Текст книги "Запонки императора, или орехи для беззубых"

Автор книги: Лариса Исарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Первое недовольство Карена

Оно совпало с приходом Ильзы и со щенком.

Девочка была моей единственной привязанностью в школе. С лицам японочки и фигуркой балерины, она в седьмом классе рассказала мне по секрету, что ее изнасиловали дома приятели отца-пьяницы, что мать ей не поддержка и жить совсем не хочется.

Я приютила ее на несколько недель, много говорила о том, что жизнь не кончена, что она еще увидит солнце и счастье. Постепенно девочка оттаяла, хотя с тех пор ее лицо стало старше и тверже.

Вернувшись домой, она начала широко пользоваться тем, что подарила ей природа, устроившись в суриковское училище натурщицей и получая по десять рублей за час. Кроме того, она работала секретарем-машинисткой у престарелого писателя, словесно развращавшего девочек, и дворником – утром до школы – за что получила от ДЭЗа право занимать подвальную комнатку, куда не пускала родителей.

В девятом классе ее пытались исключить из школы за «аморальность». Вернее, о ее образе жизни знали мало, но вызывающие туалеты и косметика бесили и одноклассниц, и учителей. Я убедила директрису, что этим мы окончательно сломим судьбу девочки, которая прекрасно училась и неплохо болтала по-английски.

Она приехала ко мне с цветами и рассказала, что имеет постоянных «друзей». Один – сорока двух лет, с квартирой, дачей и казенной машиной, крупный партийный босс. Второй – бармен, тридцати пяти лет. Он очень любил появляться с нею в ресторанах и всегда шел сзади, чтобы наблюдать, как облизываются мужики на его «телку». И третий – научный работник, которого она почти любит, хотя и устала от сложностей.

У меня вызывали уважение ее независимость и мужество. От «друзей» она принимала лишь подарки и развлечения, а не деньги, хотя, когда хотела дорогую тряпку, ей никто не отказывал, кроме ученого. Чаще он сам был на ее иждивении, но она собиралась связать его с барменом, чтобы тот подкинул деньги этому недотепе за право фиктивно оформить журналистское кафе на его «чистую» фамилию.

Именно с Ильзой мы подобрали на улице у мальчишек издыхающего щенка. У него были парализованы задние ноги, он казался комком грязной шерсти, но от огромных детских коричневых глаз защемило мое сердце. Я купила его за десятку, взяла на руки и притащила в квартиру. Меня не интересовала его порода, но, когда мы его вымыли, он оказался белоснежным и лохматым, с огромной заросшей мордой и массивными передними лапами.

В разгар наших хлопот приехал Карен, окинул взглядом Ильзу и щенка и вызвал меня в кухню.

– Убери… – сказал он спокойно, – тебе нужна породистая собака, я привезу японского хина. К твоим туалетам подойдет…

– А мне этот нравится, – сообщила я без нажима, но твердо.

Он пожевал губами.

– А девка тебе зачем? Передаешь опыт?!

Я вздрогнула: он впервые подчеркнул мое положение. Волна бешенства полыхнула на моем лице. Щеки загорелись, глаза заблестели, и Карен посмотрел на меня с откровенным призывом. У него в такие минуты дрожали ноздри и подрагивали брови, а обычно оливковое лицо розовело…

– Извинись! – Голос мой дрожал, и почему-то екнуло сердце.

– О, мадам, простите… – засмеялся он, но что-то изменилось в его взгляде. Только много месяцев спустя я поняла, что с этой минуты он отдалил меня от себя. Он был злопамятен и не прощал непокорности.

– Я повышу сумму в долларах за темперамент. Не ожидал, приятно… – Он облизнул губы, точно отпил особо крепкий и пряный напиток, – Красивой женщине капризы к лицу… Держи этого барбоса, только в мои приезды пристраивай где хочешь, хоть у этой девки…

– Почему она тебе не понравилась?

– Благотворительность до добра никого не доводила… А у нее уже нет сердца. Ее лепило слишком много рук…

Я оставила щенка и попросила Ильзу обязательно звонить мне перед приездом…

Она поняла и больше с Кареном не встречалась, а Тришку с восторгом увозила в свою подвальную комнату, когда босс извещал о своем появлении. И это помешало мне привязаться к щенку. Я не умела никого делить, и в конце концов собака перешла в ее полную собственность. Я только совала ей деньги на прокорм, внушая себе, что лучше его совсем не видеть, чем от случая к случаю.

Зато мои знакомства с коллекционерами и даже дружбу с ними Карен всячески приветствовал, особенно с теми, кого он ценил за вкус и понимание вещей. Он учился у них на ходу, впитывая детали, о которых не прочтешь в книгах и мимолетное обсуждение на аукционе отдельных предметов давало, по его мнению, больше, чем научная лекция специалиста.

Мои новые знакомые

Первой оказалась Лиза – высокая худощавая женщина, с седыми вьющимися волосами и всегда поджатыми губами, отчего круглый подбородок бросался в глаза раньше, чем ее небольшие и пронзительные глаза…

Она считалась известной коллекционершей бисера, не только образованной, но и умелой реставраторшей, вышивавшей не хуже старинных мастериц. Лиза отдавала этой страсти душу, но внешне никогда не теряла рассудительности и спокойствия. Она знала, сколько должна стоить любая вещь, не решалась на азартные увлечения, отчего и пропускала иногда настоящие шедевры.

Знакомство наше началось из-за медведя, вышитого мелким бисером на длинной узкой картине. Справа сидел султан с женой и курил чубук. Султанша смотрела в лорнет, а страж сзади них опирался на кривую саблю. Слева молодой человек во фраке командовал медведем, который играл на лютне, и все это – на фоне минаретов и пальм.

Простота и наивная поэтичность бисерного лубка тронули меня. Увидев, что желающих на эту картину нет, я подняла свой номер. Тогда подключилась и моя соседка. Я снова сыграла, и она со вздохом прекратила борьбу. Картина досталась мне за триста рублей, что было недорого по нынешним иенам.

Соседка, назвавшаяся Лизой, сказала:

– Вам повезло, я хотела ее купить, прелестная вещь…

Мне стало неловко, и я смущенно произнесла:

– Ну, если она вам так правится, я уступлю ее. ведь для меня это случайный каприз.

Лиза высоко приподняла тонкие, изящные брови:

– Я не превышаю намеченного предела, я хотела купить ее только за двести пятьдесят…

На следующем аукционе мы снова встретились, поздоровались и сели рядом. И тогда я узнала, что у нее огромное количество бисерных работ, что она связана с Эрмитажем и пишет статьи об этом виде искусства.

– По профессии я математик, но бисер – мое давнее хобби и второе призвание.

Лиза была старше меня лет на пятнадцать, но выглядела моложаво, одевалась с поразительным вкусом, в английском стиле, и ее вязаные вещи были собственной работы. Сначала я думала, что она старая дева, но позже узнала, что она замужем за доктором физико-математических наук и что у них поздний ребенок, невероятно избалованный и инфантильный.

Как-то я пригласила ее к себе, и после этого визита она стала общаться со мной намного свободнее и теплее. Видимо, решила, что имеет дело с богатой дамой, но совершенно «темной» в вопросах антиквариата.

Лиза притягивала меня своими знаниями, и я терпела ее высокомерие, снобизм и откровенное делячество, когда она равнодушным тоном предлагала поменять ценную вещь на пустячок, сохраняя при этом непринужденно корректный вид.

Узнав о приходе Лизы, Карен одобрительно цокнул языком и пожурил, что я затянула с ответным визитом.

– Поучилась бы! Знаешь, сколько она заработала на своей коллекции?

– Она говорит, что ничего не продает…

– Так все говорят. Лиза – трезвая голова! Никогда не зарывается, и коллекция ее тянет сегодня на сотню тысяч…

Он как-то странно взглянул на меня:

– Сходила бы, поглядела, описала, у тебя цепкий глаз…

Я кивнула, опустив ресницы, и решила никогда не посещать Лизу. Просьба Карена мне не понравилась, насторожила и я впервые пожалела, что влезла в определенные отношения с этим человеком…

В это же время я познакомилась с одной колоритной дамой, которую прозвали на аукционе «тетя Лошадь». Огромного роста, с грубым мужским голосом и холодными рыбьими глазами, она тем не менее могла быть обаятельной и своим цинизмом, и солдатской простотой, и детскими, как мне казалось, хитростями истинной коллекционерки… жульничавшей при любой покупке или продаже.

«Тетя Лошадь» тоже собирала бисерные изделия и довольно быстро установила, что и меня они заинтересовали. Карен ее знал, раскланивался, но нас не знакомил, пока однажды она сама не подошла ко мне.

– Новая курочка Каренчнка?

Я посмотрела на нее с холодной любезностью.

– Одобряю. Умеет жить, стервец! Может, сбрызнем знакомство в ресторации, за мой счет?

– Спасибо, – благонравно ответила я, – но мне надо на уроки.

«Тетя Лошадь» вытянула нижнюю губу, точно собиралась засвистеть.

– Кто же ты, прелестная лань?!

Бас ее звучал с поразительной громкостью, и на нас стали оглядываться посетители аукциона.

– Учительница английского языка.

Она загрохотала. Смех ее звучал, точно стук града по железной крыше.

– Люблю смачный анекдот!

А вскоре Карен попросил меня не отказываться от этого знакомства «при случае».

– Дама трудная, с фанаберией, ее не приручить… – сказал он туманно, – но весьма знающая. Иногда по блажи продаст что-либо редкое, если ты ей покажешься… Хотя вряд ли… К ней столько народу тянется. – Он задел мое самолюбие, и я начала терпеливо выслушивать ее монологи, пока не дождалась приглашения в гости.

Первый визит меня даже растрогал. К моему появлению «тетя Лошадь» приготовила поджаренную по-ресторанному картошку со свежей зеленью, парной бифштекс с брусникой, грибы собственного засола. В ответ на мои похвалы она произнесла:

– Я все делаю не просто хорошо, а отлично. Это мой жизненный принцип…

И вещи ее окружали экстра-класса, начиная от бисерных вышивок и кончая старинной бронзовой кухонной утварью.

Выяснилось, что она давно знала Лизу, очень любила ее, преклонялась и страдала от ее высокомерия и пренебрежения.

– Умница, талант, все при ней и такому балбесу прислуживает.

– Кому?

– Да муженьку своему, он ее ногтя не стоит. Обыкновенный «скалозуб», вы согласны?!

Я поняла, что на этот язычок лучше не попадаться, и промолчала.

В последний момент «тетя Лошадь» предложила мне купить несколько бисерных вещичек, и я взяла их, не торгуясь. Цена была сумасшедшая, но Карен учил меня не торговаться вначале, чтобы завлечь клиента своей торовитостыо.

Потом «тетя Лошадь» появилась у меня и с редкой бесцеремонностью осмотрела, перещупала каждый предмет интерьера и обстановки, точно была в лавке антиквара. Она мгновенно поставила меня в известность, что ей нравится, что она купила бы и за сколько…

Среди моих старых знакомых никто не вел себя так нагло, но в мире коллекционеров существовали другие критерии поведения.

Постепенно я стала посещать аукционы, как вернисажи, раскланиваясь и проявляя непринужденность знатока и завсегдатая…

О некоторых посетителях Карен мне рассказывал. В первом ряду, в центре, всегда усаживался маленький человечек, похожий на старую макаку. Он не пользовался номером, а лишь помахивал ручкой, похожей на лапку обезьянки, и скупал фарфор на много тысяч рублей, особенно фигурки времен двадцатых-тридцатых годов – изображения красноармейцев, буденновцев, пограничников, доярок и свинарок – вещи тяжелые, лишенные тонкости отделки.

Карен объяснил, что они пользуются огромным успехом у дипломатов и за них охотно дают валюту.

– Так этот Гоша – обычный перекупщик?!

– Перекупщик, но большого размаха…

– И как он не боится рэкетиров? Он же таскает с собой каждый раз не меньше пятидесяти тысяч…

– Надо не жалеть денег и отдать при случае, сколько попросят А для деятеля его масштаба 20–30 тысяч не сумма…

– А зачем он покупает обломки, детали?

– У него на содержании свои реставраторы. Таких профессионалов в Эрмитаже не осталось…

– Ты ему завидуешь?

Он засмеялся.

– Это его делянка, он застолбил раньше меня лет на пять. Но я уже наступаю ему на пятки… А главное, я переманил его лучшего реставратора…

– И вам не надоедают эти игры?

– Игры в деньги?!

Он редко улыбался, но теперь смотрел на меня, как на ясельного ползунка.

– А кто тот длинный грузин с седыми бровями, который всегда стоит сбоку и кричит: «Ап!» – когда его но замечает аукционист? В пальто нараспашку и нагло-веселый?!

– У тебя цепкий глаз, – сказал Карен задумчиво, – это и хорошо, и опасно. Надеюсь, ты ни с кем из этих людей не разговаривала? Тот грузин – он из мафии, но своих не трогает…

– А ты для него – свой?

Карен вздохнул, улыбнулся и посоветовал мне с месяц на аукцион не ходить, чтобы не «светиться»… Я потратила это время на выставки и книги по искусству, к которым раньше была абсолютно равнодушна. Мне не с кем было об этом говорить, и я обрадовалась, когда встретила на выставке «Частные коллекции» Марата.

Он был, как всегда, небрежно одет, но теперь это была дорогая небрежность. От него пахло спиртным, но не самогоном, и курил он модную трубку, а не «Беломор»…

Мы поздоровались, и мне на секунду взгрустнулось. Все-таки я начинала к нему привыкать, пока он меня не продал.

– Ты еще не испытываешь желания сменить наездника?!

Тон был дружески непринужденным, но я почувствовала неугасшую злобу.

– А у тебя есть новый кандидат?

– В Греции все есть… Слушай, без дураков, ты потрясно смотришься, прямо «мисс Антиквариат»…

Я насторожилась. Марат взял меня за плечи.

– Могу порекомендовать покупателей, если надумаешь толкнуть…

– Демократов или консерваторов?!

Он снисходительно усмехнулся, и я с трудом удержалась от восклицания: во рту у него появились прекрасные фарфоровые коронки, стоившие уйму бабок.

– Пусти в гости по старой памяти, авось пригожусь…

– Характер мужчины проясняется в его отношении к женщине…

– Это всего одна ипостась… И разве я тебя не осчастливил Каренчиком?! Может быть, и теперь помогу…

Я согласилась, не подозревая, на какие неприятности себя обрекаю, восстановив отношения с этим человеком…

Он начал посещать меня раз в неделю. Ненавязчиво, весело. Острил, рассказывал сплетни, отказывался от рюмки, и постепенно за его непринужденными вопросами я начала замечать определенную систему.

Его интересовало, кто бывал в этой квартире, с кем встречался Карен и что покупал. Но я уводила разговор в сторону рассказывая о маминых увлечениях демократами, о «тете Лошади» с ее огненной симпатией ко мне, о Лизе. Он с трудом скрывал зевоту, но продолжал упорно ходить кругами вокруг меня.

Карен отнесся к его появлениям сдержанно, но спокойно. В этот свои приезд он был страшно занят, но однажды велел мне приготовить скромный ужин для пожилой женщины.

– Мне уйти? – спросила я.

– Нет, посидим втроем, я хочу окончательно приручить эту старушку, увидишь, игра стоит свеч…

Так я познакомилась с Таисьей Сергеевной, которая принесла злосчастные запонки, принадлежавшие императору Николаю II и подаренные ее отцу за реконструкцию порта в Таганроге.

– Представляешь, милочка, прямо так снял с руки и наградил простого инженера…

Старушка была более чем древняя. Хотя ей было за девяносто, передвигалась она бодро и решительно, напоминая замшенную, мумифицированную Дюймовочку-бабушку.

Запонки состояли из круга красной эмали, окруженной ободком из мелких бриллиантов, а четыре из них, значительно крупнее, почти в полкарата, делили эту сферу на сегменты. В центре, на зеленой эмали, лежал двуглавый орел, тоже из мелких бриллиантов в платине. И лишь по краям запонки были золотые и переходили в золотые цепочки.

– А как доказать, чти запонки императорские? – спросила я иронически.

Старушка всполошилась.

– Я вам рассказала все, как было, кроме того, тут можно разглядеть букву Н.

Хозяйка запонок занервничала, щечки ее покраснели, и она начала укладывать свое имущество в коробочку из коричневого сафьяна Но Карен удержал ее руку.

– Никто не сомневается в ваших словах, уважаемая, договоренность остается в силе…

– В долларах? – жадно спросила старушка. – Понимаете, это для правнучки, она уезжает, и я хочу, чтоб она могла купить себе квартирку…

Моя мечта? Неужели все русские одинаковы и больше всего на Западе боятся оказаться без площади?!

Я покосилась на Карена: сохраняя невозмутимость, он положил на кухонный стол 3 000 долларов. Меня поразила цена этого красивого, но не очень функционального предмета. Кто сейчас из мужчин носит загонки!

– Я вас отвезу на машине, – сказал Карен, когда старушка запихнула в матерчатую, сшитую из кусочков хозяйственную сумку, свой кошелек. – Вы бы положили его в более укромное место…

Бабушка-Дюймовочка лихо тряхнула головой.

Они ушли, а я приложила запонки к ушам. Серьги, конечно, вышли бы фирмовые. но жить без них я могла совершенно спокойно… Я стала прикидывать, сколько у меня на счету. Карен показывал банковские бумаги после каждой поездки… Выходило, что в Лондоне у меня уже лежит десять тысяч семьсот долларов. Маловато, хотя это лучше, чем ничего!

Вернувшись, Карен долго разглядывал запонки, а потом сказал:

– Им цены нет… у русских монархистов. Не меньше ста тысяч потянут, а через год – втрое больше…

Я засмеялась, так как не относилась всерьез ни к одной партии… Мой скепсис охладил Карена, он спрятал запонки в коробочку, а ее положил в тайник секретера, где были две декоративные колонки. Если выдернуть бронзовую ромашку в одной, вынималась наружная часть и возникала глубокий ниша. Карен впервые это сделал при мне, я даже не подозревала о существовании тайника и расценила его поступок как высшую меру доверия…

Мамина картина

А вскоре ко мне зашла мать с архитектурным тубом в руках, в котором студенты обычно носят чертежи.

Мать была взволнована и совершенно забыла, что обещала ко мне не приходить.

– Я хочу продать картину, – сказала она нервно, – Ты, наверное, знаешь любителей…

– А что случилось? Тебе очень нужны деньги?

– Я хочу пожертвовать их в Дом ребенка.

– Ни с того ни с сего?

– Совесть требует, прежде всего из-за тебя… Наверное, можно продать эту картину…

Я подняла брови. В доме родителей никаких картин не было.

– Это отцовская. Он принес ее много лет назад и забросил за шкаф. А когда переезжал, оставил мне на «черный день». Я вчера достала, развернула и… Есть в ней хоть какая-то ценность?

Она вытащила свернутую трубкой картину и придавила ее углы на столе моими книгами. Я наклонилась и тут же с удивлением выпрямилась.

На голубовато-зеленом фоне, на горбатом пригорке стоял нелепый изломанный двухэтажный домишко. Перед ним какая-то фигура в матросских штанах запустила в голубовато-зеленое небо воздушного змея и, закинув голову, следила за его полетом. Крутой склон горки обрывался у воды, сливавшейся с небом, на переднем плане рассыпался песок, вязкий и тяжелый, не принимавший ни травинки, ни кустика.

– Кто автор?

Мама пожала плечами, зорко следя за моей реакцией.

– Подписи нет, вернее, затерта, но…

Тон был многозначителен.

– Уезжая, отец сказал, что это Шагал.

Мне стало смешно. Я знала страсть отца к розыгрышам. Мать, однако, всегда принимала его слова всерьез…

– И он оставил подлинного Шагала, когда женился на Элси?

– Он не мог его вывезти и потому подарил мне. Вчера я получила письмо, он пишет, что чувствует ответственность за меня, читая в газетах о трудностях в нашей стране…

– А ты атрибутировала эту картину?

– Нет, он пишет, чтоб я не совалась в музеи, а показала знатокам… И я подумала, что твой Карен, может быть, порекомендует покупателя.

– С твоими принципами прибегать к его помощи…

Мать покраснела.

– Но ему это будет полезно, я продам дешевле…

– А тебе известна стоимость этой картины?

– Отец говорил – тысяч пять…

Я хмыкнула. За подлинного Шагала?!

– Я была на днях в одном интернате для хронически больных детей. Ты бы видела условия их жизни! Я решила пойти туда поработать, а потом подумала, что на деньги от этой картины смогу купить им игрушки, книжки и одеяла. А то у них такие застиранные, в пятнах…

Мы молчали. Картина была необычна. В Измайлове на вернисаже за худшие просили больше.

– У тебя нет чего-нибудь постирать? – Мать была в своем репертуаре. Когда после стычек мы мирились, она таким образом «застирывала» свои несправедливости.

Мать возилась в моем шкафу, в ванне лилась вода, а я все вглядывалась в картину, отмечая новые и неожиданные детали и думая при этом, у кого отец, равнодушный к искусству, купил эту картину? А может быть, подарок пациента? Благодарность за чудо? Отец их немало совершал: руки у него были волшебными…

Для начала я решила позвонить «тете Лошади». Она знала реставраторов, художников, музейщиков, и у нее был очень верный глаз на подлинники…

Слухи

Целый день мне пришлось ждать «тетю Лошадь». Она не умела считаться с другими. Особенно, если ей «не светила» конкретная выгода. По телефону я ничего не объяснила, просто предложила «поиграть в бирюльки». Ее выражение. Она обожала меняться, предлагая разные ненужные вещи за облюбованную, как привило, более ценную, о чем хозяева обычно не подозревали… Или терялись, оглушенные ее громовым голосом, многословием и воспеванием того предмета, который она старалась им всучить.

Пощебетав басом, тяжело опираясь на палку, она прошла в комнату, цепко оглядывая стены. Она всегда переживала, если у меня появлялась новая бисерная вышивка. Потом подошла к столу и – выпрямилась во весь свой огромный рост. Я нарочно не убрала картину, оставив ее так, как расстелила мать. И хоть холст казался небольшим на овальном столе карельский березы, впечатление он произвел. «Тетя Лошадь», старавшаяся всегда скрыть свой интерес, застыла изваянием. И я поняла, что мои предчувствия верны. Неважно, кто был автором этой картины, главное – это подлинник работы большого художника.

– Почем? – спросила «тетя Лошадь», переводя дыхание.

– А сколько бы вы дали?

– Ну, я же небогатая женщина, у меня почти не бывает наличности, можно поменяться. Я бы дала вазу, которая вам нравилась, и бисерную вышивку.

Заметя ироническое выражение моего лица, она добавила:

– Любую со стены.

Итак, цена предложена вдвое меньше отцовской. Хороший признак…

– Но вы же не знаете, кто автор…

– Без разницы! – Она тряхнула стриженой седой головой. – Иду на риск. Мне нравится – и дело с концом, без проблем… Ладно, где ниша не пропадала!

«Тетя Лошадь» полезла в огромную сумку, достала пачку сторублевок и кинула их размашистым жестом на стол. Веер получился красивым и впечатляющим.

– Тут ровно пять тысяч. Берите! Можно сказать, дарю, вы мне симпатичны. И хоть ценность этой штучки ниже, для хорошего человека не жалко.

Я покачала головой и стала собирать ее деньги в пачку.

– А откуда она у вас? – спросила «тетя Лошадь».

– Из этого туба, – придуривалась я, протягивая ей футляр. Она заглянула в него, потрясла, и на пол упали четыре деревяшки. Мы нагнулись одновременно, чуть не стукнувшись головами. Это были профильно выточенные узкие куски красного дерева, и она раньше меня сообразила, что деревяшки – рама от картины.

Навыков у старухи было больше, и она мгновенно приставила части друг к другу, соединила пазы, они глухо щелкнули, и перед нами оказалась складная разборная рама.

– Да, мозговитый мужик делал, – протянула «тетя Лошадь», потрясая изделием, – не наша работа, не современная.

– А что – сегодня нет хороших столяров?

– «Тяп-ляпов» – навал, а это делал умелец, ценивший чужую работу…

«Тетя Лошадь» больше не таилась, понимая, что сделка наскоком не удалась.

– Что вы собираетесь делать с этой вещью? Продать или в кубышку?

Я пожала плечами.

– Хотелось бы сориентироваться.

– Ясно. Помогу. Пришлю моего крестника, реставратора. Но чтобы был стол, выпивка – все чин-чином.

– Как это – крестника?

– Ну, я мальчишку подкормила, уговорила попробовать себя в реставрации… Даже обещала сделать его наследником… – Она хихикнула. – Вот и реставрирует мне бесплатно. И по высшему рангу.

– Ему можно доверять?

– У него ключ от моей квартиры. Когда я в санатории, он цветы поливает. И знает, что у меня все на учете… Доверяй, но проверяй моя прелесть…

Собравшись уходить, она вдруг заныла:

– Дали бы что-нибудь интересненькое… чтобы полировать кровь. Не зря же я к вам ездила, на такси тратилась…

Я подала ей кошелек из бисера. На одной стороне бегали две собаки, а на другой – стояла ваза с цветами. Этот крошечный мешочек был без замка. Я купила его не на аукционе, а у старушки Таисьи Сергеевны, продавшей запонки Карену. Он меня послал к ней с каким-то свертком. Когда я его передавала, то заметила в передней на тумбочке этот кошелек. Старушка жаждала наградить меня и тут же всучила это изделие, взяв символическую плату в десять рублей.

«Тетя Лошадь» оживилась, подобрела и гордо вынула из сумки поломанную коробочку из крашеного дерева.

– Вам ответно, цените, это игольник… осталось склеить, пополировать…

– Да не нужен он мне…

– Не скажите, если отреставрировать…

– Все равно не нужно, а я не хочу иметь в доме необязательные вещи…

– Вы всерьез? Я же даром даю.

– Нет, не возьму.

Она начала рыться в сумке, по очереди предлагая мне кошелек для визиток из облезлой кожи со следами монограммы, флакон для духов с отбитым горлышком, бронзовую пуговицу с изображением птицы, летящей над морскими волнами.

Пуговицу я взяла, решив приколоть к пуховому берету, чтобы хоть ею индивидуализировать фирменный головной убор…

И мы расстались, довольные друг другом. Я – потому что узнала, что картина имеет немалую стоимость; «тетя Лошадь» – потому что надула меня, всучив мне за мой кошелек совершенно никому не нужную пуговицу.

Общая радость. Занавес.