Текст книги "Замуж не напасть"
Автор книги: Лариса Кондрашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
– Давай зайдем в кафе, посидим, – предлагает он. – Хочется поговорить с кем-нибудь, кто… хорошо знал Юлю.
– Я так мало ее знала!
– Но поняла, кажется, больше других… Зайдем, пожалуйста!
Она смотрит в его больные, измученные глаза и соглашается. Ей и самой сейчас не очень сладко, но, может, как считает математика, минус на минус и даст заветный плюс?!
Посидеть так посидеть! И хотя в первый момент встречи Евгения почувствовала раздражение – ведь перед ней был тот человек, из-за которого Серебристая Рыбка… Но чувство справедливости взяло верх: а ты-то сама! Даже очень строгий суд всегда выслушивает обе стороны…
В ресторане они проходят в кабинку, которая задергивается тяжелой шторой. Сделав заказ, Роберт просит официанта:
– Проследите, пожалуйста, чтобы нам никто не мешал! Она ждет, что он начнет издалека, может, и несколько легкомысленно, чтобы скрыть смущение, но он, не в силах удержать болезненную гримасу, перекосившую рот, глухо говорит:
– Женя, мне плохо! Если бы ты знала, как мне плохо! Он нервно вытаскивает из кармана платок и отворачивается, как бы сморкаясь.
– Ты любила когда-нибудь?
– Я и сейчас люблю.
– Тогда ты поймешь, что значит любить. Без надежды. Женщину, которая тебя ненавидит. Ложиться с ней в постель, обнимать и чувствовать, как от отвращения содрогается ее тело!..
– А если бы ты ее отпустил?
– Куда? К мертвецу? Она и так к нему ушла. А тогда… Ты бы на этого Леву посмотрела: небольшого роста, худой, глаза вечно испуганные, будто он нечаянно попал в чужой, враждебный мир по пути на другую звезду!.. Когда-то они занимались вместе во Дворце пионеров – кукол мастерили – и встретились случайно, в сквере, где Юля катала коляску с нашим вторым сыном.
Официант приносит шампанское, легкую закуску, и, чтобы не длить тягостную паузу, Евгения говорит:
– А я, знаешь ли, с сыном математикой занимаюсь и жутко злюсь: знания синусоидальные – то взлет, то посадка!
Роберт тоже посмеивается, но когда официант уходит, просит:
– Позволь досказать, мне это Очень важно! Представь, у нас была нормальная, дружная семья. Возможно, Юля меня и не любила, хотя тогда я так не думал, но в любом случае мы с ней были хорошими товарищами. И ее, и мои родители не отказывались заниматься нашими детьми. Юля училась заочно в институте, ходила на теннис, шейпинг… И вдруг как гром среди ясного неба!..
Он наливает обоим шампанского и залпом отхлебывает половину бокала.
– Левушка! Она и называла-то его только так – на Льва он не тянул, будто это имя ему в насмешку дали! Никчемный, не приспособленный к жизни человек! Она его за слабость полюбила…
Роберт усмехается, и лицо его принимает жесткое выражение.
– В общем, моя жена прониклась его бедами – он как раз без работы болтался – и попросила меня что-нибудь ему подыскать. Я поговорил со знакомыми ребятами на художественном комбинате, и они пристроили его напарником к одному мозаичнику – у этого Левушки оказался диплом художника-прикладника…
Я был в командировке, в Канаде, когда он пришел к нам с благодарностями. Получил первую зарплату и понял, что он в неоплатном долгу – таких денег он прежде и в руках не держал! Как на грех, в этот день старшего сына взяла к себе моя мать, а младшего – теща. Развязали руки для приема благодарности! Представь, она у него была первой женщиной, это в тридцать-то лет! Таким хрупким, беспомощным непременно надо, чтобы их подобрали, пригрели…
Он умолкает, но если и не скажет больше ни слова, Евгения отчетливо представляет себе, что было дальше. Похоже, воспоминания даются Роберту нелегко – на лбу его блестят капельки пота, а руки нервно подрагивают.
– Не надо, не говори больше ничего. – Она касается его руки, но он будто не слышит.
– Юля ушла. Они сняли квартиру на окраине города… Говорят, якобы женщина не может просто так взять и бросить своих детей, но моя жена была странной женщиной. Может, она заразилась от него? Она не приходила, не звонила и никак не пыталась увидеть наших мальчишек. Клянусь, я не пошевелил даже пальцем, чтобы вернуть ее, и тогда вмешалась теща. Пошла к его матери. Какие она доводы приводила, не знаю. Скорее всего обычные, житейские: семья, несчастный муж, дети-сироты при живой матери. Словом, сладкую парочку они развели и жену-блудницу вернули в дом…
Он начинает искать по карманам платок и находит его там, куда уже не раз совал руку.
– Вроде и не виноват, а чувство вины не дает мне спокойно жить: будто это я ее убил. Конечно, я пытался… заставить ее жить по-прежнему, но даже в этом не могу себя упрекнуть, потому что она не обращала на меня никакого внимания…
Неожиданно лицо его светлеет.
– Недаром я так стремился тебя увидеть. Исповедался перед тобой – точно груз с души сбросил. Ты на похоронах Юли так презрительно на меня смотрела!
– Тебе показалось.
– Нет. Теперь же ты смотришь по-другому, и мне это не кажется. Почему?
– Церковь говорит: не судите – не судимы будете. Раньше я не задумывалась над этим и даже находила утверждение несуразным: как так не судите?! А теперь поняла, как это мудро! Кто из нас без греха? Свои бы отмолить!
– У тебя? Грехи?
– А ты видишь во мне ангела? Спасибо.
– Не хочу навязывать тебе свое общество, – просительно улыбается Роберт, – но разреши изредка тебе звонить? И поздравить тебя с днем рождения.
– Это еще не скоро – 25 декабря.
– Я запомню, – серьезно говорит он.
Евгения смотрит в его глаза: в них печаль, но боли уже нет.
Глава 22
– Лопухина! – кричит в трубку Виктор, так что она отодвигает ее от уха и спрашивает:
– Ты чего орешь?
– Достали-таки твоего мента! Убить не убили, но вломили по первое число! И кое-что у него отобрали, но это не телефонный разговор!
– Кто тебе сказал, что он мой? – бурчит Евгения.
Она так удобно расположилась в кресле, закуталась в плед. Отопление включили неделю назад, но, видимо, перестояв в бездействии, котлы никак не раскочегарятся – трубы чуть теплые. Возможно, где-то в них скопился воздух и их надо продуть – перед началом отопительного сезона в нормальных семьях этим занимаются мужчины. Ей же надо кого-нибудь просить, что себе дороже!
Теперь придется откладывать интересную книгу – Колин Маккалоу «Леди из Миссалонги», одеваться, тащиться в такую сырость в соседний дом, чтобы услышать подробности, которые Витька мог бы сообщить и по телефону…
Он открывает дверь, лишь Евгения прикасается к звонку.
– Стол уже накрыт! Небось сама себе не готовишь, ленишься? Только в гостях и наедаешься? А я картошечки нажарил!
Что Витька умеет, так это жарить картошку. Она у него всегда тонкая, хрустящая, румяная – настоящее лакомство!
Евгения тоже не с пустыми руками пришла. Президентский шофер Савелий – с разрешения Валентина Дмитриевича, а потом и Семена Борисовича – по утрам подвозит ее на работу. За месяц с небольшим они успели плотно скорешковаться, и если Савелий для себя что-то достает – а этот проныра всегда держит нос по ветру! – непременно делится с Евгенией. И сейчас она вытаскивает из пакета огромного вяленого леща – не пересоленного, не пересушенного – даже на глаз видно, какой он жирный и блестящий.
– Женька! – стонет Виктор и подталкивает ее в комнату. – Раздевайся, а я – за пивом! Одна нога здесь, другая там, ты не успеешь и в зеркало глянуть!
Виктор, несмотря на обилие знакомых женщин, подарками не задарен и самым невинным презентам Евгении радуется как ребенок. Он сам охотно раздаривает все, на что падает взгляд его гостей, наверное, потому они считают, что ему ничего не надо, такому, вещами не обремененному.
Возвращается он быстро – «комок» в соседнем доме, пиво там всегда холодное и не слишком дорогое.
Евгения успела почистить и порезать рыбу, но раскладывает ее не на тарелке, а на газете – так, утверждает ее товарищ, гораздо вкуснее.
– Молодчина! – Он чмокает ее в лоб и выставляет банки с пивом на стол. – Ну чем у нас не тандем? Понимаем друг друга с полуслова и, заметь, за полгода ни разу не поссорились!
А ведь правда, знакомы они уже полгода! Быстро летит время. Только почему-то все чаще ее приятель заговаривает о них как о паре. «Наверное, пора сваливать в сторону, – думает Евгения, – чего человеку зря мозги компостировать? И разве не он сам проповедовал свободу от семейных отношений? Выходит, прокололся на собственном кредо. Тоже мне, гусар! Исследователь женщин!»
– Ты не забыл, зачем я пришла? – спрашивает она.
– Ради Бога! – притворяется он. – Кровать за спиной, только покрывало откинуть… Ладно тебе глазами сверкать! Уже и пошутить нельзя. Пистолет мы у Зубенко отобрали. Он пушку-то выхватил, а у Степы реакция – будь здоров! Старый рукопашник. Он его и вырубил. Попинали маленько – месячишко проваляется. Что такому сделается?
– Кошмар! – У Евгении даже дыхание сбивается. – А если он вас где-нибудь увидит и узнает? У него, знаешь, какая память на лица?
– Я старался особо не рисоваться, – уже менее уверенно говорит Виктор, – а Степа Вообще из Николаева, он домой уехал!
– Пистолет… он у тебя? – спрашивает Евгения.
– У меня, – залихватски говорит Виктор и лезет на полку с книгами. – Вот он!
– Похоже, все самые эксцентрические комедии из жизни! – неодобрительно качает она головой. – Ты бы еще его в авоське по городу носил, как Никулин в «Бриллиантовой руке»!
Она осторожно берет в руку оружие.
– «Макаров»! – хвастливо комментирует Виктор, как будто он сам его изготовил.
– «Ходим мы по краю, ходим мы по краю…» – поет ему Евгения и еще раз примеривается к рукоятке: нет, никаких воинственных чувств в ней не пробуждается. – Возьми и выбрось его!
– Вот еще! – хмыкает Виктор. – Я его уже Семену пообещал подарить.
– Кому? – не верит она своим ушам.
, – Мужику одному, мы вместе с ним работаем… Во что она ввязалась? Ведь это уже не шуточки, а, говоря языком закона, уголовно наказуемое деяние. Если бы она с самого начала остановила Витьку, запретила бы ему думать о мщении, уговорила…
– Я его заберу, – твердо говорит она.
– Как это – заберу? – пытается возмутиться он. – Мы его добывали, рискуя жизнью… или свободой!
– Именно поэтому! И если ты хорошо подумаешь, без лишних эмоций, поймешь, что я права.
К счастью, Виктор лучше относится к женщинам, чем многие другие мужчины, и знает: когда они вот так твердо на чем-нибудь настаивают, это не может быть просто капризом, и стоит прислушаться.
Он с сожалением провожает глазами пистолет, который Евгения, завернув в бумагу, прячет в свой полиэтиленовый пакет, что, если глубоко задуматься, не намного лучше авоськи.
– Он у тебя оружие для чего просит? Поиграть или перед девочкой пофорсить?
– Ему надо одного своего должника припугнуть.
– А тот заявит в милицию. А милиция у твоего Семена сделает обыск. Сколько сейчас дают за хранение огнестрельного оружия? Не знаешь? Добавь, украденного у сотрудника милиции! А там прижмут твоего Семена: где взял? А он скажет: мне друг Витя Приходько подарил.
– Не скажет, – неуверенно бормочет Виктор.
– Надейся на лучшее, а готовься к худшему!.. Какой ты, Витька, легкомысленный! Мне знакомый говорил, что собаки – нестареющие дети. А хочется перефразировать: мужчины – нестареющие дети…
– Хватит тебе ругаться! – отбивается он. – Пиво согревается от твоих разговоров.
– Больше всего я ругаю себя! – сокрушается она. – Все же смерть Маши окончательно выбила меня из колеи. Учти, Сергей тебя найдет! Рано или поздно.
– Не найдет. У нас большой город.
– Для его энергии даже маловат!
– Что мне теперь, застрелиться, что ли?
– Как только почувствуешь что-то неладное, немедленно увольняйся и куда-нибудь уезжай!
– Интересно, куда?
– На Крайний Север. Там живет моя подруга с мужем. Я напишу. Поживешь, пока не станет безопаснее.
– Приятно, что ты обо мне так заботишься.
– Потому что волей-неволей я и в твою судьбу вмешалась. И больше не хочу ничьей жизнью рисковать!
– Понял! Но сегодня я еще могу выпить пива? Не слишком оно повлияет на мою судьбу?
– Юморист-одиночка! – хмыкает Евгения. – А Машу все равно не вернешь.
Она с удивлением замечает, что, произнося эти слова, почти не ощущает боли от потери. Неужели она такая черствая?
Но тут же возражает самой себе: а память? Разве забудет она Машу? Наверное, недаром говорят: живым – живое.
– Мы будем ее помнить, – словно отвечая на мысли Евгении, говорит и Виктор.
И они начинают пить пиво с рыбой, закусывая все это жареной картошкой. Тут же стоит огнетушитель с импортной шипучкой а-ля шампанское.
– Вот так мы и живем, – задумчиво говорит Евгения, – смерть и рождение, радость и горе, пиво, рыба и шампанское.
– Ты чего это вдруг? – удивляется Виктор.
– Люди – существа несовершенные, – заключает она, – и в коктейле их жизни каких только компонентов нет!
– Это все потому, – ставит диагноз ее сотрапезник, – что вместо занятий любовью некоторые женщины строят из себя философов!
Кто о чем, а вшивый все о бане!
Домой Евгения приходит довольно рано. По крайней мере спать еще не хочется.
– У меня куча дел! – открестилась она от настойчивых попыток Виктора оставить ее у себя.
Савелий обычно заезжает за ней в половине девятого, но сегодня он звонит без двадцати восемь и загадочно сообщает:
– Такое дело, Евгения, я тебя сегодня подвезти не могу. И не спрашивай, в фирме сама узнаешь.
Она не очень огорчается. Собирается не спеша и потом едет до работы самым малым ходом, не автобусом-экспрессом, как обычно, а троллейбусом. Ей даже удается сесть, и она с удовольствием читает купленную в киоске «Комсомолку».
Зато на работе ее действительно ожидает сюрприз. В своем кабинете появился наконец глава фирмы – Валентин Дмитриевич. От избытка чувств ему не сидится, и он ходит по кабинету и напевает что-то бравурное.
– Здравствуйте, дорогая Евгения Андреевна. Если бы вы знали, как я вас люблю!
– Как женщину? – громко пугается она.
– Только как референта! – строго произносит он.
– Значит, вы вышли из подполья?
– Вышел! Надоело мне в этом подполье сидеть хуже горькой редьки! Думаю, лучше в камере, там хоть срок идет. Словом, подумал и пошел в ментовку сдаваться. Спрашивают меня: «Где ты раньше был?» Боялся, говорю. Они смеются: «А сейчас уже не боишься?» Устал, отвечаю, бояться.
Ну, меня допросили и отпустили: «Иди, гуляй пока. Понадобится – вызовем!» На всякий случай подписку о невыезде взяли.
Подписка, как представляет себе Евгения, значит ограничение свободы передвижения, но никак не мешает ему ходить на работу, чему, похоже, шеф рад как ребенок!
– Где Варвара? Почему задерживается?
– Вы же сами ввели для женщин фирмы мягкий режим работы!
– Все, никаких мягкостей. Я сам – без пяти минут зек, введу теперь режим строгий, как в зоне. Все вы у меня будете по проволоке… я хотел сказать, по ниточке ходить! Американцы объявились? Что вы на меня так смотрите, Евгения Андреевна? С кем вы сидели за столом в свой первый день работы? Забыли?
– Не забыла. Но возможно, Варя…
– Валентин Дмитриевич! Валя… – Появившаяся в дверях Варвара бросается на шею президента и плачет и смеется, так что Евгении приходится потихоньку из кабинета ретироваться. Ох уж эти служебные романы!
Но это она так, ворчит. Варвара и вправду извелась от тоски, и уж с ее стороны это никак не интрижка. Роман президента и секретарши явно не дешевый.
А вот у референта нет никаких романов! И даже завалящейся новеллы. Не то чтобы она на жизнь жалуется, так – констатирует факт. Сегодня в ее жизни есть другие обязанности – вытащить в хорошисты одного отстающего по математике бедного родственника…
Вечером после работы она идет к остановке, явственно ощущая, что утреннее раздражение отпускать ее не хочет. Как бы она перед самой собой ни делала вид, что в ее жизни ничего не произошло, факт остается фактом – произошло!
Вчера ей позвонила Нина Аристова. Прошло больше месяца после их последнего разговора.
– Женя, давай не будем играть в прятки!
Кто, интересно, давал ей повод в таком тоне с ней разговаривать? Потому она Нину довольно невежливо перебила:
– Я не собираюсь с тобой ни во что играть! А в таком тоне – и разговаривать!
Нина поняла, что переборщила, но другой поворот разговора ее не устраивает, потому что она, оказывается, предъявляет ультиматум, а его так и предъявляют – в состоянии крайнего раздражения.
– Так вот, приезжай и забирай своего любовника! Вот те, нате, прям из-под кровати!
– Прямо так и забирать? Можно подумать, я у тебя забыла свой чемодан.
– Это не далеко от истины! – презрительно хмыкнула Нина. – Он сейчас в таком состоянии, что от вещи мало отличается. Я жду!
– Минуточку! – холодно остановила ее Евгения. – На самом деле твой муж – вовсе не вещь, которую можно перевозить с квартиры на квартиру без ее ведома! Во-вторых, советую вам обоим не искать кого-то третьего, виноватого, а разобраться вначале между собой – без жертв вы все равно не обойдетесь! В-третьих, моя жизнь – не твое дело! Я сама решаю, как мне себя вести в той или иной ситуации. И впредь прошу тебя не вмешиваться!
Евгения повесила трубку и сказала себе: «Аристовых нет! Они оба тебе приснились. Кошмар про Нину и Толяна больше не повторится… Если ты, конечно, сама не станешь его вызывать!»
Глава 23
Ветер согнал в небе над городом обрывки черных лохматых туч, будто стадо баранов, которых он там, вверху, режет на ледяной шашлык; потому с таким хлюпаньем срываются с небес потоки ливня.
Сегодня днем Евгения зашла в кабинет к Наде и застала странную картину: подруга вопреки собственным уверениям о завале бумаг и уйме работы сидела, ничего не делая, и смотрела в окно, по которому мрачно струился дождь.
– Что с тобой, Надюша? – ласково спросила ее Евгения, сердце которой в последнее время особо чутко откликалось на чужие несчастья; в этом особом видении она как-то забыла о себе – ей казалось, что другим людям неизмеримо хуже, чем ей самой.
Надя горевала. Она будто стала меньше ростом и напоминала ей маленькую девочку, страдающую от непоправимости сделанного. Она обняла Евгению и судорожно, как в детстве обиженный Никита, прижалась к ней. Кому же бедной Наде еще пожаловаться? Не эгоистичной же, замкнувшейся в себе матери? Чего можно дождаться от нее вместо материнского сочувствия? Разве что скрытого злорадства: отказалась от родной матери и выбрала чужого человека!
– Эдуард тебя обижает? – спрашивает подругу Евгения.
– Он пьет мою кровь! – безрадостно шутит Надя. – Я тебе никогда не жаловалась, но, кажется, я опять ошиблась! Что скажут люди? Второй брак, и опять неудача? Видимо, все дело во мне самой! В легкомысленности, с какой я отношусь к жизни!.. Но я же не знала, что так получится!
– О чем ты волнуешься?! – успокаивает ее Евгения. – Что подумают другие! На всех не угодишь. Ты же не просто так…
– Просто так! – перебивает ее Надя. – Вдруг во мне проснулась какая-то идиотская бесшабашность: впервые на меня ТАК смотрел мужчина. Он вдруг будто остолбенел. И сказал нерешительно, словно боясь поверить: «Наташа!..»
– Ты об Эдике?
– А о ком же еще? Разве тебя не удивило, что я вдруг за один день круто переменила свою судьбу? Он всю жизнь вспоминал эту Наташу, с которой, считает, по глупости расстался. И женился на другой – из принципа! И потому никого в жизни больше не любил, все ждал чего-то…
– Ты думаешь, с Володей была бы счастлива?
– При чем здесь Володя? – отмахивается Надя, начисто забыв, что если бы не ее регистрация с Эдиком в пятницу, она вышла бы за Вовика в субботу. – Эдик так всю жизнь и прожил в уверенности, что он упустил в свое время великую любовь. Потому и за меня ухватился – на горе, я оказалась шибко на нее похожей. Теперь-то я думаю, что его расставание с Наташей не ошибка, а ее сознательный побег от него. Побег, который через много лет бумерангом зацепил меня.
– Выходит, моя подружка несчастлива? А я только успела порадоваться!
Увы, все, что может сделать для нее Евгения, – посочувствовать. Но Наде пока хватает – лицо ее освещает благодарная улыбка.
– Спасибо, что выслушала. Что упрекать не стала.
– Упрекать? Я?!
– Ну, мама же упрекает: мол, сама виновата, никто не гнал тебя в шею… Выговорилась, вроде легче стало. Надо и поработать!
Она пододвигает к себе бумаги, и Евгении ничего другого не остается, как покинуть ее кабинет.
Домой она приходит в мрачном настроении. Просто не от чего радоваться. Надежда влипла со своим замужеством. А Евгения вообще у разбитого корыта. Один только Зубенко благоденствует. Безнаказанный. Надо попортить ему кровь. Он же считает ее лопухом. Трусливым и безвредным. Который побоится на него замахнуться…
И она набирает под горячую руку номер Зубенко. Он мог быть где угодно – на дежурстве, у друзей, у бабы, но лопухам везет в такие вот минуты: он оказывается дома!
– Ты еще на свободе, падла? – спрашивает она, с удивлением вслушиваясь в собственный, кажущийся чужим, голос, который произносит ненавистное ей прежде слово.
– Кто это? – строго осведомляется Сергей; он не Лопухина, он не боится.
– Единственная, кто знает правду.
– Какую, интересно, правду? – злорадно интересуется он. – Что ты, Женечка, можешь знать обо мне?!
– Гораздо больше, чем ты думаешь.
– Милая моя, слово к делу не пришьешь!
– Но слово-то было!
– Было. Я и сейчас могу подтвердить, но только тебе одной, что Мария получила по заслугам. И рука моя не дрогнула! И кошмары меня не мучают! Ты довольна?
– А пистолет твой нашелся?
– Пистолет?.. Так это ты? А знаешь, что у меня до сих пор не сгибается сломанный палец? На правой руке! И я чуть не лишился звездочки…
– Значит, высший суд все-таки есть? Он не воздал тебе по заслугам, но какие твои годы!
Он грубым, хриплым голосом тихо смеется.
– Ты не представляешь себе, какой криминогенный у нас город! Например, какой-то маньяк, кстати, как раз в районе, где ты живешь, убивает женщин. На сегодняшний день уже пять трупов! Представь, они возвращались с работы. Ничего не предвещало такой страшной гибели, по улицам еще ходил народ, но он как-то исхитрился!.. Ты не боишься ходить одна?
– Не боюсь!
– И те, жертвы, тоже не боялись. Надо же, какое совпадение! А ведь народ недаром говорит: береженого Бог бережет!
– Зря ты стараешься меня запугать. Начхать я хотела на твои угрозы!
Она кладет трубку и думает: «Надо срочно поменять замок! Он толком не закрывается, заедает». Сейчас, конечно, уже все магазины закрыты, но где-то в ящиках кухонной стенки должен быть новый замок. Красивый и блестящий. Год назад его забраковал Аркадий: слишком сложный в установке. Тогда он не поленился поехать в хозяйственный магазин, чтобы выбрать другой, попроще и подешевле.
Неужели этот рассчитан на какие-то особые руки и мозги? Наверное, повсюду их устанавливают обычные отцы семейств. Неужели у нее, у инженера, не хватит ума в нем разобраться? Она раскладывает детали на кухонном столе и внимательно изучает инструкцию, к которой приложен чертеж замка. Если вспомнить, чертежи – это как раз ее хлеб!
Глаза боятся – руки делают! Для начала, похоже, придется извлечь старый замок. А у него, как назло, не выкручивается болт. Резьба сорвана, ставит она диагноз и, безуспешно провозившись с отверткой, включает электродрель. Правда, сверло все время соскальзывает, не желая останавливаться в одной точке.
Проходит к себе в квартиру муж Кристины.
– Соседка, помочь?
– Спасибо, не надо, – отказывается Евгения. – Я уже разобралась!
– Смотри, чтобы обиды потом не было: шел мимо, не помог!
Лифт снует туда-сюда, народ возвращается с работы, а она все никак не справится со старым замком. Зачем отказалась от помощи соседа? Решила без посторонней помощи обойтись! В чужих-то руках все легче…
– Бог в помощь! – говорит прямо над ухом знакомый голос.
Евгения от неожиданности подпрыгивает, едва не воткнув сверло в палец. Оказывается, не такая уж она бесстрашная, какой хотела выглядеть перед Зубенко!
– Аристов! Опять ты подкрался!
– Я и не думал красться. Приехал на лифте, как и все. Это ты так увлеклась работой, что ничего не слышала. От Зубенко закрываешься?
Она обалдело смотрит на Толяна:
– А ты откуда знаешь? Шпионишь?
– Какое у тебя извращенное представление насчет обычного прохождения информации… Отойди-ка!
Он отстраняет ее и сам берется за замок. И минуты не проходит, как он снимает его.
– Что ты собираешься ставить на его место? Покажи. – Толян бросает беглый взгляд на замок и хмыкает: – Чем он тебя привлек: размерами или блеском?
В его голосе слышится обидный подтекст.
– Между прочим, я тебя не звала!
– Как же ты собиралась его ставить?
– Так, – пожимает она плечами, – стамеской бы отверстие расковыряла и как-нибудь впихнула…
– Ох, беда с вами, Лопухина! Надо же было вначале его разобрать, вынуть сердцевину. Остальная часть накладывается поверх и прикручивается.
Руки его, не переставая двигаться, разбирают замок, устанавливают. Он лишь немного поработал стамеской, никак не используя электродрель.
– Кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево, – говорит он, заканчивая работу, и стоит в коридоре, пока Евгения сметает в совок стружки.
Но как только они закрывают дверь, Аристов хватает ее за руку и рывком подтаскивает к себе:
– Быстро, глядя мне в глаза, отвечай: чем ты так разозлила Сергея, что он хрипит от ярости?
– Ничем особенным, – пожимает плечами Евгения. – Просто один мой знакомый отобрал у него пистолет.
– Табельное оружие.
– Ну и со своим знакомым попинал его маленько.
– Господи, и ты ему об этом сказала?
– Конечно. Пусть не думает, что за Машу некому отомстить.
– Так, а пистолет где?
– У меня, – с заминкой произносит она. – В стенке, среди книг.
– Неси сюда!
– Толя…
– Я сказал: неси!
Он забирает у нее из рук пистолет и прячет его во внутренний карман куртки.
– Аристов, – Евгения приваливается к стене и закрывает глаза, – я забыла поблагодарить тебя за то, что ты поставил замок.
Они сидят на кухне по обе стороны от стола. Агрессивность Толяна сошла на нет, и он грустно посматривает на нее.
– А я-то думал, – вздыхает он, – как тебе удалось так быстро измениться? Раз, и другой человек. Впечатление оказалось обманчивым: ты так же наивна, как и была. Только шуметь стала больше. И торопиться.
– Я так долго спала, что теперь поневоле приходится торопиться.
– Но в этой спешке ты, согласись, кое-что упускаешь, делаешь поспешные выводы. Помнишь твой тезис: Сергей Зубенко убил свою жену… Ошибочка вышла!
– Кто это тебе сказал?
– Имею информацию. После твоего категорического утверждения я, как говорится, держал руку на пульсе. Вывод следствия однозначен: жена Зубенко покончила жизнь самоубийством! Версия убийства не подтвердилась.
– Я бы и сама так подумала, если бы не далее как сегодня Зубенко не потешался надо мной, что никто ничего не докажет!
– Что ты сказала?
– То, что слышал!
– Он с тобой сегодня говорил о таких вещах?
– Считал меня этакой безобидной овечкой.
– Лопухина, уж не вздумала ли ты ему угрожать?
– А ты хотел, чтобы я сидела в загоне и блеяла? Аристов вскакивает с табуретки и начинает, насколько позволяют несчастные девять метров, метаться по ее кухне.
– Пойми, Зубенко опасен! Он может долго выжидать и ударить, когда ты не ждешь!
– А чего ты разволновался? Если я все придумала, какая это для меня опасность? Ты же не поверил!
– Слишком дико твое обвинение прозвучало! В газете и вправду о таком пишут, но всегда кажется, что тебя-то уж оно никогда не коснется… Боюсь, он потому и позвонил, что не знал: помнишь ли ты его прежние откровения? А раз не стал отрицать, значит, он тебя уже приговорил!
– Руки коротки! А вообще-то не он мне звонил, я ему звонила!
Аристов непритворно стонет:
– Женька! Кому ты объявила войну? У него в корешах половина ментов города!
– И что мне теперь делать? Попросить у него прощения? Мол, извини, что плохо о тебе подумала?
– Женя! Не строй из себя Рэмбо. Поверь, я знаю жизнь немного лучше и мне виднее. Знаешь, поживи пока у мамы, я что-нибудь придумаю.
– Аристов, не вмешивайся! И не надо ничего придумывать. Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я себе этого вовек не прощу!
– Спасибо за заботу. Ты, стало быть, сильнее меня, не боишься сразиться с самим Зубенко. А я, пока суд да дело, отсижусь за твоей спиной?
– А почему ты должен ради меня собой рисковать? Я тебе никто!
Толян идет к выходу и лишь у самой двери спрашивает, не оборачиваясь:
– А я тебе – кто?!
