Текст книги "Огневица (СИ)"

Автор книги: Лариса Шубникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3

На дальней заимке тихо: деревья вековые снегом укутаны, сугробы едва не в рост человека. По глуши лесной гулко разносится стук-молоток дятла. Покойно, ворогов нет, а все одно как в могиле.

Медвяна на крылечке стояла, смотрела на солнце яркое, что сияло на снежных шапках елей, на петли звериных следов, куталась зябко в шубейку беличью, ту самую, что накинула на нее мать в страшную ночь, когда Военег напал и сжег родную весь.

Три недели прятались втроем в лесной заимке. Вейка тем временем в себя стала приходить: синяки-царапины сошли, взгляд осмысленный стал. Но слов от нее ни Медвяна, ни Богша так и не дождались. Сама Медвяна возилась с Вейкой: в баньку водила, кашу в миске подсовывала. Жалела молодуху. Да и за такими хлопотами и свое горе забывалось, мутной пеленой покрывалось. Не уходило, но уж мучило и болело тише.

– Веечка, ты бы вышла на морозец, вздохнула. Глянь, снега какие аж глаз слепит. Вон и солнышко играется. Пойдешь, нет ли? – ответа Медвяна так и не услыхала.

Богша уехал третьего дня: посмотреть, проверить, что и как. Не ищут ли, не пора ли бежать? Вот и осталась Медвяна с молчаливой Вейкой, слушала безмолвие ледяное и сама индевела. Злоба и горе подернули ее холодком, будто инеем присыпали скрипучим. Была девчонка, а в один день повзрослела, построжела: детство окончилось. Вот оно как бывает – мать с отцом ушли и нет никого более меж тобой и смертью. Некому защитить, некому пожалеть-приласкать. Один воюй с жизнью, сам вертись, как хочешь и как умеешь. Сироты все на одно лицо, если приглядеться – глаза недетские, хоть и от горшка два вершка.

– Богша никак едет? – Медвяна глаза прищурила, вгляделась.

И правда, стайка птиц вспорхнула, указала – есть кто-то на дороге лесной. А кроме Богши тут и быть-то никого не могло. Через малое время показалась мохнатая низкорослая лошадка, тащившая за собой сани. Богша в черной шапке и тяжелом тулупе, присыпанный снежком, сидел в возке.

– Как вы тут? – из саней вылез легко, ненатужно.

– Все хорошо, дядька Богша. Тихо, – Медвяна, придерживая полы шубейки, подошла к возку, подхватила мешок с мукой, – Ну что ж молчишь, а? Узнал чего?

– Узнал. Идём-ка в дом там все обскажу. Намёрзся. Только мерина сведу в тепло.

Медвяна хлопотала: поставила перед дядькой на стол горячего травяного отвару, принесла миску с кашей, кус хлеба отломила. Однако браться за ложку Богша не спешил, отхлебывал отвар малыми глотками. Вейка сидела на лавке, головой прислонясь к стене, в окно бездумно глядела.

– Уходить надоть. Шныряют дружинные Рудного. Ежели сей день решим куда податься, то завтрева надо выезжать. Да не по большаку Лутаковскому, а лесом. Я так мыслю – надо ехать в городище поболее. Там народу тьма. Кто ж найдет? А, стало быть, к князю Мезамиру.

– Нет, Богша, – сказала жёстко Медвяна. – Уж слишком далеко от Военега

– Опять ты? Да где это видано, чтобы девка сопливая взялась мстить родовитому, а? Сколь раз уж говорил тебе – брось, забудь! Смерть на себя накличешь. И мы обое с тобой пропадем.

– Я не держу, дядька Богша. Иди, куда глаза смотрят. Деньгой не обижу, – сказать-то сказала, но сердце ёкнуло.

Как без мужика? Если б не Богша, они бы с Вейкой погибли: либо от мороза, либо от голода.

– Тьфу. Какая деньга? За тебя боюсь. Отец твой велел следить да беречь, – Богша головой поник: жесткие черные с проседью волосы упали на высокий лоб, плечи широченные согнулись, будто ноша на них неподъемная легла, глаза карие с медовым ободком погасли, замутились горем.

– Дяденька, я зарок дала. Не отступлю. С тобой ли, без тебя ли, все равно помщу. Слово мое крепкое, – Медвяна выпрямилась, блеснула яркими глазами. – Никто меня с пути того не своротит. И все на том.

Кривой ничего не ответил на такие слова, огрел тяжелым взглядом, головой качнул. А вот Вейка сказала, тем и удивила Медвяну и дядьку.

– Я с тобой. Сдохну, но сквитаюсь со всеми. Каждого найду. И прятаться надобно не в городище, а под самым носом у Военега. Чем ближе, тем лучше, – сказала и опять отвернулась, принялась в оконце смотреть.

Богша перевел взгляд с Вейки на Медвяну, снова покачал головой, будто удивляясь чему-то.

– Стало быть, планида*. Второго дня ехал мимо веси Сокуров. Встретил мужика одного, так он сказал – перемерли все. Лихоманка чудная одолела. А Нельга Сокур вроде как, утекла. Мать ее к родне спровадила.

– И что, Богша, что? – Медвяна давно знала дядьку, понимала, что не просто так взялся он рассказывать страшное.

– А то, Медвяна. Недалеко Нельга-то утекла. Нашел ее и девку-холопку ейную. Обе мертвые давно в овражке лежат. Волки обглодать успели. А грамотки-то при них.

С теми словами достал из-за пазухи два берёсты* – Нельги, рода Сокур и холопки ее Новицы, родства не помнящей.

– Дядька, так Сокуры-то Военегу дань платили, а стало быть, не ратились, – Медвяна тряскими руками приняла страшную находку Богши. – И что ж теперь, а? Куда? Прямо к Военегу? Сказать ему, что я Нельга?

– Не примет, – промолвила Вейка тусклым голосом, – пришлых не любит. Про то знаю от знакомицы своей. У Сокуров-то родня есть – Рознег, глава рода Новик. С Военегом не дюже дружен, но и не враг ему. Бают, заезжает к нему Рудный. Куда б побежала обезродевшая девка? К родне, хучь и дальней. Ты теперь Сокур, значит, ищи защиты у Новиков. Надо же, как совпало. Не иначе Сварог* перстом огненным кажет – иди, мол, путь твой мне виден.

Медвянка схватилась на матушкин оберег-огневицу, что не снимала с себя, за ней Богша лоб наморщил, глядя на грамоты с затаенным страхом.

– И чего ждем? – Вейка скинула свою сонную одурь, с лавки поднялась. – Медвянушка, так я начну собирать пожитки. Ты бы перстни свои сняла и спрятала, кольца с косы тоже убери. Серебро ведь, не деревяшка. Да и шубейку надо поплоше, эта дюже богатая. Сокуры не Лутаки, им такой деньги, как в твоем роду видать не доводилось.

– Дело говоришь, Вея, – Богша прихлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, соглашаясь. – Токмо без деньги мы на новом-то месте набедуемся.

Глянул из-под кустистых бровей на Медвяну, мол, понимаешь ли, о чем я? Она поняла – в схрон надо наведаться.

– Ты, Богша, передохни, поешь да запряги мне Василька, – бровями показала, мол, поняла все.

– Как скажешь, Медвяна, – и поклонился слегка, признавая ее первенство в таких делах. Ведь не кто-нибудь, а последняя из Лутаков.

Когда солнце окрасило небо закатным пламенем, а морозец прихватил еще сильнее, Медвяна и Богша неторопливо добрались до кромки леса, там расстались ненадолго.

Отец с детства учил Медвяну по лесу не блуждать, путь находить, тогда же и показал, где припрятаны богатства медовые, Лутаковские. Под обрывом, при сходе к речке Шуйке, неприметная нора. С одной стороны ее скрывал крутой холмик, с другой не пускала сама речка, делая петельку-подковку. Вот в ту нору и сунулась опасливо Медвяна, вошла в пещерку малую и под большим камнем выискала сундук. Смахнула пыль, отомкнула замок, крышку приподняла, а там…

Золотые монетки, серебряные деньги, собранные в холстинковые мешочки. Не одним годом скоплены – всей жизнью отца. Дорого брал Лутак за свои мёды стоялые*, за медовуху* легкую. Как делал, чего добавлял бортник в свои настои, никто не знал, кроме Медвяны. Она отцу зарок дала, поклялась никому и никогда не рассказывать. Бочки с десятилетними медами тут же были прикопаны: большие деньги можно было выручить за них, если отвезти к княжьему двору. На каждом бочонке знак – бочка и копье. Отцовские-то ценились выше иных. А как теперь везти? Лутаков нет, осталась Медвяна, и та уж имя сменить посулилась, чтобы смерти избежать.

Долго смотреть на схрон не стала, взяла несколько мешочков с серебром и один с золотой деньгой, замкнула сундук, заложила камнем, будто нет под ним ничего, и пошла к свету.

– Богша, тут я, – подошла неспешно и напугала дядьку так, что он подскочил на возке.

– Эх, ты! Ведь не приметил. Хорошо по лесу ходишь, тишком, – одобрил мужик. – Вались на сани да едем.

Мерин Василёк вез бодро. Закатным солнцем снега окрасило, будто кровью мазнуло. Тихо вокруг, не тревожно, но и не отрадно. Ехали молча, пока Богша не откашлялся степенно и не спросил:

– Много ли взяла, Медвяна?

– Смотри сколь, – показала мешочки. – Мыслю так, что хватит.

Богша оглянулся через плечо, брови высоко поднял.

– Деньга немалая. На такую-то всю жизнь можно не бедовать. Все вытащила никак?

Медвяна промолчала, не стала говорить, что всего лишь малая толика богатств Лутаковских. Просто кивнула пожившему дядьке.

Вечеряли в темноте. Очаг давал тепло и свет малый. Пареная репа Вейке удалась. Сама ж она очнулась, хлопотала, носилась по заимке. И все бы ничего, но блеск во взгляде – опасный и яркий – показал и Богше, и Медвяне, что не с радости она задышала, а с одного лишь горя и близкого отмщения обидчикам своим.

Ранним утром тронулись. Положили требы богам на добрый путь, и меринок покатил их сани по лесной дороге. Морозец ослабел и через час повалил крупный снежок, будто умягчил путь странникам.

– Эвон как. Прям в руку. Следы-то заметёт-спрячет, – Богша коснулся легонько оберега Сварожьего у себя на шее, – Вейка, нож-то при тебе?

Та кивнула, закуталась покрепче в тулупчик душистый и плат теплый.

– Я тоже взяла, Богша. Путь неблизкий, – Медвяна проверила ножик в сапожке: не намнет ли ногу.

– Не боись. Доберемся, чую, – вожжами тряхнул. – С этого самого мига нет средь вас, девки, ни Медвяны, ни Веи. Есть Нельга Сокур и Новица. Уясните и инако дружка дружку не кличьте.

Девушки переглянулись, угукнули дядьке и наказ его исполнили.

Через две недели лесных мытарств въехали в Лугань. Медвяна во все глаза смотрела по сторонам, а посмотреть-то было на что. Крутые, высоченные берега полноводного Молога с одной стороны, с другой мелкая, но широкая Свирка. Народу тьма! Лугань не весь, а целое городище! Хоромы большие, богатые, дворы просторные – до трех десятков семей селилось. Волховской домина особняком стоял: нарядный красный конёк на крыше, забор с фигурками богов сильных.

На Новиковском подворье встретил их хозяин – Рознег – принял Нельгу-Медвяну за свою, обмана не углядел. Путники с дороги лгали хмуро, немногословно с того и поверили им, уставшим, потерявшим дом свой и род.

Снежана, большуха* Новиковская, смотрела стыло, но мужу перечить не взялась, приняла в дом пришлых Сокуров. Сыновья Новика, оглядев неприметную Нельгу, и вовсе вышли из гридницы, а вот дочка – Цветава – осталась смотреть и улыбаться ехидно.

Красивая, статная, коса цвета темнейшего мёда, глаза – синева небесная по летнему времени, брови вразлёт, губы – вишни спелые. Вольно ж ей было посмеиваться над Нельгой. Та то лицом вроде недурна, но таких воз да тележка малая в каждой веси. Вот разве что волосы цвета молодого медка могли б затмить многих. Но косу-то на лик не повесишь, волосами его не украсишь.

Через месяц неуютного житья на Новиковском подворье Нельга решилась жить своим домом. Новик посмеялся – виданное ли дело, девчонка сопливая, шестнадцати лет, безмужняя и хозяйка? Но соплюха упросила дядьку Рознега дать ей малый земляной надел на краю городища, поклонилась ему серебряной деньгой тот и согласился по жадности. А к лету у Нельги уж новый домок стоял и поодаль заимка с бортями. На чистом подворье объявились трое холопов из булгар*. А потом и денежка потекла к девице: медовуху делала и на торг носила.

Рознег стал было расспрашивать – откуль, мол, знаешь про бортное дело – но Нельга отговорилась Богшиными умениями. Языком попусту не трепала, отмалчивалась больше, Рознег и отстал. Так и полетело времечко, покатилось…

От автора:

Планида – доля, участь, судьба.

Берёсты – автор несколько ускорила появление грамот, определяющих личность. Не было на Руси до государственности никаких паспортов)) Только знакомец или член семьи мог подтвердить личность. Ранее всего появись грамоты для купцов, которые торговали с разрешения выборных князей.

Сварог – бог небесного огня, отчасти соответствующий греческому Зевсу и Гефесту.

Меды стоялые – жутко дорогая вещь! Упрощенно – чтобы получить алкогольный напиток такого плана из меда, нужно было ждать не менее пяти лет. Вот и закапывали бочки в землю. Могли пролежать лет десять. Могли быть травяные добавки для разнообразия вкусов.

Медовуха – упрощенно – забродивший мед, разбавленный водой. Слабоалкогольный напиток. Могли быть травяные добавки для разнообразия вкусов.

Большуха – старшая женщина в доме. В данном случае – жена главы рода.

Булгары – тюркские племена. В Древней Руси до появления государственности славяне очень редко становились холопами. Чаще иностранцы. Рабовладение было эдаким патриархальным, отеческим, можно сказать – мягким. А потому любой холоп мог стать вольным человеком и вернуться домой.

Глава 4

Два года спустя

– Некраска, ты ли?! – Местята бежал к другу давнему. – Вот где довелось свидеться. Здрав будь, Квит.

– Боровой! – Некрас шагнул навстречу, обнял крепенько, по спине ударил широченной ладонью. – Ты как тут? Слыхал, что подался в дружину к князю Ладимиру.

– Подался, да не пригодился, – вздохнул тяжко Местята. – Теперь тут обретаюсь. В Лугани пристал к мельнику Шуеву. Работаю за деньгу малую и харчи.

– Вон как… – Некрас покивал. – А что ж домой в Решетово? Мамка твоя по зиме болела. Батя седой весь стал.

– Не поеду, – от друга отвернулся, руки на груди сложил. – Чего я там не видал?

– А здесь-то что? Медом помазано? Иль зазнобу сыскал? Говори уж, Местька.

Некрас улыбался озорно, словно хвастался зубами: белыми, крепкими.

– Стыдно. Куда я поеду? Без деньги да без ремесла? – Местята спесь унял, загрустил.

– Эх, друже, не туда глаза твои смотрят. Ты вот что, головы-то не опускай. Айда ко мне на насаду*? При мне будешь. Сленишься – не спущу, а помогать начнешь – без деньги не останешься, – Некрас хлопнул по плечу дружка своего неудачливого.

– Возьмешь, Некрас? Взаправду? – Местята удивился, но и обрадовался. – К себе? Ты теперича птица важная. Слыхал, что отец тебе грамоту* свою отдал. Теперь ты сам-один купечествуешь.

– Ну, будет тебе, – Некрас вроде и удерживал друга от слов льстивых, а все же, гордился. – Я за себя беру Цветаву Новикову. Гостить к новой родне приехал, подарки привез. Лёд тронется через месяц, так и собирайся. Токмо помни, коли со мной, значит мой ты человек. Уяснил, голова твоя дубовая?

– Да я…я… Некрасушка, я жизни не пожалею….Я … – Местятка заметался, не умея подобрать нужных слов. – Погоди-ка, Цветаву? Брешешь! Первая красавица в Лугани. Богатейшего роду.

– Так и я не пальцем деланный. Квитов все знают. Ай, не так? – Некрас подбоченился, шапку на макушку сдвинул. – По себе беру.

– Так, а я чего? Я ничего. И то верно, Квиты род известный не токмо в Решетово.

– А если так, то давай-ка, друже, обмоем уговор наш, а? Вот тебе полденьги, так ты иди и купи медовухи. Самое то по времени. Глянь, весна-то борзо принялась. Снега быстро подались. Не дороги – речки малые.

Некрас и Местята стояли у высокого забора. Вдоль широченной улицы выставлены торговые лотки. Народ по теплу первому сновал возле торговцев, деньгой сорил. Чего тут только не было! И свистульки, и ткани иноземные, и бусы девичьи, и пряники последней муки.

Капель звенела, что птичья трель. Солнце согревало, делая белый снег серым, а потом и вовсе сжигая. Девки, что толпились у лотошников, распахнули тёплые зипуны*, платки с кос скинули. Смеялись весело, будто пташки щебетали после ледяной зимы.

– Так я побегу, а, Некрас? Возьму медовухи Сокуровской. Уж дюже хороша, – Местята подпрыгивал на месте, словно молодой нетерпеливый жеребчик.

– Беги, Местька, беги, – Некрас отдал половину деньги, посмотрел вослед убегающему дружку, а сам с места не двинулся.

Прислонился широченной спиной к нагретому деревянному забору, вроде как прижмурился на солнце. А сам-то на девок глядел. Много их, все разные, а для Некраса будто на одно лицо.

За целый год с половинкой, что Некрас ходил на своей насаде, успел пересмотреть дев великое множество: иноземных и своих. Долго-то ни с одной не задерживался. Скучно становилось, и уходил, бросал дурёх. Все купеческим своим делом отговаривался, мол, вода зовет, деньга сама собой не делается. Слёз повидал, ругани наслушался, но и в бабье научился разбираться не в пример прежнему.

Одна ждала подарков, другая льстивых слов, третьей хотелось гордиться мужем – знатным купцом. А более-то и не было у девок мечтаний и мыслей. Бывало, что и влюблялись в Некраса, только любовь девичья короткая, но с дальним умыслом – женой стать. Под такой умысел и притворялись девки: кто тихоню из себя строил, а кто веселушку.

Некрас помнил отцовские приговоры и советы. Тот все твердил, что из девки может получиться неведомое, а как стала бабой, так сразу вся ее суть налицо. Некрас-то не верил, но жизнь показала – прав был батька, ой как прав. Насмотрелся на друзей окрученных, на их жён молодых и понял – как стала девка мужатой, так и изменилась. Была улыбчивой девицей, а получилась баба с унылым ликом. Слыла разумницей, а стала дура дурой. Вон и невеста Цветава, вроде ласковая, а что потом? Сварливая тётка?

Стоял младший Квит, думки свои думал, грелся на раннем солнышке, смотрел на толпу пеструю и вроде видел всех, а никого не замечал.

Долго думать не пришлось – приметил девушку одну. Поначалу поблазнилось, что высока, а уж после, когда пригляделся, понял – спину прямит, с того и смотрится выше. Плечи ровные, шея длинная. Коса цвета светлого мёда – тугая, блестящая и долгая. Лоб под вышитым очельем бел и гладок. Из-под распахнутого дорогого зипуна рубаха девичья виднеется – вышивкой богатая – а под ней грудь высокая, и по всему видно, упругая. Стан тонкий, гибкий. Ножки в приметных сапогах. Руки белые, на запястьях обручи хоть и тонкие, но серебряные. Ликом и проста, и непроста. Вроде нет ничего особого, но глаз не отвести.

Рот великоват, но тем и манит, брови изогнуты гордо. Нос, щеки – все как у людей. А вот глаза… Некрас подался от забора, будто подкинуло его. Глаза-то зеленые. И светят той самой зеленью, что на поздней листве проступает. Глубоко да ярко. И взор такой, что омут в Мологе, самой полноводной реке в округе.

Сама неулыба. То и показалось Некрасу чудным. Вокруг все зубы скалят, перешучиваются, а эта идет, словно все мимо нее, не с ней. Квит и так смотрел, и эдак разглядывал – не понял, не уразумел какого она корня. По всему видно не из бедных. Вроде родовитая, а идет одна: ни холопки рядом, ни брата. В зеленых глазах таилось что-то, а что не догадался.

Бусы и свистульки она смотреть не стала, прошла и мимо пряников. Мазнула взглядом по белому льну, что лежал на лотке у торговца, но и там не задержалась. Стылая? Ну, нет! Таких Некрас уж давно определял c одного взгляда. Эта огневая, только на вид холодная.

Не успел мысль свою уцепить, как девица лицом переменилась, засияла улыбкой, ослепила Квита. Губы румяные изогнулись красиво, зубы белые сверкнули, озарили лик простой и сделали его во сто крат милее.

– Кому ж улыбку кинула, а? – проследил зеленый взгляд и рыкнул с досады.

Парень молодой и ладный шел неторопливо к чудной деве. Красив, не отнять: волос светлый, глаз голубой. Статный и высокий. Вот ему и досталась улыбка яркая.

– Некраска, глянь-ка, вот она, медовуха, – Местята подлетел, затоптался, как щеня-подлеток. – Ты чего замер-то, а?

– Кто такая? – Некрас головой мотнул в сторону зеленоглазой. – И кто это с ней?

– Эта? – голос Местяты посуровел. – Нельга Сокур. А это Тихомир Голода, чтоб ему…

Некрас к другу повернулся удивленно – уж очень злой голос у парня. Обижен?

– Ты чего, Боровой? Знакома она тебе? – по глазам догадался, что знакома. – Чего ж брови насупил? Никак отлуп тебе дала? Эх ты, тетёха.

– Что ржешь? Она всем отлуп дала. Ходит с Тишкой своим, как прилипла к нему. Тьфу!

– Чего ж не посмеяться? Что, сильно обидела? – Некрас с другом-то болтал, а сам снова прикипел взглядом к Нельге.

– А то нет? Я к ней по-хорошему, с подарком, а она возьми и тресни меня дрыном промеж глаз. Ажник искры посыпались, – жаловался Местята.

– Завираешь, друже, ох, завираешь. Коли по-хорошему, так и драться бы не стала. Руки распустил, да? – ответа Некрас уж не услышал.

Нельга и Тихомир поравнялись с забором, возле которого стояли приятели. Квит выпрямился, подбоченился, уставился на зеленоглазую, а она и не посмотрела. Мазнула равнодушным взглядом, словно никого нет, место пустое. Прошла мимо, за ней протопал красивый Тишка, снуло глядя под ноги.

Некрас рассердился, что взглядом-то за него не зацепилась. Про себя выругался да и послал подальше светловолосую, мол, катись ты, и без тебя не заскучаю. Девок вокруг полно, да еще и краше тебя, поганка. Только не понял, отчего шею изворачивал, провожал взглядом чудную девицу до той поры, пока она и парень ее видный не свернули в проулок.

А вот Местята понял, перехватил поудобнее малый бочонок с медовухой и оглядел Некраса. Вырос, друг его шебутной, заматерел. Высок, плечист. Морда как была, так и осталась – не красавец, но пригож. Брови вразлёт, борода окладиста, усы густы. Глаза темные, блескучие. Одет не в пример самому Местяте: и рубаха, и штаны, и сапоги – дорогой работы. Пояс тисненой кожи, а на нем проушины. А для чего? Ведь купец, не дружинный. Меча вроде не должно носить.

– Что, понравилась? Да Нельга та еще… И нет в ней ничего, вот ничегошеньки, а парни липнут. Знаешь, Некраска, мыслю, что от походки ейной. То ли идет, то ли плывет. Стать у ней особая, руки сами тянутся приобнять да пощупать. Не инако Лада ее челомкнула при родах. А еще душистая она… Цветами-травами пахнет. И как такую мимо пропустить, а?

– Расщебетался, что воробей в кустах. Нужна она больно, гордячка бледная. Ничего в ней нет.

– Ну, так-то глянуть и, правда, нет. Цветава твоя вот точно жар-птица! Аж смотреть боязно. Красивая. Удачлив ты, Некрас, ох и удачлив.

Некрас в ответ на такие речи ничего не сказал, подумал только, что на одной удачливости далеко не уедешь, не уплывешь. Окинул взглядом Местятку – кудрявого, высокого, нескладного – уразумел, что не поймет его друг. Квит, когда насаду от отца принял – измучился. Собрал ватагу свою, а как ей указывать, куда вести, что покупать-продавать, и знать не знал. Учился денно и нощно, перенимал науку торговую у отца, упирался, и вышло. Обжигался, выгоду свою терял, но мудрости набрался. Скрытно и мечному мастерству выучился. А как иначе? Лихие людишки на чужое добро всегда зарились, а стало быть, без защиты никак нельзя. Хоть и не урядно, но меч при себе носил. Ватагу свою обучил и уж не тратился на наймитов дружинных для охраны, сам отмахивался. Про умение своё никому не рассказывал, дурачком прикидывался.

– Удачлив, Местята. Велес меня хранит. Идем нето, медовуха-то мерзнет, – хлопнул по плечу дружка, повел подальше от торговых лотков.

Ввечеру явился Некрас на Новиковское подворье. Цветава уж ждала, топталась у ворот. Квит улыбнулся, любуясь ее красотой: глаза синие, коса толстая, улыбка яркая, губы спелые. Стать особая – округлая, гладкая. Некрас рад был такой невесте, но не боле. Цветава до поцелуев жадная, решись Квит сделать ее своей без вено* она б и не противилась. Но позорить новую родню не стал – выгода велика. Денег в роду много, и за Цветавой приданого давали богато. Невеста в самый раз для купца! Как знакомство свели семьями, так она первым делом выпытала – сколь деньги у женишка, велик ли дом, холопы будут ли. Некрасу отрадно было слушать, ведь и сам не без жадности к злату

– И где бродишь? Кому подмигиваешь? Улыбаешься? – Цветава подошла плавно неспешно, прижалась спелой грудью к плечу Некраса.

– Ревнивая никак, Цветавушка? Сама помысли, кому тут улыбки дарить? У меня самая красивая невеста в округе. Разве можно на других-то смотреть? Все они рядом с тобой поганки бледные. Веришь мне?

Некрас давно уж понял – лесть любит, привыкла к ней и иных слов не ждет, одну лишь похвалу.

– Верю. Так ты знай о том и помни, что я для тебя одна. Некрасушка, скучала за тобой. Все глаза проглядела, – вздохнула глубоко и волнительно.

Обнял девушку, потянул за собой в дальний угол подворья, а уж там заласкал-зацеловал. Больше для нее старался, сам-то привык к иным ласкам – погорячее, позабористей.

Одно странно – в голове тонкой деревянной иглой засела зелень глаз и коса цвета светлого мёда. Колола та иголка неприятно, о себе забыть не давала. Некрас проводил Цветаву до крыльца и пошел к домку, где ему ночевать отвели новые родственники. Дорогой все морщился, бровь изгибал и бормотал:

– Сокур…Сокур… Откуль такие, а?

От автора:

Насада – речное плоскодонное, беспалубное судно с высокими набитыми бортами, с небольшой осадкой и крытым грузовым трюмом. Имело одну мачту и парус. Ладей тогда еще не делали))

Грамота – в данном случае – купеческая грамота, которая выдавалась выборным князем торговцам.

Зипун – верхняя мужская и женская одежда.

Вено – выкуп за невесту, уплачиваемый женихом.