Текст книги "Летящая на пламя"

Автор книги: Лаура Кинсейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Лаура Кинсейл
Летящая на пламя

ПРОЛОГ

Чертовски трудно быть героем. Капитан Шеридан Дрейк, стоя на палубе судна среди жаркого боя, оглушенный пушечными залпами, вытер рукавом пот и пороховую копоть с лица, пытаясь хоть что-то разглядеть за пеленой едкого дыма. В эту минуту он с тоской вспомнил об уроках латинского языка, которыми напрасно пренебрегал в детстве, будучи озорным непоседливым мальчишкой. Нет, ему следовало быть более усердным и слушаться своего старого учителя, тогда бы он смог стать юристом и открыть частную контору, а не подвергать свою жизнь смертельной опасности на военной службе.

Адвокат – вот подходящая профессия для интеллигентного человека. Ты поздно ложишься и не спешишь вставать по утрам, в постель тебе подают горячий кофе и только что сваренные яйца…

Нет, лучше об этом не думать сейчас, иначе у него начнутся галлюцинации – их плавание длилось уже сто тридцать семь дней, и все это время им приходилось только мечтать о яйцах и прочих деликатесах.

Пушки не умолкали, и от их грохота палуба под ногами Дрейка ходила ходуном. По правому борту турецкое судно, перекинув парус, развернулось и теперь обстреливало противника картечью и ружейным огнем. Шеридан шмыгнул за мачты и с тоской оглянулся вокруг в поисках ближайшего люка, пытаясь спастись от неминуемой гибели. Он хотел скрыться незаметно в трюме, не желая погибать ни за грош в этой передряге.

Ему вообще не нужно было подниматься на борт этого корабля, однако, что поделаешь – командование Британского военно-морского флота больше ценит безрассудную отвагу, чем трезвый ум, и всегда с особой трогательностью, граничащей с сентиментальностью, относится к своим героям. В течение всей прошедшей недели легендарный капитан Шеридан Дрейк имел сомнительную честь обедать здесь, на флагмане, в компании британских, французских и русских морских офицеров, разглагольствующих с возмущением о том, как коварные турки порабощают бедных греков. Шеридан при этом молчал, глядя с мрачным видом в свой бокал с вином. Сам он считал, что не следует совать нос в те войны, которые ведут между собой чужие народы – это их личное дело! Подобные застолья в глазах Шеридана. оправдывало только то, что офицеры каждые пять минут подымали бокалы и провозглашали тосты за его здоровье, – этот обычай нравился капитану Дрейку, а время, проведенное за бокалом доброго вина, казалось ему самым безобидным занятием из всех существующих на свете.

Окружающие по-своему истолковывали угрюмое молчание Шеридана. Они считали старину Шерри доблестным воином, готовым, не щадя своей жизни, сражаться за Короля, Родину, Долг, Честь и другие столь же возвышенные понятия – что было неправдой. Капитан Дрейк славился своей отвагой, граничащей с безрассудством, когда дело доходило до жаркого боя. Но сам себя он считал чертовски трусливым малым, хотя, признайся он кому-нибудь в своем малодушии, ему вряд ли поверили бы.

И вот старина Дрейк вынужден был подать в отставку. Ему предстояло прежде всего поклониться еще свежей могиле своего дорогого отца, которого он якобы всегда горячо любил, а затем посвятить себя заботам о сестре-калеке. Так, во всяком случае, он сказал своим сослуживцам. Что могло быть печальнее подобного конца, завершившего столь блестяще начавшуюся карьеру военного моряка?! Все офицеры могли воочию видеть, как терзается их бедный Шерри, как мучает его сама мысль о том, что он вынужден навсегда сойти на берег, передав свой корабль в чужие руки. Его, по всей видимости, нисколько не утешала мысль о том, что отец оставил ему в наследство огромное состояние.

Моряков не смущало то, что сам «бедный» Шерри не произнес ни слова сожаления по поводу своей отставки. Они не догадывались о том, что капитан испытывал досаду, находясь здесь, на военном корабле, вместе с дюжиной престарелых адмиралов, настроенных довольно воинственно. Шеридан не стал также разочаровывать своих друзей рассказом о том, что его сестра – мнимая калека – на самом деле было прекрасной куртизанкой с черными очами, искушенной в искусстве любви, а сам он всю жизнь ненавидел своего почившего отца лютой ненавистью, впрочем, отец платил ему той же монетой. Что же касается огромного состояния, то оно, скорее всего, было завещано публичному дому в Спайтелфилде. Шеридан Дрейк умел держать язык за зубами и поэтому только мрачно улыбался в ответ на дружеские речи и ободряющие взгляды. Он никогда не лгал без крайней надобности.

Однако сейчас не время было копаться в воспоминаниях и долго размышлять – на верхней палубе становилось слишком жарко даже для легендарных героев. Казалось, вице-адмирал Кодрингтон не желает замечать этого – и неудивительно, старый дурень перенесся в своем воображении на двадцать два года назад и представлял себе сейчас, что вновь командует военным судном в победоносной битве при Трафадгаре. Он, похоже, даже не заметил, что вражеские снаряды нанесли значительный ущерб его судну. У Шеридана перехватило дыхание от страха, когда он услышал характерный свист летящего снаряда. Он закрыл глаза и застонал.

Палуба задрожала от очередного залпа орудия, этот грохот был заглушен плеском воды, в которую – слава Богу! – упал вражеский снаряд, так и не долетев до флагмана. Поднявшийся мощный фонтан брызг окатил Шеридана с головы до ног. Выругавшись в сердцах, он отряхнул свой темно-синий китель. Если один из этих проклятых снарядов все же упадет на палубу и разорвется, все судно, трюм которого начинен порохом, взлетит на воздух. И тогда уже будет не столь важно, с почестями или без оных проводили сослуживцы капитана Дрейка, подавшего в отставку, – мелкие кусочки его тела далеко разлетятся по заливу Наварино.

Нет, Шеридан был по горло сыт всей этой бессмыслицей! Как всякий герой, наделенный разумом и инстинктом самосохранения, он составил план своего спасения. Конечно, это был довольно рискованный план, и дело могло не выгореть, но другого выхода у Дрейка не было, а обстоятельства заставляли действовать не раздумывая. Он выхватил свою шпагу, стараясь придать себе более решительный вид этим театральным жестом, и яростно устремился к Кодрингтону, стоявшему вместе с офицерами флагманского судна и наблюдавшему за спуском на воду шлюпки, – шлюпки, на борту которой Шеридан хотел во что бы то ни стало оказаться. Когда он уже почти вплотную приблизился к ним, снова раздался жуткий нарастающий звук летящего снаряда. Дрейк глянул туда, где возвышались мачты, и оцепенел, поняв, что все кончено" его план, его жизнь, его будущее – все рухнуло! Снаряд был послан точно в цель. Охваченный паникой, Шеридан не мог отделаться от одной мысли – ему подумалось, что с ним сыграли злую шутку. Он терпеть не мог злых шуток. То, что он оказался на военной службе, случилось в результате озорной шалости, и это иначе, чем злой шуткой, не назовешь. И вот злая шутка, шутка – сродни черному юмору, обрывает его военную карьеру и саму жизнь! Надо же было такому случиться, чтобы Кодрингтон начал сражение именно сегодня, и чтобы он, Шеридан Дрейк, в этот момент как раз находился на флагманском корабле, и чтобы из всех снарядов, рвущихся и падающих в воду, один оказался предназначенным именно для него – капитана королевского военно-морского флота, уже едва было не вышедшего в отставку. В это страшное, затянувшееся мгновение, слыша дикий нарастающий рев снаряда, Шеридан попрощался со своей жизнью, которая, словно дымок, растает сейчас навсегда. До борта слишком далеко; предпринимать что-нибудь слишком поздно. Единственное, что он мог еще успеть сделать, – это шагнуть в сторону окружающих адмирала офицеров, смешавшись вместе с ними. Дрейк знал, что должен был умереть – умереть прямо сейчас и, может быть, в страшных муках, с развороченным животом и выпущенными кишками. Жуткая и жалкая смерть! Эта чудовищная мысль привела Шеридана в бешенство, он во всем обвинял одного Кодрингтона.

Уши заложило от оглушительного взрыва, затем Дрейк услышал грохот и треск. Корабль задрожал и накренился. Что-то как будто оборвалось в душе Шеридана, у него было странное чувство, словно воздух сгустился и. стал таким влажным, что он не мог вздохнуть его, наполнить им свои легкие; плотная пелена окутала мозг, мешая ясно мыслить и воспринимать происходящее, но затем она медленно растаяла. Ярость и жажда мести охватили капитана Дрейка. Он замахнулся шпагой на адмирала, намереваясь вложить в удар всю свою силу. Вокруг них рвались снаряды, кричали люди, с треском ломались высокие мачты, падая на палубу и давя несчастных раненых.

Судно накренилось, грозя перевернуться. Что-то больно ударило Шеридана в спину. Он зашатался и выпустил шпагу из рук. Падая, увлек за собою Кодрингтона, который рухнул на палубу под тяжестью его тела. Встав на четвереньки, Шеридан начал карабкаться по наклонной плоскости палубы, усеянной щепками и осколками снарядов. Оглянувшись назад, он увидел, что рядом с ним, чуть не задев его плечо и ногу, упала огромная мачта диаметром в три фута, ее обломки рассыпались во все стороны по палубе. Внезапно Шеридан явственно ощутил запах горящего пороха.

Дрейку удалось встать на ватные ноги с третьей попытки.

Кодрингтон лежал совершенно неподвижно, уткнувшись лицом в палубу. Шеридан шагнул к нему. Ему хотелось добить адмирала, пока тот оказался у его ног, беспомощно раскинув руки. Матросы что-то истошно кричали. Обломки снастей тем временем продолжали съезжать по наклонной плоскости палубы к корме. Огромное дымящееся бревно катилось прямо на адмирала, грозя раздавить его ноги.

Шеридан хотел закричать, но крик застрял у него в горле. Внезапно ему в голову пришла трезвая мысль, что человек, имевший глупость начать это безумное сражение, не сможет сделать ничего для того, чтобы спасти себя. Он лишен здравого рассудка. И пока Кодрингтон со своей свитой лежали, словно олухи, ожидая, что корабль вот-вот взлетит на воздух, Шеридан, бормоча под нос проклятия, начал действовать. Он бросился по груде обломков, продолжавших двигаться под его ногами, к неразорвавшемуся снаряду и схватил его. Снаряд показался Дрейку очень тяжелым. И это ощущение тяжести вернуло Шеридана к реальности, выведя его из состояния шока. Он вдруг в полной мере осознал, что стоит посреди тонущего корабля и держит в руках готовый разорваться снаряд. Его охватило желание швырнуть это ядро с горящим фитилем за борт, но он хорошо знал, что у него ничего не выйдет – до борта слишком далеко.

Когда он понял всю опасность ситуации, его мозг снова впал в оцепенение от охватившего Дрейка ужаса. В этот момент оторвалось последнее крепление, удерживающее еще огромную толстую мачту на месте, и та покатилась, грозя все смести на своем пути к увлекая за собой обломки снастей и обрывки парусов.

У Шеридана было странное чувство, как будто он парит над палубой, а она скользит и убегает из-под ног. Внезапно острая боль обожгла его лодыжку, и он опрокинулся навзничь, осторожно прижимая к груди снаряд, как младенца. Боль в лодыжке усилилась и стала почти нестерпимой, что-то как будто тащило его за ногу, и на него начала с бешеной скоростью надвигаться корма – якоря, рулевое колесо, борт… А затем все исчезло, и вокруг уже не было ничего, кроме воздуха – открытого пространства. Но через секунду его свободный полет кончился, и Шеридан очутился в обжигающей ледяной воде, соленые волны сразу же хлынули ему в нос и в рот.

Им владела только одна мысль – он не должен дышать, иначе захлебнется! Дрейк чувствовал, что идет ко дну, а его легкие готовы вот-вот лопнуть от боли. Пальцы сами собой разжались, он выпустил ядро и весь внутренне сжался, ожидая, что сейчас последует взрыв и его обожжет новая боль. Однако произошло совсем другое: его вдруг как будто вытолкнули из воды, и он судорожно глотнул воздух.

Он чувствовал, что теряет сознание, и старался уцепиться за любой его проблеск, чтобы не дать угаснуть своим чувствам и мыслям, – погрузившись во мрак небытия. Что-то свалилось сверху ему на голову, и Шеридана снова охватила паника. Он умирал, он должен был умереть – от этой мысли капитана бросило в дрожь. Но он не терял самообладания, понимая, что ни в коем случае не должен пытаться кричать, иначе захлебнется. Нет, он не сделает вдоха, не пойдет на поводу у своих легких, разрываемых нестерпимой болью! Он не утонет – не доставит такого удовольствия этому ослу Кодрингтону, ведь он, Дрейк, уже по существу вышел в отставку, чтоб им всем пусто было!

Внезапно пальцы Шеридана вцепились в какой-то обломок, слишком легкий, чтобы можно было опереться на него и вынырнуть на поверхность воды. И все же Дрейк попытался всплыть и ощутил вдруг прохладу морского воздуха, кровь перестала стучать у него в висках, он одновременно открыл глаза и сделал вдох, поперхнувшись соленой водой. Его бил судорожный кашель, а сзади в это время ему в спину врезался тупой конец огромного бревна. Шеридан ухватился за него, но тут накатила волна и отбросила тонущего Дрейка в сторону от спасительного бревна. Флагманский корабль и турецкий военный парусник тем временем удалились на четверть мили, все еще нещадно паля из всех пушек друг в друга.

– Ублюдки! – прохрипел Шеридан.

Он попытался лечь на плавающий на поверхности клубок толстых канатов, но они ушли под воду под тяжестью его тела, и ноги Шеридана запутались в них, как в тенетах. Он начал виться, стараясь выпутаться из силков, и это ему в конце концов удалось. Шеридан задыхался, силы его были на исходе. Грохоту не умолкавшей канонады вторило эхо, разнося ее звуки далеко по заливу. Белые клубы дыма скрывали линию горизонта и полоску земли вдали. Шеридан заметил проплывающий мимо него кусок бортовой обшивки и рывком устремился к нему, теряя последние силы. Он промахнулся, и обломок отнесло волной далеко в сторону.

Следующая волна подняла Шеридана на свой гребень, и он увидел неподалеку покачивающееся на поверхности тело убитого турка, вокруг которого растекалось багровое пятно крови, окрасившей морскую воду. Шеридану показалось, что пятно растет, быстро увеличиваясь в размерах. Внезапно тело дернулось, как будто турок был все еще жив, и исчезло. Вынырнув на мгновение, словно поплавок, и вновь скрывшись из вида в морской пучине, оно оставило за собой на поверхности воды кровавый след.

Шеридан закрыл глаза, его мутило. Истерический смех клокотал у него в горле, рвался из груди. Ему хотелось орать во всю глотку, ругаться последними словами, чтобы побороть охвативший его душу страх смерти. Но вместо этого он бросил в небеса довольно выспренное, исполненное патетики проклятье и тут же наглотался воды и закашлялся, отплевываясь и судорожно хватая ртом воздух.

Пушки все еще громыхали, и эхо доносило до слуха Дрейка их отдаленные залпы. Он вдруг с горечью вспомнил о горячем кофе и свежесваренных яйцах. Накатившая волна смыла с его лица злые слезы.

Он попытался плыть, работая усталыми руками медленно и вяло. Внезапно Шеридан почувствовал, что под ним проплыло что-то большое и темное, и внутренне содрогнулся, ощущая, как его мышцы оцепенели. Он плыл и молился. Да, чертовски трудно быть героем.

Хроника Военно-Морского Флота

Его Величества. Правительственный бюллетень от 14 ноября 1827 года.

Содержание письма вице-адмирала сэра Эдварда Кодрингтона Его Королевскому Высочеству Герцогу Клэренсу, написанного 21 октября на борту судна «Азия».

Сэр,

я должен с чувством глубокого сожаления и уважения сообщить Вам в дополнение к моему официальному рапорту о доблестном поступке капитана Шеридана Дрейка, бывшего командира военного корабля «Сенчери». Вчера, в восемь часов утра, капитан Дрейк, исполняя мой приказ, передал командование судном «Сенчери» своему преемнику. И так как мы хотели с почестями проводить этого славного воина, хорошо послужившего Королю, я пригласил его на борт своего флагмана. К счастью для меня, – как потом выяснилось – капитан Дрейк принял приглашение. Как вы уже знаете из моего предыдущего рапорта, военно-морские силы Его Величества были неожиданно самым подлым образом атакованы и обстреляны. Когда же снаряд пятидюймового калибра снес фок-мачту, капитан Дрейк храбро бросился вперед и оттолкнул меня, сбив с ног, чем спас от неминуемой гибели под ее обломками. Более того, он самоотверженно кинулся к неразорвавшемуся снаряду, упавшему на палубу и грозившему разнести корабль в щепки, и, рискуя жизнью, поднял его и понес к борту, намереваясь бросить в воду и спасти тем самым не только лично меня, но и всех находившихся в то время на борту. И хотя ему удалось выполнить задуманное, я должен с прискорбием доложить Вам, что при совершении столь благородного поступка капитан Дрейк был смыт волной за борт и погиб. Обращаюсь к Вашему Королевскому Высочеству с почтительнейшей просьбой обратить внимание на самоотверженный поступок капитана Дрейка, граничащий с самопожертвованием и достойный самой высокой похвалы.

С глубоким уважением, Ваш покорнейший слуга

Эдвард Кодрингтон.

«Лондон Таймс» от 15 ноября 1827 года.

Его Королевское Величество предпринял беспрецедентный шаг, произведя недавно погибшего капитана Дрейка посмертно в Почетные Рыцари Ордена Бани; церемония состоялась вчера вечером. Как помнят наши читатели, капитан Дрейк мужественно бросился на помощь вице-адмиралу Эдварду Кодрингтону и спас его от неминуемой гибели – падающей мачты. А затем он пожертвовал своей жизнью, выбросив за борт неразорвавшийся снаряд, грозивший потопить флагманский корабль во время военного столкновения в Ионическом море, известного теперь как Наваринское сражение.

Хотя многие у нас дома – в том числе, в правительственных кругах – сетуют по поводу нашего конфликта с бывшим союзником, Оттоманской империей, в результате которого и произошло это прискорбное сражение, Его Величество Своим поступком еще раз подтвердил, что беззаветная отвага и благородный подвиг моряков Королевского Флота во имя Родины будут по достоинству оценены.

Хроника Военно-Морского Флота Его Величества. Правительственный бюллетень от 10 декабря 1827 года. Содержание письма вице-адмирала Эдварда Кодрингтона – Его Королевскому Высочеству Герцогу Клэренсу, написанного на борту судна «Азия» по горячим следам.

Сэр,

я рад сообщить Вашему Королевскому Высочеству о том, что капитан Шеридан Дрейк, считавшийся без вести пропавшим в открытом море, в гибели которого во время Наваринского сражения не приходилось сомневаться, цел и невредим.

Капитан Дрейк доложил мне, что добрался вплавь до берега, где его подобрал один греческий рыбак вместе со своей дочерью, которая ухаживала за ним до полного выздоровления, после чего спасшийся вновь вернулся на службу.

Я дал распоряжение капитану Дрейку немедленно отправиться в Плимут, а оттуда в Лондон, чтобы вручить эту депешу по назначению и явиться на службу к Его Королевскому Высочеству.

С глубоким уважением, остаюсь Вашим покорнейшим слугой

Эдвард Кодрингтон.

10 декабря. Военное Ведомство – кабинету лорда Чемберлена.

Рассмотрев в соответствии с Вашим запросом дело капитана Дрейка, произведенного посмертно в Рыцари Бани, мы незамедлительно направляем его к Вам. Боюсь, что несмотря на досаду Его Величества по поводу неожиданного появления капитана, мы все же должны довести дело до конца и произвести его в Рыцари, иначе все мы будем смешно выглядеть в глазах общественности и несомненно столкнемся со множеством недоуменных вопросов со стороны подданных Его Величества.

Смею надеяться, что Его Величество несколько успокоит тот факт, что наше ведомство предполагает и в дальнейшем использовать отвагу капитана Дрейка на пользу Отечеству.

Палмерстон.

Глава 1

Олимпия Ориенская, хотя и была принцессой, не обладала впечатляющей внешностью. Она была среднего роста, слишком полная, чтобы называться изящной, и к тому же ей не хватало стати, чтобы быть представительной. Она жила не во дворце и даже не в своей родной стране. Более того, она никогда не видела ее.

Олимпия родилась в Англии и сколько себя помнила, всегда жила в большом кирпичном доме, стены которого поросли плющом. Он стоял на главной улице Висбича, выходя парадным фасадом на набережную реки Нен, и отличался тем же строгим изяществом, что и остальные дома, принадлежавшие соседям, – состоятельным банкирам, адвокатам и землевладельцам. Они были разбросаны вдоль каналов, по берегам водоемов, у плотин и заводей этой болотистой местности, которая была, по мнению Олимпии, так не похожа на ее далекую страну – горные перевала Ориенса.

Принцесса всегда одевалась с помощью опытной горничной и ежедневно пила чай вместе со своей компаньонкой, миссис Джулией Палм. Готовил обычно повар-немец. Кроме того, две служанки-женщины выполняли работу по дому и трое слуг мужчин присматривали за лошадьми на конюшне и за большим садом.

В глубине сада стоял флигель, где жил мистер Стаббинс, обучавший принцессу иностранным языкам – французскому, итальянскому, немецкому и испанскому; кроме того, он преподавал ей право и основы философии, которые – как полагал сей ученый муж – необходимо было знать каждому просвещенному человеку. Он знакомил Олимпию с мыслителями-вольнодумцами, такими как Джефферсон, Руссо и, конечно, со своими собственными философскими воззрениями.

Лежа в обитой желтым шелком спальне, окна которой выходили на реку, Олимпия предавалась мечтам о будущем, ей так хотелось раздвинуть границы своего тесного мирка. Она мечтала вернуться в Ориенс, на символическую родину, где она еще ни разу не была, и подарить своему народу демократию.

Временами Олимпия ощущала в душе прилив таких сил, кипение такой жизненной энергии, что казалось, они способны были взорвать изнутри ее тесный, привычный мир. В такие минуты девушка неудержимо стремилась куда-то, ей хотелось подвигов и великих свершений. Она строила грандиозные планы, одним из пунктов которых непременно был мятеж, восстание в Ориенсе. Олимпии так надоело бездействие, ей опостылело вечное ожидание – ожидание того, когда же начнется ее настоящая жизнь!

Она месяцами напролет читала, мечтала и слышала в своем воображении радостные крики приветствующей ее толпы и заливистый колокольный звон, возвещавший наступление свободы и демократии в городе, который она никогда не видела. Так продолжалось до тех пор, пока она не получила письмо, перевернувшее всю ее жизнь. Это произошло на прошлой неделе.

Именно поэтому Олимпия оказалась сейчас здесь, в пустынной туманной болотистой местности, расположенной в нескольких милях от Висбича, и стояла на ступенях лестницы, вырубленной из песчаника, с благоговением глядя на запорошенные стены усадьбы Хазерлей.

Сам дом представлял собой постройку в готическом стиле, мрачно выглядывавшую из-за высокого забора и устремившую в серое, низко нависшее небо нагромождение разнообразных шпилей, башенок и контрфорсов, украшенных многочисленными горгульями. Здесь жил сэр Шеридан Дрейк – потомок сэра Фрэнсиса, славный ветеран Наполеоновской и Бирманской войн, отмеченный наградами, участник боев в Канаде и в Карибском море; знаменитый морской капитан, произведенный недавно в Рыцари Почетного ордена Бани за самоотверженность и героизм, проявленные в Наваринском сражении.

Олимпия вынула руку из муфты и проверила, хорошо ли закрыт пакет с фуксией в горшочке, которую она взяла с собой, намереваясь преподнести цветок славному капитану. Ей хотелось надеяться, что растение не замерзло во время ее продолжительной прогулки из города – сюда, в усадьбу. Это была одна-единственная выжившая фуксия из пяти посаженных ею в честь победы, одержанной в морском Наваринском сражении сразу же, как только Кембриджские и Норвиджские газеты сообщили о том, что сэр Шеридан возвращается домой. Конечно, домашнее растение, выращенное в горшочке, является не лучшим подарком, выражающим признательность герою за его беззаветную храбрость, но Олимпия не была искусна в рукоделии и потому не могла вышить для капитана Дрейка знамя или что-нибудь в этом роде. Она, конечно, с удовольствием подарила бы ему какое-нибудь живописное полотно с изображением морского боя, но это было ей не по средствам. Поэтому она в конце концов остановилась на цветке, выращенном ею, и присовокупила к нему еще один подарок, сделанный от чистого сердца – маленькую книжку на французском языке в кожаном переплете с золотым обрезом. Это был «Общественный договор» Жан-Жака Руссо.

Олимпия заранее составила себе мысленный портрет сэра Шеридана. Он, конечно, высок ростом и великолепен в своем темно-синем морском мундире и безупречно белых брюках, а на его плечах блестят золотые эполеты. Но он вовсе не красавчик, каких много среди моряков. Нет, Олимпия рисовала в своем воображении простое лицо – лицо, внушающее доверие, лицо, которое можно было бы назвать невзрачным, если бы не ясный свет добрых глаз, благородная чистота лба, да еще, возможно, несколько задорных веснушек на носу. Кроме того, ему должна была придавать обаяние трогательная манера опускать взор и заливаться краской смущения, когда он ловил на себе взгляд женщины.

В течение нескольких дней Олимпия продумывала те слова, с которыми она обратится к нему. Девушка с трудом могла выразить свое восхищение его подвигом и содрогалась каждый раз, как только представляла себе этого храбреца, бросившегося наперерез рухнувшей мачте, чтобы спасти своего командира, а затем прыгнувшего за борт в кишащую акулами пучину, предотвращая взрыв неразорвавшегося снаряда, способного в щепки разнести корабль. Ей так хотелось выразить ему свое глубочайшее уважение; она хорошо понимала, что замерзшая фуксия, завернутая в бумагу, не в силах передать всю глубину ее чувств. И все же она мечтала, лежа без сна ночи напролет, когда в доме становилось удивительно тихо, а ее жизнь казалась ей маленькой и такой незначительной, что этот морской волк улыбнется, принимая из ее рук цветок, и все поймет. Он будет признателен ей и по достоинству оценит скромный дар девушки, который в ту минуту покажется ему дороже королевской золотой медали.

Но все это были лишь мечты. А сейчас, стоя у его двери и чувствуя, как замирает ее сердце от ужаса, Олимпия утвердилась в худших подозрениях на свой счет – она поняла, что несмотря на свои самые страстные желания и мечты, она – страшная трусиха, лишенная всякого мужества.

Взяв себя в руки, девушка дернула за цепочку, на которой висел колокольчик, и где-то далеко, в глубине дома раздался тихий перезвон. И сразу же с карниза портика сорвался большой ком снега и с глухим стуком упал рядом с ней на крыльцо, засыпав своей холодной крошкой плечи и шляпку девушки. Дверь усадьбы Хазерлей распахнулась в тот момент, когда Олимпия вытирала свое запорошенное лицо и убирала со лба сломанное перо зеленой шляпки, мешающее ей разглядеть того, кто стоял в дверном проеме.

Это был маленький смуглый босоногий человечек в красной феске на бритой голове, за ним тянулся длинный шлейф из одеяла, в которое было завернуто его тщедушное тело. Слуга, не обращая никакого внимания на то, что Олимпия была вся в снегу, отвесил ей низкий поклон и подмел при этом свешивающимся с его руки краем одеяла каменный порог дома. Затем он снова устремил на нее взор своих маленьких черный глаз, сверкающих на круглом лице.

– О, дорогая! – пропел он мелодичным высоким голосом. – Чем могу служить вам?

Олимпия, вся в снегу, с большой каплей на кончике носа, готова была сквозь землю провалиться. Но зная, что все пути к отступлению отрезаны, она сделала вид, что ничего не произошло, и протянула в дрожащую руку слуги слегка влажную визитную карточку.

– Ага, – сказал он и, сунув карточку под феску, посторонился, пропуская гостью вперед. Оставив входные двери открытыми, он проводил ее через прихожую в вестибюль, пол которого был выложен полированными белыми и розовыми мраморными плитами в шахматном порядки. В огромном вестибюле царил полумрак.

Олимпия исподволь бросила взгляд на затененную нишу, где на фоне резных деревянных панелей висели пыльные боевые знамена и поблескивала сталь оружия. Здесь были палаши и сабли, боевые топоры, пики и пистолеты. Все предметы этого арсенала были расположены самым искусным образом, так что Олимпия с трудом смогла оторвать от него свой восхищенный взгляд.

Не переставая кивать и кланяться, слуга попросил гостью подождать у подножия лестницы, ведущей наверх, и вместо того, чтобы подняться по ее ступеням, быстро и ловко, словно обезьяна, подтянулся на руках, ухватившись за перила, прыгнул и скрылся во мраке верхней площадки. Олимпия услышала шлепанье его босых ног по гладкому деревянному полу, а затем громкий голос, отдававшийся гулким эхом в огромном доме.

– Шеридан-паша! – позвал слуга и тут же испуганно вскрикнул. Послышался звук оплеухи. – Шеридан-паша! Нет, нет! Я вовсе не спал!

– Лживый пес! – раздался громкий мужской голос, доносящийся откуда-то из глубины. – Давай сюда одеяла!

Слуга вновь закричал, а затем его крик перешел в горестный вой.

– Шеридан-паша, умоляю вас! Вспомните о моих дочерях, о моей жене! Кто пошлет им денег на пропитание, когда я умру от холода, превратившись в окоченевший труп!

– А кто им посылает деньги сейчас? – хмыкнул хозяин. – Ты вспоминаешь о них лишь тогда, когда тебе выгодно о них вспоминать. Да и какой от тебя толк? Посмотри, ты, ослиная шкура, видишь дыру в этой рубашке, как будто ее продел девятифунтовый снаряд? Кроме того, ты так и не принес мне теплую воду для бритья.

Слуга начал быстро лопотать что-то жалобным тоном на непонятном Олимпии наречии, хотя она бегло говорила на пяти иностранных языках и могла сносно читать и писать еще на четырех. Низкий голос хозяина отвечал ему по-английски, потом под его тяжелыми шагами Заскрипели деревянные половицы – по-видимому, он направился по коридору, приближаясь к лестничной площадке.

– Ну хорошо, пошли ее ко всем чертям! Проклятье, спасу нет от этих поклонниц в идиотских шляпках! – голос выдавал глубокое отвращение, испытываемое этим человеком к слабому полу. – Бабы! Прохода не дают! Пошли ее, знаешь, куда…

И неистово бранясь, он наконец появился на верхней площадке – с обнаженным торсом и белым полотенцем, перекинутым через плечо. Капитан держал в одной руке подсвечник с мерцающей свечой, отбрасывающей тени на его голую грудь, а в другой руке он нес ворох одеял. Его замшевые брюки были заправлены в черные, начищенные до блеска сапоги.

Заметив гостью, он сразу же замолчал и остановился. На его груди в тусклом свете свечи блеснул кулон в виде полумесяца. Капитан прикрыл его краем полотенца. Олимпия в волнении прижала к груди свои подарки и пристально взглянула на сэра Шеридана из-под низко нависшего надо лбом плюмажа шляпки. Хозяин, в свою очередь, разглядывал ее, застыв на лестнице. Молчание затягивалось, усугубляя неловкость.