Текст книги "Летящая на пламя"
Автор книги: Лаура Кинсейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Олимпия снова услышала как будто со стороны свое нервное хихиканье.
– Дыши, – приказал Шеридан, и Олимпия только сейчас заметила, что затаила дыхание и не дышит. Она сделала глубокий судорожный вдох. – Медленно и ровно. Вот так.
Шеридан тем временем взялся за другой конец каната. Олимпия была слишком напряжена, чтобы задавать ему вопросы. А он подобрал ее юбки и просунул конец каната между ног девушки, закрепив его на бедрах, пустил по ложбинке на груди, обвязал плечи, подложив на спину девушке сложенный плащ.
– Ну вот, пройдись-ка. Чувствуешь канат?
Судорога пробежала по телу Олимпии, когда она почувствовала колючее прикосновение грубой пеньки к голым ногам.
– Значит, ты будешь держать канат в руках?
– Нет, не совсем так. Я обвяжусь им, вот так, вокруг тела.
– Ты не должен этого делать! А если я сорвусь? Я же могу утащить тебя за собой в пропасть.
– Ну и хорошо. Это избавит меня от необходимости бросаться за тобой с обрыва, терзаясь чувством вины. – Он дотронулся до ее холодной щеки. – Я же сказал, что не дам тебе сорваться, мышка.
Олимпии так хотелось прижаться к нему сейчас, ощутить себя под его защитой в полной безопасности. Но то, что она должна была сделать, никто не мог сделать за нее. Ей следовало вновь уверовать в этого человека, потому что больше не на кого было надеяться здесь. Она на секунду зажмурилась.
– Ты не дашь мне сорваться, – твердила она как заклинание. – Ты не дашь мне сорваться.
– Конечно, нет, ведь я буду привязан к другому концу каната!
Из груди Олимпии вновь вырвался истерический смешок, но она подавила его и двинулась к краю пропасти. Отчаянно прыгнув с кручи, она чуть не потеряла сознание. Но впившийся в тело канат привел ее в чувство. Ладони Олимпии жгло огнем, она держалась обеими руками за грубый канат, стараясь облегчить давление на него своего тела. Ее вдруг охватило странное чувство раскованности. Ледяной ветер холодил ее ноги, но тело чудесным образом обрело свободу и удерживало равновесие с такой легкостью, о которой Олимпия и не подозревала. Она знала, что ей не следует смотреть вниз. Последнее, что она видела, прежде чем устремила взор на серую шершавую стену скалы, было лицо Шеридана, на котором застыла кривая ухмылка. Возможно, это была гримаса боли и напряжения, когда канат, которым он был обвязан, рванулся под тяжестью ее тела. Теперь же перед глазами Олимпии проплывала дюйм за дюймом скала. Взгляд девушки время от времени заволакивало от боли, холода и неимоверных усилий.
Через некоторое время она достигла уровня скалы, на которой висел нож. Олимпия вытянула одну руку и попыталась схватить его, но он раскачивался на длинном ремешке под порывами ветра вне пределов досягаемости. Олимпия закусила губу и со стоном рванулась в направлении ножа. Ей удалось схватить его.
Боясь выронить нож, она осторожно подтащила его к себе и надела ремешок от ножен на руку. Только после этого Олимпия крикнула Шеридану, чтобы тот вытаскивал ее наверх. Но он как будто не слышал. Она висела, слегка раскачиваясь, над пучиной бушующих волн. Олимпию охватила паника, она осознала, в какой опасности сейчас находится. Девушка снова истошно закричала, но опять не получила ответа.
Но вот наконец канат дрогнул. Олимпия уперлась ногой о скалу, помогая Шеридану тащить себя наверх. Сердце Олимпии бешено колотилось в груди. «Два, три, четыре…» – считала она шаги, подтягиваясь на руках, ей так хотелось остановиться и передохнуть. Олимпия сбилась со счета. Но она не могла остановиться, подчиняясь ритму рывков каната. Еще один шаг, еще один, последний, и вот уже над краем скалы появилось лицо Шеридана. Оно было сейчас действительно искажено страшной гримасой. Он изо всех сил упирался ногами и рывками, напрягая все тело, тащил канат. Олимпия уперлась коленом о край площадки и упала ничком на землю, зажав в руке висевший на боку нож. Через секунду она поднялась на ноги и закричала, не помня себя от радости:
– Я сумела! Я смогла достать его!
Шеридан бросил на землю канат и устремился к ней. Он обнял девушку так крепко, что той показалось, будто она сейчас задохнется. Шеридан тяжело дышал.
– Я сумела! – бормотала Олимпия, уткнувшись лицом в его плечо.
– Да, да… – задыхаясь, шептал Шеридан, обнимая ее. – Все отлично, черт побери… просто великолепно…
Он поцеловал ее в ухо, и она услышала, как тяжело и хрипло он дышит, не в силах восстановить дыхание. Последнее, что она запомнила, прежде чем лишилась чувств, было его дрожащее мелкой дрожью плечо.
Глава 17
Снаружи завывал холодный ветер, под его порывами шуршал мох, которым была покрыта хижина. Быстро исчезал в темноте вырывающийся из трубы столб дыма от разведенного очага. Олимпия задумчиво помешивала жидкое варево в ведре. Их обычной пищей были морские водоросли и мидии, морские водоросли и моллюски, морские водоросли и гусь, когда Олимпии удавалось его раздобыть. Но несколько недель назад стая улетела в теплые края прочь от зимних холодов. Олимпия сидела у очага, уставившись невидящим взором в огонь. Ее снедала тревога.
В углу зашуршал Наполеон. Почистив перышки, он направился вразвалочку к Олимпии и улегся рядом с ней на животик.
– Да-да, я знаю, – вполголоса сказала она, нарушая унылую тишину хижины. – Ты очаровательный малыш.
Наполеон издал радостный крик, как бы соглашаясь с ней. Подросший пингвин наконец полинял. Его серебристый пух сначала сменился грязно-серыми перышками, а затем Наполеон оделся в черный сюртук с белым элегантным жилетом; на головке у него появился красно-желтый задорный хохолок. Он оказывал знаки внимания как Олимпии, так и Шеридану и, принимая из их рук моллюсков или маленькую рыбку, забавно благодарил обоих поклонами или пронзительными восторженными криками. Каждое утро, когда люди уходили на поиски пищи, пингвин провожал их несколько ярдов, издавая истошные крики и едва поспевая за ними. Он передвигался вперевалку, растопырив в стороны маленькие крылышки. Наполеон был неустрашим, он никогда не обходил преграды, смело взбираясь на самые крутые скалы, и отважно спрыгивал вниз с большой высоты на розовые лапки. Через некоторое время, видя, что люди уходят все дальше и дальше, он смирялся с тем, что ему предстоит коротать весь день в одиночестве, возвращался и, усевшись на пороге хижины, принимался терпеливо ждать хозяев. Здесь он чувствовал себя в полной безопасности, так как в любую минуту мог нырнуть за парусиновый полог, спасаясь от хищных грачей.
Олимпия улыбнулась пингвину, который скрашивал ее одиночество, устроившись рядом. Уже стемнело, и тревога Олимпии превратилась в страх.
Сквозь вой ветра вдруг послышался посторонний звук, и Олимпия, тут же вскинув голову, насторожилась. Когда же она разобрала, что это хрустит снег под быстрыми шагами приближающегося к хижине человека, то облегченно вздохнула и на секунду закрыла глаза от радости.
Вскочив на ноги и перепрыгнув через негодующего Наполеона, разразившегося обиженным криком и клюнувшего ее в ногу, она устремилась к двери, распахнула полог и высунула голову наружу, где царил жуткий холод и не было видно ни зги.
– Куда ты пропал? Я уже собиралась идти искать тебя. Шеридан снял с плеча большой мешок, сшитый из тюленьей кожи, и занес его в хижину.
– Я провел почти весь день в одной из здешних очаровательных ям. Не понимаю, зачем люди изобретают бассейны и бани, когда на земле существуют подобные восхитительные уголки.
– О Боже! – ахнула Олимпия, когда Шеридан, хромая, вышел на свет. Он вымок до нитки и был покрыт с ног до головы грязью. Девушка припала к его рукам, как будто он мог исчезнуть в любую минуту.
Шеридан прижался щекой к волосам Олимпии. Некоторое время они стояли молча, крепко обнявшись.
– Ты не ранен?
– Слегка подвернул ногу. – Он поцеловал ее в макушку. – Ничего серьезного. Мне в конце концов удалось выбраться из этой чертовой ловушки.
Олимпия знала эти ямы, их вырыли зверобои для своих сигнальных костров на торфянике; костры горели целыми месяцами, превращая яму в ловушку, замаскированную сверху тонким слоем мха. Человек проваливался и оказывался в трясине, глубина которой достигала пятнадцати футов, а ширина – тридцати.
– Мне следовало отправиться на поиски, – воскликнула Олимпия.
– Не волнуйся, я обожаю рыть себе проходы через трясину куском железного обода.
– Мне жаль тебя!
– Я думал, что ты в это время занимаешься охотой на гусей. – Шеридан коснулся ее волос. – И рассчитывал, что ты хватишься меня только под утро. Но, честно говоря, мне так не хотелось проводить ночь, стоя по щиколотку в ледяной воде, – Он сжал ее руку. – У меня на этот вечер были совсем другие планы.
Олимпия взглянула на него. Он улыбался ей, в его серебристо-серых глазах полыхали отсветы от огня, перепачканное лицо казалось в этот момент маской демона.
Склонившись над Олимпией, Шеридан припал к ее губам. Его поцелуй был грубым, исполненным неистовой страсти. Шеридан крепко сжимал Олимпию в объятиях. Она ощущала на губах вкус грязи и пота, но все равно поцелуи Шеридана казались ей сладостными и желанными.
Олимпия испытала разочарование, когда он вдруг выпустил ее из своих объятий и направился к очагу, принюхиваясь к запахам.
– Морские водоросли? – хмуро спросил он.
– Фирменный суп острова Английский Малун, – попыталась пошутить Олимпия.
Но вместо того чтобы засмеяться, Шеридан только поморщился, так он обычно реагировал на шутки Олимпии.
– Опять? Мы же ели это варево вчера вечером. – Он прошел, прихрамывая, к огню и сел перед ним на песчаный пол хижины. – Я вынужден буду сменить повара, если ты не внесешь разнообразие в наше меню.
Шеридан взял большую раковину, заменявшую ему тарелку, и налил в нее из ведра дымящегося супа. Выпив его залпом, он вытер рукой рот. Наполеон распушил перья, отряхнулся и заковылял в дальний угол хижины. Шеридан бросил перед пингвином охапку сухой травы, чтобы на него не падал свет от горящего очага, и Наполеон, устроившись поудобнее, затих.
– Есть еще крабы, – сказала Олимпия.
– Отлично, – промолвил Шеридан, и его лицо просветлело. – Ты ангел.
Олимпия подняла с земли свой плащ, в который были завернуты крабы, пойманные ею с помощью сети, сплетенной из сухих трав и ремешков, вырезанных из тюленьей кожи. Шеридан осторожно заглянул внутрь.
– Черт возьми, вот это да!
– Я поймала их на гусиные потроха, – сказала Олимпия. Шеридан осторожно вынул сетку с уловом, завернутую в плащ, и бросил в ведро сначала одного краба, а затем другого. Третий чуть не схватил его за палец клешней, но Шеридан вовремя отдернул руку. Поместив в горячую воду шесть из десяти пойманных крабов, Шеридан снова связал узлом шерстяной плащ и отложил его в сторонку. Он всегда беспокоился о том, что они будут есть завтра, и экономил продукты питания.
– Нет, ты действительно ангел, – снова похвалил он девушку.
Щеки Олимпии зарделись румянцем. Шеридан искоса взглянул на нее.
– Иди-ка сюда, ангел, – позвал он.
Она пересекла хижину и села рядом с ним, он обнял ее и тронул перепачканной грязью рукой за подбородок.
– Никогда не ходи искать меня в темноте, моя мышка. Я тертый калач, и если не смогу выбраться из передряги до рассвета, значит, мне уже никто и ничто не поможет.
Олимпия опустила голову ему на плечо. Ее пугала сила чувства, которое она испытывала к этому человеку. Мысль о том, что она может потерять его, казалась ей невыносимой. Сейчас она, пожалуй, смогла бы выжить без него – в отремонтированной им хижине, питаясь той пищей, которую они научились добывать. Да, физически она могла бы выжить, но душа ее умерла бы.
Теперь Олимпии казалось странным то, что она считала Шеридана трусом и негодяем. Порой, когда он уходил один из хижины для того, чтобы нарезать торф или насобирать съедобных моллюсков на берегу, Олимпия вспоминала о краже драгоценностей. Но ей уже казалось, будто все это произошло с кем-то другим, таким же далеким сейчас, как далек был образ военного офицера в белых перчатках и синем отделанном золотым галуном мундире от нынешнего Шеридана, сидящего рядом с ней в разорванном грязном бушлате.
Шеридан встал и выпил воды из парусинового бурдюка. Поглядывая на себя в крошечное зеркало, стоявшее на полочке, он сполоснул лицо. Когда он снова повернулся к Олимпии, та не могла удержаться от смеха.
– Ты похож на настоящего негра! Она оторвала лоскут от льняной нижней юбки, смочила ткань и, подойдя к Шеридану, стерла следы грязи с его лица. Когда она приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его лба, он нежно поцеловал ее запястье. Олимпия теснее прижалась к нему, и Шеридан припал губами к ее виску, а затем к щеке. Губы Олимпии невольно раскрылись навстречу его губам. Сначала поцелуй был нежным, почти братским, но затем Шеридан крепче сжал ее в объятиях, охваченный страстью. Его руки скользнули по талии Олимпии и остановились на бедрах, он крепче прижал их к себе. Олимпия и Шеридан были одни на острове, и поэтому она могла, не испытывая стыда, делать все, что ей хотелось, доставляя удовольствие себе и ему. Олимпия постепенно поняла, что была очень темпераментной и чувственной по натуре. Более того, она поняла причину своего постоянного беспокойства и пустоты, терзавших ее душу все годы и служивших источником безумных грез о славе.
Теперь она счастлива. Счастлива здесь, в этом угрюмом краю, ведя полуголодный образ жизни, в холоде и вечной сырости, каждый день делая неимоверные усилия в борьбе за существование. Олимпия радовалась тему, что по утрам просыпалась, лежа в его объятиях под одеялом из котикового меха. Она старалась раздобыть побольше еды, зная, что заслужит тем самым его улыбку и похвалу, что Шеридан будет есть этих крабов словно манну небесную. Она с радостью пожертвовала своей единственной нижней юбкой для того, чтобы стереть грязь с его лица, предвкушая то мгновение, когда он начнет целовать ее.
Шеридан взял в ладони ее лицо и прижался лбом к ее лбу.
– Передо мной стоит нелегкий выбор, – пробормотал он, – поесть или поразвлечься с тобой.
– И то и другое, – промолвила она.
– Ты права. Но вопрос в том, делать ли это одновременно или в порядке очередности?
Олимпия мягко сняла его руки со своих плеч.
– Тебе надо поесть, ты, должно быть, умираешь от голода.
– Чувство голода никогда не покидает меня. – Он попытался снова обнять Олимпию, но она увернулась. – Ну хорошо, мамочка, давай сначала поужинаем.
Олимпия быстро наелась крабом и мидиями, сваренными с морскими водорослями, но она знала по опыту, что это чувство сытости очень обманчиво и скоро пройдет. После ужина она развела огонь в очаге и положила сушить торф, который принес Шеридан. Сам Шеридан в это время устроился на меховом одеяле, предварительно сняв мокрую одежду и повесив ее сушиться у очага. Он сидел совершенно голый, закрывшись по пояс тюленьей шкурой и откинувшись на валун, застеленный накидкой из меха котика. Олимпия хорошо видела, что, несмотря на всю свою браваду, он страшно устал. К тому времени, когда она закончила мыть кухонную утварь, которой они обзавелись, Шеридан уже дремал. Затем Олимпия сходила на берег, чтобы проверить сигнальные костры, и принесла свежих водорослей для живых крабов, оставленных на завтрак. Вернувшись в хижину, Олимпия постояла у постели, разглядывая спящего Шеридана, темноволосая голова которого безвольно склонилась на плечо. На его шее пульсировала жилка. Ей в глаза бросился шрам, рассекавший его бровь. Олимпия знала, что это ранение Шеридан получил во время морского сражения при Трафальгаре. Сейчас он казался ей таким беззащитным, каждый день его подстерегала смертельная опасность. Стоило Шеридану сделать неверный шаг, упасть в более глубокую яму, и он мог сломать себе шею. Он отлично знал это, но все равно каждый день отправлялся за торфом, который был необходим для того, чтобы разводить огонь в очаге хижины и поддерживать сигнальные костры.
Часто по вечерам Шеридан играл на губной гармошке Фиша и учил Олимпию петь разные песни, тяжело вздыхая, когда она брала неверную ноту. Порой он сам сочинял мелодии и стихи, в которых рассказывалось о событиях, произошедших за день, а Олимпия слушала его, сидя у огня.
Олимпии так хотелось, чтобы он сегодня спокойно поспал и отдохнул, и поэтому она старалась не шуметь. Но крабы так громко возились в жестяном ведре, что Шеридан внезапно проснулся, засопел и начал тереть спросонья глаза. Олимпия набросила сеть на ведро, чтобы крабы не выползли наружу.
– Принцесса, – позвал ее Шеридан, протянув руку, – я не хочу спать. Иди сюда.
Она скинула мокрые ботинки и носки и, закутав ноги в меховое одеяло, села рядом с ним. Шеридан прижал девушку к теплой груди и начал расстегивать пуговицы на спинке ее платья, лаская мочку уха Олимпии губами.
Олимпия улыбнулась и тронула его за руку.
– Тебе надо отдохнуть сегодня.
– Я не устал, – прошептал он, целуя ее шею.
– Лгун. Ты слишком утомился для любовных утех. Расстегнув застежки, он погладил обнаженную спину Олимпии.
– Только после смерти я почувствую себя слишком утомленным для этого.
Олимпия перехватила его вторую руку.
– Попробуй мысленно переключиться на что-нибудь другое. Где бы ты хотел жить, если бы у тебя была возможность выбирать?
– В Вене, – не задумываясь ответил Шеридан.
– В Вене? – удивленно переспросила Олимпия. Он начал слегка покусывать ее обнаженное плечо.
– Да, в Австрии. Особенно хорошо там весной. Мы бы танцевали с тобой вальсы Штрауса, на тебе было бы алое платье вот с таким декольте, – и он провел рукой по ее груди, – из воздушной ткани, подол при каждом твоем движении изящно взмывал бы вверх, открывая туфельки и твои точеные лодыжки. – Он закрыл глаза, его теплое дыхание согревало плечо Олимпии. – А после последнего танца я увел бы тебя, раскрасневшуюся и запыхавшуюся, мимо караулов королевского стража по широкой лестнице в спальню с огромной кроватью под золотистым бархатным балдахином, откуда мы все еще могли бы слышать далекую чудную музыку. И я взял бы тебя на руки и уложил бы на кровать… склонился бы над тобой и начал бы целовать твою прекрасную грудь и твои очаровательные ножки, изящные лодыжки, икры, белоснежные великолепные бедра и твою восхитительную розовую… гм… – Он припал губами к ее шее. – И на тебе не было бы в этот момент никакого нижнего белья, ровным счетом ничего. Олимпия зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться над этими фантазиями.
– А ты когда-нибудь был в Вене?
Он покачал головой, прижавшись губами к ее волосам.
– Тогда надо признать, что у тебя богатое воображение.
– О чем же еще я могу мечтать здесь, копаясь каждый день в мокром торфянике, – такими темпами я, наверное, скоро пророю туннель в Китай. Кроме того, не забывай, я добрых четверть века провел на флоте. Так что воображение и фантазия – это моя вторая жизнь, – говорил он, стаскивая с нее платье. – А где бы ты хотела оказаться сейчас?
Олимпия, закусив губу, потупила взор и пожала плечами.
– Так где же все-таки? – настойчиво расспрашивал ее Шеридан. – В Риме? В Париже? В каком-нибудь тропическом райском уголке?
– Если честно… я бы предпочла остаться здесь.
– Здесь?! Какого дьявола! На этом острове?
– Да, здесь.
– Ты совершенно спятила. – Он приподнял ее лицо за подбородок и чмокнул в нос. – Но почему?
Она опустила глаза.
– Потому что ты здесь. Шеридан замер.
– Я?
Она кивнула.
– Я? – еще раз переспросил он. Олимпия опустила глаза. – Да.
– Подлый сэр Шеридан, король всех ублюдков? – изменившимся голосом спросил он. – Нет, ты не можешь этого хотеть.
Шеридан опустил прекрасные густые ресницы, и Олимпия не могла разглядеть выражения его глаз, но она видела, что вокруг его рта залегла горькая морщинка.
– Нет, я хочу именно этого, – упрямо сказала она.
– По-твоему, я должен весело рассмеяться? – криво усмехнулся он. – Это что, одна из твоих неудачных по пыток пошутить?
Она взяла его руку, сжатую в кулак, и прижала к себе, а затем начала разжимать палец за пальцем.
– Я не шучу, ты сделал меня счастливой. Неужели ты не можешь этого понять?
Он засмеялся и взглянул на нее с несколько смущенным видом.
– Я не понимаю, каким образом я мог сделать тебя счастливой в таких ужасных обстоятельствах, если, конечно, не считать счастьем необходимость убиваться целый день на тяжелой работе и есть скудную пищу по вечерам. Наши любовные утехи – слишком ничтожное воздаяние за все эти лишения. Кроме того, ты все еще девственница, кто бы мог подумать, что я сумею вести себя столь сдержанно и благородно? Ей-богу, я удивляюсь, что все еще жив.
– Мне нравится, как мы живем.
– Еще бы! Ведь это я, а не ты должен всегда сохранять хладнокровие и самообладание, даже в самых крайних обстоятельствах. Должен заботиться обо всем.
– Да, я знаю, что тебе трудно, – сказала она, глядя ему в глаза.
На губах Шеридана заиграла кривая усмешка, и он отвернулся от Олимпии.
– Но я не боюсь лишений, – сказала она. – Мелочи жизни не волнуют меня. Конечно, я не отказалась бы от горячей булочки с маслом, я хотела бы, чтобы ты был всегда сыт. – Она склонила голову ему на плечо. – Ведь ты так много работаешь.
– Принцесса, о моя принцесса, – бормотал он в полузабытьи и, найдя руку девушки под меховым одеялом, крепко сжал ее.
Олимпия наблюдала за ним краем глаза, любуясь изящной линией подбородка и широкими скулами. На его виске все еще виднелась застывшая грязь, почти скрытая прядкой волос. Поглаживая его ладонь, Олимпия задела свежую мозоль, и Шеридан непроизвольно отдернул руку.
– Итак, ты бы хотела остаться на этом острове, потому что я нахожусь здесь, – произнес Шеридан, искоса поглядывая на Олимпию.
Она кивнула.
– Тогда будь так добра, представь себе, что мне не составляет труда сделать тебя счастливой в любой другой точке земного шара.
Олимпия улыбнулась.
– Представь, что мы сидим в цветущем саду на лужайке, залитой солнцем.
– А кругом кусты сирени, – мечтательно добавила она.
– Да, сирень и розы. А еще розовато-белые камелии, которые к лицу тебе. Что еще?
Олимпия закрыла глаза.
– Фиалки в тени раскидистых деревьев. Статуя Афродиты… и певчие птицы, клюющие зерна с ее плеча.
– Представь себе, что мы едим пирожные.
– И клубнику. И пьем шампанское.
– Гм-м… Шампанское – это ты хорошо придумала. И я, будучи подлецом и ублюдком, конечно же, усердно потчую тебя вином, пока ты не наберешься как следует и не станешь уступчивой.
– Действительно подлец! – сказала Олимпия, гладя его по щеке, и поцеловала в висок.
– И вот представь себе, что твои волосы рассыпались по плечам и в них заиграли солнечные блики. О, какое великолепное зрелище! Представь себе… – Он замолчал. В воцарившейся тишине был слышен вой ветра, бушующего за стенами хижины. – Представь себе, что я попросил твоей руки.
Олимпия замерла. Она взглянула па него, но не могла разглядеть лица.
– Скажи, ты обрадовалась бы, услышав мое предложение? – прошептал он.
Олимпия провела кончиком языка по губам. Кровь гулко стучала у нее в висках, и на минуту она потеряла дар речи.
– Я люблю тебя, моя мышка, – сказал Шеридан. – Я люблю тебя.
Но Олимпия все еще не могла произнести ни слова. Она смотрела сверху вниз на темноволосую голову прислонившегося к ее плечу Шеридана, на глаза ее набежали слезы.
Все казалось ей таким странным, не похожим на ее мечты и грезы. Жизнь, полная лишений, где не было места политике, славе, где не было ни героев, ни принцесс, где значение имели только самые простые, обыденные вещи: еда, чтобы продержаться хотя бы еще один день, топливо, чтобы согреться, и чувство, возникшее между ними за эти долгие месяцы жестокой борьбы за существование.
Молчание затягивалось, и Олимпия почувствовала, как напряглось тело Шеридана. Наконец он глубоко вздохнул и произнес:
– Я веду себя как сентиментальный болван. – Шеридан закинул руки за голову и хмуро уставился в пространство. – Не обращай на мои слова внимания, это все результат полуголодного существования.
Олимпия закусила губу. Она молчала, со стыдом вспоминая свои слова, сказанные неосторожно несколько месяцев назад. Тогда она призналась, что любит его. Но в ту пору она была еще такой глупой, эгоистичной, слепой, малодушной и, конечно же, не понимала смысла этих слов. Она любила не его, живого человека, а свою мечту, свою призрачную фантазию. Но теперь она хорошо знала Шеридана и не хотела бросать слов на ветер.
Парусиновый полог, закрывавший дверной проем, шуршал под порывами ветра. Олимпия следила за красноватыми языками пламени и размышляла о любви, о том, как трудно найти слова, чтобы выразить ее чувства. Через некоторое время она достала маленький мешочек, в котором лежали ее маникюрные ножницы, иголки, губная гармошка и леденцовая палочка с налипшими на нее песчинками.
Олимпия взглянула на спящего Шеридана – он лежал с закрытыми глазами в неудобной позе.
– Шеридан, – позвала она.
Он ничего не ответил. Олимпия слышала только, как тяжело дышит спящий.
Улыбнувшись, она сунула леденец в его руку и улеглась под меховое одеяло рядом с ним.
– Представь себе, – шепнула она, – что я сказала «да».
Когда стоны Шеридана разбудили Олимпию, в хижине стоял полумрак от тлеющих в очаге углей. Во сне она, как всегда, ворочалась, толкая его локтем в спину. Шеридан лежал теперь, закрыв голову руками и содрогаясь всем телом от клокочущих хрипов, вырывавшихся из его груди.
– Шеридан!
Олимпия потрясла его за плечо. Он внезапно встал на колени, схватил свой нож и, тяжело, надрывно дыша, начал озираться вокруг. Взгляд его был диким и пугающим.
Олимпия застыла, поглядывая то на сверкающее лезвие ножа, то на лицо Шеридана.
– Тебе приснился страшный сон, – осторожно сказала она. Он взглянул на Олимпию, а затем на нож в своей руке. И только тут пришел в себя, его напряженные мышцы расслабились, он опустил плечи и отбросил нож в сторону.
– Мне показалось, что кто-то приставил штык к моей спине.
– Это я тебя толкнула локтем во сне, – сказала Олимпия, кусая губы. – Прости.
Он глубоко вздохнул и провел рукой по волосам. Губы его слегка подрагивали, а затем застыли в горькой улыбке. Шеридан уставился на песчаный пол хижины.
Олимпия тронула рукой его колено.
– Черт побери! Но почему я такой? Что со мной происходит?
Он запрокинул голову и взглянул на потолок. Олимпия взяла его руку в свои ладони и крепко сжала ее, стараясь успокоить Шеридана, словно испуганного ребенка.
– Все в порядке, – сказала она. – Спи.
Его губы снова дрогнули, и он вдруг закрыл лицо руками.
– Все в порядке, Шеридан, – повторила она. – Я здесь. Мы с тобой в безопасности.
Он молча покачал головой, не отнимая рук от лица.
– У тебя часто бывают ночные кошмары? – мягко спросила она.
– Отстань. Дай мне прийти в себя.
Он встал, пряча лицо от Олимпии, поднял нож и положил его на полочку подальше от себя. Затем снова улегся, повернувшись спиной к ней, и укрылся с головой меховым одеялом.
Олимпия лежала не шевелясь, глядя ему в спину, а затем обняла и прижалась щекой к его теплой лопатке.
Шеридан что-то проворчал и попытался освободиться из ее рук.
– Я не достоин тебя, – пробормотал он тихо. – Я проклятый маньяк, не стою тебя.
Она подняла голову и погладила его по лбу, нежно убрав прядь густых волос с его виска. Шеридан глубоко, судорожно вздохнул и затих, но мышцы его тела оставались все такими же напряженными, а дыхание неровным, поэтому Олимпия так и не узнала, удалось ли ему заснуть в эту ночь.
