Текст книги "Портфолио в багровых тонах"

Автор книги: Лариса Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

6

Районы тех, кому в этой жизни крупно повезло, обычно находятся на отшибе и огорожены, словно независимые анклавы со своим кодексом. Собственно, в каждом городе, городишке и даже поселке есть похожие зоны без доступа. Таун-хауз выбрали те, у кого немножко не хватило денег на гектар земли в придачу к хатке в три этажа. Сюда-то и приехал отец Лены на автобусе, прогулочным шагом прошелся вдоль закрытой территории и озадачился. За коттеджами круглосуточно наблюдает охрана, у которой имелся пост с теплой будкой из кирпича, телефон и шлагбаум, а вокруг коттеджей возвели шиферную двухметровую защиту. Эстетический вкус Евгения Ильича буквально корчился от страданий, когда он изучал гофрированную серость, рассортировавшую людей на белых и дерьмо. Все, что за пределами зоны – дерьмо, разумеется, потому попасть к белым людям непросто. Дыр он не обнаружил, а мимо охраны проскользнуть – дело дохлое. Сторожевым псам надо назвать адрес и фамилию, к кому пожаловал, они звонят жильцам, только потом пропускают, если на то получают разрешение. Долго оставаться здесь незамеченным невозможно, всякий подозрительный человек привлекает внимание, но Евгений Ильич решил ждать хоть до завтрашнего утра. Он менял точки наблюдения: то у газетного киоска стоял, то ходил вдоль дороги. Несколько часов убил! Наконец с территории таун-хауза выехала машина белого цвета со знакомыми номерами. Евгений Ильич подпустил ее ближе, присматриваясь, кто за рулем… Она! И кинулся наперерез. Получив удар, он упал на капот, царапая полированную поверхность пальцами, дабы удержаться, но это нереально. Он соскользнул на асфальт, когда машина резко затормозила. Из авто выскочила ополоумевшая женщина лет сорока, закудахтала, заметалась:

– Боже… Вы… Вы бросились под колеса… Я не виновата… Вы живы?!. О, Господи, что мне… Эй!.. Как вы там?..

Она судорожно жала на кнопки телефона, ее губы дрожали, руки тоже. Евгений Ильич не сильно-то и ушибся, подумаешь, на заднице синяк будет! Кости-то целы. Поднимаясь, он бросил орущей курице:

– Не кричите, живой я.

– Слава богу! – вздохнула женщина и на всякий случай предупредила, чтобы, вымогая деньги, он был скромней: – У меня видеорегистратор…

– Куда вы звоните? – осведомился «пострадавший».

– В «Скорую», конечно… И полицию надо вызвать…

– Не надо! Я в порядке.

– Да? – чуть не плача, произнесла она. – А потом мне претензии предъявите и заявление накатаете? Нет, уж лучше сразу… с протоколом и полицией…

– Я не мошенник, – принялся заверять он, помахал в лобовое стекло. – Алё, видеорегистратор… Я нарочно кинулся под колеса. Мне нужно было остановить машину. – Теперь повернулся к курице: – Да, вы мне нужны!

Опустив руку с трубкой, она смотрела на него испуганными и непонимающими глазами. «Некрасивая», – оценил Евгений Ильич, скользнув по изобильному телу беглым взглядом. Как истинный художник, изучающий модель, задержался на лице, хотя портрет – не его стихия. Он быстро определил, что внешнее благополучие не маскирует внутренней разрухи, зря эта дама не пользуется косметикой, бесцветные женщины мужиков не привлекают. Но черты лица все-таки приятные, линии мягкие, может быть, это свойства характера облагородили лицо простушки. Да и полнота всегда «утяжеляет» возраст, значит, она моложе, чем показалось издалека, помимо этого вблизи Ольга слишком простовата и чуть-чуть жалкая. Но он слишком беден, чтобы заходиться в приступе жалости. А столь подробное изучение понадобилось, чтобы прочувствовать ее и определить: пойдет на сделку с ним или…

Едва Ольга пришла в себя, естественно, захотела выяснить, зачем он бросился под ее колеса.

– Вам… Вы… А что вам нужно?

– Вас зовут Ольгой, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал он.

– М… да. Вы меня знаете? Откуда?

– Хорошие вопросы, – с утрированной многозначительностью ухмыльнулся Евгений Ильич. – Поговорим в машине?

Многозначительность всегда заинтриговывает, она как бы намекает, что информация под грифом секретно. Мало кто отважится не вызнать тайну, ведь уже понятно: речь пойдет о близких людях. Ольга же с опаской разглядывала антипатичного мужчину, не решаясь пригласить в чистенький салон дорогого авто.

– Что, не нравлюсь? – провокационно хмыкнул он.

– Дело не в этом… – стушевалась Ольга.

– Мы мешаем транспорту, – нашел убедительные доводы Евгений Ильич. – Уединиться здесь негде. Одет я плохо, но не грязный же, под ногтями краска, я художник. А у меня есть для вас очень… – И понизил голос, слегка наклонившись к ней: – …очень интересная инфа.

Любопытство взяло верх, как и должно быть:

– Ладно, садитесь. Только я спешу…

– Когда я выложу кое-что про вашего мужа, вам не захочется спешить.

* * *

Зловеще защелкали в прихожей замки…

Ася напряглась, приподнявшись на локтях, прислушалась… Входная дверь хлопнула… Звякнули ключи… Ася провалялась целый день: то спала, то просто лежала, а тут вскочила, будто ее подбросил батут. Пачку кукурузных палочек забросила под кровать в дальний угол, примчалась на кухню, вытащила из холодильника два пакета, метнулась в свою комнату и туда же их – под кровать. После этого отправилась в прихожую и… не ошиблась! Асе захотелось завыть: «Почему мне так не везет?!» Вместо этого она, по-детски удивившись, словно ей встретился человек в гриме, под которым с трудом угадывались знакомые черты, тихо выговорила:

– Ты?..

– Родную мать не узнаешь? – переобуваясь в домашние тапочки, буркнула Марина.

– Почему так рано? Ты же собиралась в понедельник вернуться.

– Думаешь, твою бабушку можно вынести больше трех дней?

Собственно, как и бабушкину дочку. Ася и получаса не выдерживала Мариночку (так она называла мать), только полная зависимость заставляла мириться с ней и часто-часто прикусывать язык, чтобы не дразнил родительницу. Обе враждебно изучали друг друга, словно искали недостатки, появившиеся за дни разлуки. Марина увидела на дочери трикотажные шортики, ночную маечку на бретелях, спутанные волосы и с ходу – в крик:

– Ты что, до сих пор в кровати валялась? Скоро вечер, а она только из постели вылезла! Стоит отлучиться, ты превращаешься в сорняк: спишь и спишь. (Еще и ест до отвала, но маме этого знать нельзя, иначе совсем озвереет.) Неси сумки на кухню, я не вьючное животное, натаскалась за сегодня.

Дочь подчинилась беспрекословно, груз до кухни тащила волоком – откуда силы возьмутся, если мамуля морит голодом? Вот и кончилось счастье. Оно случается редко, дарит неповторимые минуты расслабления, покоя, отдыха и свободы. Называется счастье – одиночество. Люди идиоты, когда страдают: ах, я не могу жить в четырех стенах один (одна), мне бы хоть кто-то дышал под боком. Асе все эти дышащие-говорящие-сопящие-хрюкающие даром не нужны ни перед носом, ни под боком, ни тем более на одних квадратных метрах! Она упивается одиночеством, когда остается одна. Жаль, деться некуда. При этом желательно удержать атмосферу на уровне покоя. Как этого добиться? Например, угодить родительнице, дать понять, что о ней заботится дочь. Ася поставила чайник на плиту, готовила чашки… Но маме угодить – легче утопиться там, где никогда не утонешь, к примеру, в луже глубиной пять сантиметров.

– Куда чайник ставишь? – взвилась Марина, появившись на кухне. – И так жарко.

Какая жара, откуда! Август подходит к концу, жары как таковой уже не наблюдалось в этом году. Ася так и вовсе половину лета мерзла, ей почему-то постоянно холодно, всем жарко, а она зябнет, девчонки по этому поводу отпускают шуточки, глупые и пошлые, надо сказать. Ася взгромоздилась на стул с ногами, словно птичка на жердочку, взяла яблоко и вздохнула. Теперь нормальной еды не видать, ведь Мариночка приехала. Потерев о майку яблоко ровного желтого цвета, она запустила в него зубы и… получила шлепок по рукам:

– Помой хотя бы.

– У бабушки фрукты чистые.

Бабушку Мариночка не выносит, но это не мешает таскать от нее по две сумки с продуктами, которые она сейчас выкладывала на стол или сразу отправляла в холодильник. Из продовольственного пайка Асе достанутся яблоки и овощи. Зато без химии и низкокалорийная еда! От такой еды Асин желудок будто в стиральной машине прокручивают, но родительница строго следит за содержимым тарелки дочери, ни грамма сверх нормы не подкинет. Напротив, отберет, если заметит, что дочь тайком чревоугодничает, украв лишних три зернышка риса. Ненавидела Ася яблоки и овощи (с химией и без), но когда голод закручивает кишки, съешь даже маму родную, зная, что она жутко невкусная, вдобавок ядовитая, как мухомор.

– Сядь нормально. – Началась муштра, Мариночка себя считает в этом деле докой. – Опусти ноги на пол! Столько лет пытаюсь сделать из тебя леди, а ты остаешься пацанкой из подворотни.

Это сказала аристократка с крестьянско-лакейской родословной, выросшая в совдеповской коммуналке, которую перестроили из бывшей купеческой конюшни! А народу мамуля заливает, будто княжеского роду. Видела Ася на пожелтевших фотографиях «князей» в потертых шинельках, обмотках на ногах, в одеждах прислуги и платках, а лица… Мариночка фотки никому не показывает, стесняется «князей», да и сама она далеко не красотулька, ведь властное лицо злой колдуньи не может быть даже приятным. Она высохла, словно ее достали из гробницы фараона, куда поместили три тысячи лет назад в качестве антуража к похоронам. Да, мамуля страшненькая. Каким образом Ася получилась эталоном во всех отношениях – вот уж, действительно, загадка природы.

По профессии Марина хореограф, а истинное ее призвание – мучительница, она мучает дочь, танцорок, соседей, достается всем. Безапелляционное суждение, оскорбительная манера в общении, самомнение – как ее терпят? Правда, не все, отец Аси, к примеру, сбежал. Сцапал, что под руку подвернулось из личных вещей, и… бегом на максимально возможной скорости, без оглядки! Убежал с одним баулом и кейсом. Мариночка достала папу крепко, у Аси язык не повернется его осудить. Он давно женился, наплодил двух детей, дома его облизывают, папа доволен. А мать бесится и бесится, конца ее бешенству не видно. Ася мечтала, чтобы нашла она мужика и не вылезала из спальни, наступило бы время блаженства, потому что мамуля отстала бы от нее. Только это должен быть либо больной на всю голову, либо хронический мазохист, другие не подойдут.

– Была у него? – спросила Марина.

Уф, как Ася содрогнулась. Боялась этого вопроса, но он прозвучал. Он не мог не прозвучать. От ответа не улизнуть, значит, надо сказать:

– Нет.

– Что?!!

Мама умудрилась в одном коротком слове выдать такую полифонию – симфонический оркестр умер бы в полном составе от зависти, услышав. Однако Асе не до смеха, когда она видит белеющие глаза матери, на всякий случай девушка втянула голову в плечи.

– Как-как ты сказала?.. Нет?.. Ну-ка, повтори… Я ослышалась, да?..

– Нет, – негромко повторила дочь.

Марина задышала, словно вулкан перед извержением, она же психованная. Раньше Ася думала: «Почему она со мной так?..» Но когда осознала себя взрослым человеком, а случилось это где-то в восьмом классе, поняла причину, которую и не выскажешь никому, потому что никто не поверит. А суть обидная, унизительно-оскорбительная: Марина не любит Асю. Да-да, вот такая бредятина: мать не любит свою дочь, кровь и плоть. Может, из-за отца, который бросил ее, или попросту жаба давит из-за внешности и молодости дочери, или она завидует всем удачливым бабам. Но может быть, она в целом ненавидит весь мир, он же не дал ей того, что Мариночка, по ее мнению, заслуживает в этой жизни. А заслуживает, разумеется, как у Пушкина, «быть владычицей морской». Не хило, да? Впрочем, какова бы ни была причина, что Асе от того? И каково понимать, что она – средство достижения целей и удовлетворения маминых амбиций, а не собственных? Теперь в обязанность Аси вменяется достичь всего того, что прошло мимо мамули. Идиотизм!

– Я с тобой разговариваю? – грубо толкнула ее в плечо Марина.

Ася желала мира. Но мир так же призрачен в этом доме, как дурацкие мечты, далекие от реальности. В такие моменты в Асе внезапно срабатывает некий переключатель, и вот уже на стуле сидит не длинноногий воробышек, а дикая кошка, охотница на воробьев. Она подняла налитые ответной нелюбовью глаза на мать и, разделяя слова на слоги, чтобы отпечатались в мозгу безумной женщины и она не переспрашивала, отчетливо-раздельно отчеканила:

– Я. Не. Бы. Ла. У. Не. Го.

– Ты соображаешь?.. – задохнулась возмущением Марина. – Да как ты посмела! Дура! Идиотка! Я столько сил потратила, столько здоровья угробила! Наконец тобой заинтересовался настоящий человек, с его помощью ты можешь выйти на первые позиции! Это колоссальные перспективы…

– Вот и спи с ним сама! – вырвалось у Аси. Нечаянно вырвалось.

Мама дочку по щеке – хрясь! Ася даже не обиделась, тем более к рукоприкладству привыкла. Но! Была и новизна в их отношениях: дочь впервые огорошила мать строптивостью. Обычно Ася хотя бы молчит или просит прощения со слезами в глазах, а тут поднялась и ушла в свою комнату, не забыв запереть дверь изнутри, потому что Мариночка, когда входит в психопатический транс, способна отодрать голову дочери от тела. И то и другое Асе самой пригодится.

– Ах, не хочешь спать? – бесилась за дверью Марина. – Пока мало было желающих с тобой переспать. Что ты о себе возомнила? Ты особенная? Умная? Знаменитая? Или у нас под дверью толпы твоих поклонников ночуют? Нет, ты заурядная. Бездарь! У тебя ни к чему нет способностей! Требовалось-то немного: слушать мать, раз своих мозгов не имеешь. Научись хотя бы мужиков богатых доить, как это делают умные девушки! Тебе и это не по плечу. Сначала добейся успеха, стань независимой, а потом будешь выбирать, с кем спать. И не забывай, тебе уже двадцать лет, двадцать! За два года не сделаешь карьеру – все, на пятки наступят моложе и красивей…

«Несчастная», – подумала Ася, упав на кровать плашмя. Вообще-то она тоже не задыхалась от счастья, понятия не имела, что это такое. Потому считала счастьем время, когда рядом никого не бывает. Но это же ненормально!

– А яблоко! – вскинулась она.

Ну, теперь не выйти из комнаты, пока Мариночка не заснет, а произойдет это нескоро. Однако Ася вспомнила, что под кроватью целый мешок продуктов. Достав пакет, она вынула половину палки колбасы, кусок сыра и, откусывая по очереди от каждого куска, улеглась на спину. Хлеба, жаль, нет. Кукурузные палочки подойдут, но мама услышит хруст и тогда выломает дверь, а из дочери сделает отбивную котлету. Ася с наслаждением жевала и под аккомпанемент маминой словесной дроби искала в своей биографии моменты, когда она все-таки была счастлива хоть немножко…

* * *

Ольга припарковалась в безлюдном переулке, cдвинула на лоб солнцезащитные очки, после чего с интересом покосилась на самоубийцу или кто он там? Этот ненормальный чувствовал себя комфортно: развалился в кресле, выставил локоть в окно, насвистывал и, похоже, забыл, что поговорить – его инициатива.

– Я слушаю, – сказала Ольга сухо.

– А, да! – выпрямился он, после повернулся к ней всем корпусом. – У меня достоверная информация, но она…

Евгений Ильич поднял руку, потер пальцы друг о друга, намекая на вознаграждение и ухмыляясь. Ольга, отставив первое впечатление, а было оно негативным, посмотрела на вымогателя другими глазами – беспристрастными. И что? Видно сразу: пьянь. Но если его помыть, постричь, приодеть и не давать пить с месяц, он предстанет почти красавцем. В сущности, мужчину красит ум, а у него глаза умные, хоть и подлые. Вероятно, что-то не заладилось в его жизни, Оля, сама намаявшись от безденежья в юности, жалела всех сломленных.

– Я дам денег, – пообещала, отведя глаза в сторону. – Если ваша информация того стоит.

– Стоит, стоит, – с жаром заверил он. – Я знаю адрес квартиры, которую снял ваш муж любовнице. Я знаю, как зовут ее, где она работает, учится.

И заглянул в лицо Ольги, подавшись корпусом вперед… надежда вытянуть из нее хотя бы пару сотен скоропостижно скончалась. Где рыдания, проклятия, угрозы, на которые так падки женщины в миг, когда рушится вся вселенная? Тем более рядом незнакомый человек, которого, она, возможно, больше не увидит, значит, он не врет, ему незачем. Неужели Евгений Ильич обманулся? Похоже, да. Ольга отнеслась к новости индифферентно, а он столько часов прождал эту сытую корову! Но вдруг она:

– Чем докажете, что говорите правду?

– Да ничем. Я просто говорю правду. Если пожелаете, то убедитесь в моей честности, когда застукаете мужа у любовницы. (Да она просто сталь! У него остался последний козырь, правда, слабый.) – Любовница – моя дочь.

– Что?! – почему-то ужаснулась Ольга.

– А то! Дочь моя. Думаете, мне приятно, что ее пользует чужой мужик? Пусть отстанет от моей Ленки! Задурил ей голову, она ж молодая, глупая еще. Но очень красивая, тут я его понимаю… Давайте так: сначала деньги, потом… стулья.

Он приготовился красноречиво растолковать выгоды владения информацией, а мадам без уговоров раскрыла сумочку и запустила туда пухлую ручку. Увидев купюру, предатель свел глаза в кучу, не веря везению, в атрофированном мозгу пульсировало: пять штук, пять штук! Вот это деньжищи! Цапнув купюру, он крякнул и скороговоркой выложил адрес, имя, по каким дням и в какое время муженек заезжает к Ленке. Теперь Оля пусть переживает на здоровье, а он с легким сердцем открыл дверцу авто и уже ступил ногой на асфальт, но тусклый голос обманутой жены задержал его в машине:

– Вы очень плохой человек.

– Чего? – обернулся он, изобразив угрозу на лице.

Она не видела его мимических ужимок, следовательно, не испугалась. Ольга смотрела прямо перед собой и говорила будто бы и не ему вовсе:

– Как можно сдавать родную дочь? И кому? Жене любовника. Люди сейчас способны на любой тяжкий проступок. Ее же могут… изуродовать… даже убить. По вашей вине. Из-за вашей алчности и подлости.

– Знаешь, не совести меня…

– Что вы, я не так наивна, чтобы совестить человека, который с совестью давно расстался.

– М… – Он все же смутился, во всяком случае, бесстыжие мигалки потупил. – Зря вы так… хлестко. Да, я никто сейчас, меня смяло колесо истории… а вас то же самое колесо подбросило вверх. Незаслуженно подбросило. Ну кто вы, кто? Торгаши. Барыги. Ничего не создаете, не производите. Раньше были спекулянтами, а сейчас – бизнесмены! Бизнесмены – пф! Но знаете, уважаемая, если вас не станет всех разом, ну, денетесь вы куда-то, к примеру, корабль инопланетный вас заберет, мир не рухнет, не-а. Никто не станет искать: а куда делись жулики? Загоняли нам фуфло под видом брендов, где ж они? Потому что никто не заметит, что вы исчезли. Учителя будут учить, врачи – лечить, а крестьяне – кормить. Вот они незаменимы. Зато понтов ваша порода имеет больше, чем у датской королевы. Но у нас же в России как: от сумы и от тюрьмы… Будьте счастливы.

Оратор захлопнул дверцу и пошел восвояси, сунув руки в карманы брюк и сжимая в одной из них купюру.

* * *

Поздно вечером Лидия Даниловна зашла к Нике узнать, что думает полиция по поводу экстравагантного ограбления. У той была готова собственная версия, причем полицию она в свои домыслы не посвятила. Предоставив Лидану ноутбук с фотографиями супермачо из парка, Ника уселась на подоконник, обхватила колени и уставилась в раскрытое окно. В комнату нежно вливался ночной воздух, после суетного дня он был как подарок, живил прохладой.

Вот на кого хотелось бы быть похожей Нике – на Лидан. Во всем. Во-первых, умение держаться: Лидан не суетлива, движения ее плавные, но точные. Она сдержанна, попусту не болтает, начитанна, умна. Во-вторых, живет по правилам, которые успешно забылись не только поколением next, аксакалами тоже. Ну и последнее – внешность: тонкие черты выточены искусно, фигура почти не претерпела изменений, так что смотреть на Лидан приятно. Все в ней гармония, все диво… Но почему-то люди, близкие к идеалу, не бывают счастливыми. Правда, Лидия Даниловна никогда не жаловалась, только это необязательно, чтобы понять: эта женщина что-то прячет внутри себя. Поэтому ее темно-серые глаза обращены внутрь и всегда грустные.

– Ну, знаешь… – после длинной паузы потрясенно выговорила Лидан. – На его месте я бы тебя убила.

Как многие молодые люди, не обремененные моральными принципами, Ника полагала, что для натур творческих ограничений не должно существовать, потому фраза «я бы тебя убила» вызвала протестный тон:

– За что?!

– Как ты не понимаешь… – покачала головой Лидан. – Так нельзя!

– Почему нельзя?

– Потому что! Разве это нужно объяснять? Нельзя, и все! По какому праву ты вторглась со своей камерой к этому парню? В такой интимный момент… Ты совсем рехнулась? На юридическом языке это вторжение в частную жизнь!

– А не надо любовью заниматься на травке!

– В нормальной стране подобный проступок карается законом. Слышишь – карается! А не наказывается.

– Я и не рассказала полиции, – заворчала Ника. – Подумала, вдруг меня арестуют…

– Ага, ты все же знаешь, что так поступать нельзя, – подловила ее Лидан. – Знала, но снимала парня и его девушку. Ника, я… разочарована. Ты воспитанная, начитанная и глубокая девушка, а повела себя… Не ожидала я.

Она снова перевела взгляд на снимок обнаженного молодого человека, схватившегося за прутья ограды, признав, что оторваться от изображения трудно. Искаженное яростью лицо (что нисколько его не портило), растрепанные пряди волос, ровные зубы, яростный взгляд – во всем этом такая мощь чувствовалась, что невольно комок подступал к горлу. Прутья ограды только подчеркивали силу и, конечно, красоту. Кадр получился смысловой: будто парня посадили в клетку, откуда он рвется на волю, но не проходило ощущение, что ему никогда не вырваться. Вздувшиеся жилы, рельеф напряженных мускулов, блики на мышцах, капли пота, поймавшие световые отблески… Потрясающе! Нике удалось невозможное: красота и безысходность в одном кадре. Сфотографируй то же самое кто другой – эффект пропал бы, однако Лидия Даниловна удержалась от восхвалений, а то у девушки головка закрутится не в ту сторону. К тому же речь велась не о великолепии кадра, даже не о проступке амбициозного фотографа, распрощавшегося с деликатностью, – все это явилось отступлением от главной темы. К ней, теме, Лидия Даниловна и вернулась:

– Он не мог пробраться в студию и забрать диск.

– Почему? Потому что этот парень понравился вам? А если он негодяй и подонок? С его внешностью разве это редкость? – забросала Ника вопросами приятельницу, развернувшись к ней лицом и свесив ноги с подоконника.

Видимо, к собственной версии она успела прикипеть, теперь ей сложно отказаться от вполне убедительного и логического объяснения. Лидия Даниловна подошла к ней, ведь проще заставить человека следовать логике при прямом общении, когда смотришь в глаза.

– Посчитай, – предложила она. – Парень не знал ни твоего имени, ни фамилии, ни адреса студии. Как думаешь, хватит одного дня, чтобы найти тебя в огромном городе?

– Он мог случайно попасть на меня… скажем, во время съемок у офис-центра, – нашелся ударный довод у Ники.

– Прекрасно, – скептически усмехнулась Лидан. – Он выследил, куда ты пошла, попробовал проникнуть в студию, но ты еще была там. Тогда он дождался ночи. И ночью… Прости, а как он вошел в студию?

– Открыл.

– Замечательно. Чем?

Как раз на этот вопрос у Ники ответ был, его она и выпалила:

– Менты сказали, ключом! Или отмычки подобрал. Еще недовольны были, что их вызвали по такому пустяку, мол, эка невидаль – винт выдрали!

– Полагаешь, этот красавец, – кивнула в сторону ноутбука Лидия Даниловна, – носит в кармане отмычки? То есть опять совпадение: он ворюга-домушник, да?

– А что не так?

– Да все. Конечно, забрать свои снимки он наверняка хочет. Как и наказать тебя, а наказания ты заслужила – да, да, да. Но за один день… Нет, Ника, за день управиться со всеми задачами невозможно. Что у нас в остатке? Ключ, так?.. Ну и где он взял бы его?

До Ники, наконец, стало доходить:

– То есть вломился ко мне в студию и украл винчестер кто-то другой?

– Конечно! Скажу больше: вор имел доступ к твоим ключам. Например, сделал слепок, отнес его слесарю и тот выточил ключ. Но на это нужно время.

Ника задумалась, прокручивая в уме, кто из знакомых решился прийти в здание ночью, предварительно подготовившись, и украсть винт? Какая крайность заставила совершить воровство?

– Но жесткий диск больше никому не нужен! – сам собой напросился вывод. – Там ничего секретного, сомнительного или порочного нет. Там даже снимков этого парня… э… Глеба… нет. Я не внесла их в студийный комп. Не успела.

– В таком случае кто-то хотел сделать тебе неприятность, – предположила Лидия Даниловна, но неуверенно.

– Отомстить! – Ника ударила себя по колену и хохотнула. – Точно! Это может. Ключи я бросаю на столе, их мог взять кто угодно… Тогда это модельки. Да, да, кто-то из этих безмозглых устриц.

Ника спрыгнула с подоконника и заходила по комнате. Не привыкла она сдаваться и, полюбив новую версию, выстраивала в уме западню.

– Они тебя не любят? – осведомилась следившая за ней Лидия Даниловна.

– Не любят? Хм! Видите ли, эти глупые курицы думают, что я не знаю, как они обзывают меня за спиной…

– И как же?

– Стерва Стервятникова, – презрительно фыркнула Ника, не придавая значения кличке, а Лидан рассмеялась. – Не надо смеяться. Все они жалкие и двуличные подхалимки…

– Так-таки все?

– Ну, почти. Девяносто девять процентов! За спиной шипят как гадюки, а потом бегают за мной с флешками и клянчат: «Ника, запиши фотки». Я записываю, мне не жалко. Даром! Потому что получаю деньги от фирм, заказавших съемки. Так вот, я выполняю даже дебильные капризы тех, кто пришел ко мне с улицы, я следую принципу: кто платит, тот и музыку заказывает. Но модели – тут все по-другому. Это уже мой имидж, моя репутация. Мои работы развесят по городу и в городах области, в бутиках, они попадут в Интернет. Я не могу позволить тупым дурам диктовать мне, я заставляю их работать, а не кривляться.

– То есть ты с ними груба и нетерпима? – поняла по-своему Лидия Даниловна.

Смущенной Нику ей не приходилось видеть, у этой девушки на редкость волевой характер, она прекрасно владеет собой в любых ситуациях. Но сейчас смутилась, нечаянно открыв свои маленькие слабости, которых полно у всех людей.

– Груба? – переспросила Ника, пожав плечами. – Может быть… совсем чуть-чуть. Черт! Эти паршивки, которых я делаю богинями… Ходячие жерди в платьях, глупо хлопающие ресницами и не понимающие задач, которые перед ними ставятся. Инертные – наверное, от недоедания, «блистают» отсутствием артистизма. Но эти куклы зовутся красивым словом «модели», они на первой ступеньке карьеры, а наглые… Но смех – и ужас одновременно. И дело в том, что карьера у девяносто девяти процентов никогда не начнется. Обыватель, слыша магическое слово «модель», думает: вот кому-то повезло, ходи себе да позируй перед камерами и бабки в чемодан кидай, кидай. Не знаю, как там с хождением обстоит дело, показы в городе явление не частое, но что касается «позировать» – с этим бывают серьезные проблемы. Да! Кто-то из них! Ха, как же я раньше не додумалась! Бездари! Сами себе навредили, потому что я буду снимать их заново, мы уже договорились с Эдом. Неблагодарные свинушки.

На щеках Ники выступили красные пятна – так она возмутилась, тем временем Лидия Даниловна еще раз просматривала фото красавца. В сущности, украли-то не новую технологию, не научное открытие, не чью-то тайну. Для Ники материалы на диске – надежда и жизнь, а для стражей порядка это всего лишь цифровые фотографии, какие они видят в любом киоске на обложках. За воровство жесткого диска не посадят в тюрьму, украли-то не из разведцентра.

– А кого ты сама подозреваешь? – спросила Лидия Даниловна, подумав, что теперь-то вычислить вора будет несложно.

– Кого?.. – на секунду задумалась Ника. – Всех, конечно! Ничего, я теперь знаю, кто мне нанес ущерб…

– Предполагаешь, – поправила ее Лидан, любуясь молодым человеком на мониторе, и повторила: – Предполагаешь. А если и девочки не виноваты?

– Больше некому мне пакостить! Некому, клянусь! – Сказав, Ника погрозила пальцем наверняка вору. – Трепещи, зараза, я тебя найду!

* * *

Юрий Петрович вернулся раньше ребят, привычно приготовил ужин, который приехавшие мальчишки проглотили на счет раз-два. Когда на столе задымился в чашках черный чай, заполнив веранду ароматом лимона, старикан, удовлетворенно потирая широкий бок, рассказал, что связи с полицией есть и через день-другой им перепадут сведения. В представлении Глеба это время не так-то просто пережить, ему каждый час казался равным чуть ли не вечности.

– Долго, долго, долго… – проговорил он на одной ноте.

– Мне понятно твое желание ужать время, но эта категория неизменная и самая стабильная…

Юрий Петрович любил рассуждать под глоток чая и новостную программу, которая подбрасывала актуальные темы. Эту его особенность ребята отлично знали и приготовились вежливо скучать, ловя момент, когда старикан сделает паузу, а они сбегут.

– Наш ритм – да, меняется, – говорил Юрий Петрович, – оттого мы попадаем то в ускоренный темп, то в замедленный, но это обманка. Ты, Глеб, хочешь перескочить через естественный отрезок и сразу в результат попасть, а его может не быть. Скорей всего его нет еще. Времени-то прошло мало, чтобы получить достаточно четкие данные. Ко всем неприятностям наш канал, связанный с полицией, не сделаешь постоянным источником информации.

– Почему? – спросил Слава.

– Потому что заподозрят во мне шпиона. Так что распределяйся, Глебушка, во времени, будто со стороны тебе не светит получить лафы. Что у вас, отроки?

Похвастать им нечем, кроме того, что Глеб придумал способ безбоязненно передвигаться по городу: он купил велосипед. Не простой, спортивный.

– Не понял, в чем тут фишка? – пожал плечами Юрий Петрович.

– А он приобрел и полную экипировку профессионального велосипедиста, – сказал Слава. – Представь: катит спортсмен на велике. На нем форма, шлем, перчатки, очки… Ты остановил бы его, чтобы посмотреть документы?

– Вряд ли… – После небольшой паузы Юрий Петрович рассмеялся. – Неплохо! На носу торчишь, но спрятан, как под шапкой-невидимкой. Молодец.

Его заразительный смех подхватил и Глеб. Только племянник не разделил их веселости, он припас нерадостные вести и нарочно оставил их напоследок:

– Я заезжал в нашу клинику, буквально передо мной там побывали копы.

Сообщение получилось сродни бомбе, вмиг расстроило веселье. Выходит, Глеб точно просчитал: сначала полицейские выясняют имя и фамилию Дины, а с ее телефоном это сделать просто; потом друзья дают показания, как гуляли в клубе, Глеб увел Дину; те же друзья-знакомые рассказывают, где найти подозреваемого. Было бы неплохо так же легко просчитывать и дальнейшие действия полиции, только это полная утопия.