Текст книги "Ангел из Галилеи"
Автор книги: Лаура Рестрепо
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
– Пронзить их своим огненным мечом.
Мужчина лет тридцати сказал:
– Я думаю, это все выдумки.
– Тогда зачем вы пришли?
– Из любопытства.
Сеньор, одетый в руану [10]10
Руана– длинное пончо у жителей гор.
[Закрыть], в бейсболке и широком шарфе, заметил:
– Это, конечно, не архангел Михаил, но это наш ангел.
У молодой женщины, стоящей на коленях в жидкой грязи и исполненной такого благочестия, что казалось, она вот-вот воспарит, я спросила:
– Как зовут ангела?
– Тот день, когда станет известно его имя, будет концом света.
Я бродила за Орландо, опьяненная воздухом, наполненным фимиамом и трепетанием крыл серафимов, счастливая от того, что являюсь частью этой отчаявшейся толпы, пришедшей искать избавления в последнем доме последнего квартала. Но где же мой ангел? Что он делает, почему не приходит принять столько любви, внять стольким мольбам, спасти нас навсегда или убить раз и навсегда своим чудодейственным обликом, своим затуманенным и нежнейшим взглядом?
Сестра Мария Крусифиха вышла еще пару раз вместе с Марухитой дель Пелаэс, одетой в свой вечный синий плащ, и со Свит Бэби Киллер, которая, словно преданный телохранитель, останавливалась за их спинами с видом доброго орангутана. Вооружившись мегафоном, Крусифиха прокричала, чтобы все шли по домам, потому что – объявила она к разочарованию собравшихся – ангела сегодня не будет.
Не выказав неудовольствия, с погашенными факелами, со своими изнуренными больными, неся на руках спящих детей, люди из Параисо отправились в обратный путь, смирившись с отказом небес, которые не захотели направить к ним своего посланника. То злая, то добрая, сегодня щедрая, а завтра скупая, их судьба была капризной дамой, и они были не из тех, кто будет предъявлять ей претензии. Они мало чего ждали от этой жизни и терпеливо ждали, что пошлет им жизнь потусторонняя.
– Вы разочарованы? – спросила я мужчину в кожаной безрукавке.
– No problem, – сказал он. – Не сегодня, так завтра.
~~~
Люди из Эль-Параисо возвратились в родные пенаты, а Орландо, который уже буквально валился с ног от усталости, отправился спать домой. Я не могла вернуться тем вечером к себе, во-первых, потому что уже было очень поздно и не ходил никакой транспорт, во-вторых, потому что на другой день должна была принести в редакцию статью и фотографии, которых у меня до сих пор не было, в-третьих, потому что мне нужно было прочитать тетради Ары. И прежде всего потому, что я хотела найти способ снова увидеть ангела. Так что я собралась провести ночь в его доме.
Где, интересно, он спит? Не может быть, чтобы донья Ара, которая так его любит, оставила его мерзнуть снаружи. Если он спит в пещере, ничего у меня не получится, потому что я не сумею добраться туда одна и уж тем более не решусь войти и искать его в темноте. Это еще при условии, что мне не свернет шею Свит Бэби Киллер, которая наверняка сторожит вход, чтобы защитить его от таких неуместных визитов, как мой.
Ара ждала меня, она не спала – смотрела последний в этот вечер телесериал по старенькому черно-белому телевизору.
– Паломники ушли расстроенными, потому что не смогли увидеть его, – сказала я. – Они принесли детей и больных. Почему он не вышел, донья Ара?
– Таков мой сын. Иногда он желает показаться, а иногда нет.
Жестом, исполненным материнской нежности, она подбросила углей в огонь и переворошила их, потом достала шерстяную шаль, щедро посыпанную нафталином, и накинула мне на плечи, подвинула для меня стул к печке и подала тарелку с едой, от которой я не смогла отказаться, хотя и не была голодна.
– Читайте, пока вас не сморит сон, сеньорита Мона, а после, если захотите, ложитесь на мою кровать. Я могу поспать вместе с Крусифихой, она такая тощая, что почти не занимает места.
Ее гостеприимство меня не удивило, хотя и было чрезмерным. Я приняла его как нечто естественное, словно бы речь шла о соучастии, словно бы она почувствовала облегчение от того, что наконец-то может разделить с кем-то ношу такой тяжелой любви. Теперь я думаю: уже тогда донья Ара предвидела, что произойдет… Я еще ничего не подозревала, а она знала.
– Скажите мне, донья Ара, где проводит ночь ваш сын?
– Мне никогда не удавалось уложить его в кровать. Они ему не нравятся. Он вытягивается на тюфяке, там, на полу рядом с печкой, и не закрывает глаз. Мой сын странный, сеньорита Мона. Когда он бодрствует, он кажется спящим, когда спит, кажется бодрствующим.
– Он живет в полудреме… Может, все ангелы такие?
– Такими они и должны быть, один глаз смотрит на этот мир, а другой погружен в тайну.
– Почему его нет здесь сейчас?
– Из-за Крусифихи. Она хочет, чтобы он все делал по ее указке, а это у нее не всегда получается. После стычки с ней он впал в беспокойство, и я оставила его спать в патио, за этой дверью.
Сердце сильно заколотилось, когда я узнала, что от небесного создания меня отделяют лишь тонкие доски. Я отважилась спросить у его матери:
– Я могу открыть дверь?
– Подождем, пока Крусифиха уснет покрепче, – сказала она, понизив голос.
– Ладно, подождем.
Из другой комнаты доносилось бормотание – Крусифиха истово молилась, растягивая слоги.
– Садитесь и читайте. Берите. – Донья Ара вручила мне ключи от ящика. – А я досмотрю свой сериал.
– Донья Ара, прежде еще кое-что… Скажите мне, как зовут вашего сына.
– Его до сих пор никак не зовут. Когда у меня его отняли, я не успела дать ему имя. Пока мы были в разлуке, я непрестанно взывала к нему, но всегда со словами «сын», «сыночек». Мой отец никак его не назвал, и мать тоже, возможно, думали, что, если не будут упоминать ребенка, я все забуду и прощу их. Когда сын вернулся взрослым, я спрашивала его об этом много раз. Я хотела не навязывать мальчику какое-то имя, а принять то, которое ему уготовила жизнь. Но он до сих пор мне ничего не сказал.
Я размышляла над своей статьей. Если у ангела нет имени, мне не остается ничего другого, как назвать его просто ангел из Галилеи. Это не понравится моему шефу, который предпочел бы что-нибудь более звучное, типа Лусбель или Фульгор. Или в худшем случае Орифиэль.
– А разве его зовут не Орифиэль, донья Ара?
– Орифиэль – это всего лишь одна из его масок. Он не раскрывает своего настоящего имени. Я никогда не доверяла ангелам, которые сообщают, как их зовут.
– Последний вопрос: это правда, что вам приснился бычок?
– Да, приснился, но я не хотела никого оскорбить, а меньше всех – падре Бенито.
Она уселась в кресло напротив телевизора с таким серьезным и достойным видом, как будто пришла с визитом соболезнования, и начала смотреть на серые фигуры, которые жестикулировали, но не произносили ни звука.
– Включите громкость, сеньора Ара, мне не мешает.
– Зачем? И так понятно, кто что скажет. Читайте себе спокойно.
Я вставила ключ в замок на ящике, ощущая себя человеком, срывающим седьмую печать, и начала читать Откровения Пятидесяти Трех Тетрадей, поглаживая страницы, выцветшие и ставшие похожими на пергамент от количества мусоливших их слюнявых пальцев, которые много раз их перелистывали и пробегали по строчкам.
Я распустила косу, чтобы волосы, все еще мокрые, досохли у теплой печи. Я не столько читала, сколько пыталась читать, оглушенная грохотом барабанов, раздававшимся у меня внутри.
Что же было в этом юноше, который так взволновал меня? Он был безумно красив, загадочен и далек – это больше, чем способна спокойно перенести любая женщина.
Я смотрела на часы, потом ждала, мне казалось, что прошла вечность, я смотрела опять – на самом деле не прошло и четверти часа. Очередная серия закончилась разлукой влюбленных.
– Плохая серия, – посетовала донья Ара, выключая телевизор. – Звезды с телевидения только и делают, что страдают.
В этот момент пробило полночь. «Мой ангел сейчас превратится в тыкву», – подумала я. Мышиные молитвы Крусифихи уже стихли, и Ара поглядела в щель ее полуоткрытой двери.
– Спит как убитая, – сказала она, – теперь, Мона, вы можете выйти в патио.
Я между тем вновь достала свой фотоаппарат. Хотела было спросить донью Ару, разрешит ли она мне им воспользоваться, но передумала, боясь услышать отказ. Так что я украдкой засунула его в мешок вместе с брюками и апельсинами, которые купила в «Звезде».
– Вы пойдете со мной, донья Ара?
– Лучше не надо. Я подожду здесь. Если он вас испугает, зовите меня.
– Разве он может напугать?
– Иногда, если пугается сам.
На двери не имелось замка, надо было просто толкнуть ее, чтобы она поддалась, однако рука моя никак не могла решиться на это, не подчиняясь приказам, которые посылал ей мозг. «Я должна выйти. Тот, кто находится там, всего лишь юноша», – убеждал разум, но сердце говорило другое, и ноги словно приросли к полу. В конце концов желание двинуться вперед победило желание отступить, и я смогла отворить дверь.
Это был открытый патио, три на три метра, не больше. И я увидела: он сидел на корыте, купаясь в фантастических струях лунного света.
Его голова была отклонена назад, а взгляд устремлен в светящуюся ночь, он мягко раскачивался, погруженный в неземные грезы, а уста бормотали непонятные слова.
Он был здесь, но в то же время и не был, и я довольно долго наблюдала за его трансом. Зная, что он меня не замечает, я могла свободно рассмотреть его, убедиться, что он и в самом деле неправдоподобно красив. Густые волосы цвета воронова крыла, мечтательные глаза, черные и вязкие, словно нефть, меланхоличные взмахи темных ресниц, прямой нос, полные женственные губы, с которых словно дым слетали странные звуки гипнотических мантр, тело, размером, казалось, сравнимое с телом микеланджеловского Давида, будто высеченное из темного мрамора и безмятежно купающееся в мощном потоке лунного света, словно связывающем его со звездным пространством.
– Ты видишь меня? Ты слышишь меня? – спросила я, повышая голос, но не смогла пробиться сквозь его отчужденность.
Я села рядом, а он остался невозмутим, как если бы нас разделяло стекло, прекрасный и недоступный, как статуя святого в нише, как киноактер на экране. Я созерцала его, очарованная совершенством, когда внезапно мне почудилось, что в отсутствующем взгляде сверкнула искра жестокости. Это была тень абсолютного эгоизма – она скользнула по лицу ангела и заставила меня содрогнуться, а потом ушла, снова оставив в его чертах только чистый свет, чистый покой.
Я захотела дотронуться до него. Я медленно вытянула руку, не делая резких движений, как человек, желающий поймать боязливое животное или погладить настороженную собаку, чтобы она не укусила. Мои пальцы едва коснулись его, обжегшись о кожу. «Он весь горит, у него жар», – подумала я.
Один за другим я начала обнаруживать на нем шрамы. По бедру, словно горная цепь, шла длинная темная борозда, ломаная линия разделяла правую бровь на две части, поперечная полоса тянулась по животу на уровне аппендикса, на груди, казалось, раскинулась маленькая рельефная карта, на челюсти была заметна неровная звезда, на предплечье – характерное розовое пятнышко от оспы, а на щиколотке заживала недавняя ссадина, с которой еще не отпала короста. Это были знаки, выдающие всю ту боль, которую пришлось вынести ангелу на этой земле. Кто нанес тебе эти раны, кто промывал их, кто излечил?
– Кто ненавидел тебя, ангел? Кто тебя любил? – спросила я, но его уста оставили меня без ответа, как ничего мне не открыли и рубцы на его теле.
Не знаю, как мне удалось вспомнить про журнал, про статью и фотографии. Я достала камеру, навела фокус и щелкнула. В момент, когда сверкнула вспышка, на лице ангела мелькнуло удивление, как будто ему причинили боль. Я увидела, как он закрыл лицо локтем, и ощутила ту болезненную стремительность, с которой он погрузился в реальность, как птица, подстреленная в свободном полете, как астронавт, совершивший посадку в ледяные воды океана. После он посмотрел на меня непонимающе, вскочил и начал отступать, зловещий и осторожный, как зверь, уходящий из охотничьей засады.
Что делать? Он был огромный, гораздо выше меня, и тревожно было видеть, как он заполняет собой патио, словно орел, запертый в клетке для канареек. Я испугалась его реакции, я почувствовала себя загнанной в угол и беззащитной, мне хотелось бежать. Потом я поняла, что он боится меня гораздо больше, чем я его, и взяла себя в руки.
Я должна была успокоиться сама, успокоить его, наладить с ним контакт, именно сейчас, когда он наконец очнулся и видит меня.
К испуганному животному подходят с куском хлеба. Моя попытка была довольно неуклюжей, но все же это было единственное, что мне пришло в голову. Я схватила один из апельсинов, что принесла с собой, и бросила ему.
Сработало. Проснулись рефлексы, и он поймал апельсин. На секунду забыл обо мне и занялся круглым блестящим предметом, попавшим в руки. Он осторожно его изучил и – я с трудом поверила своим глазам – улыбнулся. Эта теплая улыбка в одну секунду сократила расстояние длиной в световые годы, неожиданно став тем волшебным мостиком, который позволил наладить контакт.
Юноша повторил мой жест: кинул мне апельсин, я поймала его и засмеялась, и он засмеялся тоже тем беззаботным мальчишеским смехом, который доступен только веселым ангелам. Кажется, мы провели несколько столетий, играя в этот необычный мячик под вечным светом луны, пока я не спрятала апельсин за спиной, добиваясь, чтобы он, заинтригованный, подошел его поискать. Я сняла с апельсина шкурку и, когда очистила, сказала ангелу «ешь» и хотела отдать, но он не протянул руки. Я отделила дольку и положила ее в рот: он смотрел, что я делаю. Я отделила другую и поднесла к его рту.
Этой ночью он ел из моих рук апельсин за апельсином, долька за долькой. Кончики моих пальцев узнали температуру его языка и до сих пор хранят память о его слюне.
Одежда, которую я принесла, хоть я и выбрала размер extra large,была до смешного мала в длину и ширину. Когда апельсины надоели, он вновь начал выпевать свои странные звуки и забавляться, играя моими волосами, моей роскошной гривой, блестящей, как фальшивое золото, и длинной, как накидка деревянной статуи Пресвятой Девы. Волосы заворожили юношу, завладели его вниманием, как они поражали любого бедняка – в конце-то концов мой ангел, бездомный и нищий, был одним из них.
Маленький клочок неба над патио начал пугающе светлеть, и я неожиданно вспомнила о том, что Ара ждет меня и не ложится спать. Святый Боже! Как такое возможно? Я забыла о ней, о себе, обо всех остальных. В течение нескольких часов мои мысли и чувства принадлежали только ему, моему мифологическому существу, моему прекрасному галактическому зверю. Моему архангелу из Галилеи.
Он словно унес меня с собой, я затерялась вместе с ним в ирреальности его снов, мы вместе летали далеко от этого дворика, в безграничной вселенной. А теперь, как бы этому ни противилось все мое существо, я должна была вернуться.
Едва открыв дверь, я почувствовала, как что-то сломалось. Одним этим жестом я грубо отделилась от него, разрывая тончайшую связующую нить, которую, возможно, я никогда не смогу восстановить. Я хотела уже пойти на попятную и вернуться, но было поздно.
В одну секунду ангел вновь превратился в непроницаемую статую, его глаза опять смотрели на меня, но не видели.
~~~
Женщина, я хочу, чтобы ты приблизилась ко мне, чтобы не стремилась узнать, как меня зовут. Для тебя я Ангел без Имени: я не могу сказать его тебе, а ты не сможешь его произнести.
Я знал, что ты придешь снизу, было предначертано, что город пришлет тебя ко мне, и я тебя ждал. Словно охваченная мучительным беспокойством земля, трепещущая во мраке, ожидающая, когда появится спасительный солнечный луч. А теперь ты здесь, но я не узнаю тебя.
Я хочу приблизиться к тебе, протягиваю руку, чтобы дотронуться до тебя. Но твоя кожа – огонь, она обжигает меня, я не в силах перенести сильнейшую боль прикосновения. Не говори со мной, не смотри на меня. Твои слова оглушают меня, а твой взгляд пронзает, мои глаза не в состоянии выносить его.
Но не уходи. Я задыхаюсь, когда ты слишком близко, а если слишком далеко – это убивает меня. Словно сквозь стекло я вижу, как развеваются твои волосы, копна твоих светлых волос, парящих вокруг тебя и заполняющих собой пространство. Меня ужасает твое непонятное тело, я бегу от твоих рук, что хотят поймать меня, но светлое мягкое облако волос ласково зовет меня, приглашает выйти из холода и погрузиться в желтую музыку их веселого танца. Меня не пугают твои волосы, потому что они живут своей жизнью, они уже покинули тело и не принадлежат тебе, они окружают меня, но не пытаются поймать, они касаются меня, но не обжигают. Я трогаю твои волосы и не чувствую боли.
Не добивайся того, чтобы узнать, как меня зовут. Возможно, у меня нет имени, а если и есть, оно многообразно и изменчиво. Мое имя, мои имена – мимолетные, обманчивые, полные отзвуков. В твоем мире нет ушей, которые смогли бы воспринять их частоту, ни барабанных перепонок, которые не лопнули бы, услышав их.
Не стремись говорить со мной: твои слова для меня – шум. Они доходят раздробленными, острыми кусками битого стекла. Они ранят меня до крови, но ничего мне не говорят.
Не пытайся любить меня: твоя любовь меня разрушает.
Не добивайся моей любви: я не принадлежу миру сему, я не в мире сем, я стараюсь прийти в него, но не могу.
Твое присутствие меня терзает: мне слишком тяжело. Под твоим весом мои крылья сгибаются, а страхи вырываются на свободу.
Твои волосы, напротив, радостно принимают меня, и в них я ищу убежища. Их солнечные нити щекочут меня, и я смеюсь. Не уходи. Не трогай меня, не приближайся так, но и не уходи. Будь со мной бесконечно терпелива, потому что бесконечность – это число дней, когда я ждал тебя.
Укрой меня своими волосами, подобными тысячам кудрявых овец, бегущих по солнечным лугам. Избавь меня от плена двусмысленности существования, от расплывчатости облика. Очисти меня от этой мутной массы, сотканной из отчужденности и тишины, которая прилипла к моим чувствам и замутняет их, проникает в мое нутро и душит меня. Да окутают меня нежные струи твоих волос, а не мрак.
III. Элохим, падший ангел
~~~
Той ночью в патио ничего больше не было. Кто-то может посчитать произошедшее лишь малостью, но этот человек не знает, о чем говорит, ведь ему не пел на арамейском языке ангел, лаская его волосы.
Войдя в дом, я не нашла донью Ару: наверное, она отправилась спать, поняв, что меня ждать бесполезно.
Я прилегла одетой, потрясенная и изнуренная, думая отдохнуть совсем немного, но проспала до позднего утра.
Проснувшись, я попыталась было приподняться, но воспоминание об ангеле бросило меня назад, словно гигантская волна, опрокинула на песок. Мне было странно и неприятно видеть себя в таком состоянии: раздавленной необычной страстью к безымянному юноше из патио.
Коллеги всегда ставили мне в вину недостаток профессионализма, что якобы выражалось в неспособности сохранять объективность и дистанцироваться от моих тем. Один раз я уехала в командировку на восемь дней, чтобы написать репортаж о конфликте между сандинистами и контрас, а в итоге осталась в Никарагуа и приняла участие в военных действиях, встав на сторону сандинистов. Трагедию, произошедшую в городе Армеро при извержении вулкана [11]11
Армеро– город, практически полностью уничтоженный при извержении вулкана Навадодель-Руис 13 ноября 1985 г. Из 29 000 жителей города погибли свыше 20 000 человек.
[Закрыть], я поехала освещать вместе с одним телерепортером, и когда я пришла в себя, обнаружила, что взяла под опеку одного из пострадавших: старуху, потерявшую все, включая память, она до сих пор живет со мной, уверенная в том, что она моя тетя. И вот новое подтверждение правоты моих коллег, причем каков драматизм: меня послали искать ангела, задание я выполнила, а сверх того еще и влюбилась в этого самого ангела.
Я вышла из комнаты, мне не нужно было видеть пустой двор, чтобы понять, что ангела там уже нет, в воздухе разлилась тоска – свидетельство его отсутствия. Я думала попрощаться с Арой, спуститься в город и отнести в редакцию вчерашние фотографии – особенно ту единственную, на которой мне удалось запечатлеть его, – и написать первую статью на одном из допотопных компьютеров в редакции. Я могла бы вернуться в Галилею около полудня – и продолжить расследование. Теперь, когда ангел стал моим, я должна была наконец узнать, кто он, откуда пришел и, прежде всего, куда направляется.
Но я не смогла уйти так быстро, как мне того хотелось, потому что обнаружила: дом буквально сотрясается от внутреннего конфликта, в нем бушует открытая вражда между доньей Арой и сестрой Марией Крусифихой, причем если первая хранила гробовое молчание, то вторая с грохотом швыряла посуду, да и вообще любой предмет, попадавшийся ей под руку.
«Это моя вина, – подумала я, – кто-то уже нашептал, что я провела ночь с ангелом, и они теперь грызутся». Подобные мысли вообще мне свойственны: когда я влюбляюсь, всегда начинаю мучиться чувством вины и маниакальной потребностью просить прощения. Однако, когда донья Ара подошла, чтобы подать мне завтрак и я глазами спросила ее, в чем дело, она погладила меня по голове, словно прося не волноваться, – проблема не связана со мной.
По отдельным язвительным фразам, которые время от времени бросала Крусифиха, я смогла понять настоящую причину ссоры. Кажется, накануне вечером, когда снаружи ждали паломники из Эль-Параисо, Крусифиха совершила нечто непростительное: устав звать ангела по-хорошему, она воспользовалась веревкой, чтобы поймать его и заставить выйти. Теперь, пока я ела омлет с луком и помидорами, сестра Крусифиха сваливала с себя вину и упрекала донью Ару.
– Вы во всем ему потакаете, – кричала она. – И чего добились? Только одного: парень строит из себя дурачка. Он не хочет понять, что у него тоже есть обязанности…
– Не смейте обижать моего мальчика! – повторяла Ара звенящим от гнева голосом.
Крусифиха на секунду отлучилась, и донья Ара воспользовалась моментом, чтобы сказать, глядя на меня полными слез глазами:
– Ай, Мона, вчера ночью я слышала: вы сделали что-то, и он смеялся. Спасибо, Монита. Вы разбудили моего сына и порадовали его!
– Не будем пока праздновать победу, Ара, – предостерегла ее я.
Но конфликт сразу угас, приняв форму мелкой стычки, когда Марухита де Пелаэс принесла с улицы дурные новости. Она пришла расстроенная и рассказала, что в шесть часов утра с амвона была объявлена война не на жизнь, а на смерть: падре Бенито ополчился на сестру Марию Крусифиху. Он во всеуслышание поставил ее перед выбором, прямо скажем, загнав в угол: он потребовал, чтобы она перестала изображать из себя монахиню, если не является таковой, а если она и действительно монахиня, то пусть покинет квартал и живет в какой-нибудь обители.
Разгоряченная толпа вышла из церкви с криками: «Монахиню – в монастырь!» И люди были уже готовы выволочь ее вон за волосы.
А дело было в том, что падре Бенито обеспокоили размеры процессии, собравшейся накануне, и он решил сменить стратегию. До сих пор военные действия велись беспорядочно: то против ангела, якобы выдававшего себя не за того, кто он есть, то против Ары как его родительницы. Но Ара была слишком одинока и несчастна, чтобы сплачивать для борьбы с ней готовую к бою оппозицию, а что касается ангела, тут у падре Бенито были свои основания вести себя сдержанно. Он не верил в россказни о том, что юноша действительно ангел, а, наоборот, считал его бесом и так сильно боялся, что, хотя и клеймил злобно и язвительно, не решался предпринять что-то конкретное.
А вот сестра Крусифиха была, с одной стороны, более уязвима, с другой же – ее нужно было безотлагательно остановить, потому что она превратилась в черную папессу, ставящую под угрозу духовную власть падре Бенито, ведь она собирала собственное войско верующих, которое открыто противостояло официальной церкви и ее попыткам изгнать ангела. Это была ересь, которая распространялась и привлекала все новых и новых сторонников, а что самое невыносимое – заправляла тут всем женщина.
Крусифиха, Марухита, Свит Бэби и другие члены совета объявили чрезвычайное положение и заперлись на совещание, так что мне удалось спокойно пообщаться с Арой.
Я жаждала поговорить с ней о ее сыне, но не слишком преуспела. Когда я спрашивала, не ударялся ли он головой в детстве, или намекала на проблемы с психикой, она, оставаясь глуха к любым намекам на болезнь, прикрывалась простым аргументом: он – ангел.
– Конечно же он ангел, – соглашалась я. – Но вы сами признаете, что было бы хорошо «разбудить его». И что он странный юноша. Лучше сказать: он не нормальный…
– А кто сказал, что ангелы бывают нормальные? – отрезала она, и на этом наш спор завершился.
А вот о сестре Марии Крусифихе мы, наоборот, посплетничали с удовольствием.
Оказывается, стремление Крусифихи к лидерству проявилось не вчера; все началось задолго до появления ангела, поклонением которому она теперь руководила.
Слава Крусифихи пошла с того, что она спаслась из огня. Ее сверхъестественная сила проявилась в день пожара в 1965 году, когда Галилея была еще не таким густонаселенным кварталом, как сейчас, а лишь безлюдным горным склоном, и единственным обитаемым местом тут был фантасмагорического вида монастырь, в котором похоронили себя заживо тридцать четыре затворницы.
Его стены были так высоки, а двери столь непроницаемы, что внешний мир полагал, что там уже нет живых женщин, а витают лишь духи. Это мнение подтверждалось каждый день, когда на утренней заре и во время вечернего богослужения сквозь трещины в ограде доносились неземные звуки, словно мифические сирены высокими голосами выводили изысканные мелодии, которые летели, гонимые ветром, пугая редких окрестных поселенцев. Но теория воздушной природы тридцати четырех монахинь в то же время опровергалась сточными водами, которые текли по хребту вниз из монастырского трубопровода, полными экскрементов, вполне материальными и человеческими.
В том знаменитом пожаре, который начался неизвестно почему и не остановился, пока не уничтожил даже камни, погибли тридцать три сестры, сгорели все животные в хлевах и загонах, герани в горшках, растения в саду и даже голуби, такие толстые и хорошо откормленные, что не смогли взлететь.
Единственное существо, которое вырвалось живым из этого ада, была самая младшая из послушниц – вспыльчивая и строптивая сирота, еще не принявшая обета, но которой уже назначили монашеское имя Мария Крусифиха.
Сама она никогда не рассказывала о тех событиях, но, согласно легенде, бродившей в народе, любопытные, присутствовавшие при катастрофе, видели, как она чудесным образом вышла из огня, полностью невредимая, исключая брови и ресницы, которых у нее до сих пор нет и чье отсутствие придает ее лицу то самое неопределенное выражение, от которого кровь стынет в жилах, и делает ее похожей то ли на марсианина, то ли на червячка из гуайявы.
Никто точно не знал, кто такая сестра Мария Крусифиха, зато все точно знали, кем она не является.
Для начала, невозможно было сказать с уверенностью, женщина она или нет. Она казалась скорее существом третьего пола, из тех, кто отказался от сексуальной жизни.
Она не была монахиней, но стала аскеткой по собственной воле. Она дала обет целомудрия, а также обет бедности, совершенно бессмысленный, если учесть, что остальные обитатели Галилеи были бедны как церковные мыши без всяких обетов.
Сестра Мария Крусифиха была нетронутой, не только в символическом смысле, потому что сохранила свою девственность, но и в самом буквальном – ни один мужчина никогда не коснулся ее даже пальцем. Ее отвращение к плоти было столь сильно, что она, можно сказать, лишила плоти даже собственное тело – из-за анорексичной худобы она казалась существом бесплотным, мешком с костями.
Она не позволяла себе даже намека на какой-то цвет кроме черного в одежде, но носила траур не по умершему родственнику и не по возлюбленному, которого у нее никогда не было, нет, скорее это был акт раскаяния за то, что женщины стали причиной первородного греха.
Такая жизнь, полная отречений, имела свои плюсы и минусы. Выгода: не будучи мужчиной, она все же обладала значительной долей власти в квартале. He-выгода: она бросила вызов естественному ходу вещей, а потому превратилась в мишень для нападок. Так, например, в церкви тем утром падре Бенито обвинял ее – Крусифиху, а заодно и ее подопечного, ангела – в постоянных дождях, которые грозили смыть Галилею с лица земли, а также в семи случаях гепатита, зарегистрированных за последний месяц, и даже в рождении двухголового цыпленка, что вызвало серьезные волнения среди населения.
Ара приостановила свой рассказ, чтобы приготовить лотки для еды, и сказала, что оставляет меня, так как ей нужно идти кормить ангела.
– Что он ест? – спросила я.
– Хлеб. Ангельский хлеб.
Я вызвалась было пойти с ней, чтобы снова увидеть его и дать ему крошки из моих рук, но чувство долга оказалось сильнее. Так что мы попрощались, и я вознамерилась уже спуститься в город, когда меня остановили женщины из совета, прервавшие свое затворничество. Крусифиха потребовала, чтобы я никуда не уходила, так как у нее на меня свои планы.
– Необходимо, чтобы вы позволили вымыть вам голову, – сказала она со всей торжественностью. – Лучше всего настоем ромашки, он подсветлит волосы. Грядет конец света, надо действовать!
– А зачем мыть голову, если миру конец? Кроме того, – защищалась я, – у меня чистая голова.
Она схватила мою прядь, чтобы проверить.
– Концы посеклись, – поставила она диагноз и без лишних разговоров начала передвигать чугунки с горячей водой, по-видимому предназначавшиеся для меня. Я вовсе не желала, чтобы кто-то занимался моими секущимися концами, а потому положила на стол деньги, чтобы покрыть расходы за еду, и еще несколько песо сверх того и, воспользовавшись моментом, выскочила в дверь.
Сестра Мария Крусифиха ринулась вниз по улице и преградила мне путь.
– Куда это вы собрались? – закричала она. – Вы не можете уйти!
– Почему?
– Потому что мы зависим от вас.
– Не беспокойтесь, я вернусь позже.
– Когда вы вернетесь, будет уже слишком поздно.
– Слишком поздно для кого?
– Для ангела. Для всех. Для человеческого рода, даже для вас…
– Сожалею, но мне нужно сдать статью.
– Слушайте, если не хотите, можете не мыть голову, все, что вы должны сделать, – это передать ангелу послание, он вас слушает…
Это были магические слова. Она произнесла их, и я тотчас сдалась: если мне обещают встречу с ангелом, я остаюсь. И даже помою волосы, раз они ему так нравятся. Так что я согласилась на просьбу Крусифихи, но при условии, что мне оставят свободное время, чтобы написать статью, и посодействуют в поисках посланника, который отнесет ее в редакцию.
Так что в итоге все закончились тем, что в тот день, мой второй день в Галилее, донья Ара и Марухита де Пелаэс, вооружившись тепловатой водой, экстрактом ромашки, древним феном, похожим на шлем космонавта, и парой щеток «Фуллер», вывели меня в патио, завладели моей шевелюрой и трудились над ней, пока она не стала выглядеть идеально.