Текст книги "Запонки императора, или орехи для беззубых"

Автор книги: Лариса Исарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Ловушка

У Марата я была давно, еще до того, как он продал меня Карену. Без приглашения, случайно. Он даже адреса не давал, заявляя, что баб в свою берлогу не пускает. Но я помнила, как мой бывшим муж однажды полчаса договаривался с ним а визите, повторяя его объяснения, как добраться до дома. А у меня память отвратительная, в отличие от нужных ненужные предметы западают в нее навечно. Как-то Марат забыл у меня папку со статьей, срочно сдаваемой в номер, и я приехала к нему. Сначала его физиономия выразила неприятное изумление, потом приятное отвращение после моих слов, что я хочу получить в награду стакан воды. К воде или ко мне отвращение, до сих пор не знаю, но я переступила порог его комнаты, которую он охранял как логово Синей бороды. И… с трудом сдержала улыбку.

У Марата, презирающего уют и быт, обстановка напоминала гнездышко старой девы. Занавесочки, кружевные салфеточки, семь слонов на пианино с бронзовыми канделябрами, круглый стол посредине под огромным бордовым круглым абажуром со стеклянными бахромками в виде сосулек. Но больше всего меня умилила кровать с горой подушек и кружевным покрывалом…

В кухню он меня не пустил, принес воду в голубой кузнецовской кружке с голубками, мрачный, точно я помешала ему ограбить банк. Видно, боялся насмешек, но я не сказала ни единого слова, будто такая обстановка вполне соответствует проныре-литератору. После этого посещения Марат избегал меня целый месяц.

В этот раз я звонила в его дверь долго, минут двадцать, у меня даже палец устал давить на звонок. Когда я собралась уже уходить, дверь распахнулась. Марат был небрит, и в глазах его плескался ужас.

– Ну, входи, раз сама захотела… – сказал он невнятно и дал мне дорогу. Я еще могла выскочить, дверь он не загораживал, но меня жег азарт упрямства.

– Ты лазил в наш секретер? – начала я. Его большой нос опустился, а торчащие пряди волос заколыхались. Меня всегда поражало, что у человека с таким сумасбродным характером были такие мягкие и воздушные волосы. Что-то мелькнуло в маленьких глазах, и он пропел:

– Мадам, уже падают листья…

– Кого ты навел на моего Шагала? Этого чугунного Кооператора?

– Мадам, уже падают листья… – повторил он еще противнее.

– Кому ты служишь? Не бойся, я не настучу и в милиции тебя не заложила, я вообще от них сбежала…

Марата отстранила чья-то рука, и в комнате оказался совсем молоденький мальчик, на вид – не старше семнадцати с остренькими чертами лица и длинными волосами, заплетенными в косичку с голубым бантиком.

Я не испугалась, педики вообще казались мне безобидными, но мне почудилось, что в квартире еще кто-то есть, а это настораживало…

– Значит, наш друг лазил в ваш секретер? – тоненько прозвенел мальчик, и Марат залился синюшной бледностью. – Ай, как нехорошо шарить по чужим тайникам и воровать милые запонки…

– Да не брал я, сколько можно повторять, даже не видел…

В ту же минуту мальчик ударил Марата по лицу. Ударил, как мне показалось, несильно, но на скуле мгновенно появилась кровь. В лапке мальчике был кастет. Я сделала шаг к двери, запоздало осознав разумность совета дяди Димы, но за моей спиной вырос еще один юнец, много крупнее, но с совершенно щенячьим добродушным лицом.

– Как мы счастливы, что видим вас! – пропел он юношеским баском. – Даже вычислять не пришлось… Так где все-таки запонки?

– Дались они вам! – Я небрежно пожала плечами. – Карен их толкнул еще неделю назад.

– Врешь! – Юнец сделал шаг в мою сторону и вместо ужаса я ощутила ярость. Если бы хоть полноценные взрослые люди, а то шпана вшивая.

Я думала, что он ударит, и приготовилась ответить приемом, но он неожиданно намотал на руку мои волосы, которые только сдуру можно было распустить, идя в такое место… Боль заставила меня откинуть голову и выплесну па слезы на глаза.

– Ну, так где запонки, лапочка? Ведь жалко будет оставить такую телку лысой.

В его левой руке появилась зажигалка, и он медленно повел ею по направлению к моим волосам. И тут я вспомнила о скальпеле. Сумка еще висела на моем плече, я рванула «молнию» левой рукой, а правой, схватив на ощупь скальпель, резанула его по кисти, держащей зажигалку.

От неожиданности он дернулся, отпустил мои волосы и зажал руку.

– Вот зараза, вот б… очковая!

Его напарник бросился ко мне, но я вспомнила болевой прием, которому учил когда-то отец, и сильно ударила его щелчком по кончику носа, а потом бросилась к двери, моля судьбу, чтоб замок не был закрыт изнутри.

Маленький гаденыш кинулся за мной, но ему мешали слезы, обильно полившиеся из глаз. Я воспользовалась этим, нагнулась, сделала подсечку и бросила его через плечо, как мешок с картошкой. Потом открыла дверь и побежала по лестнице. Только на улице я заметила, что выронила скальпель в квартире Марата.

Конечно, теперь надо было пойти в милицию, но я с трудом преодолеваю антипатии. Когда-то в юности я пыталась продать на Тишинском рынке старые шмотки, чтобы купить новые туфли. Меня задержал один хмырь, типа Кооператора, с такой же мордой и мускулами, и в течение часа читал нотации в опорном пункте милиции, злорадно обещая сообщить о том. что я спекулянтка, в университет. Он получал такое удовольствие, предвкушая, как я буду рыдать и ныть, умоляя о прощении, что я взбесилась и заорала:

– Да подавись ты своим протоколом, хрен собачий!

– А за это схлопочешь пятнадцать суток… – начал он.

– А ты из милиции вылетишь впереди своего собственного визга, когда моя мама позвонит Галине Брежневой…

Я нахально заложила ногу на ногу и щелкнула пальцами:

– Сигарету!

И этот «облом» полез ко мне с сигаретой и зажигалкой.

– В общем, подотрись своим протоколом! – сказала я, вставая, – А вот мне ФИО твое желательно узнать…

Он беспомощно оглядывался, не решаясь призвать меня к порядку, и я вышла из этого вагончика, превращенного в «опорный пункт милиции», показав ему на прощание фигу…

Нет, в милицию я не хотела обращаться, а вот узнать московские сплетни можно было через «тетю Лошадь».

Я позвонила ей, услышала вопли, очень торжествующие и громкие, по поводу смерти Карена, строгий призыв приехать немедленно и обещание советов и поддержки…

«Тетя Лошадь» попробовала заключить меня в объятия, всплакнуть, но я засмеялась:

– Перестаньте! Вам это не идет…

Она тут же настроилась на мою волну и закричала, – она не умела говорить тихо, – что Карен был стервец и проходимец, но делал большие дела, и она надеется, что я вспомню о ней, когда начну распродавать его вещи… Потом она стала показывать мне квитанции почтовых переводов на разные благотворительные цели, церкви, священникам…

– Понимаешь, пора о душе думать, звоночки уже были, я и своему скрипачу сказала.

– А вы его все-таки пустили в квартиру.

Она повинно хмыкнула.

– Вкрался, стервец, в бабью душу, да и полезен бывает, сегодня вырезку притащил из ресторана – закачаешься…

– Он каждый день к вам забегает?

– И денег не берет, из симпатии, говорит, тоска по матери, которую не помнит.

– А как же реставратор Степа?

– Ну, я ему не докладываю… Да и перестал он для меня мышей ловить, зазнался, почти неделю не могла упросить, чтоб чашку склеил, я такую на вернисаже оторвала: умереть – не встать.

Мы посидели на кухне, она все охала, что я не отдала ей Шагала, что не показала запонки, при этом очень сноровисто разогрела гречневую кашу, телячьи отбивные, полила все ореховым французским соусом. «Тетя Лошадь» любила и умела поесть и себе ни в чем не отказывала, но никому не помогала, если это не сулило ей крупных выгод…

– Вас уже вызывали в милицию? – спросила я.

– Нет, ко мне являлся утром один следователь, такой тощенький, нервный, и все губки покусывал, точно его родную тетку укокошили…

– Что их больше всего интересовало?

– Ты, матушка, ты, золотце алмазное. Как получила квартиру, откуда обстановка, в каких отношениях была с Кареном… Ну, я все честно, как на духу доложила, объяснила, что считалась полюбовницей, но работала и секретаршей, что на аукционах бывала, разбиралась в искусстве, но Шагала достала с рук, в магазине эта картина не всплывала…

Она рассказывала о своем стукачестве, точно читала мне на ночь детскую сказку, и никакого смущения на ее лице я не заметила.

– Зачем вы меня заложили?

– Я же коллекционер, все мы под Богом, вернее, под МВД ходим…

Тут она была чистосердечна. При ее широкомасштабных операциях по покупке и продаже она легко могла повиснуть на крючке…

– Ну, как жаркое, правда, божество и вдохновение?! Я вчера своего крестника им ублажила от пуза.

– Степку-реставратора?

– Да, он мне и рассказал о Карене.

– А когда? – со старательной небрежностью спросила я.

– Да сразу после аукциона. Или до – не помню голова уже не так варит, как раньше, я могла всего «Евгения Онегина» наизусть прочесть…

Сердце у меня остановилось, потом забилось учащенно.

Первая ниточка. В милицию я звонила около четырех, до этого времени об убийстве могли знать только исполнители или свидетели. Но «тете Лошади» даже вида нельзя подать, она тут же ему позвонит. Я перевела разговор на ее новую покупку – бисерную вышивку с собакой, которую она купила на последнем аукционе.

Потом вспомнила, что у меня есть вазочки Галле, отчего ее глаза заполыхали как бриллианты. Это были самые популярные на аукционе предметы. Чем меньше вазочка, тем дороже, особенно на аукционах в Лондоне. За них давали десятки тысяч долларов.

– А много от Карена осталось Галле?

– Хватает… – Взгляд у меня был туманно-многозначительным, как у истинного коллекционера…

– Но мы играем…

– За адрес Степана. Я хочу отреставрировать сервиз Софронова.

«Тетя Лошадь» сдалась, и я отправилась к реставратору, вспомнив, что незадолго до появления в моей квартире Шагала я видела, как Степа садился в машину Кооператора со множеством тяжелых свертков. Когда я подходила к его мастерской, эта сцена ярко вспыхнула в моей памяти.

Дверь мастерской была обита железом, точно сейф. Степа открыл довольно быстро, но, увидев меня, замялся.

– Понимаешь, я не один…

Его спортивный костюм был в беспорядке, куртка не застегнута, и волосы прилипли к вискам…

– Я только хочу узнать, когда ты услышал о смерти Карена?

Привалившись к стене. Степа внимательно меня разглядывал, и я только сейчас заметила, что голова его похожа на черепашью.

– Так от кого ты узнал о смерти Карена? – повторила я.

– Это допрос? Ты пошла служить в милицию? А может, по их заданию путалась с Кареном?

Он огрызнулся, но бесстрашно. Видимо, за ним ничего уголовного не тянулось. В отличие от Марата.

– В котором часу ты узнал?

– Дуреха, я же весь аукцион сидел рядом с тобой, неужели не помнишь?

Я прикрыла глаза, вспоминая тот день. Кажется, он действительно был неподалеку…

– Доперла? А потом ребята попросили взять в реставрацию гарднеровскую группу, я стал ее рассматривать, они торговались, и тут кто-то упомянул, что Карен сыграл в ящик…

– Но кто? Я еще никого не могла известить, я еще не видела трупа…

– Значит, его видели до тебя…

– Это я понимаю, поэтому и пытаюсь узнать…

– А зачем? Крутые мужички шуток не понимают…

– Ты их боишься?

– Я ни на кого не клепаю, честно делаю дело, а на кого работать – мне все равно, лишь бы бабки отстегивали…

Он внимательно оглядел меня.

– Ничего, годишься! Пошли лучше побалуемся, душа очистится от скверны…

– У тебя же там дама…

– А две – еще лучше.

– Прекрасный способ исповеди!

Я повернулась, чтобы уйти, и вдруг услышала:

– О Карене знал Кооператор, только он шестерка, не лезь в чужие дела. Жаль если такая фактура пострадает…

Я поехала домой, осознав, что Шерлока Холмса из меня не получилось…

Дома

Я влетела в подъезд, вынула газеты из ящика и поднялась лифтом, хотя на третий этаж обычно ходила пешком. Но я боялась встреч с соседями, расспросов, а потому мечтала быстрее нырнуть в квартиру. Еще я представляла, как увижу пустую комнату, где недавно лежал труп Карена, и все во мне леденело. Конечно, я не обратила внимания на повестку всунутую в ручку двери, торопясь отзвонить матери и завучу, чтобы выяснить, добрались ли до меня в школе.

Я старательно закрыла все замки, вдела цепочку, как приучал меня Карен, потушила свет в передней и вошла в комнату, где увидела двух приятных и совершенно безликих молодых людей в черных милицейских ботинках и одинаковых костюмах разного оттенка. Я даже не испугалась, сообразив, что милиция должна была оставить засаду в квартире, где нашли труп…

Один издали показал мне красную книжечку и сказал, не вставая:

– Нам так хотелось с вами побеседовать, что мы заждались…

– Вы так и сидите тут после моего звонка?!

– Почему вы, обнаружив труп своего сожителя, сбежали?

– А откуда известно, что его обнаружила я?

Лицо Сиреневатого оставалось неподвижным, а Сероватый вздохнул и перехватил инициативу.

– Вы заметили, что пропало из квартиры?

– Пропала картина Шагала, – сказала я кротко.

– Вы уверены что это был Шагал? У вас имелась музейная атрибуция?

Голос Сиреневатого стал острым, как бритва.

– Откуда у вас эта картина?

– Мать принесла, просила продать. А ей оставил картину мой отец, который уехал в Австралию.

Они переглянулись, и Сероватый сказал мягким баритоном:

– Советую не юлить. Нам известно, чти вы вели аморальный образ жизни…

Эти слова словно подстегнули меня. Они еще будут мне мораль читать, шестерки, которых Карен покупал по двадцать штук на дюжину!

– У вас есть доказательства? Сейчас можно подавать в суд за оскорбление чести и достоинства не только Президента!

– Кем вам приходился убитый?

– Я сдавала ему квартиру, когда он приезжал в Москву в командировку.

Они хихикнули, и тут впервые что-то во мне зазвенело, какое-то сомнение, неясное, неосознанное, но тревожное.

– Да вы хоть знали, чем он занимался?

– Говорил, что работает в СЭВе…

Сиреневатый откровенно рассмеялся.

– Вы, конечно, тоже там работаете?

Их давил восторг, и я начала понимать, что они совсем не из милиции.

– А разве вы это не выяснили? В ДЭЗе знают, что я учительница. К вашему сведению, преподаю английский язык в школе.

Они переглянулись.

– Вы нас не учите, как работать! – прикрикнул Сероватый. – Лучше скажите, что пропало?

Я пожала плечами.

– Я не разглядывала… Кажется… тряпки на месте.

– А драгоценности?

– У меня их было немного…

– А где они хранились?

– В шкатулке, на комоде, разве вы их не заметили?

Секретер оставался открытым, как и тайник, и они имели право спросить меня об этом.

– Не знаю, я там ничего не держала, мебель доставил Карен. Он мне платил за хранение, пока оформлял перевозку в Ереван.

Главное, говорила я себе, сохранять естественность и не показывать, что я догадалась о самозванстве…

Но им надоело вилять.

– Куда делись запонки?

– Какие запонки?

– Не придуривайся, дешевка!

Голос Сероватого прозвучал как щелканье бича укротителя тигров.

– Я не ношу запонок…

Сиреневатый встал, подошел ко мне, и я увидела в его руке опасную бритву.

– Догадалась, шкура? Так могу и личико разукрасить! Лучше выдай их по-доброму…

Я вспомнила слова Алки, что никакая вещь не стоит человеческой жизни, но так просто сдаваться не хотела.

– Плохо работаете, шавки! Давно могли бы все выяснить без мокрухи. Карен толкнул их одной дамочке за два яйца Фаберже…

Эту фамилию они знали, но их мозговые шестеренки шевелились слабо.

– И молчал, кисель невареный ему в глотку…

– А разве этот Фаберже ценный, что он взял яйца вместо запонок.

– Клиенты за бугром заказывали. Им наши реликвии до фени…

Кажется, они начинали верить.

– А может, побреем курочку наголо, – предложил сладострастно Сероватый, – ох и повизжит…

– Заткнись! На работе не развлекаются, еще легавых привлечешь… – Сиреневатый прошелся по комнате и плюнул на ковер. – Ну и фрайер! Ни хрусталя, ни золота, одни антики…

Потом сел, достал из «дипломата» блокнот, ручку, точно решил взять у меня интервью.

– Быстро адрес старухи!

– Да она дамочка…

– Растереть и забыть! Фамилию, адресок, приметы.

Я мгновенно перебрала в голове сотню вариантов и назвала им адрес цековского дома, где постоянно дежурили милиционеры под видом вахтеров, а также фамилию жены одного посла. Она приезжала в Москву, была несколько раз на аукционе. Карен ее прекрасно знал, их связывали какие-то дела, но сейчас она отбыла к мужу, чтобы щебетать на приемах в ООН и спекулировать тряпками, скупаемыми по дешевке не в магазинах, а на оптовых базах…

– Ну, смотри, курвa, соврала – всю красоту сотрем, на аптеку работать будешь…

После их ухода я бросилась к телефону и позвонила Алке. Мне хотелось услышать нормальный голос нормального человека, который меня любил. Но муж мрачно сказал, что ее увезли в больницу.

– Что случилось?

– Кровотечение. На сохранение положили.

Я охнула. Алка беременна и ничего мне не сказала! На секунду нечто похожее на зависть шевельнулось во мне. Но только на секунду.

В школе

Утром я поехала на работу, совершенно не думая, чему посвящен очередной урок-фикция. Я не могла научить школьников разговаривать по-английски. а они не желали тратить время на бесполезную грамматику и адаптированные тексты.

Как всегда, я опаздывала и оглянулась в поисках такси.

Время поджимало, и я подняла руку перед частником. Хотя в класс я влетела с последним звонком, настроение улучшилось. Мы работали над рассказом О’Генри «Последний лист», когда явилась секретарь директора и срочно вызвала меня в его кабинет.

Я попросила учеников подготовить перевод двадцати строк рассказа О’Генри и пошла по коридору, механически прислушиваясь к монотонным голосам, доносившимся из классов.

Застав в пустом кабинете директора Юрку Гаврилова, с которым мы учились на параллельных курсах в университете, я страшно удивилась. Он был с юрфака, и наши компании часто перекрещивались…

– Привет светилу юриспруденции! Что ты тут делаешь?

– Жду свидетеля… или глупого подозреваемого.

Его простецкое твердое лицо за восемь лет подсохло и постарело, он уже не напоминал плакат с портретом образцового комсомольца, призывающего крепить интернациональную дружбу черных, желтых и красноватых человечков. Зато фигура раздалась, плечи отяжелели, а свитер толстой вязки делал его похожим на отставного футболиста…

Кажется, меня он вычислил точно, потому что спросил в лоб, без обычных формальностей:

– Почему ты сбежала, позвонив в милицию?

– Растерялась.

– Ты-то? За робкую индюшку я тебя никогда не держал.

– Хотелось самой разобраться…

– Ох, твои петли только прибавили мне работы! А главное – впустую, ничего ведь не узнала, только под ногами крутилась. И все время после твоих визитов случались несчастья. Вот и «тетю Лошадь» убили именно после твоего ухода…

– А ее за что?

– Разбираемся…

– Из-за коллекций?

– Все может быть…

– А все-таки, кем ты работаешь, не темни?

– Следователем прокуратуры по особо важным делам.

– А, «важняк»! – сказала я, мучительно перебирая в памяти, что я могла сделать или сболтнуть, из-за чего так страшно пострадала «тетя Лошадь».

– Грамотная – без улыбки перебил мой старый знакомый, сидевший в цивильном свитере за столом директора. – Ладно, кончим шутки. Когда ты последний раз видела Карена живым?

Я стала подсчитывать. До аукциона четыре дня жила у матери. Аукцион происходил в субботу, значит, труп я застала дней через пять после нашей ссоры…

– Почти неделю назад.

– А почему ты удрала к матери?

Значит, с ней уже говорил и мама не поступилась принципами, выложив все честно…

– Поссорились.

– В каких вы были отношениях?

– Босс и секретарша.

Он так на меня посмотрел, что я невольно взялась за свою рыжую гриву и свернула волосы в пучок, вспомнив, что в сумке через плечо лежат мексиканские зажимы, которые привез в прошлом году Карен.

– Ты догадываешься, из-за чего его пытали?

– Не понимаю, – сказала я искренне. – Он так пренебрегал «деревянными» деньгами, что мог откупиться от любых рэкетиров. Да и антиквариата были целые полки, не говоря о цацках в тайнике.

– Значит, от тебя они не таились.

– Он мне показывал, как его открывать.

– И ты туда не лазила?

– Меня не волнуют чужие вещи.

Он помолчал и что-то записал.

– Да, твоих отпечатков там не оказалось.

Прозвенел звонок, урок закончился, но мне еще надо было провести два. В кабинет заглянула наша толстая директриса:

– Ох, простите, я думала, вы уже кончили…

Я фыркнула, но Юрка остался «при исполнении».

– Мы еще немного задержимся, если позволите…

Она замахала толстенькими короткими ручками:

– Бога ради, сколько хотите… – и осторожно прикрыла дверь собственного кабинета.

Тут я сообразила, что на обыкновенное убийство не бросают следователя по особо важным делам… Значит, в этой истории много «гитиков», как любил говорить мой бывший супруг.

– Вы поймали убийцу?

– Это не кино, в «пятнашки» никто не играет. Лучше объясни, почему тебя носило к Марату, к Степе? Заподозрила их как наводчиков?

Я кивнула, ощущая свою глупость. Горе-конспиратор! Как быстро прошли они по моим следам…

– А тех черненьких рэкетиров вы хоть взяли? Марат жив?

– Пока не знаем, его куда-то увезли… Слушай, а о каких запонках все время ходят слухи?

– Слушай, – передразнила я его, – ты можешь мне популярно сказать, кем был Карен?

– Он совмещал много ролей. Был и генеральным директором совместного предприятия, и толковым консультантом СЭВа, и любителем антиквариата…

– И мафиози?

– Деловые люди его ценили, а он снабжал их подлинными произведениями искусства…

– А бандиты у него были на прикорме?

Я вдруг решила, что мною интересовались представители разных групп… Марата, наверное, посетили дружки Карена, а в мою квартиру залезли люди Кооператора.

– Ну выкладывай, что дошурупила?! Что это за запонки, и сколько они могли стоить, если из-за них угрохали твоего босса?

– Он говорил – тысяч сто, но, наверное, приуменьшил. Ведь они считались раритетом, личные запонки последнего императора…

Юра поднялся и сказал, что вызывает меня назавтра в прокуратуру, что повестки надо читать, что в случае неповиновения меня доставят с помощью милиции…

– Какие повестки?

– Которую ты бросила возле своей квартиры, даже не заглянув в нее, а ведь она спасла тебе жизнь. Твои гости прикинули, что квартира может быть под колпаком, и смылись, когда их фокус с оперативниками не удался…

– Значит Карена убили из-за этих дурацких запонок?

– По-видимому.

– Им было мало Шагала?

– С картиной не все ясно, а вот запонки могли бы неплохо сыграть за бугром…

Я вспомнила Федьку. Неужели я подставила и его? Но, кажется, мой визит к нему пришел бесследно, о наших отношениях все давно забыли.

– А как убили «тетю Лошадь»?

– Часов в двенадцать ночи к ней заехала «Скорая», она сама ее вызвала. Но застали ее в агонии, она не могла говорить. Квартира была уже раскурочена… Бригада сразу перезвонила в милицию, но пальчиков мы не нашли…

Тут я вспомнила ресторанного скрипача и рассказала о его звонках.

– А в каком ресторане он играл?

Я напряглась. Она столько говорила, хвасталась, смеялась. Скорее всего это была «Варшава», рядом с аукционом…

– Ты ей поверила?

– Она были рисковой и азартной, да и подвыпила…

– А вообще пила?

– Останавливалась трудно, но всегда могла взять себя в руки.

Он что-то быстро записал я блокноте, потом закрыл его и сказал:

– Не лезла бы ты дальше, будь человеком… – Забыв попрощаться, он ушел. А я долго ходила по улицам, ощущая, что странная грусть мучает меня при мысли о «тете Лошади». И жульничать любила, и никому добра бескорыстно не делала, а шумела, ссорила людей, а что-то таилось в неухоженной, неприбранной душе, невостребованное.

Я вспомнила, как она гордилась, что с ней считаются музейные работники, что третьестепенные поэтики посещают ее дом, выпрашивая подачки, что продавцы антикварных магазинов раскланиваются с опаской, но уважительно… Больше ей нечем было хвастать, хотя прожила она почти семьдесят пять лет.

А ведь умела и вязать бисером, и вышивать, и рисовать так, как не всякий реставратор, и готовить, и фантазировать, да и проработала не шелковой фабрике сорок лет, начав еще ткачихой… Она прожила жизнь, так и не реализовав своих возможностей. А в результате – нелепая смерть. Смерть закоренелой эгоистки…