Текст книги "Чужой муж"
Автор книги: Лариса Кондрашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Глава двадцатая
Очевидно, больному Браге сообщили, что его разыскивал врач, так что посетители застали его лежащим на койке с самым смиренным выражением лица. Голова Федьки была на совесть забинтована, так что издалека напоминала надутый воздушный шар или нахлобученный на голову белый шлем.
– Это вы Брага? – на всякий случай уточнила у него Стася.
Остальные трое, облаченные также в белые халаты, молча сгрудились вокруг его койки.
– Вы – дежурные врачи? – заискивающе поинтересовался Брага. – А у меня тут голова заболела. Вот я и пошел медсестру искать, чтобы какую-никакую таблетку дала или укол поставила.
Федор частил по давней привычке, опасаясь гнева врачей, чей режим он нарушал всю свою сознательную жизнь.
– Разуй глаза, Федор, – посоветовал ему Любавин, – какие мы тебе врачи? Совсем допился!
Теперь уже и Брага понял свою ошибку.
– Простите, не признал, вы же наш директор фабрики.
Теперь он уже не скрываясь полез в тумбочку и надолго приложился к открытой бутылке дешевого вина.
– Не желаете? – Он царственным жестом показал им бутылку, впрочем, не выпуская ее из рук.
– Нет, спасибо, – сказала Людмила.
Федор поставил бутылку в тумбочку и аккуратно прикрыл дверцу, как будто она была стеклянной.
– А это кто с вами?.. Погодите, я сам догадаюсь. Постарше, надо полагать, жена, а ты, – он ткнул пальцем в Наташу, – та самая стерва, которая продала Вальку за баксы его бывшей жене. Говорят, Тамарка три штуцера зеленых запалила, и все зря.
– Это вас не касается! – неприязненно вырвалось у Наташи.
– Не касалось, я бы здесь не торчал. На больничной койке. Надо же, как быстро люди забывают доброту! Я ведь его пригрел. Поделился, так сказать, теплом своей души…
– И бутылки, – ядовито подсказала Стася.
– А ты, значитца, ейная подруга, – не обращая внимания на сарказм женщины, продолжал Брага. – Что ж, друзья – это свято. Отдаешь им все, что у тебя есть, хоть и бутылку. Тоже надо купить. Небось на дороге не валяется. Так вот, и что в оконцовке? Не тронь, говорит, ее чистое имя своим грязным языком. Она, говорит, святая. Так где ж была эта святая, когда я его от смерти спасал? Небось и думать о нем забыла. А когда он слезы лил да о стенку головой бился…
– Да ладно тебе, – не выдержала Любавина, – тоже мне, мать Тереза! Споил мужика, а послушать – от тяжелой болезни вылечил.
– А вот этого не надо! – Федька поднял кверху указательный палец и опять полез в тумбочку за бутылкой. Но теперь отхлебнул поменьше, видимо, решив растянуть удовольствие. – Колхоз – дело добровольное. Когда душа горит, человека и заставлять не надо, сам к бутылке-спасительнице потянется.
– Вы знаете, что Валентин в тюрьме? – спросила его Наташа.
– Положим, не в тюрьме. В КПЗ. Где же ему еще быть, если он меня чуть не убил? Набросился, как дикий зверь!
– «Дикий зверь», – передразнил Любавин. – Сколько в Пальчевском весу, а сколько в тебе.
– Понятное дело, я здоровее, – согласился Брага, прислушиваясь к себе: вино уже делало свое дело, разгоняя кровь и веселя. – Но когда мужчина защищает любимую женщину от хама, силы его утраиваются…
– Ну, ты даешь! – развеселилась Людмила, посматривая на Брагу как на некий необычный экземпляр. – Зачем же тогда ты себя вел по-хамски, если понимал, что к чему?
– Подразнить хотел.
– И как, получилось? – поинтересовался Любавин; ему с трудом удавалось играть роль пассивного наблюдателя. Анатолий Васильевич по природе был человеком действия.
– Как видите, – едва качнул головой Федор, как бы демонстрируя итог эксперимента.
– Наверное, к тебе следователь скоро придет. Протокол составлять.
– Я не подпишу, – отмахнулся Брага. – Сам виноват, напросился… Так вы, значит, все пришли… из-за Вальки?
Он с трудом подбирал слова. Как человек, который учится говорить. После большого перерыва. Эта непривычная серьезность явно контрастировала с состоянием нирваны, в которое все больше погружал его алкоголь.
Но Федор почему-то еще боролся – перед посетителями пыжился, что ли? – сопротивляясь наступающему блаженству. А ведь прежде ловля кайфа в том и состояла, чтобы дойти до нужной точки и послать на фиг все остальное человечество.
– Надо же, а мы все Тамарке поверили. – Он рассуждал вслух нарочно, чтобы именно Наташа поняла, что они здесь, в городе, не злопыхатели, просто так обстоятельства сложились. Он и обращался сейчас к ней. – Странно, да? Ты уехала и не могла словечко замолвить в свою защиту, а она болтала без перерыва. И мазала черной краской лжи вашу нежную акварель… – Он неожиданно умолк, споткнувшись о собственные слова: надо же! И произнес удивленно: – Эк меня проняло!
Он опять отворил тумбочку и отхлебнул из горлышка два крупных глотка.
Стася подошла к Наташе и крепко взяла ее под руку.
– Ты побледнела, – сказала она, – пойдем отсюда.
Но Наташа все не могла заставить себя уйти, словно Федор мог сообщить ей еще что-нибудь важное.
– Болтал бы ты поменьше, парень, – неодобрительно заметил Любавин. – Любите вы, алкаши, всякие красивости.
– А вот оскорблять не надо, – с достоинством заметил Брага. – Пью, между прочим, на свои честно заработанные, у вас не прошу!
– Обиделся! – всплеснул руками Любавин. – Простите, что неосторожно задел чуткие струны вашей души.
– В самом деле, Федор, – вмешалась в разговор и Людмила, – следи за словами.
– Или, как у вас говорят, фильтруй базар, – сказала Стася.
– Вы, девушка, путаете обычного пьющего мужика с криминалитетом, – отбился Брага и от нее.
– Но обычный пьющий мужик глаза-то еще не пропил? Разве не знаешь, что женщину в положении волновать нельзя?
Стася все пыталась увести упирающуюся Наташу.
– То есть… ты хочешь сказать, что она беременная?
– Нет, подушку под юбку привязала, чтобы приколоться!
– Я серьезно.
– И я серьезно.
– Неужто от Валика?
– Ну не от тебя же!
– Нам не дано предугадать! – высокопарно отреагировал Федор.
– Пойдемте отсюда, – решительно произнесла Стася и потянула Наташу за собой, – этих пьяных сентенций не переслушаешь.
Наташа нехотя покидала Федора. Любое слово о Валентине она жадно ловила и опять ждала, не скажет ли он еще чего-нибудь.
Любавины же задержались возле его койки, а потом уже догнали подруг в коридоре.
– Федька, конечно, балабол, – сказал Анатолий Васильевич. – Но свое резюме высказал: мол, никакой Валентин не алкоголик, потому что его не «тянет». И похмеляться он обычно не торопится. Только когда Федор предложит или кто-то из его товарищей… Утешение слабое, но все-таки…
– Скажите, а врач может нам дать справку, что Браге не нанесено тяжких телесных повреждений?
– Наверняка сможет, – поддержала ее Людмила.
– Но врач скорее всего уже ушел, – с сожалением вспомнила Наташа.
– Ну и что же, дежурный все равно есть. Давайте-ка мы пойдем в ординаторскую…
– Минуточку! – Любавин поднял руку. – Ходить вчетвером нам вовсе нет необходимости. Раз врач – мужчина, я и поговорю с ним как мужчина с мужчиной.
– Интересно, а если врач – женщина?
– Анатолий Васильевич поговорит с ней как мужчина с женщиной, – хихикнула Стася.
Вообще-то она чувствовала себя неуютно, потому что никак не могла выбрать верную линию поведения. Ей хотелось уехать отсюда побыстрее. Но Наташа что-то тянула, мялась, раздумывала, хотя и ежу понятно, что искать здесь ей нечего.
Любавина не было довольно долго, и Людмила невольно взглядывала в конец коридора, где располагалась ординаторская. Видно, шутка насчет врача-женщины запала ей в душу.
Наконец он появился, размахивая перед ними какой-то сложенной вдвое бумажкой.
– Если подобрать нужный ключик, то и дежурный врач может стать человеком, – довольно посмеивался он. – Если хотите знать, то эта бумага – не что иное, как оправдательный приговор для Пальчевского! Теперь мы поедем в милицию, и там вы опять подождете меня в машине. Как выяснилось, у меня одного получается гораздо эффективнее.
– Дежурный врач – женщина? – вроде некстати спросила его жена.
– Почему женщина, мужчина, – слегка удивленно откликнулся он, распахивая перед женщинами дверцы машины.
В небольшом городе все рядом. Почему-то раньше Наташе город, в котором она прожила шесть лет, казался куда больше, чем теперь. Пять минут езды, и вот уже Любавин остановил машину у одноэтажного здания, отделанного каким-то синтетическим покрытием, наверное, специально подобранным, синим с белым. Такое здание ни с каким другим не спутаешь. Никаких машин у здания УВД не было, и Стася пошутила:
– Все разъехались на задания.
Любавин, как и обещал, стал вылезать из машины, наказав остающимся женщинам:
– Посидите, я постараюсь недолго.
Но в последний момент Наташа тоже решилась:
– Подождите, Анатолий Васильевич, я с вами!
– Может, останешься в машине? Кто знает, как служители закона к нам отнесутся?
Он многозначительно посмотрел на ее живот.
– Ничего, это вовсе не так опасно для меня, как все делают вид.
– Ладно, я не возражаю, – пожал плечами Любавин.
– Граждане, вы куда? – остановил их голос милицейского капитана за деревянным барьером.
– Мы к Игорю Тимофеевичу, – сказал Наташин спутник. – Скажите ему, что Любавин на прием просится.
– Проходите, Анатолий Васильевич, – чуть улыбнулся капитан; мол, кто же вас не знает. – А женщина с вами?
– Со мной, – кивнул Любавин.
– Немного подождите, Анатолий Васильевич, – проявила свою осведомленность и секретарша замначальника управления. – У Игоря Тимофеевича посетитель.
– Вот оно как складывается, друг Наташа, – вздохнул Любавин, присаживаясь рядом на стул. – Сегодня даже на рыбалку не поехал. Решил, как говорится, сделать все, чтобы исправить собственную ошибку. Я давно хотел с Валентином встретиться, поговорить, да все текучка проклятая. С другой стороны, оправдывал себя: почему это я должен за ним ходить, а не наоборот. Долгое сидение в начальственных креслах, как ни крути, искажает мироощущение.
– Вы вовсе не обязаны были за ним ходить, – скупо обронила Наташа. – За Валентином Николаевичем и так все время кто-то ходил. Вначале Тамара, потом я… правда, недолго. А до того, видимо, воспитатели в детском доме… Ах, нет, простите, у него еще была армия. Флот.
– Мне понятно ваше ожесточение, – тихо сказал Любавин, – но почему все считают виноватым только его? А ты-то сама права? Я честно признался, ошибся, но любящее сердце должно было подсказать… Или не было любви? Тогда непонятно, что мы здесь делаем?
– Отступать поздно, – сказала Наташа, не отвечая на его вопрос. Любит, не любит, кого это касается, кроме двоих? – Хорошо ли мне будет жить и знать, что я могла что-то сделать для отца моего ребенка и не сделала…
– Вон даже как, – протянул Любавин, – а король-то голый!
– Хотите сказать, что я непорядочная? – вспыхнула Наташа.
– У меня и в мыслях такого не было! – Он даже отодвинулся, чтобы удобнее было на нее смотреть. – Просто у меня была почему-то всего одна версия для объяснения вашего приезда. Любовь, о которой вы не могли забыть…
Оттого что Любавин перешел с ней на вы, Наташе стало не по себе, но она лишь упрямо сжала губы. Конечно, все уже объяснили для себя, почему и зачем, и как она относится к Пальчевскому, и как он к ней…
Между тем Любавин кивнул, словно в ответ своим мыслям, и смешно сморщил нос:
– А вы, оказывается, очень подходите друг другу. Оба, как бы помягче выразиться, не борцы. Ты спряталась маме под юбку, а он в бутылку залез. Если хочешь знать, я уверен, достаточно Валентину сказать себе: «Больше я ни капли спиртного в рот не возьму», и так и будет. Он не из тех людей, которые отступают от своего слова.
– Я почему-то думала, что слово держать должен каждый мужчина.
– Тех, кто держит свое слово, увы, можно по пальцам перечесть. Но, повторюсь, Валентин из их числа.
– Однако никакого слова он пока не сказал, – ожесточенно проговорила Наташа.
Что это все к ней в душу лезут? Обязана она, что ли, жить так, как каждый из сочувствующих себе представляет?
– Может, не для чего ему так говорить? Или не для кого?
– Вы послушайте себя, Анатолий Васильевич. Валентин не боец, я не боец. Вроде такая семья заранее обречена и незачем за нее ратовать? Но вы что-то прикидываете, выясняете, кто виноват, кто прав. То есть кто из небойцов оказался слабее, а значит, и правее.
Она и сама не понимала, почему злится. Разве она совсем недавно не говорила себе о том же? И почти теми же словами!
– Слово-то какое выдумала: небоец! Таких слов в русском языке нет.
– Люди есть, а слова нет?
– Просто для обозначения такого человека имеется синоним. Конформист. Говорят, мечта каждой женщины – быть за мужем, как за каменной стеной. Но что поделаешь, осуществляется она редко. Значит, надо женщине самой брать дело в свои руки, по принципу: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Надо же, они с Любавиным такие разные люди, а говорят и думают почти одинаково.
– А я так жить не хочу! – вырвалось у Наташи.
– Тогда не нужно было все это и начинать, – холодно сказал Любавин.
– Что – это?
Она чувствовала, как в ней поднимается злость и хочется вскочить, накричать на бывшего директора, послать его подальше, плюнуть на все… Стоп, и это небоец? Спокойнее. Но Любавин этой ее мысленной перепалки с самой собой не заметил, а охотно стал пояснять:
– Да все: жить с мужчиной, беременеть. Готовиться к рождению ребенка. Оставалась бы старой девой… Ах да, у тебя за плечами уже был один брак… Ну хорошо, тогда оставаться до смерти безутешной вдовой. Не имела бы никаких проблем. А теперь что? Родишь без мужа, мать-одиночка, знакомые станут осуждать… Впрочем, ты можешь передумать и оставить своего ребенка в роддоме.
Это было уже слишком!
– А не пошли бы вы, Анатолий Васильевич…
– Куда? – живо обернулся он – глаза мужчины смеялись.
Выходит, он ее нарочно заводил? Злил, испытывал на прочность, проверял, долго ли Наташа выдержит? Или, может, думает, что она от обиды вскочит и убежит, а он сам, без нее, зайдет в кабинет к своему товарищу. Если Наташа ему мешает, мог бы просто по-человечески сказать.
– Вам непременно надо адрес услышать?
– Вот бы я удивился! – засмеялся он. – Такая нежная, деликатная, и вдруг – непечатные слова.
Но тут их прервали.
– Заходите, Игорь Тимофеевич освободился, – пригласила секретарша, и они зашли в длинный, как трамвай, кабинет, обшитый деревянными панелями, с портретом Путина и почему-то Эрнеста Хемингуэя. Наташе некстати вспомнился анекдот еще про Брежнева, который замечал, что ему понравилась книга известного писателя – «Обком звонит в колокол».
– Любавин! Кого я вижу! – Хозяин кабинета в милицейском мундире с тремя большими звездами на погонах пошел навстречу Наташиному спутнику с распростертыми объятиями. Он профессионально цепко охватил взглядом фигуру Наташи. – А это кто с тобой? Надеюсь, не твоих рук дело… в смысле не рук, конечно… Вы не родственники?
– Игорь, ну что ты болтаешь! – нарочито обиделся тот. – У меня уже внуки, если помнишь. Такие молоденькие женщины мне не по зубам…
– По зубам, по зубам, – усмехнулся тот, – если нас с тобой в тихом месте прислонить к теплой стенке…
– Ну что вы прибедняетесь, – не выдержала Наташа. – Мужчины в самом расцвете сил.
– Только пропеллера не хватает, – улыбнулся полковник.
В кабинете возникла пауза, во время которой полковник милиции полез в шкаф и поставил на стол вазочку с каким-то необычным импортным печеньем и сказал по селектору секретарше:
– Галочка, кофе для гостей. – Потом повернул к ним добродушное лицо и с некоторой хитрецой поинтересовался: – За кого просить пришел?
– Есть тут у тебя один… мой бывший главный механик, – без экивоков и танцев от печки сказал тот.
– Никак Пальчевский, – усмехнулся полковник, демонстрируя свою память. – Как же, как же, статья 206 – злостное хулиганство. Нанесение тяжких телесных повреждений.
– Никаких там тяжких нет! – вроде бы с раздражением заговорил Любавин; судя по всему, ему не хотелось защищать человека, который не только не оправдал его доверие, а и опустился ниже канализации, и теперь само заступничество за такого человека выглядит непозволительной слабостью для руководителя предприятия. – Этот Брага уже бегает по больнице как конь, бутылки в тумбочке прячет… Ей-богу, Игорь, дело выеденного яйца не стоит. Вор у вора дубинку украл! Вот, я даже заключение врачей больницы принес.
Он передал товарищу документ.
Игорь Тимофеевич долгим взглядом посмотрел на товарища, потом на Наташу – словно что-то припоминая, и скользнул взглядом по содержанию бумаги.
– Иными словами, если бы не некоторые обстоятельства, то ты и просить бы за него не стал?
– Не стал бы, – жестко ответил Любавин. – Не мальчик резвый, взрослый человек, а ведет себя… черт знает как! Обиделся, видите ли, женщины его не поделили…
Наташа покраснела и укоризненно взглянула на него.
– Извини! – Он качнул головой, словно лошадь, отгоняющая назойливую муху. – Я потому и видеться с ним не захотел. Не терплю слабаков и истериков.
– Крут ты, батенька, ох и крут! – сказал хозяин кабинета. – А где же ваш злостный хулиган жить-то будет? Со своим товарищем он поругался. На вокзале спать? И опять к нам попадет, но уже за бродяжничество?
– Отчего же. – Любавин говорил, стараясь не смотреть на Наташу; боялся, что она плакать начнет? – У него есть однокомнатная квартира. Я сегодня с утра с его бывшей женой разговаривал. Она и вещи Пальчевского туда перенесла.
Надо же, на Валентина сердится, ругает его всяко-разно, а из Тамары квартиру выдавил. Одному человеку вполне подойдет. Наташа в ней жила, знает. Комната двадцать квадратов, кухня девять…
– Ну, если жилье у него есть…
Игорь Тимофеевич не глядя набрал какой-то короткий номер.
– Майстренко, приведи ко мне задержанного Пальчевского.
Глава двадцать первая
Никакие чувства не отразились на лице Валентина, когда его ввели в кабинет полковника. Ни при виде бывшего начальника, ни при виде Наташи. Точно все чувства у него атрофировались и жил он по привычке, безразличный ко всему.
– Стыдно хулиганить, Пальчевский, – сказал ему Игорь Тимофеевич. – Человек с высшим образованием. Тебе с последнего места работы такую характеристику дали, хоть в Думу выбирай. Люди верят…
Валентин явственно усмехнулся, что разозлило полковника.
– Хочешь сказать, что по жизни ты – наш клиент, парень? Что тебя отмоют, переоденут, а ты при первой же возможности опять в обезьянник запросишься? Ты, Пальчевский, один из немногих детдомовцев добился того, чего не добивались и дети из благополучных семей. Все прошел, всего сам добился, а тут… Как хочешь, но у тебя остался последний шанс, и если ты его упустишь…
– Мы можем идти? – сказала Наташа, которую подмывало вскочить и бежать отсюда со всех ног.
– Можете, – кивнул полковник.
Любавин предложил ей руку, и они вышли из кабинета. Пальчевский, судя по дыханию сзади, шел следом. Оглядываться Наташе не хотелось.
Немного не доходя до машины, Любавин бросил Валентину:
– Минуточку!
И зачем-то сам пошел к машине, чтобы там говорить с собственной женой.
Наташа с Валентином остались стоять. Он – все в той же рваной футболке, все в тех же стоптанных сапогах и с многодневной щетиной, в которой – теперь при свете особенно видно – пробивались седые волоски.
– Так и будешь молчать? – спросила Наташа.
– Ах да, по этикету я должен говорить. Ну хорошо, начнем светскую беседу: сколько ты заплатила за меня в этот раз?
– Не понимаю, что тебя так задевает? – нарочито удивленно сказала Наташа. – Если человек продается, рано или поздно за него назначают цену.
– Хочешь сказать, в своих бедах я сам виноват?
– А ты хотел бы разделить вину между нами?
Впервые за все время он посмотрел на нее долгим изучающим взглядом.
– Ты изменилась.
– Положение обязывает.
– Ты вышла в большие начальники?
– Я вышла в будущие матери. И хочу родить сына, который сможет за себя постоять. Но ведь для этого его надо воспитывать, а с моим прежним характером, боюсь, ничего бы не получилось.
Теперь он смотрел на нее, уже не отводя взгляда.
– Ты уверена, что это не дочь?
– Медики сказали определенно.
– Определенно…
– А чего ты вдруг озаботился? – рассердилась Наташа. – Я вовсе не настаиваю, что ребенок от тебя.
– Не от меня? А от кого? – показное равнодушие в момент слетело с него. – Хочешь сказать, у тебя есть другой мужчина?
Ага, ему, оказывается, не все равно?
– Это я к тому, что мне от тебя ничего не надо, – сказала Наташа, тоже не отводя взгляда – пусть не обманывается, она все видит, как и то, в какое состояние он себя привел! – Так что и не пытайся меня обидеть. Достаточно того, что я знаю, кто отец моего ребенка. Сегодня я уеду, и ты можешь продолжать столь любезное твоему сердцу дело.
– Какое? – не сразу понял он.
– Продолжать пить и деградировать, проливая слезы над своей несчастной судьбой. И ходить напоказ во всяком рванье: мол, глядите, люди добрые, до чего довели меня гнусные бабы!
– Если ты меня презираешь, зачем вытаскивала?
– Чтобы впоследствии сказать сыну: я сделала для твоего отца все, что смогла.
К ним от машины, поговорив с женой, вернулся Любавин и обратился к Валентину:
– Пальчевский, вот ключ от твоей квартиры. Там, говорят, и все вещи твои. Есть во что переодеться. А впрочем, это уже не мое дело! Но хотя бы душ принять сможешь… Или ты решил не мыться, чтобы достичь запаха вокзальных бомжей?
Чувствовалось, что он раздражен и едва сдерживается, чтобы не отвесить Пальчевскому хорошую затрещину.
– Ты не прав, Васильич, – безмятежно ответил ему Валентин. – Я каждый день моюсь. Правда, в основном холодной водой…
– Что ты юродствуешь, Валентин! Если тебе хочется перед матерью своего будущего ребенка спектакль устраивать, флаг тебе в руки, а мне смотреть на это не хочется.
Он сердито повернулся и пошел прочь.
– Мне тоже пора. Прощай!
Наташа догнала Анатолия Васильевича и взяла его под руку.
– Я за вас подержусь, а то что-то голова кружится, – пояснила она ему.
И больше не оглядывалась, хотя совершенно точно знала, что Валентин смотрит ей вслед.
– Давайте заедем на вокзал, – сказала Наташа, усаживаясь в машину. – Надо взять билеты. Пора ехать домой. Здесь мы все дела сделали.
Билеты оказались и на шестичасовой поезд, и на два часа дня.
– Мы же не успеем собраться, – попробовала возразить Стася, когда Наташа выбрала для отъезда дневное время.
– Успеем, что там собирать. Правда, Люда?
– Как хочешь, – пожала плечами Любавина. – Хотя я тебя понимаю: при таком раскладе мне бы тоже захотелось бежать прочь со всех ног… Неужели он так плох?
– Хуже некуда, – мрачно отозвалась Наташа. – Тот Валентин, которого я провожала во Францию, отличается от нынешнего, как день от ночи.
– Что и требовалось доказать, – резюмировала Стася. – Я рада, что ты приняла верное решение.
Женщины стояли в очереди у железнодорожной кассы, а Любавин отправился к газетному киоску.
– Расстроился, – сказала Людмила, провожая его взглядом. – Он всегда Пальчевскому симпатизировал. Говорил, светлая голова. И тут на глазах мужик гибнет.
– Да кто в этом виноват! – почти закричала Наташа. – Привык, что женщины все за него делают. Если хотите, я даже рада, что приехала и сама убедилась: не того отца выбрала своему сыну. И пока не поздно, эту ошибку надо исправить.
Людмила и Стася переглянулись между собой, но промолчали. Но потом Стася все же не выдержала:
– И как ты хочешь это исправить? Для аборта вроде поздновато.
– Найти ребенку нового отца!
– Отчима, – полувопросительно заметила Людмила.
– Какая разница. По крайней мере есть человек, который не возражает воспитывать моего ребенка как своего.
– Тебе решать, – согласилась Стася.
Людмила не скрывала, что ошеломлена.
Тут как раз подошла их очередь, и Стася протянула в окошко деньги.
– Пожалуйста, два билета до Краснодара.
В поезде Наташа была оживлена и немного взбудоражена. Стася лишь посматривала на нее с удивлением.
– Ты будто довольна своей поездкой.
– Довольна, – согласилась Наташа. – Я перестала заниматься самобичеванием. Поняла, что полгода назад сделала правильный выбор, уехав из этих мест. Человек, склонный к самоуничтожению, ждет лишь повода, чтобы упасть. А потом уже катится вниз по силе инерции.
– В целом заумно, но понятно. Ты хочешь сказать, что им – ихово, а нам – нахово.
Наташа прыснула, но согласилась.
– Приблизительно так я подумала, хотя и другими словами.
– Думаю, что вот таких правильных женщин, как ты, я никогда не пойму, – медленно проговорила Стася. – Ехать за сотни километров, подвергать себя воздействию отрицательных эмоций только для того, чтобы выяснить само собой разумеющееся. Или правильные делают свои выводы не так, как мы, люди греха? Они надевают белые перчатки, все расставляют по своим местам, пальчиками вытаскивают упавшее в грязь, снимают перчатки, бросают их в корзину с грязным бельем и продолжают жить как ни в чем не бывало.
Стася недоверчиво взглянула на нее, но больше ничего не сказала.
В таком вот приподнятом настроении – если уж на то пошло, приподнятым оно быть не должно было, но было! – она и доехала до дома, где на вокзале молодых женщин встречал брат Наташи, которому она позвонила из поезда по мобильнику.
Завезли домой Стасю и поехали дальше, но вовсе не к родительскому дому, как думала Наташа, а все к той же гостинице «Москва».
– Домой я уже не успеваю, – проговорил Валерка. – Посиди в машине пять минут, я быстро!.. Ну не хмурься, Неля уже небось собралась. Я ей снизу в номер позвоню, и все. Мы сегодня в кино идем. На «Статского советника».
Ждать и в самом деле пришлось недолго. Неля ей обрадовалась.
– Наталья Петровна, у вас все в порядке?
– А почему у меня будет не в порядке? – ответила Наташа, но с некоторой отстраненностью.
Она знала, чего ждет от нее девушка. Сообщения о том, что с ее любимым Валентином Николаевичем все в порядке, что Наташа вытащила его из дерьма, в которое он залез…
Но Наташа не служба спасения, а всего лишь беременная женщина, которой и самой нужна помощь и забота. Она собралась рожать ребенка, между прочим, без мужа, и нечего на нее смотреть такими… коровьими глазами!
Неля все поняла и как-то сникла. Она думала, что у Натальи Петровны сразу все получится. И там, где никто не мог ничего сделать, госпожа Рудина добьется успеха легким движением руки!
– Я скоро уеду, – сказала Неля, – через две недели. Погуляла, и будет.
– Ну что ты такое говоришь! – сразу всполошился Валерка, который до того молчал, посматривая на девушку с той особой нежностью, которая выдает подлинное чувство. – Наташа, скажи ей!
Наташа удивленно посмотрела на брата: а он ведь и в самом деле влюблен в Нелю Новикову, обычную работницу с парфюмерной фабрики. Валерий Петрович наконец тоже попался, а то она уже думала, и не женится никогда. Все девчонки были словно не по нему.
– Ты за деревьями леса не видишь, – говорила ему мама. – Доперебираешься!
И вдруг на тебе!
– Не слушайте вы его, Наталья Петровна, – сказала Неля голосом умудренной женщины. При том, что ей самой был двадцать один год, а Валерке двадцать пять. – Это все ерунда. Огни и фейерверки…
– Какие фейерверки! Неля, ну неужели я тебе ни чуточки не нравлюсь? – почти простонал Валерка.
– Нравишься. Только народ не зря говорит: не в свои сани не садись.
– Учиться тебе надо, – невпопад сказала Наташа; теперь, когда Стаси не было рядом – а именно ей она демонстрировала, как удовлетворена своей поездкой и ее результатами, – Наташа впала в меланхолию.
– Коммерческое отделение я не потяну, а на бюджет не поступлю, – вздохнула Неля.
– Я потяну коммерческое, – сказал Валерка. – Выходи за меня замуж.
Неля испуганно ахнула и оглянулась на Наташу. Словно хотела сказать: это он сам, я здесь совершенно ни при чем!
Да что это она своего бывшего технолога чуть ли не обожествляет?
– Ты это брось, – сказала ей Наташа. – Нечего на меня оглядываться.
– Как же так? – горячо откликнулась Неля. – Вы столько для меня сделали. И с жильем. И директор теперь говорит: символ города…
– Кто символ города? – рассеянно переспросила Наташа.
– Я, – смущенно пояснила девушка. – На этикетке туалетной воды и на большом щите напротив химчистки… Получается, куда ни глянь… Может, кому и нравится, а мне неприятно. Как будто я сама себя рекламирую.
– Неприятно – это ты, наверное, перегнула, – не согласилась Наташа. – Ты на этой этикетке как Золушка, чистая и юная.
– Разве я не понимаю, – чуть ли не со слезами проговорила Неля. – Золушка – это сказка. Посмотрите на меня, могу я жить в сказке?
– Ну а почему нет, глупенькая, каждый из нас может жить в сказке.
После поездки на место своего бывшего проживания Наташа почувствовала себя состарившейся лет на двадцать. В Нелиной сказке она могла бы играть старого мудреца, который всем дает советы.
– Ага, – подхватила Неля, – только одна в роли принцессы, а другая – в роли… работницы с парфюмерной фабрики.
– Вот я и говорю, – сразу забеспокоился Валерка, – нечего тебе в этот городишко и возвращаться, на эту дурацкую фабрику.
– Валера, я, между прочим, на этой фабрике тоже работала.
– Но вовремя уехала. А Неле что там делать? Здесь у нее перспективы. Вон Стася на работу зовет.
– Как же так, у меня там комната в малосемейке, – растерянно протянула девушка.
– А здесь я тебе особняк выстрою. Дворец!
Валерку понесло. В кураже он едва не проехал мимо родительского дома.
– Годик поживем на квартире, а потом я смогу деньги из бизнеса вынуть, понимаешь?
Неля мерцала своими огромными глазищами и молчала.
– Ну что же ты ничего не говоришь, я жду ответа! – потребовал Валерка.
– Это у тебя пройдет, – по-матерински сказала Неля. – А потом ты поймешь, что мы с тобой не пара. У тебя высшее образование, а у меня – среднее. И я сама средняя. Но при этом я очень люблю твою сестру и ни за что не стану платить ей злом за добро.
– Наташа!
Валерка опять апеллировал к сестре, и Наташа поняла, что он и в самом деле втрескался в Нелю и что от этого его не спасут никакие рассуждения на тему мезальянса.
– Какая ерунда эти разговоры про неравный брак! – сказала Наташа. – Ты девчонка толковая. Если захочешь, добьешься чего угодно.
– Она захочет, Наташа, я знаю, и уже не в наш город, в Москву ее отправят, только я ее и видел!
В голосе Валерки прозвучали жалостливые нотки. Он никак не хотел понять, что у сестры голова занята совсем другим. Она сама только недавно размышляла о том, подойдет или не подойдет ей человек в стоптанных сапогах – среди лета! – и рваной черной футболке…
Валерка некоторое время смотрел на сестру, так что она даже слегка толкнула его локтем. Зеленый свет светофора уже готов смениться на желтый, а он все стоял у перекрестка.
Неля отозвалась:
– Вроде бы поздновато учиться.
– Тебе только двадцать один, – с раздражением от того, что ее заставляли думать о чужих проблемах, в то время как она не может разобраться со своими, сказала Наташа. – Вся жизнь впереди. Можешь пойти на заочное. Ты в школе хорошо училась?
