на Святой неделе. Я не знала, когда все это произошло, да это было и не важно – я отдала себя в их руки с полным и безусловным доверием. Когда я пришла в себя, мы уже были на улице, вокруг меня собирались люди – казалось, на мне сосредоточено всеобщее внимание.

Мои глаза искали других людей в таких же туниках, но нет, все были в повседневном, я единственная – ряженая. Это немного меня смутило, и я захотела найти Орландо. Где же может быть Орландо, мой друг, мой переводчик, мой гид? Куда он делся, почему не пришел помочь мне сейчас, когда я превратилась в главное действующее лицо среди всеобщего столпотворения. Ара сказала, что он учится, что по утрам мальчик ходит в школу.

Так уж получилось, что меня несло на гребне событий, и не было никакой возможности броситься назад. Члены совета увенчали мою голову венком из цветов, в руки дали букет, волосы распустили так, чтобы они укрыли меня, словно плащ, а на плечи набросили роскошную синюю накидку Марухиты де Пелаэс.

Свит Бэби Киллер и трое сильных мужчин взяли на плечи носилки, и, чтобы не упасть, мне пришлось отбросить букет и вцепиться в бортики, которые, к счастью, имелись у этого сооружения, и так, на людских спинах, я поплыла над головами, словно какая-нибудь королева красоты на параде карнавальных повозок.

Вокруг меня гудел людской рой, в этот раз толпа в основном состояла из женщин с детьми на руках. Сестра Крусифиха, стремясь навести порядок, пыталась выстроить их в ряд и раздавала размноженные на ротаторе листы со строками гимнов, которые следовало петь.

Мы спускались по склону Нижнего квартала, и по мере нашего продвижения все больше и больше сторонников ангела выходили из домов и пристраивались позади меня, живой статуи, возглавляющей процессию. Четыре моих носильщика скользили по все еще свежей грязи, носилки опасно кренились, и я ехала, словно на американских горках, вцепившись двумя руками в бортики, чтобы не свалиться на землю. Верующие смотрели на меня с любовью и восхищением, и это уже было слишком – чары начали спадать, и мне хотелось сбежать от этого безумия, и я бы покинула носилки, если бы в этот момент не появился он.

Его тоже несли на носилках – другая группа и другая процессия, мы двигались по склону вниз, а ангел и его свита – вверх, чтобы встретиться в середине. Его тело было завернуто в белую ткань, которая реяла на ветру, словно плащ победителя, позволяя разглядеть его могучие плечи и темную кожу на груди и спине.

Он улыбался, лучась славой, будто воскресший из мертвых, будто крестоносец, не оставивший камня на камне в земле мавров, посреди бешеного табуна, лавиной ворвавшегося в мою душу, он ослепил меня – великий и огромный, непобедимый и нездешний. Клянусь, что в тот день ангел был невесом. Клянусь, что он проплыл рядом, источая силу и излучая благодать. Клянусь, что его волосы сияли, а глаза сверкали. Увидев ангела таким, во всем блеске несравненной мощи, я поняла секрет его облика: внешне он во всем походил на людей, но, в отличие от нас, был сделан из света, а не из праха земного.

С его появлением хаос обрел смысл. Суеверный бред стал обрядом, а нелепое стало священным. Словно повинуясь приказам – так частицы металла следуют за магнитом, – я позволила нести себя за ним, безымянная, покорная, еще одна среди массы смертных, ни о чем не спрашивая и не противясь.

Перед ним шли дети, размахивая жестянками с ладаном. Людской поток начал подниматься в гору, покидая квартал и углубляясь в заросли, а впереди на носилках несли сперва его – великолепного, а потом меня – восхищенную.

Ангела тоже короновали цветами, и он позволил это сделать, великодушно и доверчиво. Процессия вилась вверх, кустарники альбиции и боярышника переплетались ветвями, папоротники сделались гигантскими, за наши одежды цеплялась ежевика, небо надвигалось сверху, а город, раскинувшийся далеко внизу, казался ненастоящим. Куда нас несли – так далеко? Так высоко? Пока я была с ним, мне это было не важно.

Я сомневаюсь, стоит ли рассказывать то, что произошло потом, потому что не знаю, смогу ли сделать это внятно. Как минимум мои слова прозвучат безумно, нелепо, хотя все было иначе. Наоборот. Сегодня, когда прошло столько времени, я уверена, что то был самый разумный поступок в моей жизни.

После того как мы поднялись к кресту на вершине горы и там были сделаны приношения, мы вновь начали спускаться к тому же гроту, в котором были накануне вечером, тому, что назывался Пещерами Бетеля и где я впервые его увидела. Перед входом сестра Мария Крусифиха остановила процессию и, вскарабкавшись на большой камень, пустилась в рассуждения о конце света, о необходимости продолжения рода, о том, что часы сочтены, о великой миссии людей из Галилеи, на чьи плечи небо захотело возложить ответственность за появление нового ангела, которому суждено будет спуститься с небес, чтобы заменить своего предшественника, дабы не прерывать цепь, которая идет со времен Иисуса.

До этого вся церемония и так была очень странной, но тут произошло худшее. Сестра Крусифиха схватила протянутую ей маленькую гитару и, хотя та была совсем расстроена, своим ужасным монашеским голосом начала петь ни много ни мало как знаменитую свадебную ранчеру: «Белая и прекрасная идет невеста, / За ней – возлюбленный жених…» Почти выкрикивая ударные слоги и вводя некоторые изменения, чтобы сделать песню менее языческой. Люди аккомпанировали ей, хлопая в ладоши, и били в бубны, подключилась даже пара маракасов, хотя они и не попадали в ритм. Получилось нечто немыслимое: каждый исполнял свое, а громче всех звучал сатанинский гимн.

Некоторые обнимались, преисполненные чувств: я увидела, что Марухита и Свит Бэби плачут от волнения. А я? Понимала ли я, что они всем этим хотят сказать и какая роль отведена мне? Понимала ли я, к чему все идет? Это было достаточно очевидно. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, почему еще вчера сестра Крусифиха расспрашивала о датах моей менструации, почему донья Ара была так ласкова со мной, зачем на меня надели голубую тунику, зачем поместили на носилки и зачем мыли мне чистые волосы.

Как только женщины из совета увидели меня в своем квартале, я была ими избрана. Они поняли, что я – та самая, долгожданная невеста, белая и прекрасная: может, из-за моего высокого роста, из-за того, что блондинка, а может, потому что пришла издалека, – я идеально подходила для того, чтобы зачать от ангела. Как всегда, главную роль сыграл случай, а падре Бенито со своими гневными речами только ускорил события.

А что же я? Я видела лишь его, чей облик меня ошеломлял, и я была потрясена. Я благоговела перед ним. И желала его.

«Да будет воля твоя», – сказала бы я, если бы это не было ересью и если бы он спросил меня, что ему делать.

Пение прекратилось, и люди возвратились в квартал, оставив нас одних, вдвоем, на свежем утреннем ветре. Меня бросало то в жар, то в холод, я была не в себе. Я смотрела на него, и одна лишь мысль билась в моей голове: «Чему быть, того не миновать».

И это произошло. Внутри пещеры ангел овладел мной с горячностью животного, страстью человека и неистовством бога.

Он взял меня такой, какая я есть. Превратив в святилище, не отринув ни моего сердца, ни моей плоти, ни моих нейронов, ни моих гормонов, ни страстного желания моей души, ни моей трепещущей кожи. Он поглотил мою священную любовь и выпил мою любовь языческую, и он не желал, чтобы я сдерживала себя, не испугался моего дара, клокочущего бурным потоком, выходящим за пределы тесного русла.

Наше соединение было таинством.

Свята моя душа и свято мое тело, возлюбленные и принятые с радостью. Свято материнство и свята близость, свят пенис и свята вагина, свято наслаждение, благословен оргазм, ибо они чисты, подлинны и святы, и из них будут небо и земля, потому что претерпели клевету и опорочение. Да будут они прославлены, ибо были объявлены непристойными. Благословен будь навеки плотский грех, если совершается он с таким желанием и такой любовью.

После того дня все стало иным. Живая рана в груди – только так и не иначе могу я назвать историю моей любви к ангелу из Галилеи. Меня свела с ума его безмерная нежность, его загадка и его молчание выбили меня из колеи. Мое время остановилось, и я начала жить в его времени, а не в том, что показывают часы. Моя грудь открылась дуновению могучих ветров, пришедших издалека. Тем утром в пещере внутри меня разверзлась кровоточащая рана, кап-кап-кап – сочились из моего сердца красные капли, наполняя источник моего счастья и моего горя. Мне стыдно признаваться, так уже не говорят, но я утверждаю, что мое чувство к нему было агонией пылающего сердца, которое истекает кровью от любви.

IV. Мермеох, или Гнев ангела

~~~

Нет ничего ужаснее, чем искать общественный телефон в нашем городе. Если удается таковой обнаружить, то выясняется, что у него вырвана трубка, если есть трубка, не хватает диска и нельзя набрать номер. Внутри телефонных кабинок люди делают странные вещи: справляют нужду, большую и малую, пишут лозунги, взрывают петарды – все что угодно, но только не звонят. В Галилее, где частных телефонов не хватало, было два автомата, оба растерзанные с особой жестокостью. Орландо проводил меня в булочную соседнего квартала, там находился еще один, который, по слухам, работал.

Когда наконец я смогла поговорить со своим шефом, он высказал мне много такого, чего я предпочла бы не слышать. Он спросил, где я шляюсь, не считаю ли я, что мне дали отпуск, сказал, что я прислала ему какую-то чушь, которую нельзя печатать, и вообще, что я о себе возомнила.

– А фотография ангела? – отважилась спросить я. – Фотография получилась?

– Фотография? Ангела? Темное пятно.

– А статья, она вам не понравилась?

– Она не подходит, понятно? Суеверия бедняков никому не интересны!

Я должна была срочно придумать что-то и явиться в редакцию, иначе меня вышвырнут вон, поэтому мы вернулись в Галилею, и Орландо проводил меня до единственного угла, где была надежда дождаться автобуса. По дороге с нами случились две вещи.

Во-первых, с неба начали падать крупные редкие капли, которым я не придала значения, но которые взволновали Орландо.

– Что в них странного? – спросила я. – Разве вчера не лило как из ведра?

– Это другой дождь.

– И чего же в нем другого?

– С этого начинается всемирный потоп.

– Кто тебе сказал?

– Так сегодня утром объявили сестры Муньис. Мол, если сегодня начнется дождь, то он уже никогда не остановится.

– А кто такие сестры Муньис?

– Они живут в нашем квартале, Руфа и Чофа, делают мармелад и сладости.

– А что сестры Муньис знают о дождях?

– Они хорошо разбираются во всяких знамениях. И знают такие пророчества, которые только Папе Римскому известны и которые он до сих пор не захотел открыть, например пророчества пастушков из Фатимы [12]12
  Речь идет о чуде, признанном Римско-католической церковью. 13 мая 1917 г. в окрестностях португальского городка Фатима троим детям-пастушкам было видение Богородицы, которая открыла три пророчества, известных как «Пророчества Фатимы». Первое заключало в себе предсказание окончания Первой мировой войны и начала других войн, во втором предсказывалась революция и наступление коммунистического режима в России. Третий секрет хранился Ватиканом до 2000 г.; согласно трактовке Ватикана, это призыв к пробуждению совести и покаянию. Однако существует масса официальных и неофициальных толкований пророчеств, и покров тайны окончательно не снят с них до сих пор.


[Закрыть].

– А до сестер Муньис-то как он дошел?

– Им рассказали тетки Саенс.

– И что же это за пророчества?

– Чофа и Руфа рассказали только об одном. Вернее, Чофа Муньис, она известная болтушка. Из Руфы невозможно вытащить ни слова, а Чофу стоит только зацепить… Достаточно просто сказать: «Вы ничего не знаете…», и она чувствует, что задета ее гордость, и начинает рассказывать. Однажды она раскрыла одно из пророчеств.

– Какое?

– Падение коммунизма.

– Тоже мне подвиг!

В тот момент сестры Муньис не казались мне достойными доверия. Но несколько часов спустя полил поистине библейский ливень, что вынудило меня признать их провидческий талант. Хотя, по правде сказать, разрушение Галилеи дождями было делом столь же легко предсказуемым, как и падение коммунизма.

Второе событие, в которое мы с Орландо оказались вовлечены, было связано с парой свежих граффити, нарисованных на стене. Оба были подписаны «С.Ф.А.», и одно гласило: «Ангел – ублюдок», что, в общем-то, не таило в себе ничего нового, хотя и свидетельствовало о повышении уровня агрессивности в квартале. Другая надпись привела Орландо в такое бешенство, что он плюнул на стену и двинул по ней ногой: «Орландо – сын священника Бенито».

Орландо – сын священника Бенито? Я видела, что он очень возмущен, потому только и спросила, словно между прочим: «Как зовут твою маму?», но он ответил мне уклончиво, а вскоре подошел автобус, на котором я смогла уехать.

Через окошко я видела, что Орландо остался стоять под мелким дождем, который постепенно становился не таким уж и мелким.

Когда я приехала в редакцию, лило как следует. Не буду описывать мое вовсе не триумфальное прибытие, потому что это к делу не относится. Только скажу: я словно погрузилась в иной мир, в то же время тоскуя по моему ангелу, и так болезненно чувствовала, что он далеко, будто познакомилась с ним на Марсе. Главный редактор разгромил мою статью, показал знаменитое фото, которое и в самом деле вышло совсем мутным, и приказал сделать все заново к следующему дню. Тему не могли заменить ничем другим, так как обложка журнала уже была отпечатана – и на ней, как я и предполагала, стояло: «Ангелы прибывают в Колумбию!», но на этот раз он посылал меня взять интервью у телезвезды Марилу Лусены, которую ангел спас на темном шоссе, когда она возвращалась одна с вечеринки в три часа утра и ее автомобиль заглох.

Хотя дождь продолжал лить и на некоторых улицах случилось настоящее наводнение и возникли пробки, невиданные даже для Боготы, после исповеди Марилу Лусены я должна была еще выслушать сенатора республики, который уверял, будто в детстве утонул и больше двух часов провел на дне бассейна, и если сегодня он может рассказывать эту историю, то лишь потому, что несколько ангелов извлекли его из-под воды и вернули к жизни.

Около девяти вечера под таким сильным ливнем, какого я в жизни не видала, я добралась до отеля, где поселился тореро Хитанильо де Перейра, и он дал эксклюзивное интервью для журнала «Мы». Он рассказал, что если во время корриды видел голубого ангелочка, примостившегося между у быка между рогов, то знал: он в безопасности и ничего плохого с ним не случится.

Часов в одиннадцать я добралась до своей квартиры, полумертвая от усталости, раздраженная, приняла душ, о котором так мечтала, очень горячий, только что не крутой кипяток, выпила чай с бутербродами, приготовленными моей тетей, той самой – из Армеро, и ближе к полуночи я уселась расшифровывать записи с услышанными в тот вечер исповедями, и тут на моем письменном столе зазвонил телефон.

Это был ночной дежурный из «Мы», он сообщил, что в редакцию пришел какой-то мальчик и спрашивает меня. Дежурный соврал ему, что у него нет моего номера телефона, как и принято в журнале, чтобы защитить от постороннего вмешательства частную жизнь сотрудников редакции, но мальчик так настаивал и был в таком отчаянии, что дежурный, пожалев его, все-таки позвонил мне на тот случай, если речь шла о чем-то действительно серьезном.

– Мальчик говорит, что его зовут…

– Орландо, – перебила я. – Дайте мне его, пожалуйста.

Судя по голосу, Орландо был сильно взволнован, но говорил он так быстро, что я почти ничего не поняла. Я назвала ему свой адрес и сказала, чтобы он попросил дежурного помочь ему поймать такси, которое я оплачу по приезде.

Орландо ввалился в мой дом растрепанный, с круглыми, как у совы, глазами, он не согласился ни снять мокрые ботинки, ни выпить горячего «Мило» [13]13
  «Мило»– горячий шоколад от Nestle.


[Закрыть]. По его словам, дело не терпело отлагательств, он приехал за мной и нам нужно было немедленно отправляться в Галилею, потому что, как он сказал, «для нее настал день Страшного суда».

– Но что мы можем сделать там в такой час?

– Вставайте, Мона, вы должны поехать, – повторял он, дергая меня за рукав.

– Подожди, Орландо, давай рассуждать здраво. Присядь и объясни мне толком, что происходит.

– Вода. Она смоет дома.

– В таком случае давай позвоним пожарным или в службу чрезвычайных ситуаций, кому-то, кто не даст случиться беде. Я сейчас подумаю, кого нужно известить…

– Нет, Мона, нет, они ничего не сумеют сделать. Вы единственная, кто может.

– Я? Скорее всего, нам даже не удастся добраться туда под таким-то дождем.

– Вы единственная, кто может.

– Каким образом?

– Успокоив ангела. Все это происходит по его вине.

– По его вине? Что же он сделал?

– Вы помните, что я говорил вам о разгневанном ангеле? Да, это и случилось. Имейте в виду, ангел опять стал разящим и в гневе он способен разрушить мир…

– Разящим? Что ты хочешь сказать?

– Ну, с ним случился припадок.

– Какой еще припадок?

– Ну, дело в том, что его, когда поражает судорога, швыряет об стену, как тряпичную куклу, спина кривится назад, представьте, позвоночник выгибается дугой, и еще в нем просыпается такая силища, что даже Свит Бэби Киллер не может его удержать, и он какает под себя и пускает слюни, а глаза наливаются кровью…

Орландо описал мне не что иное, как эпилептический припадок – с колоритными деталями и той чрезмерной точностью, какая принята у бедняков, когда они говорят о болезнях. И у меня из-за этого тоже начался приступ, меня охватило чувство вины и тревоги. Я знала это, знала, повторяла я, злясь сама на себя, этот юноша, любовь всей моей жизни, болен, подобный кризис был предсказуем, а я так далеко и не могу ему помочь, а больше всего я корила себя за умиротворенность, за то, что поверила в абсурдную и успокоительную сказку про ангела, в то время как единственно настоящими были его крики, его конвульсии, его тело, колотящееся в судорогах о землю, перевозбужденные нервные клетки мозга, рождающие бред, зрачки, обращенные внутрь в попытке найти хоть какое-то объяснение в спутанном клубке оборванных мыслей, ищущие выключатель, который мог бы прекратить мучения.

– И с ним часто случаются такие приступы?

– Да, достаточно часто. И с каждым разом они все тяжелее.

Я подумала о Гарри Пуэнтесе, моем соседе по этажу, всегда очень любезном и готовом помочь, он никогда мне не отказывал в услуге. Недавно получил диплом врача. У него был внедорожник «мицубиси», и, возможно, он согласился бы нас отвезти и посмотреть, что там происходит.

Несмотря на то что мы его разбудили и вытащили из кровати, Гарри отозвался на нашу просьбу. Он натянул свитер поверх пижамы, надел туристические ботинки, и мы трое бросились в ночь. По мере того как мы удалялись от Окружного шоссе, мы с Гарри все сильнее нервничали, потому что знали, что в последнее время у лихих людей вошло в моду перегораживать бревнами дороги, чтобы остановить автомобиль, высадить пассажиров, и если грабители были в хорошем расположении духа, они разрешали жертвам продолжить путешествие пешком, предварительно вколов им дозу скополамина [14]14
  Скополамин– алкалоид, применяется в медицине как антихолинергическое средство. Характерным свойством скополамина является вызываемая им амнезия.


[Закрыть]. У Гарри в бардачке было оружие, но мы оба знали: когда настанет момент истины, единственное, что мы сможем сделать со своим пистолетиком против мини-УЗИ профессиональных грабителей, – это засунуть его себе туда, куда он поместится.

Но той ночью яркие молнии распугали даже преступников, и никто нам не помешал, никакие бревна не легли на нашем пути. Хотя мы делали все, что было в человеческих силах, чтобы подняться в Галилею, раз за разом пытаясь попасть туда разными путями, джип буксовал, его сдувал шквалистый ветер, и он болтался в слякоти, словно пьяный корабль. Это было невозможным делом даже для трех упрямцев и внедорожника «мицубиси».

Сквозь залепленные грязью стекла мы видели, как буря обрушивается на горы с такой беспощадной жестокостью, что казалась управляемой человеческим разумом.

– Это Семь громов гнева Божьего, – сказал Орландо, дрожа от страха.

– Это всего лишь очень сильная буря. – Я хотела успокоить его, хотя на самом деле мне уже чудилось, что я слышу, как легионы ангелов бьют набат, играя на горнах последнего суда.

– Смотрите! Вы его видите? – спросил Орландо, когда величественная молния разрядила в землю свое напряжение.

– Что?

– Там! Огромный! Он достает головой до неба! – кричал Орландо, он явно был не в себе.

– Спокойно, пацан, – окорачивал его Гарри. – Скажи мне, что ты видишь.

– Я вижу Мермеоха, ангела бури. Мермеох повелевает всеми реками, всеми морями и даже слезами и дождем, вернее сказать, всеми жидкостями на планете. Так говорится в тетрадках Ары. Там, наверху, Мермеох, и он в ярости! Его голова пожирает молнии!

– Ладно, поехали назад, – сказал Гарри. – Уже почти пять утра, мы не можем сделать ничего для того юноши, а этот мальчик точно свихнется, если мы еще тут задержимся.

Мы вернулись в мою квартиру, я отблагодарила Гарри, угостив сытным завтраком, и после мы с Орландо остались одни. Я соорудила для него кровать из диванных подушек на полу рядом со своей и попыталась успокоить, чтобы он поспал немного, пообещав, что попозже утром, когда немного прояснится, мы поедем в Галилею, поможем людям и привезем Гарри, который вылечит ангела.

– Он не болен, он во власти Мермеоха, – объяснил мне Орландо.

Возбуждение Орландо было таким сильным, что он, хоть и был вконец измучен, все равно никак не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок, скидывал одеяло, разметывал кровать из подушек, а так как я пыталась работать над своими расшифровками – через несколько часов их следовало отдать в редакцию, – я включила телевизор и посадила его смотреть по кабельному каналу фильм, который словно загипнотизировал его.

Пока Орландо любовался на сеньору, снимающую ботинки, чтобы сбежать от своры доберманов, пытавшихся ее сожрать, я, наклонившись со своей кровати, гладила его по голове и спрашивала:

– Орландо, ты сын Ары, правда?

– Да.

– И брат ангела.

– Только со стороны матери.

– Почему ты мне не признался…

– Крусифиха сказала, что это такая стратегия. С тех пор как я стал проводником для журналистов, мы с ней договорились ничего не говорить им. Иначе они подумали бы, что это реклама и у меня тут какой-то свой интерес.

– Скажи мне правду, Орландо. Ты действительно считаешь, что твой брат ангел?