Текст книги "Твой или ничей(СИ)"
Автор книги: Лана Жаданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
– Помню, но это не отменяет того, что я не сдвинусь с этого места, пока ты не скажешь мне "да". – Его губы, коснувшиеся ее в легком поцелуе, были совсем холодными. Но обожгли не хуже открытого пламени.
– Я согласна, Сокол. Но ты сам не знаешь, на что подписываешься...
В гостиной повисла тишина, казавшаяся оглушительной. Затем кто-то из ребят сдавленно выдохнул, отказываясь верить в услышанное, скорее всего Клейман. Соколовский усмехнулся, прикрывая глаза.
– Да, это напоминало сумасшествие. Но на тот момент меня волновало лишь одно – ее согласие. И не важно, что это было так стремительно, и мы ничего не знали друг о друге. Я любил ее. И продолжаю любить...
– С ума сойти можно. Никак не могу представить эту картину – ты, весь такой мокрый, и делаешь предложение. На колени хоть не вставал? – Боря хмыкнул, вытягивая ноги перед собой. Говорили полушепотом, не желая будить мирно спящую девушку.
– Вставал. Он сам рассказывал. – На Бикбаева воззрились три пары совершенно офигевших глаз, на что он только пожал плечами, словно говоря " а я что, я ничего, и вообще просто мимо проходил". – Когда уговаривал ее бросить все, и лететь с ним в Москву.
– Ну вы, блин, даете... – Потрясенно выдохнул впечатлительный Димка Клейман, заставляя остальных улыбнуться. Это здорово напоминало какой-нибудь остросюжетный роман. Но было так захватывающе интересно, что они слушали, открыв рты, и пытаясь осознать ту жизнь, которую раскрывали перед ними. Жизнь девушки, изменившей их судьбы одной только своей улыбкой... И невольно приходилось верить в то, что чудеса случаются не только в новогоднюю ночь, хотя вот именно в эту конкретную они все стали свидетелями такого вот маленького чуда...
У судьбы курок на взводе,
Не случайно все, что происходит.
Она то лечит от тоски,
То разбивает сердце вдребезги... (с)
Он давно не видел рыжую такой счастливой. Казалось, что она просто светится изнутри. И он мог часами наблюдать за тем, как это неугомонное чудо носится по их квартире с таким энтузиазмом, словно это не ей рожать через месяц. Хотелось верить, что причиной был он, но что-то (не иначе инстинкт самосохранения) подсказывало, что повод совсем другой. А жена только загадочно улыбалась, обещая рассказать потом. И тут даже Димка, от которого у нее тайн не было в принципе, оказался бессилен, что само по себе уже настораживало. Но давить на Ланку было себе дороже, в этом Соколовский как-то уже успел убедиться на собственном опыте, а еще и учитывая ее положение... В общем, вы понимаете, да? Так что он молча строил догадки, и на пару с Бикбаевым, который действовал на этот ураган в миниатюре подобно хорошей такой дозе транквилизатора, они пытались уговорить своего любимого рыжика немного поумерить пыл. Удавалось далеко не всегда, и почему-то только Диме.
Влад ревновал, но со временем научился принимать эти отношения, как данность. Просто, наверное, слишком хорошо знал, как часто эти двое спасали друг друга. К тому же, горький опыт прошлого научил его доверять жене и прислушиваться к другу. Она не умела врать, совершенно. А вот заинтриговать по самое не могу, хитро умалчивая до последнего, чтобы потом ехидно улыбаться а-ля "сюрприз" – это вот всегда пожалуйста. Но, именно за это, помимо всего прочего, он ее так любил... Как бы то ни было, а решилась загадка весьма просто, хотя и неожиданно, за два дня до восьмого марта, часов в девять утра.
– Мальчики, у меня новость! – Лана буквально влетела в гостиную, и обозначенные "мальчики", занятые обсуждением новой Димкиной песни, вздрогнули как по команде. Ну точно нашкодившие котята... Мелькнула у девушки насмешливая мысль.
– Так вот, сегодня вечером ко мне прилетает сестра. И она остановится у нас.
– Марина?! – Выражение ужаса на лице Влада стоило бы запечатлеть на камеру для потомков, настолько комичным оно было. И Бикбаев заработал весьма чувствительный тычок под ребра от друга, когда попытался замаскировать под кашель откровенный ржач.
– А ты бы хотел? – Ланка проказливо усмехнулась, но решила не доводить мужа до предынфарктного состояния и дальше. – Нет, приедет моя вторая сестра – Виктория. Мы не видели друг друга лицом к лицу уже почти четверть века... – Голос дрогнул, а в комнате на этом моменте повисла тишина. И только дементоров с косами не хватает... Вспомнился рыжей давний образчик интернетного юмора.
– У тебя есть еще одна сестра... – Это был не вопрос – утверждение, но ничего умнее он просто не смог придумать. И хорошо бы, чтобы она не напоминала Марину... Мелькнула страдальческая мысль, и не сказать, что Соколовский совсем уж терпеть не мог младшую сестру своей благоверной. Но мелкая отличалась завидной любовью совать свой нос куда надо и не надо. – Ты о ней не рассказывала...
– На то были свои причины. Но если кратко, то Виктория живет с нашим отцом в Мельбурне. Мы довольно давно поддерживаем связь, но встретиться не получалось, и вот сегодня она наконец-то прилетает вечером. – Ей прекрасно удалось скрыть легкую вспышку боли за энтузиазмом. Но ее улыбка без слов говорила о том, что сестер связывает крепкая дружба. Вот только оставалось прояснить еще несколько моментов. Потому, что и Влад, и Димка, в общем-то, знакомые с приблизительным составом семьи Ланки, окончательно запутались.
– Так, рыжик, притормози. Получается, что Олег Викторович...
– Ну да, он – мой отчим, хотя я и зову его отцом. Мама вышла замуж во второй раз, когда нам с сестрой было всего ничего. Но так уж получилось, что биологический папаша забрал Викки с собой в Австралию, разделив нас... – Дальнейшее выяснение новых шокирующих подробностей одной конкретной особы прервал телефонный звонок. И два офигевших в конец парня имели честь лицезреть, как взрослая женщина хихикает, словно девочка-школьница, что-то бегло рассказывая невидимому собеседнику на английском...
– И вот тут я понимаю, что ни черта не понимаю... – Влад как-то беспомощно посмотрел на продолжающего ехидно скалиться друга, хотя в глубине глаз Димки пряталось такое же удивление. А еще где-то по краю сознания скреблось странное предчувствие. Почему-то вспомнился последний разговор с рыжей, после которого он не мог перестать думать о сказанном ему девушкой.
Она сидела в кресле, в его квартире, он – на полу у ее ног, что-то записывая. До боли, тянущей где-то в грудной клетке, эта картина была такой привычной для них. Тишина, никогда не давившая на плечи отсутствием тем для разговора. Они могли молчать часами, общаясь только взглядами, случайными прикосновениями и улыбками. Она была его музой, он неизменно вдохновлял ее. Это было неправильно, но когда это волновало их? А в тот вечер что-то изменилось...
– Знаешь, я хочу сделать тебе подарок... – В ее голосе звучала улыбка, задумчивая такая, нежная. Так могла только рыжая, и Диме не нужно было поднимать голову, чтобы знать об этом.
– Неожиданно... В честь чего?
– Ну, просто потому, что ты – это ты. И я тебя очень люблю, Димс... – Он знал, какую именно любовь она имела в виду, но все равно продолжал надеяться на лучшее.
– Я тебя тоже люблю, кроха. Расскажешь, что за подарок? – Она покачала головой, и это он тоже знал, пусть все так же продолжал писать, не рискуя поднимать взгляд на подругу, чтобы не заставлять ее волноваться лишний раз.
– Неа. Но тебе обязательно понравится, я в этом уверена. Ты полюбишь этот подарок... – И было что-то такое в ее голосе, и он почти повернулся, но тонкие пальчики, зарывшиеся в волосы неожиданной лаской, заставили передумать...
Моргнув, словно отгоняя воспоминания, Димка понял, что едва не прослушал то, что говорит друг.
– Мы вместе почти три года, и тут выясняется, что я еще столько о ней не знаю... – Осознавать этот факт было немного странно, хотя он, в общем-то, понимал жену. Лана никогда и ничего не делала без причины. И если умолчала, значит был весомый повод.
– Ну ты даешь, Владиус. Я выяснил, что он ей отчим еще тогда, когда мы только познакомились. – Он правда не хотел поддевать друга, оно само получилось.
– Бикбаев, не буди во мне... – Закончить он не успел потому, что в дверях показалась белая, как мел Лана. И одного взгляда на девушку оказалось достаточно, чтобы оба парня сорвались с места, бросаясь к ней.
– Малыш, что случилось? – И сердце ухнуло куда-то в пятки, когда она закусила губу, чтобы не кричать от боли, тяжело опираясь на его руку.
– У меня отошли воды... – Три коротких слова, и мир перевернулся с ног на голову. Дальнейшее напоминало пародию на какой-нибудь театр абсурда, и потом Влад вряд ли сможет вспомнить отдельные детали. Все, что останется – чувство почти животного страха потерять ту единственную, что была смыслом существования... Он не помнил, как они добрались до больницы, как ее увезли в родильное отделение. С того самого момента, как захлопнулись двери перед его носом, отделяя от него любимую женщину, мир словно выключился. Как будто потерялся где-то на просторах очередного микрокосмоса, и вокруг лишь вакуум. Ни звуков, ни запахов, ни образов – ничего совершенно. И только по кругу в сознании ее последние слова "люблю, Владиус"...
Ему было страшно. Так, как не было ни разу в жизни до этого, и вряд ли будет когда-нибудь потом. Смотреть на бледного до синевы Соколовского, не реагирующего вообще ни на что. И думать. О том, почему именно сейчас, почему так рано? Почему их не пустили, почему ничего не говорят? И время тянется, словно резиновое. Когда секунды медленно перетекают в минуты, а те уже складываются в часы. И когда проходит первый, а за ним – второй, третий и дальше... К горлу медленно подступала паника, но он пытался держаться, пытался быть сильным ради друга. И никогда еще не видел его настолько потерянным, понимая, что именно это значит – любить до безумия, до боли, когда словно одно дыхание на двоих, и не мыслишь своего существования отдельно. Когда вся эта романтическая чушь про две половинки одного целого, про одну душу в двух телах неожиданно обретает вполне реальные очертания.
Казалось, что это именно он сейчас подвешен в невесомости между неизвестностью и безнадежностью, и это именно его сознание отчаянно борется с собственной впечатлительностью, пытаясь не напридумывать ужасов. Казалось, что это именно его любимая женщина сейчас где-то там, за закрытыми дверями, и он пытается не сойти с ума в ожидании. Хотя, почему именно казалось? Он на самом деле любил рыжую. Так сильно, как не любил никого в своей жизни. И хотелось эгоистично думать, что даже намного сильнее, чем сможет ее когда-либо любить Влад. Вот только Дима не думал так потому, что сейчас перед глазами был наглядный пример любви Сокола. Во взгляде друга, устремленном куда-то в пустоту, плескалось такое отчаяние, что становилось сложно дышать. Белые, какие-то слишком стерильные, стены коридора давили на психику, вызывая стойкое желание вырваться отсюда, и бежать, бежать как можно дальше. Но он одной только силой воли давил в себе панику, заставляя оставаться на месте. Пусть не ради себя, но ради Ланы, и ради Влада. Вышагивал туда-сюда, рискуя протоптать траншею в покрытом таким же светлым, как и все вокруг, линолеумом полу коридора. Взгляд то и дело метался между закрытой дверью родильного отделения и сидящим на стуле другом. Несколько раз Димка пытался поговорить с Соколом, но тот не реагировал ни на что, словно и не человек сидит, а живой труп. И это бесило еще больше, заставляя непроизвольно стискивать кулаки.
Господи, ну за что ты так с нами? Что мы сделали не так? Почему ты сейчас мучаешь нас, отнимая ту единственную, которая дает нам обоим желание жить? Да, я понимаю, что не имею на нее никаких прав, но пожалуйста, пусть с моей девочкой все будет хорошо... Она же такая маленькая, такая хрупкая и ранимая. Не делай ей больно, Владиус без нее просто не выживет. А я не смогу видеть, как медленно угасает мой друг... Бикбаев никогда не молился настолько неистово, настолько уверенно, как сейчас. Минутная стрелка на часах, висящих на стене неподалеку, словно издевательски отмерила пять часов с того страшного момента. И страх за девушку душил все сильнее потому, что медсестры ничего не знали, а дверь так ни разу не открылась...
Время жестоко, оно не лечит – это заблуждение, миф. Нет, всего лишь помогает свыкнуться с болью, словно доза морфия, притупляет чувства и эмоции, приглушает краски, но никогда не стирает до конца. Память – не компьютер, и не нажать на кнопку Delete, если что-то не нравится. Не удалить воспоминания, как надоевшие файлы. И когда особенно плохо, и горло сдавливает холодными пальцами плохого предчувствия, невольно вспоминается все то хорошее или плохое, что было связано с дорогим сердцу человеком... Любовь не выбирают, она всегда выбирает сама. Просто приходит и стучится в двери, с этой озорной улыбкой на вечно юном лице. И даже если страшно, все равно впускаем незнакомку в свои жизни, в свои сердца и души. А потом приходит понимание. Всегда слишком поздно, когда уже не повернуть назад, когда нельзя ничего изменить, исправить. Жаль, определенно, но человечество еще не изобрело машину времени, и не научилось безошибочно предсказывать свое будущее, чтобы не делать тех или иных ошибок...
Да, опыт – такая сволочь, берет дорого, но всегда гарантирует результат. И Дима невольно задумывался о том, как же так получилось, и кому было нужно, чтобы они все прошли через это? Ведь он уже тогда любил ее, и если бы был хоть немного смелее, если бы не боялся наделать ошибок и все взял в свои руки... Возможно, тогда еще был шанс заставить Лану забыть, научить ее любить снова. И не было бы так мучительно больно осознавать, что он сам помог этим двоим сойтись. Своими собственными руками убил возможность на счастье, и теперь оставалось только наблюдать со стороны, и просто быть рядом, когда была необходима дружеская помощь. А ночами до крови закусывать губы, стискивая ни в чем не повинные простыни, не в силах заснуть потому, что во сне всегда приходила Она. И ее улыбка рвала на части душу, заставляя ту кровоточить безобразными ранами... Говорят, что мужчины не плачут. Плачут, вот только этих слез никто не видит. Никто не знает, что творится в глубине серо-зеленых глаз, по ту сторону беззаботной улыбки. И лишь тексты песен несут в себе все то отчаяние, что плещется внутри. И он бы плакал сейчас, вот только кто-то из них двоих должен был оставаться сильным, чтобы не полетело под откос то, что с таким трудом возводилось...
Замер, выдыхая скопившееся напряжение, и сжимая кулаки. Нестерпимо хотелось курить, но Дима боялся хоть на мгновение уйти из этого коридора, оставить Владиуса наедине с самим собой, и с собственным отчаянием. Боялся того, что пока его не будет, друг сделает какую-нибудь глупость. Поэтому мужественно терпел, уже по привычке бросая взгляд на настенные часы. А чертов механизм просто издевался, насмешливо показывая, что они здесь уже почти восемь часов, и за окнами давно стемнело. Это было ненормально, и то самое предчувствие грядущей беды разрослось до размеров локального апокалипсиса, грозя окончательным сносом крыши. А рассудок пока еще был дорог ему как память... Плюхнувшись на стул рядом с Соколовским, Димка вытянул ноги, закрывая глаза. Если в ближайший час ничего не изменится, я разнесу тут все к чертовой бабушке, честное слово... Мелькнула не очень веселая мысль, заставляя поморщиться. А в кармане завибрировал телефон, намекая о входящем сообщении. Писал Боря, интересуясь, как там дела у них. Пришлось отвечать, что все в порядке. Еще не хватало здесь всего состава 4Post, нагоняющего панику на персонал больницы. А в том, что ребята, искренне обожающие Лану, это могли, он не сомневался ни минуты. Врать было не приятно, но приходилось потому, что успокаивать еще и их Димка бы просто не выдержал...
– Кто из вас – супруг Светланы Соколовской? – Суровый голос откуда-то сверху (ну по отношению к сидящим ребятам), заставил вскинуть голову. Бикбаев вздрогнул, только взглянув на выражение лица врача. И сердце ухнуло куда-то в пятки.
– Он... – Кивнул на все еще находящегося в анабиозе друга. – А как...
– Все потом, молодой человек. Ожидайте. – И на этом планка злости резко скакнула на несколько пунктов вверх, вызывая стойкое желание набить морду лица доктору, но он сдержался. Самое жестокое, что только можно придумать – ожидание... Прикрыл глаза, непроизвольно стискивая плечо друга. Только ждать, им на самом деле больше ничего не оставалось. И надеяться, что все хорошо, и чертов доктор просто нагнетал по привычке обстановку...
Вслед за ветрами иди, гори и сгорай,
Да острыми шипами стели ты свои пути,
Я готов, мне ведь с тобой и ад словно рай,
Только ты не отпускай, только ты не уходи... (с)
Мерный гул турбин, мелкой дрожью по коже, проникая прямо в вены. Смешиваясь с равномерным биением сердца. Стирая мысли, словно неумелый карандашный рисунок. И только белоснежное полотно облаков, за тонкой преградой иллюминатора. Такая обманчиво тонкая, что кажется – стоит лишь протянуть руку, коснуться кончиками пальцев, и развеется, расстает предутренним туманом под первыми, еще такими ласковыми, лучами восходящего солнца. И казалось бы – страшно, тысячи километров вдали от земли, в клетке из металла, имя которому – самолет. Но уже так до боли привычно, что сознание отключается, словно кто-то предусмотрительно нажал на кнопку «Turn off». И остается только чистый, ничем незамутненный восторг от этого чувства полета. Ведь рожденный ползать всегда стремится в небо, всегда мечтает стать подобным птицам и обрести ту свободу, что даруют лишь крылья. Помните, как в мифе про Дедала и Икара? Когда гордыня затмила разум, пошла наперекор здравому смыслу, и юный сын Дедала возомнил себя равным богам. И сгорели его крылья, и камнем упал он вниз, навеки скрываясь в волнах ласково принявшего его в свои объятия моря...
Каждый раз, летая куда-нибудь дальним рейсом, она вспоминала этот миф. И бежали мурашки вдоль позвоночника, заставляя душу затравленно озираться. И лишь огромным усилием воли удавалось взять себя в руки. Нет, она не боялась летать, как многие, накачивающие себя алкоголем или снотворным едва ли не до полного беспамятства. Просто слишком живая фантазия имеет свои минусы. А то, что все мы рано или поздно умрем – давно уже не новость... В общем, с самого начала перелета из Мельбурна в Москву настроение было далеко не радужным. Но до победного конца ей удавалось удерживать нервы под контролем. Мысли крутились вокруг того, как же долго она не видела сестру вот так, лицом к лицу, без преграды монитора. Четверть века – страшно представить на самом деле. Порой винила отца в том, что он так поступил с ними обеими. Разделил то, что разделять было нельзя изначально. И кто знает, может это было чудом – то, что спустя годы они сумели найти друг друга, ведомые той нерушимой связью, что была дана им еще при рождении...
Выдохнула, открывая глаза, и скользнув взглядом по бархатной темноте вечернего неба за стеклом иллюминатора. Улыбнулась, вспоминая последний сеанс видеосвязи. Ланка выглядела еще красивее, чем обычно. Эти длинные рыжие волосы, которые она отказывалась стричь даже под угрозой расстрела, и тот свет в зеленых глазах, который бывает только тогда, когда кого-то очень сильно любишь. Ей иногда тоже хотелось влюбиться вот так – чтоб до одури, до сумасшедшего шума крови в висках, до дрожащих пальцев и сбившегося сердцебиения, когда дышишь только им одним, и весь смысл жизни заключен в его улыбке. Виктория фыркнула про себя. Они были похожи, как две капли воды, и все же такие разные. Шебутная, вечно куда-то влезающая сестра, и слишком спокойная и тихая она. Словно огонь и лед, они органично дополняли друг друга... Где-то на задворках сознания вальсировала мысль о том, как примет ее новая семья Ланы, ведь та заранее предупредила, что они еще ничего не знают толком. И это напрягало бы, не будь Викки тем образцом спокойствия, при виде которого даже Будда нервно курил в сторонке. Ей было интересно хотя бы потому, что она столько слышала про этого Влада, что казалось – сама знает его всю жизнь. Но больше хотелось увидеть даже не его, а таинственного Димса, о котором ее сестричка могла трещать без умолку часами. Складывалось такое впечатление, что ее любимый рыжик просто души не чает в этом парне. Что само по себе уже было удивительно, ведь насколько успела изучить свою сестру Тори, та никогда и никого просто так не пускала в свою душу. А тут – словно о любимом чаде рассказывала, и с той неизменной теплотой в голосе, которую редко кому доводилось слышать, и еще реже – чувствовать на себе...
– Уважаемые пассажиры, переведите пожалуйста спинки кресел в вертикальное положение, и пристегните ремни. Самолет идет на посадку. – Безликий, и какой-то бесконечно уставший голос бортпроводницы вызывал только одно желание – широко зевнуть. Не скрываясь, издевательски так, ответом на весь этот сонно-вымученный полет. Но Вика сдержалась, понимая, что это, в общем-то не совсем уместный порыв. Но чем ближе становилась конечная точка назначения, тем неспокойнее было у девушки на душе. Заправив за ухо темно-каштановый, почти черный, локон,выбившийся из короткого хвостика, она выполнила требуемые процедуры, уже предвкушая, как обнимет сестренку. И сколько всего им нужно обсудить, сколько еще рассказать друг другу, ведь они так давно не виделись. Но где-то по краю все равно заскреблось нехорошее такое предчувствие, и она никак не могла объяснить себе самой, что же такое происходит. Хотя, вывод напрашивался только один, и был самым логичным, как ни крути – что-то случилось с Ланой. Не смотря на разделяющее их расстояние, связь между сестрами всегда была очень сильна. Они умудрялись чувствовать настроение и состояние друг друга даже находясь через полмира. Пусть не так остро и ярко, как могли бы, будь рядом. Но когда плакала одна, грустно становилось другой. Когда одна болела, второй тоже нездоровилось. И так абсолютно во всем. Кто-то назовет это мистикой, а кто-то только пожмет плечами и улыбнется – близняшки, что с них взять...
Москва встретила ее мелкой, противной моросью, забирающейся за шиворот короткой джинсовой курточки, и неприятно оседающей на коже. И уже на выходе из здания аэропорта накатило так, что Виктория едва не потеряла сознание, пошатнувшись. И если бы не проходящий мимо мужчина, она бы неминуемо упала.
– Что с вами, девушка? Вам плохо? Давайте я позову дежурного врача. – Неожиданный спаситель, уже в летах, с проседью в некогда угольно-черных волосах, с неприкрытым беспокойством заглядывал в необычные, васильковые глаза. Вика в ответ только помотала головой, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, и унять то и дело накатывающие слабые отголоски чужой боли. Что-то было не так. Что-то было ОЧЕНЬ не так. И от этого на душе становилось только хуже, вызывая безотчетное желание бросить все, и мчаться как можно быстрее туда, где сейчас находилась сестра.
– Нет-нет, спасибо, со мной все в порядке. Просто минутная слабость после длинного перелета. – Она немного вымучено улыбнулась, с благодарность опираясь на предложенную руку. – Но если и правда хотите мне помочь, помогите поймать такси. Я очень спешу.
– Зачем же такси? Давайте я вас подвезу, только скажите – куда. – Потратив несколько мгновений на взвешивание всех за и против, Вика кивнула, доставая из сумочки телефон. Адрес Ланы она знала, сестра сообщила ей на тот случай, если у них не получится ее встретить. Но что-то (не иначе та самая женская интуиция) подсказывало, что по месту проживания рыжика не окажется. Попросив доброго самаритянина подождать, девушка набрала знакомый номер, и вслушиваясь в длинные гудки по ту сторону, не заметила, как начала по привычке кусать губы. Наконец, где-то после двенадцатого гудка, трубку подняли, вот только раздавшийся голос принадлежал отнюдь не сестре. Начать хотя бы с того, что он был мужским. Очень приятным, стоит отметить, мужским голосом. И очень уставшим...
– Слушаю.
– Здравствуйте, а могу я поговорить с Ланой? – И сердце будто бы замерло, ожидая вердикта, растягивая минуты до бесконечности, заставляя нервно постукивать носком туфельки по асфальту подъездной дорожки.
– Простите, но она сейчас в больнице, и не сможет ответить. Ей что-то передать? – И вот оно, то самое чувство, когда сердце бухает куда-то в пятки, а по позвоночнику бегут неприятные мурашки от понимания – абзац, полный и окончательный.
– А что... Простите, с кем я разговариваю? – Она не могла не спросить.
– Меня зовут Дмитрий. Я – друг Ланы. – И даже вот так, не видя выражения лица этого парня, Викки почувствовала в его голосе нотки такого нешуточного беспокойства, что в душу невольно закрались подозрения по поводу истинных эмоций собеседника.
– Очень приятно, Дима. Скажите, пожалуйста, по какому адресу находится больница? – Запомнив, и попрощавшись, она продиктовала адрес своему новому знакомому, которого, как оказалось, звали Виталий. Был он коренным москвичом, и летал в Лондон по делам собственного бизнеса, а теперь вот вернулся домой. До места назначения они добрались в рекордно короткие сроки. Мужчина словно чувствовал, что ей не терпится поскорее оказаться там, где сейчас находилась сестра. Вике на самом деле очень хотелось побыстрее, и сердце срывалось на лихорадочный стук, а пальцы невольно сильнее стискивали тонкий ремешок сумочки так, что длинные ногти впивались в ладони. И когда машина затормозила перед высоким зданием одной из дорогих частных клиник Москвы, девушка буквально пулей вылетела из салона, успев только сказать огромное спасибо своему "водителю", и прихватить чемодан. В холле клиники медсестра на ресепшене долго допытывалась, кто она и что ей нужно. Но даже у такого образца спокойствия, как Виктория, терпение в конце концов отказало. И она рявкнула на нахальную девчонку, после чего ей любезно разрешили оставить вещи под присмотром, и показали дорогу на нужный этаж. Стоит ли говорить, что лифт ехал просто ужасно медленно, и двери словно назло путались? Но в итоге она все таки добралась до нужного этажа. И уже примерно представляла, что ее там ожидает...
Отключен телефон, забытые в сетях
Я спрячу тебя навсегда в своих руках
Седьмая ночь без сна, четвертый день без слов
Её улыбка, больше чем любовь... (с)
Димка нервничал. Нет, даже не так, он чувствовал, что начинает планомерно сходить с ума. По мере того, как время утекало песком сквозь пальцы, желание выбить к черту эти двери и вытрясти душу из доктора становилось все сильнее. Девять часов с того момента, как они привезли ее сюда. И за все это время им не сказали ни слова. На Сокола вообще было страшно смотреть, настолько бледным тот был. В гроб и то краше кладут. Бикбаев давно прекратил попытки вызвать друга на разговор, тот просто не реагировал, явно потерявшись в собственных страхах. И от этого было тоже как-то не по себе. От понимания того, что они оба любят ее настолько сильно, что если случится что-то страшное, просто не смогут жить дальше. И приходилось гнать от себя подобные мысли потому, что обещал себе быть сильным. Ради него, ради нее. Но уверенность потихоньку таяла, и он прятал дрожащие руки в карманы джинс, чтобы скрыть их предательскую дрожь. Ловил сочувствующие взгляды снующих туда-сюда медсестричек. И зверел, медленно, но уверенно от бессилия, от неизвестности и неспособности помочь даже себе самому.
Закрыл глаза, выдыхая, уже в который раз пытаясь удержать себя на одном месте. Перестать метаться туда-сюда по этой тошнотворно стерильной белизне коридора, словно тигр, запертый в клетке. И только хвоста не хватает, длинного такого, рыжего и в черную полоску. Рыжая... Как ты там, малыш? Только держись, прошу тебя... Ты нужна нам. Ты нужна мне... Закусил губу, сжимая кулаки, чтобы удержать рвущиеся наружу эмоции. Она на самом деле была так нужна ему, что Дима просто не представлял своей жизни без этой маленькой, такой уверенной в себе женщины. Так, как горела она, не мог гореть никто другой. Она дарила свое тепло окружающим, пусть и далеко не всем доставалось счастье узнавать ее настоящую. И хотелось дать себе зарок никогда больше даже словом, даже взглядом не намекнуть ей на свои истинные чувства, если все будет хорошо. Просто быть рядом, держать ее руку, видеть ее солнечную улыбку и слушать звонкий смех, сходить с ума вместе с ней, когда в рыжую голову приходила очередная бесшабашная мысль – ради этого он был готов на все. Был готов отдать все, что только потребуется, и даже больше. Потому, что уже давно не мыслил своей жизни без Ланы...
Любить всегда мучительно больно. Не любить – еще больнее. Но гораздо хуже любить и знать, что та, ради которой бьется сердце, принадлежит телом и душой другому. И при этом прекрасно понимает, что ты чувствуешь к ней. Понимает, но не может обещать ничего, кроме немного печальной улыбки и своей ладошки, с тонкими, музыкальными пальцами, сжимающей твою ладонь. И остается только стискивать зубы, упрямо шагая вперед, и учиться жить с этим чувством, иглой засевшим глубоко в сердце. И вздрагивать каждый раз, когда кровь толчками гонит по венам, отдаваясь вспышками боли. Когда выкручивает наизнанку, настолько сильно, что разбиваешь в кровь костяшки пальцев. А потом, как тогда, кажется – в прошлой жизни, беззвучно плакать, уткнувшись носом в ее колени. И хоть так, но чувствовать ее близость. Эгоистично желать, чтобы этот момент длился как можно дольше – ее пальцы, перебирающие пряди твоих волос, и ее музыкальный голос, рассказывающий о том, как же ты ей дорог...
Под закрытыми веками, словно в каком-то сюрреалистическом подобии кинотеатра, на замедленной перемотке мелькали кадры из прошлого. Все, что хоть как-то было связано с ней. Тот, самый первый, момент их знакомства. И ставшие такими привычными, как дыхание, посиделки в интернете. А потом первая встреча в реальной жизни. И ударом под дых понимание того, что она любит другого. Более того, этот другой – твой друг. А потом круговорот жизни, ее улыбки и слезы, которые он был готов сцеловывать с ее щек, лишь бы никогда больше не видеть, как начинают предательски блестеть эти прекрасные глаза. Вспоминал, как плакала она, уткнувшись носом в его грудь, когда увидела Сокола с другой. Вспоминал, как сходил с ума от ощущения ее близости, от призрачной, иллюзорной, словно мираж над песками добела раскаленной пустыни, надежды на то, что вот он – шанс что-то поменять. А потом ножом прямо в сердце, и провернуть пару раз – ее слова о том, что она ждет ребенка. И ярость, красной пеленой перед глазами, когда едва не убил Влада за то, что он посмел расстроить эту удивительную девочку. И закрыв на замок собственную гордость, снова научить их быть вместе потому, что не было сил смотреть на то, как угасает она, как залегают теные круги бессонницы под ее глазами, как крушит все вокруг Сокол, позабыв об осторожности, и словно ища смерти потому, что без нее нет жизни...
